Текст книги "Против ветра"

Автор книги: Дж. Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)

Конечно, получу. Хотя и знать не хочу, как они нажиты. Обычно адвокаты и знать не хотят, как нажиты деньги их подзащитного, вот и я не хочу.

– Будем надеяться, вам не придется тратить слишком много. Мне лично кажется, что шансов на то, что это дело пойдет дальше большого жюри, кот наплакал.

– А сколько же именно?

– Ну, один к двадцати. – Приходится тыкать пальцем в небо.

Они приободряются.

– Если только все это время ты будешь нашим адвокатом, – говорит Одинокий Волк. – Ты пришелся мне по душе, старина!

Со вторым пунктом тоже ясно. Я знаком с их прошлым, за ними ходила дурная слава, за что они и поплатились, но ни одному из них еще не предъявляли обвинение в убийстве.

–  Еслиони будут настаивать на предъявляемых вам обвинениях, еслисмогут убедить большое жюри поверить в них, вам придется предстать перед судом: тогда я – один из ваших адвокатов. Либо, – я наскоро перестраиваюсь, прежде чем они успевают проронить хотя бы слово, – я адвокат только одногоиз вас.

– Что ты хочешь этим сказать? А, черт побери? – Встав с места, Одинокий Волк наклоняется надо мной.

– Сядь! – приказываю я. – Да сядь, черт бы тебя побрал!

Он бросает на меня злой взгляд, но послушно садится. Вид у всех растерянный, тревожный.

– Значит, так, – поясняю я. – При предъявлении обвинения в убийстве я могу защищать только одного из вас. Поступить иначе нельзя, это противоречит этическому кодексу коллегии адвокатов, так что уважительная причина налицо. Здесь речь идет о столкновении интересов.

– К черту столкновение интересов! Ты тут важная птица! Ты нужен нам! Всем нам!

– У нас в штате масса хороших адвокатов, – качаю я головой, – специализирующихся на уголовных делах. Среди государственных защитников подобралась команда блестящих адвокатов по уголовным делам. На вашем месте я бы к ним и обратился.

– Мы с тобой – разного поля ягоды, – спокойно отвечает Одинокий Волк.

– В любом случае, такова общепринятая практика, – говорю я тоном, не допускающим возражений. – Здесь, да и где угодно. И не надо думать, будто здесь каждый сам по себе, – продолжаю я, – нам друг от друга никуда не деться, нам придется действовать сообща. Это все равно что нанять четырех адвокатов по цене…

– …помноженной на четыре, – подхватывает Одинокий Волк. Он бросает взгляд на остальных, давая понять, кто тут главный, потом поворачивает лицо ко мне. – Чему быть, того не миновать. – Он буравит меня взглядом. – И когда же они увидят остальных трех гениев?

Итак, теперь я официально являюсь его адвокатом. Я не сомневался, что так оно и выйдет. Остальные даже не пикнули.

– Будем надеяться, что никогда. Большое жюри не может вынести вердикт о привлечении вас к суду на основании того, о чем вы мне рассказали.

– Твоя правда.

– Отлично. А раз так, то и необходимость в том, чтобы ваши интересы представлял кто-то еще, отпадет. – Я направляюсь к выходу, затем как бы между делом поворачиваюсь к ним, словно меня только что осенило.

– На всякий пожарный я наведу справки. В случае чего надо, чтобы под рукой были лучшие из лучших.

До Эйнштейна им далеко, но они улавливают скрытый смысл сказанного.

– Ты же только что сказал, что они нам ни к чему.

– Верно. Но я же адвокат и приучен не сбрасывать со счетов любую возможность, ничего не попишешь – так советует Павлов.

Интересно, клюнули или нет, с тайной надеждой спрашиваю я себя, глядя на них. Вряд ли.

– Увидимся утром. – Надзиратель широко распахивает передо мной дверь. Выходя, я ловлю лукавую ухмылку Одинокого Волка.

– Если мы сами не захотим с тобой увидеться.

Дверь с шумом захлопывается. Отныне мы связаны круговой порукой.

Впрочем, нет худа без добра: я со злорадством представляю, как изумятся Фред и Энди, увидев меня завтра утречком свежим как огурчик. Шагая через тюремный двор, погруженный в вечерний палящий зной, я тешу себя этой картиной.

13

Семь утра. Уже два часа, как я заперся у себя в кабинете. Позвонив вчера вечером Сьюзен, я ввел ее в курс дела, попросил быть на месте пораньше и держать язык за зубами. Она нервничала, но была полна решимости и вид у нее был счастливый. Приятно сознавать, что в жизни есть вещи, которые не купишь ни за какие деньги.

Они заходят вместе, два сапога пара. Первым пришел Фред – Сьюзен сообщила мне об этом по внутреннему телефону, – но решил дождаться Энди. Мы с Энди, может, и помиримся когда-нибудь, но между мной и Фредом все кончено.

– Заскочил уладить кое-какие дела напоследок? – добродушно спрашивает Фред. Они стоят рядом с моим письменным столом, нависая над ним, словно мать еврейского семейства с миской в руках горячего аппетитного куриного бульона. В сущности, роль матери семейства исполняет Энди, Фред смахивает больше на тетушку, с лицом, сплошь покрытым бородавками, так и оставшуюся старой девой.

Я выдерживаю паузу – старый, излюбленный прием матерого бюрократа. Наконец, рассеянно улыбаясь, поднимаю голову.

– Да нет, подвернулось новое дельце. Не волнуйтесь, – быстро успокаиваю их я, – всем остальным совсем не обязательно знать, что я здесь.

– Этот номер у тебя не пройдет, Уилл, – говорит Энди. Он вне себя от ярости, но пытается держать себя в руках. – Мы ведь уже обо всем договорились. Не вынуждай нас принимать меры, о которых потом будешь жалеть.

– Например? – Я встаю с места. Преимущество сейчас на моей стороне, я у себя в кабинете, за своим письменным столом. – Ну валяйте, не томите!

– Боже мой, Уилл, – начинает скулить Фред, – неужели тебе хочется валять дурака?

– Неужели мне хочется валять дурака? – Я обращаю взгляд к потолку. В одном месте там пятно от сырости, в прошлом году засорились унитазы, надо будет их отремонтировать. – Это очень интересный вопрос, Фред. Оч-чень интересный. Смотря с какой точки зрения смотреть – можно с правовой, а можно и с философской. Ты-то как считаешь?

– Уилл… – чуть не рычит Энди. Мы знакомы целую вечность, я же знаю их как облупленных.

Тогда я поворачиваюсь и перевожу взгляд на них, для пущей убедительности подавшись вперед и облокотившись на свой рабочий стол из съедобной сосны, стилизованный под старину. Ему уже лет двести, он был собственностью одного из крупных местных землевладельцев. Я выложил за него 12 500 долларов.

– Позвольте изложить факты так, как они мне представляются, – говорю я. – Вы хотите, чтобы я убирался отсюда. Отлично. На данном этапе я хочу убраться отсюда. Мне осточертело, что вы строите из себя святош и напрочь лишены как сострадания, так и последовательности в поступках.

– Уилл… – Энди пытается остановить меня. Я мотаю головой, сегодня утром меня уже не остановить.

– Выслушайте меня! Пожалуйста! – Черт побери, думаю я, упиваясь этой мыслью, в споре я хорош! Немудрено, что со мной нет никакого сладу в зале суда.

– Я – не святой, – продолжаю я, – просто хорошим человеком меня и то не назовешь. Но я всегда, а я не привык бросаться этим словом, всегда стоял горой за друзей. Например, тогда, Фред, – напоминаю я, – когда специальный сенатский комитет по вопросам этики наехал на тебя из-за истории с Индейским траст-фондом.

– Да она выеденного яйца не стоила! – запальчиво кричит Фред.

– Да, не стоила. Но перепугался-то ты здорово! А кто тогда излагал твое дело в суде, да так, что противная сторона села в лужу?

– Тогда обстоятельства складывались иначе, Уилл, – говорит Энди. – Не надо играть на публику.

– Отлично! Тогда я выложу вам все начистоту. В минувший уик-энд мне подвернулось одно дело…

– Знаем. Робертсон нам рассказал.

– Тогда вы знаете, что этим людям нужен лучший в штате адвокат по уголовным делам, а это я, и его-то они и получат! Вы не хотите, чтобы мое имя связывали с фирмой? Отлично! Можете убрать мою фамилию из названия на дверной табличке, а я буду пользоваться черным ходом. Я не стану докучать никому из сотрудников, даже говорить ни с кем не стану, кроме Сьюзен, потому что это моя секретарша, и, кстати, до обеда ее заявление об уходе будет лежать у вас на столе.

Я делаю паузу – испытанная старая уловка, которой пользуются во время заключительной речи; до сих пор я несся сломя голову, надо дать им отдышаться, чтобы не отставали.

– Я возьмусь за это дело, сколь бы долго оно ни продолжалось. Надеюсь, оно займет не больше недели, но, даже если затянется до конца света, я от него не отступлюсь и буду работать в моем кабинете. А если вас это не устраивает, то подавайте в суд на предмет аннулирования нашего компаньонства, и тогда уж мы от него камня на камне не оставим, черт побери!

Я весело наблюдаю, как они колеблются. Дунуть посильнее, и ведь сломаются, как пить дать.

– Я бы посоветовал вам оставить все как есть. Не будем поднимать шум, о'кей? Вы хотите, чтобы все думали, что я еще в отпуске? Прекрасно! Сейчас я здесь только потому, что это дело может принять серьезный оборот. Когда все утрясется, я снова займусь рыбной ловлей.

Как ни крути, у них нет выхода: им есть что терять, мне – нечего. И они это знают.

– По-моему, придумано неплохо, – помедлив, говорит Энди. – Ведь фирма так и работает. Мы не отказываемся от клиентов лишь потому, что сталкиваемся с той или иной проблемой.

– Согласен, – сквозь зубы цедит Фред. – Фирма же взяла на себя обязательство.

– Вот и хорошо. – Я улыбаюсь им в ответ. – С генеральной линией ясно. Но, между нами говоря, фирма здесь совершенно ни при чем. Я веду это дело, я получу за него гонорар, мне, если до этого дойдет, достанутся все почести. А вы можете греться в лучах моей славы. – Я злорадствую, не стоит этого делать, но мне с собой не сладить.

– Вот и отлично, – сквозь зубы цедит Фред. – Надеюсь, ты заработаешь кучу денег на этом деле, Уилл. Может, тебе придется долго жить на них.

Повернувшись, он выходит. Мы с Энди остаемся одни.

– Очень жаль, что не его выгнали за пьянку, – решаюсь сказать я.

– Очень жаль? Кто знает! Зато ты пьешь и, насколько я могу судить, бросать не намерен. – Он делает паузу. – Скорее напротив.

– Может, и брошу. – (А может, и нет.)

Он молча смотрит на меня. Продолжать разговор ни к чему. Я потерял его, точнее, мы потеряли друг друга. Он меня бросает на произвол судьбы. Оставаться здесь сейчас выше моих сил. Я говорю Сьюзен, что ухожу, и, воспользовавшись черным ходом, оказываюсь на улице. Никто меня не замечает.

14

Вопреки обыкновению, Робертсон заставляет меня ждать полчаса. Войдя наконец, я вижу, что он не один: у стены, прислонившись спиной к этажерке с книгами, стоит Фрэнк Моузби. При виде меня он ухмыляется.

Фрэнк Моузби – противный тип. Это высокий, сутулый, грузный мужчина с одутловатым лицом, с которого не сходит гримаса. От него постоянно разит потом. По его рубашкам всегда можно судить о том, каким был завтрак, а в довершение всего он еще и расист. Большинство жителей Нью-Мексико безмерно гордятся своими культурными традициями, доставшимися в наследство от испанцев, но вот ближе к югу, откуда Моузби родом, расизм по-прежнему в ходу, и это несмотря на то что семейства потомственных землевладельцев, веками игравшие важную роль в жизни штата, – выходцы из мексиканских низов.

Несмотря на недостатки, которые для многих обернулись бы крахом их жизненных планов, Фрэнк стал важной птицей в прокуратуре. Само собой, отчасти виной тому текучесть кадров, толковые адвокаты по уголовным делам одного с ним возраста занялись частной практикой, но ему нравится быть в гуще текущих событий; в настоящей жизни со своим характером он оказался бы не у дел. Но это еще не все. Моузби – убежденный христианин, который свято верит, что люди в большинстве своем – подонки и уголовники, и его работа, долг, священная обязанность состоят в том, чтобы как можно больше их изолировать от общества. На общественных началах он читает проповеди в одной из местных церквей консервативного толка, его выступления в суде тоже напоминают проповеди. Они достаточно банальны, прямолинейны, в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе вообще бы прошли незамеченными, но в здешних местах он буквально творит чудеса, даже в Санта-Фе, собаку съевшем на всевозможных ухищрениях.

Если его тактика, вопреки логике, и приносит плоды, то лишь потому, что Моузби знает, что делает, и непрерывно ее совершенствует. Он так долго выступал в роли одинокого выходца из хорошей семьи с расистскими взглядами, вокруг которого вьется стая современных пройдох-адвокатов, что она вошла у него в плоть и кровь.

Его присутствие следует толковать двояко: во-первых, ему поручено вести это дело, во-вторых, Робертсон относится к нему со всей серьезностью.

– Передай мои поздравления своему портному, – говорю я.

В ответ он показывает мне кукиш. Если что и нравится мне во Фрэнке, так это то, что ты совершенно точно знаешь, как вести себя с ним.

– И когда моим подзащитным собираются предъявить обвинение? – спрашиваю я у Робертсона, сразу переходя к цели своего визита.

Он сидит за столом, откинувшись на спинку кресла, с видом стройного, белокурого Будды, и, прищурившись, пристально меня рассматривает.

– Когда у меня будет в чем их обвинить, – спокойно отвечает он.

– И когда же сие произойдет, скажите на милость? – спрашиваю я, жалея, что он оказался таким смышленым. Их не могут выпустить под залог, пока не предъявят обвинение, а он может ходатайствовать об отказе в освобождении под залог – новый уголовный кодекс позволяет это делать, особенно когда речь идет о преступлении, караемом смертной казнью, а у ответчиков темное прошлое и дурная репутация. И того и другого у моих орлов предостаточно.

– Но, – говорит он, подаваясь вперед, – по закону это должно произойти довольно скоро. Если только я не уговорю судью в необходимости отсрочки, – добавляет он.

Иными словами, если к тому времени он не будет располагать достаточным количеством неопровержимых улик, чтобы представить их на рассмотрение большого жюри.

– Ты играешь не по правилам, Джон.

– Чьим правилам?

– Как насчет штата Нью-Мексико?

– По-моему, рановато говорить, что я играю не по правилам, ведь игра только началась, а, Уилл?

– Хочу просто выяснить, как выглядит расклад. – Я смотрю на Моузби. С его лица, как всегда, не сходит ухмылка, и он широко улыбается мне.

– А вот как! По-моему, эти ублюдки виновны, Уилл, – поворачивается он ко мне. – Нутром чую. И сделаю все возможное, чтобы раздобыть улики, которые докажут, что я прав.

– А я своим нутром чую прямо противоположное, – говорю я, чувствуя, что меня буквально выворачивает наизнанку.

– Отлично. Но предупреждаю – в этом деле я буду лезть из кожи вон, – говорит Робертсон. – Надеюсь, Фрэнк окажется на высоте, а я буду в зале суда, особенно во время заключительной речи. Черт возьми, Уилл, это их рук дело! Я уверен. И, пока ты не докажешь обратное, ничто меня в этом не переубедит.

– Ты хочешь сказать, что они виновны, пока не будет доказано обратное.

– Суд над ними будет объективным.

– Надеюсь.

Сначала Энди, теперь он. Славное утречко у меня выдалось.

– И не забудь, Уилл, в просьбе об освобождении под залог может быть отказано, когда речь идет о преступлении, караемом смертной казнью. Обычно так и бывает.

Этот ублюдок читает мои мысли.

– Желаю удачи, – вставляет он. – Она будет нужна тебе… все это время.

– И пусть победит сильнейший, – подхватывает Моузби.

Ах ты, засранец! Я невольно усмехаюсь.

– В этом деле исход ясен заранее, – отвечаю я.

15

Фрэнк Моузби сидит в баре «Рамада», сбоку от скоростной автострады, в компании Луиса Санчеса и Джесси Гомеса. Санчес и Гомес – старшие помощники окружного шерифа. Им поручено заниматься этим делом: Моузби попросил, чтобы прислали именно их. Каждый свыше двадцати лет отработал в полиции, у обоих нет иллюзий насчет благородства уголовного судопроизводства, напротив, законы эту парочку только раздражают – если обстоятельства позволяют, их можно соблюдать, но в случае необходимости можно и обойти. Это не значит, что они проходимцы, просто они знают свое дело.

Сейчас они свободны от дежурства, заказали себе пива, прикупили к нему в баре орешки. Моузби из напитков предпочел пепси, это хорошо для похудения, вера запрещает ему употреблять спиртное. Гомес одну за другой курит сигареты – привычка, усвоенная еще в армии. Он не сводит глаз с официантки – пышнотелой дамочки, которой, как он прикинул, наверное, немногим за сорок. Ему вообще нравятся бабенки с пышными формами, а эта классно выглядит в наряде, который сейчас носят все: туфли на высоких каблуках, старомодные черные простроченные чулки из крученой сетки, мини-юбка, крестьянская блузка с низким вырезом. Он посидит еще немного, потом извинится, сказав, что ему нужно в сортир, чтобы выяснить, когда она заканчивает работу. С того места, где он сидит, никаких колец у нее на пальцах не видать.

– Ничего себе рыбку ты подцепил, а? – говорит Санчес. – Ни дать ни взять барракуда.

– Да тут целая стая акул, – вторит Моузби.

– Теперь дело за тем, чтобы вытащить их на бережок. – Внимание Гомеса снова возвращается туда, куда следует.

Моузби одобрительно кивает. Он залпом допивает пепси и, катая во рту кубик льда, жует его с громким хрустом. В уголках губ у него выступает слюна. Он поднимает пустой бокал высоко над головой. Вот свинья, думает Гомес. В этом парне шиком и не пахнет. А ведь какой-то сучке приходится ублажать этого ублюдка. Интересно, мелькает у него праздная мысль, что представляет собой жена Моузби? Моей официанточке и в подметки не годится, это уж точно!

– Принести еще? – Она стоит рядом, глядя на них сверху вниз. Он поднимает на нее глаза. Сиськи того и гляди вывалятся из блузки, черт побери, ну и лакомый кусочек! Она улыбается, видно, что он ей нравится. Многим из этих штучек он нравится, здесь он на виду.

– А ты думаешь, я руку поднял, чтобы поменьше потело под мышками? – спрашивает Моузби. Над такими сомнительными шуточками никто, кроме него самого, не смеется. Она моргает, Гомес морщится. Перехватив ее взгляд, он заговорщически подмигивает: мы же с тобой знаем, что он дерьмо. Она улыбается в ответ. Он ненароком убирает руку со спинки кабины, и она как бы случайно касается ее икры. Она не отстраняется. Он водит пальцами по шву чулка. Она сжимает губы, чтобы не застонать.

– Обождите, сейчас я принесу. – И удаляется, покачивая бедрами.

– Вы этим и займетесь. Оба. По-моему, только вам по силам раскопать что-нибудь такое, что можно будет пришить этим подонкам. – Моузби с хрустом жует кубик льда.

– Правильно, – непринужденно подтверждает Санчес. – Если есть хоть какие-то улики, мы их раскопаем.

Закуривая очередную сигарету, Гомес выпускает колечко дыма, и оно уплывает под потолок, обшитый балками под дерево. – Как по-твоему, улики есть? Почему ты их держишь?

– Так хочет Робертсон, – честно отвечает Моузби. – Было совершено действительно жуткое преступление, а они в это время были в городе.

Кто-то ударом кулака врубил музыкальный автомат, и тот заиграл «Дешевый романс».

– Значит, не обошлось без политики, – кисло отзывается Гомес. Ему это не по душе, выходит, все просто на уши встанут, силясь раскопать что-нибудь на этих рокеров, да поскорее, даже если улик против них будет кот наплакал. Если эти улики вообще удастся раздобыть.

– В какой-то мере, – соглашается Моузби. – Пока не удалось обнаружить ничего конкретного, указывающего на связь жертвы с этими рокерами. Судя по досье, это их рук дело, а досье, как правило, не ошибается.

– Досье хранится в компьютере, – издевательски замечает Санчес. – Между досье и живыми людьми – большая разница.

– Все равно оно полезно, – огрызается Моузби. – Хотя ты прав, здесь все решает чудо-техника. Она может лишь указать направление. Остальное – дело таких, как мы с тобой. Я доверяю вам обоим. Если улики против них есть, вы их раскопаете.

Официантка, подойдя снова, расставляет на столе бокалы. Украдкой, чтобы не заметили остальные, Гомес поглаживает рукой ее ногу – легко, но вместе с тем достаточно настойчиво, чтобы она ощутила прикосновение. Когда она ставит бокал перед ним, несколько капель пива падают на салфетку.

– Позовите меня, если вам понадобится что-нибудь еще, – говорит она сидящим за столом, глядя на него. Оглядываясь, она плавной походкой возвращается к стойке бара. Он выдерживает ее взгляд достаточно долго, чтобы дать ей понять, что она его заинтересовала, затем снова поворачивается к соседям по столу. Санчес с завистью глядит на нее, дуя на кончики пальцев. Моузби продолжает сидеть как ни в чем не бывало.

– Ты прав, – говорит Санчес, обращаясь к Моузби. – Если улики есть, мы их непременно добудем.

Моузби одним махом выпивает полбанки пепси.

– Да, вы уж постарайтесь. И чем скорее, тем лучше.