Текст книги "Против ветра"

Автор книги: Дж. Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

9

– Ты что, шутки вздумал со мной шутить? Это что, правда, черт побери? Говори, черт бы тебя побрал! – Одинокий Волк орет во весь голос, подавшись всем телом вперед, привстав и упершись костяшками пальцев о стол так, что они побелели от напряжения. Он вплотную прижался к разделяющей нас перегородке, от его дыхания она запотела. – Говори, так это или нет, ублюдок?

– Так. А теперь сядь, пока тебя не отправили в одиночку.

Он садится на место, тяжело дыша, пот льет с него градом, вся рубашка спереди и под мышками вдруг стала мокрой. Много месяцев он все держал в себе, а теперь вдруг его словно прорвало.

– Черт побери, не верю! Не верю и все!

– Это правда.

Мы смотрим друг другу в глаза. Вдруг он широко улыбается.

– Слава тебе, Господи! Может, и есть Бог на свете.

Может, и есть, но, мелькает у меня мысль, в нашем деле то, так это или нет, роли не играет.

– И что теперь? Когда мы отсюда выберемся?

– Не рыпайся. Придется пока посидеть.

– Но она же отказалась от своих слов! Ведь на ней держится все дело, – говорит он, не понимая, что я хочу этим сказать. – Справедливость теперь восстановлена… разве не так?

– Справедливость не в счет. Ты и сам это теперь знаешь.

– Но ведь…

Видно, что он снова испугался. Минуту, даже меньше, он не помнил себя от радости, а теперь все вернулось на круги своя.

Я объясняю, как все делается. (В течение дня надо будет провести такие же беседы с остальными тремя. Я просил, чтобы мне дали возможность увидеться со всеми вместе, делая упор на то, что дело особое и не терпит отлагательства, но мою просьбу в конце концов отклонили, прежде всего потому, что я подробно не информировал начальника тюрьмы о причинах такой просьбы – их мне надо приберечь для суда.) Я представлю видеозапись, сделанную Ритой Гомес, в Верховный суд и направлю ходатайство на предмет назначения нового судебного разбирательства, основанного на этих показаниях, от которых свидетельница ранее отреклась и которые оказались скрыты во время первого суда. Как только в Верховном суде удовлетворят ходатайство, а я думаю, что так оно и будет, подам апелляцию с требованием аннулировать предъявленные рокерам обвинения, потому что все, что она говорила, уже нельзя будет использовать, а без этого аргументация обвинения рассыпается в пух и прах, к тому же, с какой стороны ни возьми, первый суд от начала и до конца изобиловал лжесвидетельствами и фактами нажима на свидетелей. У меня есть все основания надеяться, что все будет именно так, как я и задумал. Робертсон захотел показать щенкам, где раки зимуют, но он же не идиот.

– Так сколько? – спрашивает он.

– Считай, месяцев шесть. Может, и меньше, но правосудие разворачивается уж больно медленно, особенно когда оказывается, что власти сели в лужу.

– Ну да.

Он может провести эти шесть месяцев, стоя на голове. Да и не только он, все. Ему это не нравится, остальным тоже, но, по крайней мере, они видят, что конец уже близок.

Я бросаю взгляд на него.

– Как ты себя чувствуешь?

Он бросает на меня ответный взгляд, тот взгляд, который я запомнил еще раньше, когда мы впервые встретились.

– Как человек, который невиновен, старина! Таким я всегда был.

10

Верховный суд штата Нью-Мексико постановляет: «Рассмотрев апелляцию, поданную ответчиками по делу штата Нью-Мексико против Дженсена и остальных, суд настоящим возвращает это дело на дознание с последующим назначением нового судебного слушания по ходатайству ответчиков».

11

Довольно незамысловатое заявление. Правда, у меня ушло два месяца на то, чтобы его добыть. Я не смог разыскать Пола в тот первый вечер, но мы втроем – Томми, Мэри-Лу и я – устроили себе праздник, затянувшийся за полночь, который получил продолжение, когда мы с Мэри-Лу остались вдвоем. У нее, новой девушки моей мечты, очаровательная квартирка к северу от города – домик из саманного кирпича, откуда вечером открывается вид на раскинувшийся внизу город, переливающийся огнями. Домик хоть и новый, но на нем чувствуется отпечаток истории, внутри, от стены до стены, пол покрыт досками из съедобной сосны. Я провел ночь у нее, я впервые заночевал дома у женщины, после того как Холли ушла от меня (формально говоря, тот дом был моим, несмотря на то, что она утверждала обратное). Первая ночь, за которой, надеюсь, последует много других.

Наступает утро. Я сижу в кабинете Робертсона, он заставил меня прождать сорок пять минут, а так все осталось по-старому, с прежними друзьями расставаться, может, и тяжело, но надо. Я сижу за столом напротив него, стараясь держаться не с видом кота, слопавшего канарейку. Он проявляет нетерпение: «У меня сегодня весь день расписан по минутам, так что у тебя должно быть по-настоящему важное дело».

Не говоря ни слова, я передаю ему некий документ.

Он начинает бегло просматривать его, внезапно останавливается, бросает на меня тревожный взгляд, снова принимается медленно читать. Отпивая из чашки с кофе, я наблюдаю за ним. Он читает сосредоточенно, раз-другой возвращаясь назад, чтобы проверить то, что уже прочитал.

Документ довольно пространный – двадцать с лишним страниц, ну что ж, пусть приятно проведет время. Мне спешить некуда, если захочет, может читать хоть все утро, мне хочется, чтобы до него дошло, о чем, собственно, речь.

Закончив читать, он выпускает документ из рук, тот падает на стол, я ловко подхватываю его и кладу обратно в портфель. Щелкнув пальцами, он переводит взгляд на противоположную стену кабинета, потом на потолок. Видно, что всячески старается собраться с мыслями. Я могу потерпеть, на сей раз я смогу его пересидеть, если понадобится.

– Я могу снять копию? – спрашивает он.

– Всему свое время.

– И когда ты собираешься передать это в суд?

– Если получится, то сегодня, во второй половине дня. Если нет, то завтра.

Он кивает.

– Будь я на твоем месте, я не стал бы этого делать, – наконец говорит он.

– Для моих подзащитных благо, что ты не на моем месте. А почему бы и нет?

– А потому, что это ложь чистой воды. Все, что тут написано, сфабриковано от начала и до конца. Уилл, от всего этого воняет на много миль кругом, и вся твоя карьера может пойти прахом. – Он берет со стола карандаш и начинает нервно вертеть его, как тамбурмажоретка – свой жезл.

– Не согласен.

Мы в упор глядим друг на друга, словно два мексиканца, столкнувшиеся лицом к лицу. Стена отчуждения, в этот момент разделяющая нас, крепче и непроницаемее стены из плексигласа, которая отделяет меня от рокеров при встречах в тюрьме.

– Значит, я лжец, – ровным голосом говорит он. – Лжесвидетель. Человек, фабрикующий ложные показания. Словом, преступник.

– Никто этого не говорит. – Осторожно, старик, упаси тебя Бог начать меряться с ним силами!

– Но здесь так сказано. – Он показывает на мой портфель. – Я говорю о той халтуре, что там лежит.

– Я имею в виду обоих полицейских. Моузби. Но не тебя.

– За все отвечаю я, – нараспев говорит он, с силой стуча пальцем по столу, – мое управление, мои люди. – У него вырывается шумный выдох. – Это дело всей моей жизни.

– Тебя подставили.

– Иди ты к черту, Уилл!

– Я серьезно, Джон. Твои же собственные люди обвели тебя вокруг пальца. Неужели ты сам этого не видишь? Бог ты мой, неужели ты сам этого не видишь? Теперь, после всего того, что произошло?

Он багровеет, на лбу вздуваются вены. Если бы он не славился отменным здоровьем, мне было бы страшно за него. Мне уже страшно за самого себя.

– Ты хочешь, чтобы я поверил на слово потаскухе, черт бы ее побрал, гулящей девке, которая не знает, сколько будет дважды два, хочешь, чтобы я взял и поверил в то, что все сказанное ею до сих пор – ложь, а теперь она говорит правду, поверить, что мой ближайший помощник и двое самых лучших подчиненных шерифа полиции в нашем округе, у которых за плечами опыт работы в общей сложности свыше сорока лет, более двухсот благодарностей, безукоризненная репутация, что они все это дело высосали из пальца?

– Да, – отвечаю я самым спокойным тоном, на который способен. Я на редкость спокоен, я знаю, что прав, знаю, что и он это знает или, по крайней мере, начинает всерьез сомневаться в правомерности этого дела. В собственной правоте.

– Смешно! – задумчиво говорю я, стараясь развить успех. Иной раз я просто не в силах совладать с самим собой. – Когда она выступала в качестве твоей свидетельницы, то была просто воплощением истины. А теперь превратилась в гулящую девку и лгунью.

– Иди к черту! – Он отмахивается от моих слов. – Это тут совершенно ни при чем. – Он смотрит на меня так, словно я попал ногой в собачье дерьмо и принес его к нему в кабинет.

– Где она?

– В безопасном месте.

– Где?

– Там, где твоим людям ее ни за что не найти! – огрызаюсь я. – Не то что в прошлый раз.

– Надеяться никогда не вредно.

Я прихожу в ярость.

– Это что, угроза, Джон? Ты угрожаешь моей свидетельнице? – Сукин сын, теперь игра уже пошла всерьез!

– Как хочешь, так и понимай, – с мрачным видом отвечает он. – Я не нарушаю закон, а стою на его страже, не забывай!

– Иной раз с трудом в это верится, особенно когда слышишь от тебя такие заявления, черт побери!

– А пошел ты к чертовой матери! – Перегнувшись через стол, он смотрит на меня в упор. Я не отвожу взгляда.

– Если мои парни лгут, то лжет и Грэйд. А это сущая ерунда, ведь он – один из самых известных и уважаемых судебно-медицинских экспертов в стране. Он что, тоже лжет, Уилл?

Я уже думал об этом.

– Не обязательно.

– Да нет, как раз обязательно! Их показания взаимоподтверждающие. Без его показаний то, что она говорит, подозрительно. Они не могут существовать друг без друга.

Карандаш в руке Робертсона ломается.

– Ты хватил какого-нибудь сильнодействующего наркотика, Уилл. Что еще скажешь? Может, она вообще не была с ними знакома? Как тебе идейка? Может, и тут она солгала?

– Мы оба знаем, что она была с ними знакома. Показания доброй сотни свидетелей подтверждают это.

– А если все они тоже лгут?

Я встаю. Продолжать в таком же духе далее бессмысленно.

– Увидимся в суде, Джон.

– Непременно. – По тому, как он на меня смотрит, видно, что он абсолютно убежден в собственной правоте. – Я уже почти размазал тебя по стенке, Уилл. На этот раз я закончу то, что начал.

Или собственными руками выроешь себе могилу, болван, думаю я про себя, направляясь к выходу и чувствуя, как он смотрит мне вслед до тех пор, пока я не захлопываю за собой дверь.

12

– Рита! Это я, Уилл Александер. Открой.

Я стучу еще раз. Ответа нет. Уже почти десять вечера, она должна быть дома.

– Рита?

Черт побери! Почему ее нет? Ведь только вчера я с ней разговаривал по телефону, сказал, что скоро приеду, и попросил, чтобы она обязательно была дома и ждала меня. На следующей неделе мы обратимся с ходатайством на предмет назначения нового судебного разбирательства, и я хочу снова все с ней обговорить.

Прошло уже четыре месяца с тех пор, как я получил от нее заявление, четыре месяца с тех пор, как в первый раз рассказал обо всем ребятам, сидящим в кутузке, четыре месяца с тех пор, как мы схлестнулись с Джоном Робертсоном у него в кабинете. Четыре месяца, которые вымотали меня без остатка. С Робертсоном мы встречались в общей сложности свыше двух десятков раз. На некоторых встречах присутствовал Моузби, хотя Робертсон осторожности ради старался не делать ничего, что в дальнейшем могло бы выйти ему боком: ведь его помощник номер один в любую минуту может оказаться по другую сторону баррикад, к примеру, может быть обвинен в лжесвидетельстве, в создании препятствий работе суда, если дело до этого дойдет.

При вынесении смертного приговора апелляции принимаются автоматически, суды высшей инстанции принимают к рассмотрению их все до единой, так что здесь проблем нет. Как только Робертсон успокоился и сообразил, что все совершенно законно, что я не пытаюсь выпендриться, не занимаюсь саморекламой, стараясь во что бы ни стало устроить цирковой балаган, привлечь лакомый для газетчиков кусок, мы договорились: делать все скрытно, пусть решение принимает суд, а не пресса.

Впрочем, когда вся эта история выплывет наружу, она будет иметь эффект разорвавшейся бомбы.

Чем меньше времени остается до начала судебного слушания, тем меньше мне удается поспать, причем, думаю, не мне одному – Робертсон, его подчиненные, мои коллеги-адвокаты, рокеры, словом, все, кто знает, что близится начало процесса, ежедневно продирают глаза часов этак в три утра.

– Ну хватит, Рита, открывай! – Я снова стучу в дверь, уже сильнее.

Из-за других закрытых дверей в противоположных концах коридора доносятся приглушенные звуки телевизоров, магнитофонов, обычные звуки, которые слышатся вечером. Но за этой дверью – тишина.

– Рита!

Я стучу изо всех сил. Ничего.

Ее там нет. И это несмотря на то, что я предупредил, что приеду, и заставил ее повторить все, что от нее требуется. Черт побери, почему же тебя нет на месте, сучка поганая? Почему моя жизнь на девять десятых состоит из того, что я кручусь волчком вокруг этой безмозглой дуры, этой пустышки?

Наверное, трахается с кем-нибудь, вот в чем все дело. Пригласила к себе какого-нибудь парня, и они сейчас за дверью, которую я уже готов снести с петель. Если я и дальше буду молотить по ней с такой силой, то разобью все пальцы в кровь. Подцепила себе какого-нибудь матроса (матроса? Только не в Денвере. Какого-нибудь ковбоя!) и до сих пор лежит перед ним, раскинув ноги, а ее тренированная, взмокшая от желания киска ждет, когда он кончит. А может, это один из сыщиков, которым мы платим за то, чтобы они не спускали с нее глаз. Надо смотреть фактам в лицо: эта профессия уже далеко не та, как в блаженные прошедшие времена.

Налицо классический пример раздвоения личности на первобытном уровне, когда и любишь и ненавидишь человека: в одно и то же время я отчаянно нуждаюсь в ней и ненавижу ее всеми фибрами души.

Терпеть не могу нарушать любовное свидание, но делу – время, потехе – час. У меня есть ключ от квартиры, в свое время я об этом позаботился. Я достаю его из кармана, отпираю дверь.

– Крошка, я дома! – Я распахиваю дверь. Держи себя в руках, старина, ведь она значит для тебя буквально все!

Как поется в песне, «свет горит, но никого нет дома». В квартире полный кавардак: посуда в раковине не мылась, наверное, дня два, продукты в холодильнике, полупустые шкафы, то же самое – в ящиках стола, некоторые из ее туалетных принадлежностей по-прежнему лежат в ванной. Она собиралась второпях, взяв с собой то, что могла прихватить на скорую руку. Отъезд не был запланирован заранее, она смылась, потому что ее что-то испугало.

Птичка выпорхнула из клетки, куда ее заперли, и улетела.

Мэри-Лу прилетает на следующее утро. Вдвоем мы рыщем по всему городу: бары, гостиницы, мотели, приюты Ассоциации молодых женщин-христианок, рестораны – словом, все места, где может прятаться человек, находящийся в бегах. Управление железной дороги, представительства авиакомпаний. Тщетно, собственно говоря, этого я и ожидал. Я не знаком с ее друзьями и подругами, если таковые вообще имеются, не знаю, сколько у нее денег, какую она мне дала фору. Если она улизнула сразу после нашего последнего разговора, то сейчас может быть где угодно, в том числе и за пределами страны.

На поиски уходит двое суток. Это все равно что искать иголку в стоге сена, даже хуже, так как мы не знаем, где находится стог сена, если он вообще существует.

Может, ее уже нет в живых.

Я пытаюсь выбросить эту мысль из головы, но ничего не могу с собой поделать. Может, до нее все-таки добрались. Я без конца предупреждал ее: не заводи новых знакомых, не давай никому номер своего телефона, никого не приводи домой. И самое главное – ни при каких обстоятельствах не обращайся к полицейским. Среди них у тебя друзей нет. Они больше чем кто бы то ни было хотят тебя видеть, потому что ты можешь стереть их в порошок, камня на камне не оставить от того, что они берегут как зеницу ока.

Вообще-то они знали, что она живет здесь, добрались до нее. У них было четыре месяца – достаточный срок для полиции, чтобы найти человека, если она захочет это сделать. Денверские полицейские, наверное, помогли им, если не приняв непосредственное участие, то, по крайней мере, решив в это дело не вмешиваться.

От такой мысли у меня мурашки бегут по коже. Робертсон ни за что на свете не дал бы на это добро. Моузби тоже не решился бы на такую авантюру, но вот что касается Гомеса и Санчеса, то кто их знает? Рискованное мероприятие, но и оно иной раз удается.

Более вероятно, что ей не по силам оказалась сама реальность, пугающая перспектива вернуться в Санта-Фе, предстать перед судом, взглянуть в лицо людям, которые ее натаскивали. Не ее вина, что она стала жертвой изнасилования, что она знакома с каким-то разгильдяем, который пал от руки таких же парней, которые насиловали ее и угрожали убить. Она была жертвой, только и всего. И больше жертвой быть не хочет.

Я могу это понять. Впервые мне становится ее жаль.

– Что теперь? – спрашивает Мэри-Лу.

– Не знаю. Ты сама-то что думаешь?

Мы сидим в аэропорту Стэйплтон, ожидая, когда объявят посадку на наш рейс до Альбукерке. Не прошло и получаса, как мы здесь, а я уже осушил три бокала «Джонни Блэкс». Черт побери, это происходит всякий раз, когда я пытаюсь бросить пить!

– Никогда не была на Гавайях.

– Ты взяла с собой купальник?

– Я захватила золотую кредитную карточку «Америкэн экспресс». Это одно и то же.

Мы в отчаянии смотрим друг на друга. Я делаю официантке знак, чтобы она принесла мне еще выпить.

– Уилл… – В ее голосе слышатся предостерегающие нотки.

– А тебе-то что, черт побери? – Настроение у меня такое поганое, что хочется плакать. – Имею же я право. Всего-навсего пять долларов.

– Они не хотели бы, чтобы ты пил. Я тоже.

– Это они платят мне как адвокату, а не наоборот, – говорю я, кипя от злости и упиваясь чувством жалости к самому себе.

– А я нет.

– Ну ладно, малыш, – жалобно говорю я, – хватит, смени гнев на милость, хорошо? Я не заслуживаю, чтобы мне читали нотации. Во всяком случае, не сегодня вечером.

– О'кей. – Пожав плечами, она умолкает.

Черт! Терпеть не могу, когда так легко отступаются. Стоит заставить человека проникнуться сознанием своей вины, и все – он уже твой.

К нашему столику подходит официантка, чтобы налить виски. Я накрываю бокал ладонью.

– Передумал, – слабо улыбаюсь я. Она отходит. Я радостно смотрю на Мэри-Лу. – Ты довольна?

– Да. Значит…

– Не знаю. – Я допиваю то, что еще оставалось в бокале, слизывая с кубиков льда виски до последней капли.

– Нам обязательно надо найти ее, – говорит она. – Это в наших силах.

Подавшись вперед, она берет мою руку в свои и целует ее.

– Мы можем это сделать. И мы это сделаем. Обязаны сделать.

13

– У госпожи Гомес грипп, Ваша честь. У нее высокая температура, и она должна соблюдать постельный режим. У меня есть заключение врача, который ее наблюдает.

Я передаю этот документ судье. Мартинес бросает на него взгляд. Это не фальшивка, реально существующий врач, который живет в Боулдере, штат Колорадо, написал это заключение и расписался под ним. На самом деле никакой больной не было, а сам врач – друг одного нашего друга.

– На какое время вы хотели бы отложить заседание суда, господин адвокат? – вежливо спрашивает судья.

Я бросаю взгляд через плечо. Робертсон и Моузби сердито смотрят на меня, им это не нравится, они знают, что я импровизирую на ходу. Робертсон не догадывается, как обстоит все на самом деле, он считает, что я ломаю комедию ради пущего эффекта, но понятия не имеет об истинном положении вещей. Что касается Моузби, то его я разглядываю с превеликим вниманием, если ее исчезновение его рук дело, то, нужно отдать ему должное, с организацией наружного наблюдения он справился лучше, нежели я предполагал.

– Уверен, недели будет достаточно, Ваша честь. Мы хотим удостовериться в том, что она чувствует себя достаточно хорошо для того, чтобы приехать сюда и выдержать напряжение, связанное с рассмотрением дела в суде.

– Протесты? – спрашивает Мартинес.

Робертсон может рвать и метать сколько ему влезет, но он знает, что в этом вопросе судья будет на моей стороне.

– Нет, Ваша честь. Если речь идет об одной неделе, мы не возражаем.

– Хорошо, неделя, начиная со вторника, – сверяется со своим календарем Мартинес. – Итого полторы недели, господин Александер.

– Спасибо, Ваша честь. Через полторы недели мы будем здесь.

– Вы готовы, господин Александер?

– У нас возникла одна проблема, Ваша честь.

– Вы хотите сказать суду, что не готовы, господин адвокат? – резко спрашивает он.

– Моя свидетельница исчезла.

– Простите?

За моей спиной Робертсон и его присные быстро о чем-то переговариваются.

– В настоящее время мы не имеем возможности установить местонахождение Риты Гомес. Она… м-м… она исчезла из виду или, по крайней мере, ускользнула, несмотря на все наши усилия найти ее, – с несчастным видом говорю я.

Если бы в этот момент земля разверзлась под ногами и поглотила меня целиком, я воспринял бы это как милость Божью.

Еще никогда в жизни я не вкалывал так, как в последние полторы недели. Сразу после того как удалось добиться отсрочки в слушании дела, я вернулся самолетом в Денвер. Мэри-Лу прилетела вместе со мной. Она оказалась выше всяких похвал, большего от нее нельзя и желать – и как от компаньона в делах, и как от женщины. Под это она взяла весь свой отпуск. Когда история кончится, если она вообще когда-нибудь кончится, я должен буду преподнести ей огромный букет цветов, что и сделаю с превеликим удовольствием.

Сыскное агентство тоже взялось за работу, засучив рукава, выделив трех человек, по двести долларов каждый плюс расходы, оплату которых они целиком взяли на себя. После того как Рита исчезла, у нас вышла размолвка, но они с полным на то основанием заявили, что несут ответственность за все ее действия, когда она бодрствовала, но не устанавливали наблюдения в самой квартире, чего мы не просили. Действительно, этого мы не просили, поскольку не считали необходимым, а точнее, не могли бы себе этого позволить. Мы обратились за помощью ко всем, кого знали в Денвере, ко всем адвокатам, старым друзьям, знакомым, словом, ко всем, кого могли привлечь к поискам. Тысячи звонков. Все без исключения бары, рестораны и ночлежки. Больницы и морги. Все, что находится в радиусе сотни миль, было прочесано вдоль и поперек. Но она так и не объявилась, ни малейшего следа, ни одной мало-мальски серьезной зацепки.

– Она может быть где угодно, – как-то раз поздно вечером сказала Мэри-Лу, когда мы, совершенно выбившись из сил, вернулись в гостиничный номер. – Прошло целых две недели.

– Не думаю, что она уехала из города, – упрямо ответил я. – А если и уехала, то совсем недалеко. – Я верил в то, что говорил, не знаю почему, но это так. – По-моему, она просто затаилась. Живет у подруги и сумела выскочить, воспользовавшись какой-нибудь лазейкой. – Я убежден в этом, она была слишком напугана, чтобы разработать какой-то план, и ее мозгов хватило только на то, чтобы юркнуть в ближайшую норку, словно кролик, и сидеть там достаточно тихо. Авось, так охотники ни за что ее не найдут.

– Ты просто хочешь верить в то, что говоришь, Уилл.

– Совершенно верно.

– Я тоже. Но если мы ее не найдем? Нам нужно подготовиться и к такому случаю.

Я и так это знаю. Готовиться тут не к чему.

Руководитель сыскного агентства не знал, куда деваться от смущения.

– С более безнадежным делом мне сталкиваться еще не доводилось.

– Вы сделали все, что могли.

– В неофициальном порядке мы будем продолжать поиски. Бесплатно.

Поблагодарив его, я вышел на улицу. Мэри-Лу дожидалась меня в такси. Мы доехали до аэропорта и вылетели оттуда домой.

Мэри-Лу связалась с Меркадо и попросила его разузнать, что к чему. И тут ничего. Рита стала умнее, не оставив на этот раз никаких следов, по которым ее можно было бы разыскать при помощи компьютера. С ней мы связывали свою последнюю надежду, которая умирает последней.

Это было вчера.

Мартинес смотрит на меня со своего судейского возвышения.

– Господин Александер, вы имеете хотя бы приблизительное представление о том, где в настоящее время находится госпожа Гомес?

– Нет, сэр. Наверняка утверждать не берусь.

– Хотя бы в общем?

– Нет.

– Вы ходатайствуете еще об одной отсрочке в слушании дела?

– Учитывая, что сложились особые обстоятельства, Ваша честь, то да, я хотел бы попросить еще об одной отсрочке.

– Протест, Ваша честь! – восклицает Робертсон, вскакивая с места. – Для предоставления еще одной отсрочки нет оснований. Если основания для первой отсрочки носили довольно сомнительный характер, то вторая явилась бы абсолютно неоправданной.

Судья смотрит сначала на него, потом на меня.

– Если бы я предоставил вам еще одну отсрочку, могли бы вы дать суду гарантии того, что удастся разыскать свидетельницу? Что с определенной долей уверенности можно рассчитывать на то, что ее удастся доставить в зал суда в более или менее приемлемые сроки?

– Нет, Ваша честь. Таких гарантий я дать не могу.

– В таком случае нам придется слушать дело в ее отсутствие, – говорит он, обращаясь ко мне.

Мартинес просмотрел видеозапись показаний Риты.

– У вас есть что добавить? – спрашивает он. – Есть другие свидетели или нечто такое, что может подтвердить или дополнить сказанное здесь?

– Нет, Ваша честь. Заявление говорит само за себя.

Фигурально выражаясь, Робертсон разорвет его на мелкие кусочки. Задача, которая перед ним стоит, не из трудных, любому мало-мальски грамотному первокурснику юридического факультета она оказалась бы по плечу. Она утверждает, что тогда лгала, а теперь говорит правду, а почему не наоборот? Вполне допустимо и то и другое.

Он вызывает Гомеса на место для дачи свидетельских показаний.

– Совершали вы какие-либо из тех действий, о которых она ведет речь?

– Нет.

Потом очередь Санчеса.

– Нет. Ложь от начала и до конца.

Моузби поворачивается поочередно к Мартинесу, ко мне, к Робертсону. Сегодня на нем чистая, выглаженная рубашка. Первая такая за все время.

– Я не только не совершал ничего из того, что тут сказано, но и пустился во все тяжкие, желая удостовериться в том, что все, что она нам тогда рассказала, соответствует действительности, учитывая, с кем в ее лице мы имели дело. Я проверил и перепроверил все, что она нам говорила. Я никогда подобным образом не обращался со свидетелем, никогда подобным образом не преступал закон, не говоря уже о том, чтобы хоть в малейшей степени извратить его. У меня такое впечатление, что судят не ее, а меня самого, – с искренней грустью говорит он, – а ведь на самом деле судить меня не за что. К тому же я испытываю глубокое отвращение от того, что господин Александер предъявил подобные сфабрикованные обвинения против меня и сидящих здесь полицейских. Пытаешься работать на благо общества, а получаешь в ответ вот такую благодарность!

Я поднимаюсь с места и поворачиваюсь лицом к присяжным.

– С позволения суда, я прошу о назначении нового судебного слушания на основании новых показаний, содержащихся в ходатайстве и заявлении свидетельницы, записанном на видеопленку.

– Я возражаю против нового слушания, – говорит, обращаясь к ним, Робертсон. – Возражаю категорически. Мы должны закрыть это дело не сходя с места, прямо сейчас. Речь идет не более чем об отчаянной попытке не допустить рассмотрения дела справедливым и беспристрастным судом. О прискорбной, отчаянной попытке, смысл которой понятен любому. Недостойно суда даже рассматривать подобное издевательство над правосудием, системой правосудия в нашей стране.

Он умело сгущает краски на тот случай, если Мартинес не поймет, что к чему.

Не вдаваясь в объяснения, Мартинес отклоняет наше ходатайство. На обдумывание своего решения у него уходит меньше двадцати минут, по большому счету, и обдумывать ему было нечего.

Ощущение такое, будто меня ткнули носом в дерьмо.