Текст книги "Демоны степей"

Автор книги: Дуглас Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Тебе нехорошо, господин?

– Мне… хорошо, – отозвался Фонэн и облизнул губы. – Скажи, неужели ты не боишься?

– Чего?

– Меня, например.

Тассилон тихонько рассмеялся и оставил на время сверток – что-то круглое было завернуто во множество лоскутов и холстин, и каждый лоскут этой «капусты» был натуго завязан веревками, так что пришлось повозиться.

– Как я могу тебя бояться, господин? – сказал Тассилон. – До встречи с тобой у меня была довольно разнообразная жизнь. Из года в год в меня вколачивали страх, а потом я сам его из года в год из себя выколачивал. Теперь мне даже трудно представить себе, что могло бы меня по-настоящему испугать.

«Он не рисуется, – думал Фонэн, – он на самом деле такой».

– А вдруг в этом свертке змея или какое-нибудь устройство, которое должно обрызгать тебя смертоносным ядом? – спросил глава Священного Совета. Просто так, чтобы только не молчать.

– Мне кажется, я догадался, что это такое, – спокойно отозвался Тассилон.

Он снял последнюю обертку, и на пол с его колен выкатилась отрубленная голова Кутейбы.

И глядя на эту голову, Тассилон вдруг отчетливо понял: существует на свете только один человек, способный на подобную дерзость – вернуться в город, отрезать предателю голову и послать ее в пакете главе Священного Совета. Или это сделала Элленхарда, или Тассилон совершенно перестал понимать свою возлюбленную.

* * *

В доме Гарольда и Элизы было тихо, спокойно. Азания начинала поправляться. Ее пораненная при бритье голова заживала, волосы уже отрастали. Заживали и другие раны. Она уже поднималась с постели и сегодня вечером хотела

присоединиться к остальным за ужином. Горел камин, пахло целебными травами. Слуги, неслышно ступая, разносили блюда и кувшины, накрывали на стол. Элиза негромко переговаривалась с братом.

– Я тоже заметил, – сказал Гарольд чуть громче, и одна из служанок украдкой бросила взгляд на хозяина. Он снова понизил голос. – Было бы странно, если бы Эдмун остался равнодушен… В конце концов, она очень красивая женщина. Даже сейчас, когда она похожа…

– …на сломанную куклу, – заключила Элиза и вздохнула. – К счастью, человек – не кукла, его можно починить.

– Куклу тоже можно.

– Ты прекрасно меня понял. Не притворяйся. Азания оживает, и я нахожу, что это превосходно. И она в самом деле необычайно красива. И…добра…

– Что тебя смущает, Элиза? – спросил Гарольд. – Да, твой сын уже взрослый. Он достаточно взрослый для того, чтобы держать в руках лук и стрелять в людей. Он достаточно взрослый для войны и смерти. Почему ты считаешь, что он недостаточно созрел для любви?

– Любовь опаснее смерти, – сказала Элиза.

– Не болтай глупостей!

– Если бы только это действительно были глупости… Эдмун – не маг, но дети от его брака с Азанией не могут не обладать магическими способностями. Я бы хотела, чтобы он нашел себе обыкновенную девушку, самую обыкновенную, которая умела бы петь, стряпать, штопать одежду… и не умела бы заговаривать кровь или видеть вещие сны.

– Ах, сестра. – Гарольд покачал головой. – Магия – и благословение, и проклятие нашего рода. Лучше уж пусть Эдмун и его потомки заранее знают об этом. Представь себе только, что случится, если Эдмун женится на обыкновенной девушке и от этого брака родятся обыкновенные дети.

– И очень хорошо, – упрямо повторила Элиза.

– Да, они будут обыкновенными, но капля отравленной крови останется в их жилах. И спустя поколение среди самых обыкновенных людей родится необыкновенный ребенок, маленький маг. Никто не будет понимать, что с ним происходит. Над ним будут смеяться, его начнут опасаться, потому что он не позволит смеяться над собой безнаказанно. Другие дети в такой ситуации лезут в драку, а этот начнет метать в обидчиков молнии. Вспомни, Элиза, вспомни, как это бывает…

Элиза содрогнулась.

– Да, я понимаю, о чем ты говоришь…

– И если этого, ребенка не убьют, – безжалостно продолжал Гарольд, – не растерзают разъяренные соседи или озлобленные подростки, то он вырастет в настоящее чудовище…

– Да, – прошептала Элиза.

– Так что пусть уж лучше твои внуки понимают, кто они такие, от каких родителей родились и какая опасность может им угрожать.

Гарольд поднялся, обнял сестру за плечи, легонько поцеловал в макушку, как делал в далекие времена, когда оба они были еще очень молоды.

– Не мешай своему сыну, Элиза. И не препятствуй Азании. Пусть прихорашивается и строит глазки. Бедняжка заслужила хотя бы немного счастья. А Эдмун, как мне кажется, способен дать любой женщине то самое огромное счастье, которого любая женщина заслуживает.

– Спасибо тебе за эти слова, – сказала Элиза. – Спасибо.

Ужин был накрыт, свечи зажжены, блюда расставлены. Слуги наконец удалились. Эдмун, его мать и дядя уселись за столом. Не было пока ни Элленхарды, ни Азании, но те вскоре появились. Элленхарда также приоделась, чего не могли не заметить хозяева замка: на гирканке было причудливое платье из желтого шелка, волосы убраны в высокую прическу, из которой тонкой плеткой падало шесть извивающихся косичек, и украшены убором из полоски шелковой ткани с нашитыми кругляшками монет. Лицо было бесстрастным, как того требовали хорошие манеры, но уголки губ предательски изогнулись в улыбке: она прекрасно поняла значение изумленного взгляда, которым обменялись хозяева при ее появлении. Да, она была изумительно хороша – странной, немного пугающей, завораживающей красотой.

Следом за Элленхардой вошла и Азания. Бритую голову покрывала полупрозрачная белая накидка, которая подчеркивала удивительно чистое, правильное лицо с широко раскрытыми глазами. На ней было одно из старых ее платьев, на шее – узенькое ожерелье из речного жемчуга, которое светилось молочным светом, соперничая с белизной кожи.

Обе девушки прошли к столу и уселись – одна справа, другая слева от Элизы.

Ужин начался.

– Если бы Фериза не была окружена стенами, – туманно заговорила Элленхарда, – или если бы стены эти были прозрачными, интересно, что можно было бы увидеть?

– Много разной ненужной ерунды, – сказал Эдмун. Он не сводил глаз с Азании, чувствуя, что влюбляется в нее все больше и больше.

– Например, можно было бы увидеть, как один предатель и негодяй заходит в дом своей жертвы и забирает оттуда ее вещи, – продолжала Элленхарда. – Это зрелище отвратительное. Недостойное того, чтобы о нем упоминали за столь изысканным столом.

– Что верно, то верно, – подтвердил Эдмун. Гарольд обменялся тревожным взглядом со своей сестрой. Оба чувствовали, что Элленхарда завела этот разговор неспроста. Кроме того, их удивляло платье Азании – откуда оно? Фравардин, правда, говорил, будто Элленхарда нынче утром опять брала лошадь – ездила кататься. Но гирканка часто уезжала верхом…

– И вот этот предатель идет в дом своей жертвы, забирает оттуда зеркало, платья, ожерелья – больше ничего нет, – и несет все это перекупщику краденого, а потом идет к себе домой и мечтает о большом богатстве… И тут к этому предателю является демон мщения!

– Кто? – удивился Гарольд. Элленхарда ослепительно улыбнулась.

– Демон мщения! Вот кто! Потому что у меня в роду были настоящие духи! Мой брат – демон! Мой дедушка – Небесный Стрелок! Я – из рода богов! И я – демон мщения, когда захочу! А я захотела этого, и я пришла к предателю и отрезала ему голову.

Азания поперхнулась.

– Ты ничего не говорила мне об этом, когда принесла мои вещи… Зачем ты это сделала, Элленхарда?

– По-твоему, он заслуживал чего-либо иного? Может быть, мне следовало бы заключить его в сестринские объятия?

– Нет, конечно, но… – Азания слегка покраснела. – Я столько сил вложила в его исцеление… Как хрупок человек!

– Я, между прочим, тоже вложила кое-какие силы в это человеческое туловище. Особенно когда отрезала ему голову. О, Азания, стоит ли так печалиться! Каждая из нас делает свое дело: ты – спасаешь и исцеляешь, а я – настигаю и караю.

– Это… слишком жестоко, – прошептала Азания.

Элленхарда открыто захохотала:

– Клянусь богами моего клана, я получила очень большое удовольствие и принесла его вам девственным. Потому что я не просто отобрала твои вещи, Азания. Я не просто забрала у них все, над чем они могли бы торжествовать! Я сделала лучше! Я подшутила над… главой Священного Совета.

И видя, каким мертвенным ужасом покрываются лица ее сотрапезников, гирканка окончательно пришла в развеселое расположение духа:

– Да ничего особенного. Я отправила ему голову предателя в пакете. Вместе с посыльным. Посыльного нашла на рынке. Не думаю, чтобы он мог меня разглядеть.

– Но Фонэн… – начала Элиза, замирая от ужаса.

Гарольд быстро схватил ее за руку, и она замолчала.

– Ты поступила неосмотрительно, Элленхарда, – сказал Гарольд. – Фонэн обладает особой властью. Получив голову предателя, он может догадаться, кто ее прислал, и тогда – горе нам всем!

– А как он догадается?

– Голова может рассказать ему! – сказала Азания.

– Мертвая голова не станет разговаривать с обыкновенным человеком, даже если он – большой начальник над другими людьми, – со знанием дела заявила Элленхарда. – Голова может ответить только шаману.

– Фонэн и есть шаман, – сказала Элиза, высвобождая свою руку из крепкой хватки пальцев

Гарольда. – Думаю, нашим гостьям пора бы это узнать. Фонэн – великий шаман, и большая опасность грозит нам всем.

– Я не боюсь! – с вызовом сказала Элленхарда и расправила плечи.

– И я не боюсь! – выкрикнул Эдмун. – Для того меня и вырастили воином, чтобы я забыл о

чувстве страха…

– А я боюсь, – сказал Гарольд. – И боюсь именно потому, что я – воин…

Глава шестнадцатая
ПОСЛЕДНЕЕ КОЛДОВСТВО

Выпадают в жизни такие дни, когда человеку дается передышка, остановка в бесконечном пути. Смертельно больного отпускает боль, воины перед решающей схваткой успевают насладиться одним или двумя вечерами, когда все еще вместе, когда никто не убит и не ранен и можно не думать об опасной битве с почти непобедимым противником.

Вот такие вечера проводили семья Гарольда, Азания и Элленхарда.

В камине трещали дрова, в чашах плескало густое, как кровь, вино, в гладкой поверхности которого дробилось пламя свечей, и текли неспешные разговоры.

Молодой Эдмун все больше и больше влюблялся в Азанию. Пушистые, светлые, короткие волосы странно обрамляли красивое лицо молодой женщины, и в этой красоте было что-то завораживающее. Задумчивые глаза ее лучились, когда останавливались на Эдмуне.

Гарольд и Элиза знали, что дети от этого брака непременно будут наделены магическими способностями. Но они предпочитали не идти наперекор судьбе, заранее зная, как беспощадна она бывает тем, кто ей противится.

А Элленхарда понемногу начала скучать. Ей хотелось, чтобы все поскорее уже закончилось, и она могла бы снова, как и прежде, бродить по свету со своим сердечным другом – Тассилоном…

* * *

– Не побоишься? – Губы Фонэна кривились, когда глава Священного Совета задавал этот вопрос.

Тассилон смотрел на него молча, с неподвижным лицом – этому он научился у гирканки. Давным-давно уже чернокожий разучился «бояться». И не то, чтобы страх был ему неведом – нет. Он знавал и страх за собственную жизнь, и страх потерять любимую. Но бояться «вообще» – чего-то непонятного, даже ужасного?

…Кажется, с того дня минули тысячи лет, и теперь Тассилон вспоминал о себе тогдашнем как о совершенно другом, чужом, постороннем человеке. Они с отцом пошли на кладбище – почтить память каких-то родственников. Каких – этого он бы сейчас уже не вспомнил. Да и не думал мальчишка ни о каких родственниках, другоe было важно, другое осталось в памяти – этот день он провел с отцом. С отцом! У тогдашнего Тассилона был еще отец, любивший своего сына, рожденного от наложницы… Стоял жаркий летний день, над могильными камнями дрожало марево, кладбищенские травы пахли горячей пылью. Живой и любопытный мальчишка отошел от старших в сторону, принялся бродить самостоятельно, разглядывать надгробия – и потерялся.

Вот тогда он и испугался. Кричал, звал отца, шарахался от могил – ему все чудилось, что вот-вот высунется из-под земли костлявая рука и схватит его за загорелую лодыжку. Насилу отыскали его взрослые: он забился в самый дальний уголок кладбища, спрятался в густой траве и притаился.

А потом жизнь забросила его в такую преисподнюю, откуда это кладбище начало казаться недостижимым и блаженным раем. Ведь там были солнце, трава, запахи земли, свежих лепешек, что напекла мать для поминания умерших. Там был отец!

С тех давних пор страх перед тем, что может быть случится, оставил его. С тех пор он мог испугаться только той опасности, которую ясно видел перед собой, которую мог потрогать руками.

Что из этих мыслей своего подчиненного прочитал Фонэн? И умел ли он читать мысли? Во всяком случае, глава Священного Совета слегка улыбнулся, видя, как окаменели скулы Тассилона.

Улыбнулся? Много песка сменило место своего обитания в гирканских пустынях с тех пор, как Фонэн в последний раз по-настоящему улыбался. Уголки рта Фонэна слегка дернулись – вот и все.

Они с Тассилоном все чаще понимали друг друга без слов.

Фонэн махнул рукой в сторону небольшого кривоногого столика, на котором лежала завернутая в шелк мертвая голова Кутейбы. Тассилон приблизился, развернул шелк. Фонэн бросил в курильницу горсть какого-то порошка, щедро зачерпнув полную горсть из коробки. Повалил разноцветный дым, что-то запело и залепетало в воздухе. Из узких окоп башни вылетели дымовые клочья, и добрые жители Феризы, видя их, вздрагивают, вздыхают, делают пальцы «рогами», пытаясь отогнать от себя зло. Тетка Филена, зеленщица, сейчас, небось, качает головой и рассудительно говорит какой-нибудь покупательнице: «Опять прокля… Священный то есть Совет кого-то пытает адским пламенем. Ох, верно говорю: волчьи времена настали! Уйти бы из этой разнесчастной Феризы куда глаза глядят, да ведь как торговлю бросишь?!»

Дым медленно окутывал мертвую голову. Фонэн, не оборачиваясь, сделал Тассилону знак смотреть внимательно и слушать в оба уха. Вот застывшие веки убитого шевельнулись, дрогнули и поднялись, обнажив глаза, в которых читались ужас и мука. Лицо покойника исказилось, губы поднялись над зубами, он скалился – не то смеялся, не то грозил.

Фонэн приблизил лицо к этой жуткой образине и прошептал:

– Кто убил тебя?

– Не… знаю…

Хриплый низкий голос был еле слышен. Неприятной вибрацией он отзывался в костях, во всем теле слушающих. В этом голосе физически ощущались усталость и страх – настоящий смертный страх.

– Кто убил тебя? – безжалостно настаивал Фонэн. – Как он выглядел, твой убийца?

– Она… – мучительно вымолвили мертвые бескровные губы.

– Женщина?

– Почти… ребенок… гир…канка…

Тассилона вдруг пронзила дрожь, словно кто-то незримый вогнал ледяную иглу ему в затылок. Ребенок, женщина, гирканка! Это могла быть только Элленхарда! Кто еще решился бы на подобную дерзость?

– Где она? – настойчиво спрашивал Фонэн. – Где? Как она тебя выследила? Где скрывается? Где Азания?

– Он не знает, – прошептал Тассилон за плечом у Фонэна. – Он же сказал… Не мучай его, господин, отпусти. Пусть уходит туда, где тишина, покой и мрак.

Фонэн резко обернулся, метнул на него яростный взор:

– Мертвые знают больше, чем живые! Не вмешивайся – я знаю, что делаю!

Тассилон послушно замолчал.

– Сходи туда, откуда все видно, и назови мне это место! – приказал Фонэн.

– И ты… отпустишь… ме…ня? – медленно, жутким, нечеловеческим голосом прохрипел Кутейба.

– Да! – нетерпеливо бросил Фонэн.

– Кля…ни…сь…

– Я же сказал – да! – повторил Фонэн. – Не испытывай моего терпения.

Голова закрыла глаза, и воцарилось безмолвие. Затем она забормотала:

– Побережье… за…мок…

Фонэн вдруг побелел. Мановением руки он остановил говорящего, и голова, тотчас же застыв в мертвом оскале, замолчала.

– Распорядись, чтобы эту падаль закопали! – бросил Фонэн Тассилону. – Я должен отдохнуть.

Пошатываясь от усталости, он побрел к выходу из комнаты. Возле кожаного занавеса, закрывающего дверной проем, глава Священного Совета на мгновение остановился, схватился рукой за косяк, прикрыл глаза.

– Тебе дурно? – быстро спросил Тассилон. – Помочь?

– Я доберусь сам. Лягу в постель. Ты мне не слуга, не суетись. Если будут письма – принеси прямо к постели.

– Письма?

– Я уверен, – кривя узкие губы, произнес Фонэн, – что письма скоро появятся. Я должен был догадаться значительно раньше…

И он скрылся за занавесом.

Глава Священного Совета оказался прав: к вечеру того же дня стражник принес в башню послание – маленький кусочек коры, на котором было нацарапано всего несколько слов. Стражник растерянно вертел послание в грубых пальцах:

– Его святейшество отдыхает – не знаю, как и быть. Посыльный сказал, что, мол, немедленно доставить. Немедленно! Кто они такие, чтобы тут распоряжаться – верно я говорю?

– Давай сюда, – сказал Тассилон. – Я отнесу.

– Так ведь почивают, я слышал…

– Я тоже слышал. Он распорядился любые послания доставлять ему тотчас же.

– Он знал, что будут послания? – Стражник разинул рот от удивления.

– Господин Фонэн – провидец, – ответил Тассилон сухо. – Ему открыто многое из того, о чем мы с тобой и не подозреваем. Поэтому он приказывает, а мы подчиняемся. Давай сюда письмо.

И забрав кусочек коры, отправился к Фонэну в личную опочивальню.

Фонэн спал. Тассилон поразился тому, каким изможденным тот выглядел. Бескровный рот запал, как у старика, нос заострился, резко выступили скулы, кожа потемнела от усталости. Роковой магический дар сжигал главу Священного Совета. Фонэн горел изнутри. Он ненавидел этот ненужный дар и, пытаясь его уничтожить, уничтожал сам себя.

– Письмо, – негромко молвил Тассилон.

Фонэн тотчас открыл глаза.

– Покажи.

Тассилон бросил кусочек коры на покрывало. Покрытая морщинами и выступающими жилами рука Фонэна схватила кору, провела по ней пальцами, поднесла к глазам.

– Собирайся. Будешь меня сопровождать.

И – все. Ни слова больше. Но одного лишь красноречивого взгляда, полного боли и самого настоящего ужаса было достаточно, чтобы Тассилон повернулся и выбежал вон – исполнять приказание. В конце концов, не сам ли он только что говорил стражнику о том, что Фонэн – прозорливец, а дело прочих – не спрашивать ни о чем и подчиняться?

* * *

Ночью в степи холодно. Зато звезд на небе над степью куда больше, чем над городом, как будто в городских стенах им тесно. Ярко светит луна – настало полнолуние, и теперь светло, как днем. Каждую травинку видно. Только цвета обманчивы и призрачны, а расстояния плохо определимы: великая лгунья луна!

Тассилон едет на смирной лошади позади Фонэна. Глава Священного Совета закутан в черный плащ с капюшоном, лица почти не видно. Он сильно сутулится в седле, как человек, которого гнетет тяжелое тайное горе.

Впереди темнеет громада замка, но путь двоих лежит не туда – мимо, мимо, подальше от человеческого жилья. Тассилон не задает вопросов. Просто едет следом, полный безмолвной благодарности к Фонэну за то, что позволил сопровождать себя. Потому что – он догадывается – они едут навстречу убийце Кутейбы. «Женщина, ребенок, гирканка».

Путь кажется долгим – слишком долгим для того, кто столько времени томился ожиданием. Казалось бы – подождал месяц, подождешь и несколько лишних минут, но нет! Каждая из этих «лишних минут» растягивается словно бы на год.

Вот, кажется, наконец и цель их путешествия – одинокое дерево, некогда убитое молнией. Часть могучего ствола, расщепленного надвое, уже мертва, но вторая половина отчаянно цепляется за жизнь, и весь ствол унизан тонкими зелеными прутьями молодых побегов. Под прикрытием этого дерева стоят люди. Кони их привязаны где-то сзади, их Тассилон пока не видит, только слышит храпение, да вот молодая кобылица, почуяв приближение чужаков, тонко и нервно заржала.

Тассилон прищурился, пытаясь пересчитать темные невнятные тени. Один, два… Кажется, еще двое – вон там. И одна тень – которую он не спутал бы ни с чьей другой. Тень девушки с тонкими косицами.

Пятеро.

Фонэн остановил коня. Повторяя каждое движение своего спутника, остановился и Тассилон. Затем оба спешились, бросив лошадей, двинулись навстречу ожидавшим.

Те стояли неподвижно – смотрели. Затем вперед выступил мужчина – рослый, широкоплечий – и звучным голосом произнес:

– Здравствуй, брат.

– Здравствуй, брат, – отозвался Фонэн. Луна освещала теперь всех семерых. Тассилон видел красивые лица Гарольда, Элизы, молодого Эдмуна. Рядом с юношей стояла Азания, ослепительно прекрасная в причудливом восточном наряде. С ее локтей свисали ленты, голову окутывало прозрачное покрывало, шитое черными и золотыми узорами в виде сплетающихся змей и цветов. Сверху оно было прихвачено тонким золотым обручем, под которым смеялись длинные брови и лучились огромные глаза. В руке она держала зеркало в оправе из мятых металлических роз.

А чуть поодаль, настороженная, как боевой лук, стояла Элленхарда. Ноздри ее тонкого носа чуть подрагивали – она сердилась. Зоркие глаза ощупывали окрестности – она не доверяла пришедшим и подозревала, что где-то в ночной тьме кроется предательство. Засада, отряд всадников, стражники с мечами наготове – что угодно. Она была готова ко всему.

Вот ее взгляд остановился на главе Священного Совета… Элленхарда чуть качнула головой – до слуха Тассилона донесся слабый звон, и он улыбнулся: гирканка по привычке вплела в косы старые обереги.

А затем Элленхарда увидела Тассилона, смуглое, почти черное лицо которого не сразу разглядела в ночной темноте. Гирканка чуть подалась вперед. Луна залила ее лицо ярким светом, и Тассилон прочитал на нем последовательно сменявшие друг друга удивление, гнев, настоящую ярость. Пухлые губы молодой женщины сжались, шрамы на ее щеках покраснели. Затем гирканка словно бы окаменела в неподвижности.

Гарольд приблизился к Фонэну еще на один шаг:

– Хорошо, что ты решился на эту встречу, брат.

– Я умираю, – просто сказал Фонэн. – Проклятая магия сжигает меня, как будто в моей утробе кто-то запалил факел. А вы… – Он медленно обвел глазами своих родственников. – Вы ненавидели меня с самого детства! За то, что я не похож на вас. За то, что хромой, за то, что умею читать ваши мысли…

– Ты был дрянным, злым мальчишкой, – спокойно молвила Элиза. – Я помню, как ты ломал моих кукол, как щипал служанок, как наступал на ноги старому лакею. Ты привязывал к собачьим хвостам паклю и поджигал, ты выкалывал глаза птенцам сокола…

– Когда же вы наконец поймете, что я страдал! – почти выкрикнул Фонэн.

– И причинял боль другим – вот как ты лечил свое страдание! – выговорила Азания. – Сперва ты мучил своих домашних, а потом достиг власти и принялся терзать целый город!

Фонэн остановил ее взмахом костлявой руки:

– Молчи, женщина! Если даже тебе суждено было стать моей последней жертвой – пусть хотя бы сострадание заградит твои уста! Я не желал тебе зла. Я хотел лишь освободить тебя от колдовского дара.

– Но я не хотела освобождаться.

– Ты неразумна, как все люди.

– Почему ты взял на себя власть решать за других? – горячо спросила Азания.

Фонэн презрительно усмехнулся:

– Потому что другие сами дали мне эту

власть!

– Не слушай его! – выкрикнула Элиза. – Он лжет!

– Неправда! – яростно возразил Фонэн. – Завистливая маленькая жаба, я помню, какой ты была, Элиза!

– Те годы давно миновали, – напомнил Гарольд. – А что касается зависти… Помнишь, ни одна женщина не соглашалась даже за деньги прикоснуться к тебе? Помнишь, как тебе отказала продажная любовница? Помнишь?

Фонэн молчал. Он помнил.

Незнакомые мужчины не всегда догадывались, какое проклятие тяготеет над этим хмурым молодым человеком с непривлекательным лицом и покалеченной ногой, но женщины – те чувствовали сразу. Особенно после того, как он прикасался к ним. Вздрагивали, бросали на него испуганный взгляд, затем их лица искажало отвращение, и они поскорее покидали его – уходили прочь под первым попавшимся выдуманным предлогом.

Гарольд был прав. Фонэну отказывали даже проститутки.

И тогда он подстерег в отцовском доме служанку, схватил ее поперек туловища, утащил в свою комнату, как паук муху. Он жадно рвал с нее одежду, царапая ее молодое тело, а она безмолвно отбивалась, и в ее глазах был ужас, ужас – ничего, кроме ужаса… Это была развеселая девица, она охотно занималась любовью со всеми мужчинами, какие только попадались ей на пути: и с сыновьями хозяина, и с немолодым конюхом, и с совсем юным поваренком, и с захожим торговцем.

И только ему, Фонэну, она отказывала, всякий раз сторонясь и прижимаясь к стене, когда он проходил мимо.

Почему? Почему?

Он набросился на нее, как дикий зверь. Она не кричала. Смотрела на него безмолвно, и в ее широко раскрытых глазах плескались страх и омерзение. Словно он сам был какой-нибудь отвратительной жабой, скользкой, бородавчатой… Но проклятье, это же было не так! Конечно, он был хром и не вполне хорош собой – но всяко не хуже, чем конюх, пропахший лошадиным потом и запахом седел!

Когда Фонэн закончил, девушка была мертва. Что убило ее? Сила ненависти? Магия?

Фонэн не знал. Он не хотел ее смерти. Он никого не хотел ни убивать, ни мучить. Тот жуткий, бесполезный, разрушительный дар, который он унаследовал вместе с отравленной кровью своих предков, уничтожал все, к чему он ни прикасался.

С тех пор Фонэн избегал женщин. Он избегал всех, к кому мог испытывать какие-либо чувства, кроме сострадания.

А сострадание он испытывал лишь к себе подобным.

И освобождал их от проклятия магии.

Теперь настал его черед. Он был готов встретить смерть с высоко поднятой головой. Эта участь его не страшила.

– Слушай, брат, – сказал Гарольд, – оставим прежние споры. Никто здесь не желает тебе зла.

– И я никому не желаю зла, – спокойно отозвался Фонэн. – И никогда не желал.

– Это правда, – вмешался вдруг Тассилон. Он и сам от себя не ожидал подобной дерзости. Но Фонэн был сейчас один против всех – как жил один против всех всю свою жизнь, и Тассилон внезапно понял, что это несправедливо. – В душе этого человека много горечи, но много и искренней муки, и желания добра. Вы не понимали его.

– А ты кто? – прищурился Эдмун, – Кто ты такой? Новый прихвостень?

– Я его друг, – ответил Тассилон.

– Друг? – удивленно протянул Эдмун и коснулся локтя Азании, которая вдруг покраснела и оскорбленно сжала губы. – Да разве у такого, как Фонэн, могут быть друзья?

– Если у него могут быть братья и сестры, – парировал Тассилон, – значит, могут быть и друзья. Мой сводный брат говорил: «Брат – это друг, данный человеку самой природой». Если кровь обманывает, то не обманут разум и понимание.

– Это ты о себе? – фыркнул Эдмун. – Это у тебя – разум и понимание?

– Может быть, – сказал Тассилон. Элленхарда еле заметно улыбнулась. Ей нравилась эта дерзость, и он понял это.

– Мы знаем, как освободить тебя, Фонэн, – сказал Гарольд. – Ты действительно не виноват в том, что единственный из нашего поколения унаследовал магический дар. Эдмуна эта беда обошла стороной…

– К счастью, – добавила Элиза. Фонэн теперь молчал – слушал. Гарольд продолжал:

– Стой спокойно, не двигайся. Мы попробуем избавить твое тело от этого огня.

Гарольд, Элиза, Эдмун и Азания окружили Фонэна, оттеснив Тассилона в сторону. Он воспользовался случаем стать поближе к Элленхарде. Она смерила его холодным взглядом, и у Тассилона упало сердце: да что же это такое! Разве не сама она оставила его в Феризе, когда умчалась вместе со спасителями колдуньи?! Почему же теперь она отворачивает от него лицо?

Впрочем, спустя миг даже эти мысли вылетели у него из головы, так необычно и страшно было происходящее под мертвым деревом.

Азания высоко подняла над головой зеркало. Из пальцев Фонэна вдруг вылетела синеватая молния и ударила прямо в середину зеркала. Азания вскрикнула, пошатнулась, но Эдмун поддержал ее, а Гарольд крепко схватил за руку, не позволяя выронить зеркало. Еще одна молния, еще одна. Фонэн безмолвно стискивал зубы. Его худое тело сотрясала крупная дрожь, черный плащ освещался изнутри, как будто под ним пробегали светляки.

Молнии словно разрывали тело главы Священного Совета, вылетая из него одна за другой. Они били и били по зеркалу. От напряжения Азания была белой, как мел, но зеркала не опускала. Оно уже почернело и слегка дымилось.

Фонэн захрипел. С его губ закапала пена, она сделалась розовой, потом красной. С жутким булькающим звуком хлынула из горла кровь. Фонэн упал на землю, корчась и извиваясь. Кровь заливала его лицо и откинутую в сторону левую руку. Ноги принялись стучать по земле, отбивая предсмертный танец.

– 0ни убивают его! – шепнул Тассилон.

Последние слабые молнии пробежали по умирающему телу и с легким шипением коснулись зеркала. Фонэн еще раз вздрогнул на земле и затих навсегда.

Азания разжала онемевшие губы и громко застонала. Зеркало выпало из ее руки и рассыпалось в пыль, едва лишь коснулось твердой почвы. Ладонь Азании была обожжена почти до кости. Она плакала от боли и старалась не смотреть на свою руку, а растерянный Эдмун целовал ее здоровую ладонь и тоже едва не плакал.

Гарольд склонился над телом своего брата.

– Он мертв? – тихо спросила Элиза.

– Мертвее не бывает, – ответил Гарольд.

– Мы убили его! – горестно молвила Элиза. Гарольд бережно обнял ее за плечи:

– Не горюй. Мы сделали все, что в наших силах. Ведь мы не маги, да и Азания немногое умеет. Мы честно пытались спасти его, и он об этом знал.

– И все же мы его убили, – повторила она. – Мы убили нашего брата.

– Мы освободили его, – сказал Гарольд. – Теперь он может уйти в мир покоя и безмолвия.

Эдмун помог Азании сесть в седло и сам уселся позади девушки – она не смогла бы сейчас управлять лошадью. Тассилон безмолвно присоединился к остальным. Он знал, где его место, – там, где Элленхарда. Что бы она об этом ни думала.

Они возвращались в замок молча. Все были слишком измучены для того, чтобы разговаривать. Лошадей бросили на попечение сонного Фравардина – старый слуга спал вполуха, ожидая возвращения господ. Он бросил подозрительный взгляд на Тассилона, но, видя, что господа не обращают на нового гостя никакого внимания, решил отложить расспросы до утра. Впрочем, Тассилон вел себя не как гость – он помог старику расседлать лошадей и заснул прямо в конюшне прежде, чем Фравардин успел предложить ему ужин и приличную постель.

* * *

Элленхарда явилась на конюшню утром. Обошла лошадей, одну погладила по морде, другую похлопала по шее, третьей прошептала ласковое словечко.

Лошади помаргивали и поглядывали на нее так, словно о чем-то догадывались. Впрочем, Элленхарда в этом и не сомневалась: коням ведомо куда больше, чем людям.

Тассилон спал, подложив пол голову седло. Девушка остановилась над спящим, сердито разглядывая его. Хорош, нечего сказать! Как он мог – вместо, того, чтобы разыскать ее в замке, остаться в городе и в конце концов попасть в услужение злейшему врагу ее друзей? Да еще и другом его называть! Как он мог бросить ее? А теперь, гляди ты, спит – и горя ему мало!..