Текст книги "Потерянный дневник дона Хуана"

Автор книги: Дуглас Абрамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Доставлять удовольствие женщине, которая сумела осознать свое желание, – совсем не то, что ублажать девственницу или зрелую женщину, чья страсть остается загадкой для нее самой. Я удерживал ее руки над ее головой и проводил языком по ее лицу, шее и груди, а она извивалась подо мною, умоляя о пощаде. Применение силы неизбежно сопутствует истинной страсти, и в этой сделке между повелеванием и подчинением сокрыт великий источник удовольствия. Лаская ее грудь, я становился то нежным младенцем, то свирепым зверем. Я сводил ее с ума, оставаясь при этом в здравом рассудке.

Убедившись в том, что моя партнерша вполне готова и не нуждается более в нежных ласках, я вновь овладел ею, стремительно погрузившись в поток ее бурной страсти. Водоворот желания захватил нас обоих и крутил до тех пор, пока, взлетев надо мною, она не оказалась на гребне волны и не вскочила на палубу корабля, идущего к родным берегам. Женщины редко умеют управлять своими порывами, но даже когда им это удается, мужчина едва ли может рассчитывать на милосердие по отношению к себе. Ее тело содрогнулось, и волшебные мускулы ее бедер, затрепетали, как крылья летящего пегаса. Наконец она замерла в изнеможении, и я понял, что она достигла предела.

Теперь Альма в свою очередь стремилась угодить мне, и я охотно отдался во власть прикосновений ее пальцев и языка. Настоящий кабальеро должен уметь не только отдавать, но и брать взамен, поскольку умение получить свое – это тоже искусство. Если же он не владеет искусством сдаваться, оставаясь при этом победителем, он всегда будет лишь ловким исполнителем трюков.

Однако в тот момент, когда мое тело отдалось искусным рукам куртизанки, мои мысли устремились совсем в другую сторону – к донье Анне. Любовное желание мгновенно испарилось, и плоть сделалась мягкой, как глина.

Это было нарушением третьей и последней заповеди вольного повесы: мое сердце последовало туда же, куда и мысли. Я приподнялся, чтобы наполнить вином стакан, стоящий на прикроватном столике. В изумленных глазах Альмы словно завертелся гончарный круг, пытаясь облечь в привычную форму небывалое явление – внезапное исчезновение желания.

– Похоже, ты перетрудился за время моего отсутствия, – заявила она наконец.

Я улыбнулся.

– Не более чем обычно.

– В таком случае, как прикажешь понимать это внезапное исчезновение желания?

– Желание мужчины приходит и уходит так же, как и желание женщины.

– В жизни бы не подумала, что такое может случиться с доном Хуаном. Впрочем, как и со мной.

– Дон Хуан такой же человек, как и все, – сказал я с напускным безразличием, в то время как Сомнение и тревога эхом отдавались в моей голове.

Ни с того ни с сего утратить желание – такое случилось со мной впервые в жизни, и виновата в этом была другая женщина, которую я даже ни разу не поцеловал. Произошло нечто из ряда вон выходящее и пугающее. В то время как мой разум предан маркизу, мое тело, как выяснилось, предано только донье Анне.

– Похоже я теряю навыки, – встревожилась Альма.

– Едва ли. Сегодня ты проявила высочайшее мастерство.

– По-твоему, я подурнела? – спросила она с еще большей тревогой в голосе. Этот страх преследует женщину всю жизнь.

– Ты так же потрясающе красива, как и в день нашей встречи.

– Тогда объясни мне, что с тобой приключилось, пока я была в отъезде. Я должна знать, – лукаво потребовала она. Очевидно, в настоящий момент ею двигало нечто большее, чем любознательность прилежной ученицы.

– Ты же знаешь, что я не веду список своих похождений и не люблю откровенничать на эту тему, – сказал я.

– Кто она такая?

– О чем ты?

– То была встреча… необыкновенная встреча… правда? Твое сердце похитила женщина. Какая-то особа из окружения маркиза. Это… донья… Анна, не так ли?

Теперь в ее голосе послышались угрожающие нотки. И если мне сейчас удастся обмануть ее, то, возможно, удастся обмануть и самого себя.

– Для меня все женщины одинаково привлекательны. Я не отдаю предпочтения ни одной из них.

Теперь, когда ей открылась истина, она говорила, обращаясь в основном к самой себе:

– Ты влюблен – вот в чем дело.

Сама мысль об этом показалась ей настолько забавной, что Альма рассмеялась. Я тоже засмеялся, затем начал одеваться и отвернулся, чтобы не выдать своего замешательства.

– Возможно, ты и права, донья Альма, возможно, я просто перетрудился. Мне надо хорошенько выспаться. Благодарю за прекрасный вечер. Я открыл для себя много нового.

– Ты влюблен, я угадала? – Она продолжала допытываться.

– Любовь? Любовь всегда была моим любимым занятием.

– Кое-кто утверждал, что никогда и никого не полюбит, – заметила она.

– Хороший учитель всегда учится у своих учеников.

Но ее не так-то легко было запутать.

– Скажи мне, это и в самом деле нечто особенное, когда спишь с любимым человеком?

– Мы с ней даже не целовались.

Это откровение, казалось, не столько удивило ее, сколько успокоило.

– В таком случае, возможно, это всего лишь увлечение, которое рассеется после того, как ты впервые коснешься ее губ.

– Боюсь, у меня не будет возможности проверить, так ли это, – сказал я, целуя руку Альмы перед тем, как уйти.

Я вышел в ночь, чувствуя себя разбитым после разговора с Альмой. Мое тело впало в какое-то оцепенение, в то время как мысли метались между событиями прошлого и теми, которым еще предстоит свершиться. Вне зависимости от того, испытывал ли я истинную любовь или всего лишь увлечение, я понимал, что в Севилье с жизнью вольного повесы для меня покончено навсегда.

Образ доньи Анны продолжал преследовать меня, и я должен бежать от него как можно дальше. Новый Свет – вот единственная возможность спрятаться от этого наваждения и избавиться от обломков прежней жизни. А кроме того, это единственный шанс сохранить верность человеку, которому я глубоко обязан. Мне нужно организовать побег в Новую Испанию. Именно с этой целью я отправился на корабль, совладельцем которого все еще оставался и капитан которого все еще был моим должником.

Вечер, июль, 1593.

Новый свет

Когда я поднялся на борт «Сан Мигеля», матрос, который в свое время проявил столь жгучий интерес к моим похождениям, помчался докладывать капитану о моем появлении. Я осторожно толкнул дверь маленькой каюты, готовый к тому, что вместо приветствия меня будет поджидать дуло пистолета. Однако, к моему удивлению, капитан Федрик встретил меня широкой улыбкой.

– Дон Хуан… наконец-то мы можем с вами рассчитаться. Боюсь, я был недостаточно любезен во время нашей последней встречи. Надеюсь, вы примите мои извинения. Вот золото, которое вам причитается, – сказал он, указывая на два мешка, лежащие на столе. Я приоткрыл один из них и запустил руку в монеты, желая убедиться в том, что они и в самом деле золотые. Так оно и было. Вскоре стало понятно, почему его чувства ко мне столь разительно переменились.

– Как партнера и совладельца «Сан Мигеля»… я вынужден просить вас сделать дополнительные вложения.

Поколебавшись, я спросил:

– Когда отходит судно?

– Через восемь дней мы отплываем из Санкулар-де-Баррамеда. Смею заверить, что и на этот раз ваши вложения окупятся в десятикратном размере.

– Сколько вам нужно? – спросил я вопреки здравому смыслу.

– Шесть тысяч эскудо, – сказал он.

– Я соглашусь на ваше предложение при одном условии.

– Все, что угодно…

– При условии, что я буду сопровождать вас, а заодно и свой капитал, до Новой Испании.

– Договорились, – проговорил он, весьма удивленный неожиданной просьбой.

– Мы отплываем через два дня и через шесть дней будем в Санкулар-де-Баррамеда. Оттуда отправимся на Канары, где дождемся остальных судов, следующих до Вера Круз.

– Мне давно хотелось взглянуть на золотую землю.

– Эта земля становится золотой только в том случае, если вы привозите золото с собой.

– Увидимся в воскресенье.

Когда я уже уходил, он бросил мне вслед:

– Дон Хуан… Надеюсь, вас не задержит какое-нибудь из ваших… приключений.

– По эту сторону моря у меня не предвидится никаких приключений.

– Я не верю своим ушам, – с улыбкой сказал он, передразнивая сказанное мною во время нашей последней встречи.

Я возвращался домой, по-прежнему не в состоянии думать ни о чем, кроме доньи Анны. А вдруг случится так, что, убежав на другой конец света, я обнаружу, что ее образ уже поджидает меня там? Для того чтобы моя жизнь вновь обрела смысл, я должен точно знать, какие именно чувства я испытываю по отношению к ней и какие чувства она испытывает по отношению ко мне. Альма права. Вероятнее всего, это не более чем увлечение и плод моих фантазий, которые рассеются в тот момент, как только я приникну с поцелуем к ее устам. Если для того, чтобы прогнать наваждение, требуется поцелуй, то я должен получить этот поцелуй. Абсолютно все, вся моя жизнь, включая сердечную преданность маркизу, зависит от того, как скоро мне удастся избавиться от этого мучения. Один невинный поцелуй – это все, на что я претендую, и сам по себе он не означает предательства по отношению к маркизу. Это будет мой прощальный поцелуй невесте перед тем, как отправить ее к алтарю.

Я вдруг почувствовал себя неразумным мотыльком, бьющимся в стекло, за которым горит яркое пламя – донья Анна. Скоро, очень скоро я отправлюсь в свой ночной полет…. Это будет завтра, когда у меня будет готов план действий. А сегодня следует выспаться.

Ночь, 8 июля, 1593.

Как мотылек на пламя

Утром я пробудился, словно от толчка в грудь. Я поднялся с кровати, точно зная, что мне следует сделать. Я снова ощутил себя грабителем, но сокровище, которое сегодня мне предстояло похитить, было всего лишь прощальным поцелуем.

Я отправился на разведку к дому доньи Анны. Как и следовало ожидать, маркиз подослал шпиона, который сидел на крыше соседнего дома, откуда прекрасно просматривался двор, входная дверь и балкон. К счастью, Карлос был моим старым приятелем и коллегой по ремеслу с тех давних пор, когда я сам был шпионом.

Я сделал вид, будто меня прислал маркиз.

– Дон Педро хочет знать, нет ли новостей.

– Все спокойно, – сказал Карлос. – Не могу понять, отчего маркиз так волнуется. Я никого не видел за целую неделю. Лично я предпочел бы работу повеселее.

– Могу себе представить, – усмехнулся я.

– Видишь ли, командор в отъезде, и маркиз желает знать, не позволяет ли себе его невеста каких-нибудь вольностей. То есть, ты меня понимаешь…

Я засмеялся.

– Охранять невинность девушки – занятие неблагодарное.

Он подмигнул мне.

– Да будет тебе известно, дон Хуан, что мы все скучаем – и по тебе, и по тому бренди, который ты раньше таскал. Лично я вообще скучаю по тем временам.

Карлос был горьким пьяницей и, к моему счастью, никогда не мог отказаться от предложенной выпивки. Когда солнце уже садилось, я вернулся на крышу с бутылкой бренди десятилетней выдержки. К благородному напитку я добавил безобидное снотворное, попросив аптекаря отмерить ровно столько снадобья, сколько мне было необходимо для того, чтобы на несколько часов избавиться от неусыпного взора.

– В память о старых добрых временах! – сказал я, вручая Карлосу бутылку. – Выпьешь за мое здоровье, когда отстоишь свою вахту. Полагаю, маркизу не понравится, если ты станешь пить на службе.

– Благодарю, дон Хуан! Большое спасибо! – сказал он, немедленно откупоривая бутылку и вдыхая соблазнительный аромат.

– Помни, это – после работы.

– Ну, разумеется. Ты же знаешь, что вы с маркизом всегда можете положиться на меня.

Несмотря на то что Карлос был десятью годами старше меня, он относился ко мне с глубочайшим почтением – с того самого дня, когда меня сделали начальником над другими шпионами. А теперь я был еще и благородным господином, и это, разумеется, внушало ему еще больше почтения.

– Скажи-ка мне, кого ты видел возле этого дома?

– Только торговца шоколадом. Шоколадный напиток для женщин – все равно, что бренди для мужчин. Дуэнья купила его да тут же у порога и выпила.

– Одинокие женщины обожают сладкое, – сказал я, помахав ему на прощанье.

Тем торговцем был не кто иной, как Кристобаль, на которого я предварительно напялил широкополую шляпу, чтобы не видно было лица, и отправил к дому доньи Анны торговать жидким шоколадом. В напиток, предназначенный специально для дуэньи, я добавил точно такую же дозу снотворного.

Притаившись на другой стороне улицы, я стал наблюдать. Ждать пришлось совсем недолго. Карлос откупорил бутылку, поднес ее к губам и мигом осушил содержимое, так что золотистый напиток едва успел блеснуть в лучах заходящего солнца. Потом я отправился домой и на всякий случай выждал несколько часов.

Ровно в полночь я решил, что время пришло, достал свою маску и подарок для доньи Анны. Мне не хотелось, чтобы мою карету видели возле ее дома, и потому отправился верхом. Я спешился и оставил Бониту в одном из соседних дворов. Потом, взобравшись по стволу пальмы на крышу, убедился, что Карлос крепко спит, зажимая в руке пустую бутылку. Опершись о фонарный столб, я проник на балкон. Дуэнья тоже спала – прямо в кресле, уронив на колени свое рукоделие.

Донья Анна сидела за столом. Ее красивые черные волосы были собраны в узел. Розовое платье, которое, как мне казалось, она надевала только во время отсутствия командора, оставляло открытыми ее шею и плечи. По тому, как свободно платье облегало ее колени, можно было догадаться, что нижней юбки под ним не было. А накинутая сверху шаль, желтая с голубыми полосками, соскользнула к ногам. Я тихонько постучал в стекло. Девушка вздрогнула и бросила в мою сторону тревожный взгляд. Зная, что она не из тех, кого можно легко напугать, я оставался на месте, пока она не подошла поближе и не узнала меня. Не колеблясь ни секунды, она открыла балконную дверь.

– Что вы здесь делаете?

– Я… э… – Слова замерли у меня на устах, как будто я впервые в жизни пытался обольстить женщину. – Я пришел повидать вас.

– Вы должны уйти… немедленно… дуэнья Люпэ…

Нотки тревоги за меня, которые прозвучали в ее голосе, придали мне решимости.

– Ваша дуэнья спит.

– Что вы с ней сделали?

– Ничего опасного… просто немного снотворного, чтобы мы могли…

– Если вы пришли убеждать меня отдать сердце маркизу, то зря теряете время.

– Я пришел не от имени маркиза… а от своего собственного.

Она опустила глаза.

– И что же заставило вас явиться в столь поздний час, дон Хуан?

– Из чувства верности маркизу я пытался избегать вас и подавить в себе свои чувства… Но это выше моих сил… Я принес вам подарок, – сказал я и полез за пазуху.

Она в смятении закрыла лицо ладонями и отвернулась. Я бережно протянул ей маленькую белую голубку.

– О, какая милая птица! – На ее лице появилась нежная улыбка.

– Она… не такая, как мои остальные голуби. Она особенная. Я никогда не пользовался ею раньше…

Донья Анна улыбнулась. Несмотря на то что я без конца запинался, она прекрасно поняла, что я имел в виду.

– Заходите быстрее… пока вас не увидели.

Эти слова она произнесла довольно громко и при этом наклонилась с балкона и огляделась по сторонам. На самом деле донья Анна вовсе не была похожа на человека, который чего-то опасается. В какой-то момент я даже заподозрил, что она пытается кого-то предупредить о моем присутствии. И если я хочу выйти отсюда свободным человеком, то должен поторопиться и поскорее получить свой поцелуй.

Она повела меня в свою комнату, где стоял небольшой диван с красными и желтыми бархатными подушками, а на стене висело зеркало в деревянной раме. Дверь красного дерева, вероятно, вела в ее спальню. Мне показалось, что наступил подходящий момент для поцелуя, однако внимание доньи Анны занимала голубка. Девушка посадила птицу в небольшую клетку, а потом подвела меня к другой клетке, побольше, в которой неподвижно сидел ее сокол с надетым на глаза колпачком.

– Феликс готов мириться с жизнью в неволе только до тех пор, пока его глаза прикрыты и он ничего не может видеть, – сказала она.

– Но его хозяйке вовсе не обязательно делать то же самое, – сказал я.

– Я не намерена жить в клетке с нелюбимым мужем. Можете не сомневаться в этом, дон Хуан.

Ее губы притягивали меня, как луна притягивает морские полны во время прилива. Я наклонился, чтобы поцеловать ее, но в это самое мгновение ее ладонь обожгла мою щеку и немедленно привела меня в чувство. Она действительно умела постоять за себя.

– А кроме того, я не намерена жить во лжи и изменять мужу с другим человеком. Единственным мужчиной, который поцелует меня в губы, будет тот, которого я выберу себе в мужья.

Она надела перчатку, вынула сокола из клетки и направилась в сторону балкона. Я следовал за нею. Проходя мимо письменного стола, я заметил раскрытую тетрадь и страницы, исписанные ее почерком.

– Это ваш дневник?

Она быстро захлопнула тетрадь свободной рукой.

– Это очень грустная история…

– Со счастливым концом?

– Пока еще не знаю, – проговорила она, пристально глядя мне в глаза.

Она открыла балконную дверь, и мы вышли в ночь.

– Вы отправитесь со мной в путешествие по небесам с вершины Хиральды?

– Я не могу… – вздохнула она, но я почувствовал, что ее сердце желает именно этого.

– Вы боитесь испить лунного света?

Я посмотрел на нее и на серп луны, напоминающий песочные часы, из которых вытек почти весь золотой песок.

– Страх для меня теперь слишком большая роскошь. У меня осталось только отчаяние.

– Тогда пойдемте со мной прочь из вашей клетки, чтобы насладиться ночью свободы.

– Нас могут… увидеть…

Похоже, эти слова имели для нее глубокий скрытый смысл.

Девушка огляделась по сторонам, сняла колпачок с глаз сокола и, вздохнув полной грудью, сказала:

– Я согласна.

Феникс, хлопая крыльями, скрылся в ночном небе. Снова надев маску, я спустился вниз, встал на седло Бониты и помог спуститься донье Анне. Она скинула с руки перчатку и устроилась в седле. Выросшая на ранчо, она двигалась ловко и уверенно. Особенно меня поразило то, что она предпочла сесть по-мужски, верхом, сжимая ногами бока лошади. Ее длинное платье свисало по обе стороны седла. Ощутив прямо перед собою ее тело, я не сразу сумел выровнять свое дыхание.

Я тронул шпорами бока Бониты, прошептал на ухо лошади несколько ободряющих слов, и мы поехали, сначала трусцой, а потом рысью. С одной стороны, нам следовало поторопиться, чтобы уменьшить риск быть узнанными. С другой стороны, увидев лошадь, несущуюся галопом, случайный прохожий мог вообразить чье-то бегство. Цветки жасмина, которые донья Анна вплела в свои локоны, касались моего лица и дарили нежный аромат. Ее теплая спина и мягкие ягодицы покачивались в такт шагу Бониты и наполняли мое тело сладкой истомой.

Площадь Хиральды в этот час была пустынна и безмолвна. Неподвижной громадой темнел силуэт собора. И только ласточки выписывали в небе замысловатые пируэты, издавая пронзительные звуки, словно муэдзины явились из прошлого и призывают мусульман к молитве. На голове у каждой статуи святого, по обе стороны от входа в собор, дремали голуби, и стук копыт заставил их взлететь. Один голубь спросонья метнулся в нашу сторону, а потом, хлопая крыльями, полетел прочь.

Я спешился, вытащил из сапога нож и с его помощью довольно легко справился со старым дверным замком. Минуя низкие своды арочного входа, мы шли пешком, а потом я вновь помог донье Анне забраться в седло и сел на лошадь позади нее. В одной из книг, найденных в библиотеке маркиза, я как-то прочел, что на башне всего тридцать четыре пролета, по которым муэдзины въезжали на верхнюю площадку пять раз в день, чтобы вознести молитву Магомету. Наш звонарь въезжает туда на осле, хотя удобнее было бы и ему пользоваться лошадью, поскольку подниматься приходится каждый час.

Виток за витком мы поднимались все выше – сначала медленно, а потом галопом. Достигнув предпоследней площадки, мы осторожно, чтобы не сорваться вниз, соскочили с лошади и отдышались.

Путешествие по небесам

Я оставил лошадь за каменной стеной, которая стояла посередине площадки и поддерживала самый верхний ярус башни. Донья Анна протянула руку и взяла нож, который я не успел спрятать в тайник за голенищем и продолжал зажимать в зубах, как пират.

– Спасайся, Бонита, – пошутил я. – У нее нож.

Лошадь не двинулась с места, а я бросился бежать и взлетел по последнему пролету на верхнюю площадку, где неподвижно висел колокол. Донья Анна устремилась следом. Когда она догнала меня, я поднял руки вверх, как бы сдаваясь, и мы оба покатились со смеху. Однако после того как взору девушки открылся вид с вершины башни, она забыла нашу игру. Она медленно шла вдоль площадки, висящей прямо в небесах, словно приближалась к открытым воротам в само царствие небесное. Здесь, высоко над городом, и в самом деле казалось, как будто мы находимся гораздо ближе к Богу, чем к людям. Я глубоко вздохнул, посмотрел на необыкновенную красоту, окружавшую нас, и постарался унять сильно бьющееся сердце. Облокотившись о мраморные перила, мы любовались шпилями собора, причудливыми стенами Алкасара, башней Торре дель Оро, и рекой, в которой отражался узкий серп луны. По другую сторону была видна городская ратуша и за ней церковь Спасителя. Отсюда было можно даже разглядеть, как дворники задувают масляные фонари в женевском, немецком и французском кварталах, где живут ремесленники со всей Европы. Я протянул руку в направлении Кармоны и указал донье Анне на крышу ее гасиенды. Выражение восторга на ее лице сменилось печалью. Она посмотрела на нож, который все еще продолжала Сжимать в руке, коснулась большим пальцем его острого лезвия и, вспоминая события на ранчо, дотронулась им до своей шеи.

– Тогда вы проявили необыкновенную храбрость, – сказал я.

– Зачем вы приехали на мою гасиенду в ту ночь?

– Чтобы обольстить вас… Ну, и, возможно, поблагодарить вас за то, что вы спасли мою жизнь.

– В результате вы отплатили мне тем же.

– Мне было любопытно еще раз взглянуть на женщину, которая не испугалась человека в маске, свалившегося прямо в ее карету.

– А чего же вы добиваетесь сейчас?

– Сам не знаю…

Я поднял руки, чтобы коснуться ее лица, но потом остановился. Нежное тепло ее тела я ощущал даже на расстоянии.

– Вы абсолютно правы, задавая мне этот вопрос. Дело в том, что мне и самому не ведомы те мотивы, которые мною движут.

– Я никогда не выйду замуж за человека, который меня не любит. Что же касается маркиза, его пустое сердце вообще не способно любить.

– Тем не менее вас он любит. Тогда, в церкви, я пытался предупредить вас, потому что убедился собственными глазами, на что способен этот человек, чтобы завоевать вас. Именно он подослал бандитов на вашу гасиенду – чтобы напугать вас и тем самым вынудить покинуть свое уединение.

В ее глазах засветилось удивление.

– Все гораздо хуже, чем я думала. В глазах маркиза я такая же собственность, как наши земельные угодья, которые он заставил отца продать.

– Беда в том, что именно этому человеку я обязан своей жизнью… и вообще всем, что у меня есть.

Я придвинулся к ней, изнемогая от желания хотя бы один раз припасть к ее губам, и в этот момент почувствовал возле своего горла лезвие ножа.

– Я не похожа на других знатных дам, которых вам удавалось обольстить с легкостью. Мое разбитое сердце дорого вам обойдется.

– У вас такие же понятия о чести, как у вашего отца.

Я сжал ладонью лезвие ножа и снова наклонился, чтобы поцеловать ее. Она невольно отпрянула, и я почувствовал, как мою руку пронзила острая боль.

– Ах, Матерь Божья! – воскликнула она, увидев, как кровь струится из глубокого пореза на моей руке. – Надо скорее остановить кровотечение.

Без малейших колебаний она подняла подол своего платья и ножом отсекла полоску ткани от нижней юбки.

– Мне так жаль!

– Я сам виноват. Вы предупреждали меня, а я не послушался, – сказал я, наблюдая, как она бинтует мою руку.

– Я не хотела поранить вас. Это произошло случайно, – проговорила она.

– Я знаю. У меня бывали гораздо более глубокие рапы, нанесенные гораздо менее привлекательным противником.

Она вернула мне нож, и я спрятал его обратно в сапог.

– Вы так ловко справились с дверным замком… Вы еще и грабитель? Во всяком случае, вы очень похожи на грабителя.

Улыбаясь, она коснулась моей маски. Я совсем забыл, что она все еще у меня на лице.

Я отвернулся и отошел к другому краю площадки, размышляя над тем, надо ли рассказывать ей всю правду.

– Мне очень жаль… – сказала она, приблизившись ко мне.

– Нет… ничего. Просто до сих пор я никогда и ни одной женщине не рассказывал правды о себе.

Я припомнил, как донья Анна сказала о том, что не желает жить во лжи. Видит Бог, я тоже этого не желал.

– Я и в самом деле был грабителем, – наконец признался я.

– Что могло заставить благородного идальго пасть столь низко? – удивленно воскликнула она.

– В ту пору я не был благородным идальго. Своим титулом, как и многим другим в жизни, я обязан маркизу.

– Стало быть, вы не принадлежите к знатному роду?

Я ощутил покалывание в затылке, и у меня вспотели ладони.

– Возможно, вы предпочтете верить в легенду, как это делают многие другие женщины.

– Истина всегда привлекает меня больше, чем любая, самая красивая легенда. Пожалуйста, скажите мне правду. Клянусь, она умрет вместе со мною.

– Вы и в самом деле хотите знать обо мне всю постыдную правду? – переспросил я, пытаясь предупредить ее и объяснить свою собственную неуверенность.

– Каждую постыдную подробность, – подтвердила она, улыбаясь и приподнимая брови от любопытства.

Я и сам чувствовал непреодолимое желание рассказать этой женщине все.

– Я признаюсь вам в том, в чем не признавался никому… даже маркизу… даже самому себе.

Она засмеялась своим удивительным смехом, который, поднимаясь ввысь, заставил звезды дрожать и мерцать в небе.

Когда я закончил свой печальный рассказ о детстве в монастыре, о сестре Терезе и о воровском братстве, она спросила:

– Вам удалось узнать, кем были ваши родители?

От внимания доньи Анны не могло ускользнуть, что я пропустил важную часть своей истории. И снова мне пришлось поведать ей то, чего не знала ни единая живая душа.

– В последний раз я отправился известить падре Мигеля, чтобы попрощаться с ним и сообщить о своем решении покинуть монастырь. После долгих колебаний он осмелился нарушить тайну исповеди и раскрыть мне тайну моего рождения. Преклонив колени и не сводя глаз с деревянной решетки исповедальни, я впитывал каждое слово тайной повести, которую он хранил так долго. Пятнадцатью годами раньше на том же самом месте молодая женщина, рыдая, призналась ему в том, что родила мальчика вне брака. Ей было не под силу вырастить и воспитать ребенка, и потому она подкинула младенца в монастырский амбар, надеясь, что монахини сделают это вместо нее, а Пресвятая Дева защитит его. Я спросил падре Мигеля, была ли знакома ему та женщина, и он ответил утвердительно.

– Кто же она? – с интересом спросила донья Анна.

– Она… Она проститутка по имени Серена.

– Она была еще жива? – Задавая свои вопросы, донья Анна волновалась ничуть не меньше, чем я во время той исповеди.

– Этого он точно не знал, но сказал, что, по слухам, она живет в Севилье. Я спросил его, не открыла ли мать имя моего отца, и он снова ответил утвердительно.

Давным-давно страстная проповедь падре Мигеля, в которой упоминалась история падшей Марии Магдалены, убедила Серену оставить свое ремесло. Сжимая в руках святой крест, она даже сообщила о своем желании уйти в монастырь. Однако осуществить это похвальное намерение ей помешало предложение руки и сердца, полученное от благородного господина по имени… дон Диего Тенорио.

– Дон Диего Тенорио? – переспросила донья Анна, услыхав одну из благороднейших фамилий в Севилье.

– Да. Однажды ночью он предложил ей стать его женой. Разумеется, он так на ней и не женился и бросил ее с ребенком на руках.

– Вы познакомились со своим отцом?

– Он не пожелал меня видеть и запретил пускать на порог. Однажды я улучил момент и бросился прямо под колеса его серебряной кареты, когда она выезжала из ворот особняка. Кучер вынужден был остановить лошадей, а стражник вытащил мушкет, но я отказался сдвинуться с места, пока не поговорю со своим отцом.

– Сообщите господину, что я его сын от Серены, проститутки из Кармоны! – крикнул я.

Однако он даже не соизволил приоткрыть дверцу кареты, чтобы поговорить со мной.

– Передайте ему, кто бы он ни был, что у сына проститутки много отцов.

Он язвительно рассмеялся, и его смех подхватили лакеи и стражники. Я вынужден был отступить в сторону, и карета проехала мимо, окатив меня грязью. Его дом был первым, который я ограбил, сделавшись вором.

Донья Анна грустно улыбнулась и попросила меня продолжать рассказ.

– Вам удалось найти свою мать?

– На этот раз я не торопился сообщать людям правду о своем рождении. Не каждому приятно вспоминать свое несчастливое прошлое. Я искал проститутку по имени Серена. Имя, к счастью, было редким, и, в конце концов, я нашел ее. Она оказалась женою того самого владельца таверны в Аренале, который на самом деле возглавлял воровскую банду.

– Она уже не была проституткой?

– Нет, она уже не предлагала себя, но присматривала за другими проститутками в борделе при таверне. Она призналась, что родом из Кармоны. Однажды я спросил ее, есть ли у нее дети. По тому, какая печаль внезапно омрачила ее лицо, я догадался, что падре Мигель был прав. Но она тут же заставила себя улыбнуться – проститутки всегда должны улыбаться – и сказала:

– Дети, мой дорогой мальчик, – это помеха в нашей профессии.

Донья Анна порывисто вздохнула и накрыла своей ладонью мою руку.

– Я так и не раскрыл правду о себе ни ей, ни ее мужу, Мануэлю… Именно Мануэль обучил меня ремеслу грабителя, а Серена вручила мне эту самую маску.

Донья Анна улыбнулась и, потупив глаза, прошептала:

– О, как бы я хотела поговорить со своей матерью! Она умерла во время родов. Но у меня хотя бы есть отец. Мне так жаль вас…

– Не стоит меня жалеть. Маркиз заменил мне родного отца. Это он воспитал меня, привил мне благородные манеры и даже раздобыл у короля письмо, подтверждающее мой титул. При всем том, зная маркиза, я не могу поклясться, что это письмо подлинное. Теперь вам известна вся правда о доне Хуане, который вовсе не дон, и совсем не знатен. И теперь вам должно быть понятно, почему я никогда и никому не открывал столь постыдной правды о себе.

Я отвернулся, уверенный в том, что, подобно любой знатной даме, она не может испытывать по отношению к безродному подкидышу, незаконнорожденному сыну проститутки ничего, кроме презрения.

Она придвинулась поближе и дотронулась до моей щеки кончиками пальцев.

– Правда волнует меня больше, чем самая красивая фантазия, – проговорила она.

Ее яркие полные губы оказались совсем рядом с моими, но на этот раз я решил попросить разрешения: