Текст книги "Потерянный дневник дона Хуана"

Автор книги: Дуглас Абрамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Бой быков

Площадь успели огородить, а напротив собора специально для короля разбили просторный голубой шатер. Там же восседали мэр и другие сановники, как светские, так и церковные, в числе которых, разумеется, был и верховный инквизитор. Несколько лет назад был издан указ, который запрещал священнослужителям посещать подобные зрелища, однако никто не собирался выполнять это требование, и его пришлось отменить. К счастью для нас, инквизиторы тоже увлекаются боями быков и даже расценивают их как достойную жертву во славу Спасителя. Бесчисленные зрители столпились за изгородью, наскоро сколоченной из неотесанных бревен. Тот, кто успел, укрылся в тени галереи, остальным пришлось стоять под палящим солнцем.

После того как король занял свое место, публике представили дона Хосе, дона Эрнана и других участников предстоящего боя. Как всегда бывало перед сражением, они выпили за обедом слишком много вина, и эта невоздержанность могла дорого обойтись каждому из них. Рога быков, по традиции, специально затачивали, чтобы сделать зрелище более захватывающим. Участники были одеты в красные туники и черные шляпы с плюмажем. Шляпу дона Хосе украшало голубое страусиное перо, а шляпу дона Эрнана – красное. Каждый был вооружен шпагой и кинжалом.

Дон Эрнан повязал шею красным шарфом, показывая таким образом своей любовнице, что предстоящий подвиг он посвящает ей. Чтобы произвести впечатление на донью Анну, в какое-то мгновение мне тоже захотелось принять участие в состязании, однако этот порыв быстро улетучился. Перспектива рисковать собственной жизнью ради эфемерной славы, не слишком привлекала меня. Я предпочитал добиваться высочайшего из удовольствий, а не тешить свое тщеславие.

В знак уважения к публике тореадоры по кругу объехали арену верхом на лошадях, глаза которых были прикрыты шорами. После этого из загона выпустили две дюжины быков. Не теряя времени, тореадоры принялись вонзать в их бока стальные пики, стараясь при этом провернуть наконечник в теле животного. Я заметил, как дон Хосе подъехал к быку сбоку и, резко откинувшись в седле, умело воткнул свою пику, а потом – вторую и третью. Я закричал во все горло, стараясь поддержать его.

По черным спинам быков стекали алые струйки крови. Люди в толпе продолжали болтать между собою, и меня опечалило их явное пренебрежение к тореадорам, которые подвергали себя такой опасности. В толпе продавали лимонад и клубнику, и, чтобы придать зрелищу остроту, на арену выпустили дюжину кошек.

В толпе послышался смех, когда один из торговцев побежал от быка и спрятался в бочке, а другой прыгнул в фонтан. Он даже взобрался на статую Гермеса, будто бык мог растерзать его прямо в фонтане.

Я пристально всматривался в скопище быков, людей и лошадей на арене. В какой-то момент мне показалось, что победа достанется дону Хосе, которому удалось вонзить в быка больше лезвий, чем кому-либо другому. Однако потом мое внимание отвлек дон Эрнан, чей огромный красный шарф развевался на ветру. Его дела были совсем плохи. Большой бык, с которым он сражался, выбил его из седла. Честь тореадора требовала довести начатое до конца. Он храбро вскочил на ноги и бросился на быка с обнаженной шпагой. Меня всегда удивляло, что зрители одинаково болеют за быка и за тореадора, непременно желая увидеть, как отчаянно защищается животное перед своим неизбежным концом.

Этот бык, с мощной шеей и огромными рогами, выглядел поистине устрашающе. Острые пики покрывали его спину подобно щетине и приводили животное в ярость. Страдание придавало ему сил, в то время как силы его противника были уже на исходе. В какой-то момент мой друг попытался увернуться от быка, но не успел. Один из рогов вонзился ему в плечо, и дон Эрнан упал. Все замерли, переживая за него, но, согласно правилам, никто не мог прийти ему на помощь. С бьющимся сердцем я наблюдал, как дон Эрнан, снова поднялся на ноги и направил клинок шпаги навстречу быку. На этот раз мой бедный, тяжело раненный друг, не успел нанести ни единого удара, прежде чем бык поддел его рогами и снова бросил на землю. Я сжал кулаки и мысленно взмолился: «Матерь Божья, пожалуйста, яви свое милосердие!» Однако дон Эрнан больше не поднялся.

– Папа! – послышался вдруг тоненький голос.

В ту же минуту все увидели, как маленький мальчик, не старше восьми-девяти лет, выскочив из палатки, перепрыгнул через ограждение и побежал к дону Эрнану. Бык развернулся в его сторону. Толпа замерла от ужаса, видя, как огромное животное, тяжело стуча копытами, несется прямо на мальчика с явным намерением растерзать. Никакой закон чести не мог оправдать гибели ребенка.

Куда смотрела стража? Куда смотрели тореадоры? Все они продолжали сражаться с другими быками, и прийти на помощь мальчику было решительно некому. Не раздумывая ни секунды, я спрыгнул с балкона на крышу галереи, а оттуда на землю. Не обращая внимания на боль в ноге, я устремился вперед что было сил.

Мальчик стоял, оцепенев от страха. Бык приближался, теперь его отделяли от ребенка лишь несколько футов. Безумные глаза и смертоносные рога сулили только одно: еще мгновение – и сын отправится вслед за отцом. Буквально в последнюю секунду я отчаянно оттолкнул мальчика, и мы оба покатились по земле. На этот раз один из тореадоров успел подхватить малыша к себе в седло.

Бык круто развернулся, и помчался прямо на меня. Он высунул язык, с которого стекала слюна, и ревел, как обезумевший минотавр. На его спине поблескивала кровавая лужа. Времени на раздумья у меня не было. Быстро оглядевшись, я увидел бочку и запрыгнул в нее. Бык ударил бочку рогами, и она разлетелась в щепки. Прямо перед собой я увидел его заостренные рога и, плохо соображая от страха, пустился бежать. Бык был так близко, что я чувствовал его дыхание и едва не упал снова, заслышав его оглушительный рев. Дон Хосе устремился мне на помощь, но я не успел вскочить на его лошадь – бык был совсем близко. Дон Хосе поскакал прочь, а я бежал рядом. Бык гнался за нами по широкому кругу, наклонив голову и явно намереваясь поддеть меня или лошадь своими изогнутыми рогами. Надежды на спасение почти не осталось… Буквально в последний миг мне удалось отпрыгнуть в сторону и выхватить шпагу. Я развернулся к быку и вонзил клинок в его огромную шею. Не желая сдаваться, бык рванулся в сторону, и моя шпага осталась в его теле. Дон Хосе привстал на стременах и, словно гарпун, глубоко вонзил свою шпагу в его загривок. Оба наши лезвия наконец попали в смертоносную точку, и бык, резко остановившись, рухнул на колени, после чего упал замертво.

Толпа с облегчением вздохнула и зашлась в восторженном крике. Посмотрев наверх, я увидел, что публика на балконе аплодирует стоя. Ошеломленный этой неожиданной схваткой, я все же попытался улыбнуться и поднял руку, приветствуя зрителей. Они хлопали все громче, и я успел заметить, что остальные тореадоры, за исключением дона Хосе, едва ли обрадовались тому, что я приковал к себе всеобщее внимание. Дон Хосе аплодировал громче всех. Я жестом указал на него, и, вложив свои шпаги в ножны, мы соединили руки и подняли их в знак общего триумфа.

Броситься на помощь ребенку меня заставила некая сила, неведомая мне прежде. Вероятно, она движет поступками человека так же давно, как и сила любовного желания. Но если бы я заранее знал, какими признательными взглядами наградят меня присутствующие женщины, то, возможно, встретил бы опасность с более легким сердцем. Правда, я не мог слишком долго упиваться всеобщим признанием, поскольку необходимо было помочь дону Эрнану. Он был еще жив, хотя и тяжело ранен. Под неутихающие аплодисменты мы вынесли его с арены на деревянных носилках. Женщины бросали нам цветы и свои шарфы. Мне предложили уши и хвост убитого быка, но трофеи победителя не интересовали меня. Сейчас важнее всего было поддержать друга. Лицо дона Эрнана покрывала смертельная бледность, его взгляд угасал.

– Я умираю, – прошептал он.

– Все будет в порядке, дон Эрнан. Доктор будет здесь с минуты на минуту.

– Это не поможет, я умираю. Попросите маркиза позаботиться о моей жене и детях. Они для меня все.

– Обещаю вам.

– Я совершил ошибку, дон Хуан, ужасную ошибку, – проговорил он, задыхаясь от крови и слез. – Расскажите, пожалуйста, моей жене. Расскажите моему сыну, когда он вырастет, об ошибке, которую совершил его отец. Скажите ему, что быть… мужчиной – значит… уметь сделать выбор.

Я с тревогой заметил, как кровь пошла у него горлом, но все-таки попытался утешить его:

– Вы поправитесь, мой друг. Это не конец.

Я изо всех сил старался ободрить его, но дон Хосе, стоявший рядом, покачал головой. Мы все слишком хорошо знали признаки приближающейся смерти. В тени галереи, напротив дворца маркиза, мы ожидали врача. Пот струился по нашим лицам, а у дона Эрнана он смешивался с кровью, которая текла изо рта. Врач, наконец, появился, и его ассистенты уложили дона Эрнана в длинную карету, чтобы отправить в больницу «Пять Ран».

Я взглянул в сторону балкона и увидел круглое раскрасневшееся лицо маркиза, обращенное вниз. Все остальные, включая донью Анну, тоже молча смотрели на нас. На этот раз она не отвернулась, встретившись со мною взглядом, и ее глаза снова пронзили меня насквозь.

Кристобаль ждал у дверей кареты, которая стояла недалеко от входа во дворец. Больше всего мне сейчас хотелось смыть с себя пыль и кровь. Я велел Кристобалю ехать домой, и на протяжении всей дороги до меня доносилось через окно, как он пересказывает каждую деталь схватки. Вместе со страхом меня вдруг оставили все силы, и я откинулся на сиденье, слушая вполуха, какими невероятными подробностями обрастает в устах Кристобаля то, что происходило на арене.

Дома Кристобаль приготовил мне ванну и принялся тереть мне спину и массировать суставы, которые продолжали болеть после страшного напряжения. Потом я еще долго лежал в остывающей воде, не замечая, как летит время. Мое тело постепенно успокаивалось, но на сердце было очень тяжело. Мысленно я то и дело возвращался к дону Эрнану и к его загадочным словам, сказанным, когда он лежал на моих руках. Однако больше всего мне хотелось понять, что же заставило меня прыгнуть с балкона и устремиться на арену. Мною овладело что-то более глубокое и сильное, нежели доводы рассудка. Безусловно, соображения чести, как и стремление проявить героизм, были не последней причиной, потому что они всегда живут в сердце кабальеро. Но к этим доводам примешивалось что-то иное, не знакомое мне прежде, и теперь я смотрел совсем иначе на смысл победы и поражения.

За окном дневной свет постепенно сменялся вечерним сумраком. Кристобаль зажег три свечи, и их огонь отбрасывал на воду золотые блики. Внезапно раздался тревожный стук в дверь, и Кристобаль отправился посмотреть, кто пришел.

– Он принимает ванну, – донесся до меня его голос.

– Мне нужно с ним поговорить.

– Вам придется прийти в другой раз.

– Это очень срочно, – я узнал голос Альмы.

Выбравшись из ванны, закутанный в полотенце, я сначала обрадовался, увидев ее ярко-желтое платье и мантилью. И только потом заметил, что ее лицо покраснело от слез и выглядит очень испуганным. Рыдая, Альма поведала мне о том, кто был тем несчастным грешником, которого вели в праздничной процессии как пример для устрашения. Услыхав его имя, я не мог поверить своим ушам, и мое сердце упало.

Грехи плоти

– То был падре Мигель, – сказал она упавшим голосом.

Она была привязана к нашему общему другу из Кармоны ничуть не меньше, чем я. Мой учитель был священником в ее приходе.

– Он был единственным, кто всегда сочувствовал и помогал нам, – сказала она, имея в виду марранос из Кармоны и нежелание падре Мигеля отнимать у кого бы то ни было любовь Господа.

– Где он? – спросил я, второпях одеваясь.

– Его держат в замке Святого Хорхе.

Я схватил плащ.

– Куда ты? – спросила она, заранее зная ответ. – Никто не может просто так проникнуть в сердце инквизиции. Они арестуют тебя и казнят!

– Надеюсь, что не в этот раз, – ответил я.

Голос Кристобаля дрожал:

– Пожалуйста, хозяин, не заставляйте меня идти туда. Кто войдет в те ворота, уже никогда не вернется.

– Я поеду один, верхом.

– Тогда я поеду с тобой, – храбро, хотя и с дрожью в голосе, сказала Альма. Возможно, она вспомнила в эту минуту о своих родителях, которых в этом замке сначала пытали, а потом казнили.

Я коснулся полупрозрачной мантильи, которая прикрывала ее плечи и грудь над низким корсажем.

– Ты не можешь пойти туда, одетая, как куртизанка. Нам обоим будет лучше, если я отправлюсь один.

– Умоляю, дон Хуан… Пожалуйста, будь осторожен, – сказала она с тревогой.

Я улыбнулся и кивнул, тронутый ее заботой.

Кристобаль оседлал для меня лошадь, и я помчался по улицам так быстро, как только мог. Площадь Аренал была забита людьми и повозками, но я не мог медлить и пришпоривал вздымающиеся бока Бониты. Мы скакали прямо сквозь толпу. Солома, которой была усыпана мостовая, летела из-под копыт, и люди оборачивались нам вслед. Я летел, как дьявол, вниз по реке, а красное солнце медленно скрывалось за горизонтом.

Наконец копыта моей лошади застучали по деревянному настилу плавучего моста в Тирану. Натягивая вожжи, я глядел на мрачную крепость. Замок словно явился из темного прошлого и теперь тщетно пытался превратиться из символа тьмы и смерти в символ света и новой жизни. Стволы пушек, выглядывающие из бойниц, призваны были отбить всякое желание проникнуть внутрь. Однако мне было хорошо известно, что у любой неприступной крепости есть слабое место. Я промчался галопом мимо главных ворот, возле которых стояли несколько стражников, и подъехал к заднему входу на противоположной стороне.

Там я спешился, привязал лошадь и подошел к стражнику, чье строгое бородатое лицо выглядывало из-под круглого стального шлема. Его кольчуга, как и стальные наколенники поверх высоких кожаных сапог, сохранились еще со времен крестовых походов. Увидев меня, он вздрогнул и направил арбалет мне в лицо. Если постараться, в глазах любого солдата можно разглядеть его голодных детишек. Я показал два золотых эскудо, которые живо его заинтересовали, и кивнул на дверь. Какое-то время он колебался, не зная, как поступить. Потом, оглядевшись по сторонам и убедившись, что за нами никто не наблюдает, он открыл большую деревянную дверь. Я вложил монеты ему в ладонь. Стремление солдат получить хотя бы маленький приработок всегда было слабостью любой армии, и воинство Христово в этом смысле не исключение.

– Грешник – он где? – спросил я, добавляя еще одну монету.

Он указал на башню прямо над нами.

– Я добавлю еще, если мое присутствие здесь останется нашей тайной.

На случай, если с другими стражниками не удастся договориться так же легко, я старался двигаться предельно осторожно. Подкупить стражу на входе – это одно дело, а вот быть обнаруженным внутри – это совсем другое. Я вынул из рукава маску и натянул ее на глаза. Сюда, за массивные стены не проникал свет, и только несколько высоких окон в форме креста все еще сияли красными отблесками. Путь мне освещали горящие по стенам факелы.

Уже почти добравшись до лестницы, я услышал со стороны одной из камер душераздирающий крик и невольно прижался к стене. Маловероятно, чтобы это был голос моего друга, поскольку расправа над ним уже свершилась, но, с другой стороны, жестокость инквизиции не знала границ. Желая убедиться в том, что пытают не падре Мигеля, я прильнул к маленькому, забранному решеткой окошку. Огромная фигура палача загораживала жертву, которая в настоящий момент подвергалась излюбленной пытке инквизиции под названием потро. Тело грешника, выворачивая суставы, привязывали веревкой к обыкновенной решетке, оставляя его уши, нос, соски и гениталии доступными для раскаленных докрасна щипцов палача. Мельком я успел заметить и другие дьявольские приспособления, которые находились в пыточной камере: «костюм из иголок» – ящик с острыми шипами, которые пронзали тело жертвы, когда крышка закрывалась, «стул-удавку», медленно удушающий жертву с помощью специального винта, и многое другое.

– Ты – ведьма! Скажи правду! – послышался злобный голос, похожий на голос инквизитора Игнасио. Однако лица человека, ведущего допрос, мне было не видно.

– Я не… – донесся до меня слабый стон.

Я зажмурился, и в ту же секунду палач приложил к животу вопящей жертвы дымящийся крест – несомненно, с единственной целью: приблизить ее к бесконечной милости Божией. В ужасе я бросился прочь от этой двери, и эхо душераздирающих криков преследовало меня. От сознания того, что я ничем не могу помочь этим несчастным, которых пытают в многочисленных камерах, привязав к решеткам, мои кулаки сжимались в бессильной ярости.

Была только одна жертва, которую я надеялся спасти. Именно с этой целью я пришел сюда и теперь стоял у подножия лестницы, ведущей в башню. Пролетом выше находилась единственная камера, доступ к которой преграждала решетчатая дверь. Шаги внизу заставили меня поторопиться. Потянув за железную ручку и обнаружив, что дверь на лестницу заперта, я достал свой нож, вставил его тонкое лезвие в замочную скважину и попытался дотянуться до пружины. Стражники были уже совсем близко. Наконец, замок щелкнул, и дверь подалась. Я быстро проскользнул внутрь и, переводя дух, услышал, как шаги удаляются по коридору. Теперь предстояло подняться по винтовой каменной лестнице и открыть еще одну дверь, ведущую непосредственно в камеру. Я взлетел, перескакивая через три ступени.

– Падре? – прошептал я, после того как справился с очередным замком и толкнул дверь.

– Кто здесь?

Падре Мигель стоял на коленях и плакал, сжимая в пальцах четки. Я снял маску. Он поднял на меня потухший взгляд, и, казалось, принял меня за ангела, спустившегося с небес.

– Хуан?

– Я пришел, чтобы помочь вам бежать.

– Но я не могу бежать.

– Я выведу вас тем же путем, каким сам попал сюда, – с этими словами я взял его за руку.

– Нет, сын мой, я заточен в темнице своего греха.

– Разве это грех – любить женщину и быть преданным ей?!

– Мне надлежало быть преданным только церкви, но я нарушил данную клятву.

– Разве ваша жизнь не была столь же благочестивой, как у святого Августина? Многие ли священнослужители, подобно вам, по-отцовски любят тех, кого называют «дети мои»?!

– Мне не дано права судить или прощать кого-то другого. Я могу раскаиваться лишь в собственном грехе.

– Но человек не может убить в себе желание.

– Он должен это сделать! Иначе мы не будем отличаться от животных.

– Но мы и есть животные. Мы же не ангелы!

Я с трудом сдерживал свою ярость, которая копилась годами. Именно это стремление святош отделить душу человека от его тела и отвратило меня от церкви. Я глубоко вздохнул и попытался помочь падре Мигелю подняться с колен.

– Пойдемте же, падре, нам следует торопиться.

Он печально улыбнулся и положил руку мне на плечо:

– Слишком поздно, мой мальчик.

У меня опустились руки. Резкий скрип открываемой двери заставил меня вздрогнуть и обернуться. На пороге в сопровождении двух стражников появился одетый в черное инквизитор – епископ Игнасио де Эстрада. Его губы невольно растянулись в улыбке, когда он понял, насколько ему повезло.

– Я пришел, чтобы лично исповедовать раскаявшегося грешника. И чем же Господь вознаградил мою доброту? Он послал мне еще одного грешника – величайшего из всех.

Я напрягся, пытаясь унять дрожь в ноге. В ушах у меня звучал голос Альмы, которая заклинала быть осторожнее, но и на этот раз мне не удалось сдержать свой язык.

– Вам самому следует молить Господа о прощении за то, что вы сотворили с этим святым отцом.

– Не сомневаюсь, дон Хуан, ваша сексуальная распущенность недалека от этого случая. Итак, вы явились, чтобы наставить заблудшего на путь истины?

– Именно в заблуждении и состоит весь его грех.

– Ах, вот как! Вы пришли сюда в качестве адвоката. Что ж, право на защиту имеет каждый узник… включая и вас. Схватите его!

Стражники скрутили мне руки и продолжали удерживать, несмотря на мое отчаянное сопротивление.

– Ваше преосвященство! Я не нуждаюсь в защите, моя вина очевидна! – Падре Мигель на коленях подполз к инквизитору и поцеловал перстень на его руке.

Он пытался спасти меня, но было очевидно, что его слова не будут услышаны.

– Да, да, я знаю…

С этими словами инквизитор погладил падре Мигеля по голове. Потом он повернулся ко мне и, как всегда, счел необходимым обосновать правоту своего дела:

– Сначала происходит заблуждение ума, а за ним неизбежно следует заблуждение тела. Наш Господь ревнив, и он не прощает измены тому, кто поклялся хранить ему верность… Похоже, вы так и не усвоили моих уроков, дон Хуан.

– Похоже, вам так и не удалось вбить их в меня! – процедил я сквозь зубы.

– Мой долг – заставить раскаяться и тем самым спасти души грешников.

Он приподнял край белой нижней рубахи, надетой под черной рясой, и показал десятки шипов, вшитых в ткань, по всей видимости, руками сестер.

– Каждый из этих шипов – душа грешника, за которую я в ответе. Я вправе удалить его только тогда, когда грешник раскается или… освободится. Днем и ночью они терзают мое тело, и я не обрету покоя до тех пор, пока все заблудшие не познают милость Божию.

Он коснулся пальцем одного из шипов.

– Этот – ваш, дон Хуан. Он терзает меня дольше других – с того самого дня, как вы появились в нашем монастыре и ваше преступление заставило одну из сестер навлечь на себя вечное проклятие.

– Неправда, ваше преосвященство, сестра Тереза навлекла на себя вечное проклятие именно благодаря вам.

– Вот уж поистине, дьявол никогда не отвечает за свои злодеяния! – засмеялся он в ответ.

– В таком случае, ответьте хотя бы за свои! Сестра Тереза боялась, что следующей, за кем вы придете, будет она.

– О чем это вы?

– Должно быть, вам нелегко упомнить все свои жертвы. Вы погубили ни в чем не повинную сестру Иерониму!

Он опустил глаза, припомнив те давние события. Сестра Иеронима погибла прежде, чем была доказана ее невиновность.

– Нам не всегда дано знать волю Господа.

– И при этом вы всегда желаете быть ее исполнителем!

– По отношению к вам, дон Хуан, воля Господа совершенно ясна. Не будь у вас столь влиятельных друзей, я бы оскопил вас немедленно, – проговорил он с отвращением и, обращаясь к страже, щелкнул пальцами с желтыми ногтями. – Уберите его!

Два огромных стражника подхватили меня и буквально выволокли из камеры. В коридоре я увидел, как двое других солдат выносят из пыточной камеры носилки с телом. Не было сомнений, что это именно та жертва, которую недавно пытали на моих глазах. Когда носилки поравнялись со мной, я увидел лицо пожилой женщины, ее длинные седые волосы, открытый рот и пустые глазницы. Ужас пронзил мое тело, и мне стало трудно дышать.

Наконец, меня вышвырнули за дверь, что несказанно удивило стражника, несущего караул снаружи. Я вскочил на лошадь и галопом поскакал прочь из этого замка. Движимый бессильной яростью и неутоленной жаждой мести, я выхватил шпагу и располосовал знамя инквизиции, висевшее при въезде на мост. Затем, не дожидаясь, пока инквизитор передумает, я быстро пересек мост и скрылся за стенами Севильи.

По дороге домой я продолжал оплакивать падре Мигеля и ту женщину, с которой он помог мне встретиться в ту давнюю роковую ночь.