Текст книги "Потерянный дневник дона Хуана"

Автор книги: Дуглас Абрамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Тайны брака

Я заглянул в «Таверну пиратов», когда часы собора пробили четыре раза. Корабль готовился к отплытию, и мне следовало поторопиться. Таверна была почти пуста, за исключением нескольких солдат, которые спали, уронив головы на столы.

– Ну, наконец-то! – радостно воскликнул Мануэль, который всегда с большой теплотой приветствовал своих любимых клиентов. – Надо полагать, ты был очень занят.

– Да, это связано с женщиной.

– Только с одной?

Он наполнил кружку домашним вином и поставил ее на стойку передо мной.

– Только с одной.

– Похоже, что это серьезно.

– Я пришел за советом.

– Значит, ты явился по адресу. Ты же знаешь, я обожаю высказывать свое мнение по любому поводу. По нынешним ценам мои советы относительно недороги.

– Мануэль, я хочу знать твой секрет. Как тебе удается желать только одну женщину?

– Дон Хуан собрался хранить верность единственной женщине? – с улыбкой сказала Серена, спускаясь вниз. – Это невозможно. Если бы такое удалось тебе, то удалось бы и любому другому. Но мы все знаем, что это не так. Ну, мой секрет – это гораздо больше, чем просто совет. Это ценное знание. Оно обойдется тебе… как минимум в двадцать эскудо.

– Ты не посмеешь взять с него двадцать эскудо! – возмутилась Серена.

Я выложил на стойку кошелек с монетами, который Мануэль немедленно исследовал и остался весьма доволен. Серена с упреком посмотрела на мужа.

– Разумеется, я тоже желаю других женщин – каждый мужчина этого желает. – Он сделал красноречивый жест, призванный убедить слушателей в том, что он не евнух. – Но мне нет нужды ложиться в постель с девушками наверху, потому что я могу… Я могу обладать каждой из них, обладая своей женой, могу дотрагиваться до всех, когда дотрагиваюсь до тела своей жены. Я способен видеть все их печали и все их радости, когда моя жена плачет или смеется.

В этот момент у меня в ушах снова зазвучал смех доньи Анны, а перед глазами возникло ее лицо, залитое слезами… И на меня снизошло понимание.

– Стало быть, секрет семейной жизни заключается в том, чтобы любить и узнавать всех женщин, в то время как любишь и узнаешь только одну из них, – воскликнул я, спеша поделиться собственным открытием. – Но это же так просто!

– Вот ты и догадался, – гордо сказал он. – Да, в одной женщине можно увидеть всех женщин, точно так же, как всех мужчин можно увидеть в одном мужчине.

– Маркиз был прав, Мануэль, ты поэт… и философ.

Он с улыбкой наклонил ко мне свое небритое лицо.

– Большинство мужчин успевают лишь второпях пригубить удовольствие. Но для того чтобы чувствовать себя счастливым всю жизнь, нужно по-настоящему узнать женщину, в полной мере вкусить красоту ее тела и души. В этом и состоит благодать и милость семейной жизни, никогда не оскудевающий пир благословенного брака.

– Ты еще и священник.

Я посмотрел на моряков, которые научились находить утешение лишь в кувшине с вином и трусливо избегают той любви, о которой говорил Мануэль.

– Вот моя паства, дон Хуан, – гордо сказал он, показав на пьяниц.

– Позволь открыть тебе еще один секрет, причем мой совет будет вполне бесплатным, – сказала Серена и снова бросила в сторону мужа укоризненный взгляд. – Сердце в любую минуту может солгать, а страсть приходит и уходит. В то время как настоящая любовь – это не то, что ты чувствуешь, а то, что ты делаешь.

– …Или не делаешь, – со смехом добавил Мануэль.

Я улыбнулся, глядя на них и ощущая тепло той любви, которая их соединяла. Долгое время любовь представлялась мне безумием и наваждением, но теперь я сумел разглядеть в ней иной, высокий смысл. Я подумал о донье Анне. Был ли я готов сделать ставку на такую любовь? Я поймал себя на мысли, что по-прежнему отношусь к любви как к азартной игре, в которой никто не может гарантировать выигрыша. Однако я больше не хотел принадлежать к числу жалких трусов, которых так много среди окружающих мужчин. Я понимал, что нельзя быть величайшим любовником, не зная при этом, что такое настоящая любовь. К тому же я больше не претендовал на этот сомнительный титул. Я желал только одного – быть величайшим любовником… для единственной женщины – своей жены. И я знал, какую именно женщину я желаю назвать своей женой.

Я услышал, как звякнули монеты в моем пурпурном кошельке, когда Мануэль бросил его мне обратно.

– Ты все понял сам, а потому ничего мне не должен. В конце концов, я стал более или менее законопослушным гражданином и я не могу брать деньги за неоказанную услугу.

Я улыбнулся и сказал:

– Считай это чаевыми, Мануэль. Ты и Серена были для меня как отец и мать. А для сироты это бесценно.

Я вынул из кармана кожаную маску и с поклоном вернул ее Серене.

– И маскарад, и ночные похождения для меня закончились.

– У меня не укладывается в голове, что такой мужчина, как ты, способен на подобную жертву, – сказала Серена.

– И что же это за мужчина – такой, как я? – усмехнулся я, не рассчитывая услышать ответ. – На самом деле я не приношу никаких жертв. У человека всегда остается выбор.

– Думаю, что наш дон Хуан сумеет сделать правильный выбор, – вступился за меня Мануэль. – Ведь он устоял против чар твоих девушек, не так ли?

Мне показалось забавным подобное доказательство моей стойкости. Я поднялся и собрался попрощаться.

– Если и существует женщина, способная заставить меня забыть обо всех остальных, то, думаю, я ее уже нашел.

Буквально на пороге Серена вновь окликнула меня и задала тот самый вопрос, который задавала в течение многих лет и на который так ни разу и не получила вразумительного ответа.

– И все-таки, почему ты всегда отказывался от моих девушек, дон Хуан?

В ее голосе прозвучали нотки обиды, как будто она была матерью и защищала честь своих дочерей. Я набрался смелости.

– Донья Серена, моя мать была проституткой, и я отказывался от этих девушек из сочувствия к ней.

По ее лицу было заметно, как истина постепенно открывается ей. Мне хотелось, чтобы у нее не оставалось никаких сомнений по поводу мотивов моего поведения.

– Моя мать была вынуждена оставить меня в амбаре монастыря, потому что дети «были слишком большой обузой в ее профессии». Я никогда не хотел принуждать женщину к тому, что приносит ей только отчаяние. У моей матери не было выбора, а у меня он есть. И сегодня я сделал своей выбор.

Я с улыбкой поклонился и повернулся, чтобы уйти.

– Хуан! – услышал я позади себя голос Серены.

Мое сердце замерло, и я медленно обернулся. Она в смятении переводила взгляд с меня на Мануэля, а потом снова на меня. Потом ее лицо внезапно смягчилось, на нем засветилась улыбка любви и благодарности. Очевидно, ей было нелегко подобрать нужные слова, и в конце концов она просто сказала:

– Да хранит тебя… Пресвятая Богоматерь.

Я улыбнулся:

– Спасибо. Думаю, что мне потребуется ее защита.

Путь к спасению

Капитан Федрик стоял на носу корабля и с нетерпением ожидал моего появления. На борту его корабля, как и во всем порту, царили суета и неразбериха. Когда подъехала моя карета, на лице капитана появилась широкая улыбка, а его единственный глаз заискрился, как бриллиант.

– Вы как раз вовремя, дон Хуан. Мы ждали вас.

– Я не еду с вами, – сказал я, и радостная улыбка на его лице сменилась огорчением. – Мы присоединимся к вам в Санлукаре.

Когда капитан сообразил, что обещанные денежки никуда от него не денутся, он с облегчением вздохнул. Я немного изменил свои планы, поскольку гораздо безопаснее было добраться до Санлукара верхом и подняться на борт в самый последний момент. Не было ни малейших сомнений: для того чтобы поймать нас с доньей Анной, маркиз поднимет на ноги абсолютно всех.

– Мы выйдем в море на весельной лодке, после того как таможенные чиновники и представители инквизиции осмотрят твой корабль.

– Кто это «мы»?

– Я буду путешествовать с женщиной.

– Только с одной? – нахально поинтересовался он.

– Только с одной. Да, кстати, приготовь для нас капитанскую каюту. Благородная дама не будет спать на палубе.

– О, да, разумеется, – капитан казался подозрительно сговорчивым.

Я понимал, что на протяжении всего нашего путешествия через Атлантику мне придется постоянно держать под рукой шпагу. Но поскольку мы условились, что вознаграждение он получит по прибытии, я мог рассчитывать на относительную безопасность.

– Корабль не будет ждать, поэтому постарайтесь не опаздывать.

– Мы не опоздаем.

Верхом на лошадях мы прибудем в Санлукар гораздо раньше, чем туда доберется парусный корабль, вынужденный обходить бесчисленные мели.

Я отправился домой, чтобы тщательно подготовиться к побегу.

Как только опустится ночь, я должен увидеться с доньей Анной и признаться ей в своей любви. Мне предстояло отыскать нужные слова и убедить девушку в том, что ее мать тревожится напрасно. Отныне ни одна красавица не сумеет заставить меня отказаться от своей единственной возлюбленной. Мне наконец стало понятно, почему в течение стольких лет я никак не мог насытить свой голод. Желание без любви – что приправа без мяса, вкус без пищи. И, наоборот, любовь без желания подобна мясу без приправы: утоляет голод, но не дарит наслаждения вкусом. В этом меня убедил жаркий поцелуй Мануэля и его жены, который в свое время смутил даже таких опытных соблазнителей, как мы с маркизом. Подлинная страстная любовь, о которой говорила донья Анна, способна превратить нашу жизнь в праздник – хорошо знакомый и все время желанный. Но позволит ли нам Господь присутствовать на этом празднике? Убережет ли от коварных врагов?

Я с нетерпением ждал наступления темноты, и каждая секунда для меня казалась вечностью. Возможно, я просто поддался страху, но тяжкое предчувствие, подобно черной туче, все плотнее окутывало меня. Или виною всему прежние сомнения, мешающие мне сделать последнюю ставку – ставку на любовь? Я чувствовал себя на удивление беззащитным, и мой прежний опыт охотника за удовольствиями оказался абсолютно бесполезным.

Вечер, 10 июля, 1593

Обольщение Альмы

На закате, как раз в тот момент, когда я закончил последнюю запись в своем дневнике и тщетно пытался занять время, у моих дверей появилась Альма. На ней было простое красное платье без украшений и даже без нижних юбок, как будто она очень торопилась. В моем жилище было жарко, и девушка беспрерывно обмахивалась веером.

– Ленора, пожалуйста, оставь нас одних. Пойди поиграй с Кристобалем в карты… или в какую-нибудь другую игру.

Ленора прыснула от смеха и ушла вниз.

– Маркиз сказал, что ты уезжаешь… один?

– Это правда. Я действительно уезжаю.

– Один? Ты оставил донью Анну? Неужели поцелуй развеял очарование? А может быть, ты убедился, что близость с любимой женщиной ничем не отличается от близости с любой другой?

Горделивая осанка Альмы и выражение ее лица ясно показывали, что она довольна.

Я промолчал.

– Или ты ее не бросил?

Я по-прежнему хранил молчание.

– Я не знаю, что и думать…

С этими словами она бросила веер на стол и наклонилась, грациозно выгнув спину. То был недвусмысленный призыв – старый, как мир. Однако Альме этого показалось недостаточно. Она приподняла подол платья, обнажая восхитительные бедра. Это великолепное зрелище отнюдь не оставило меня равнодушным, но я глубоко вздохнул и вызвал в памяти лицо доньи Анны. Мне не было нужды обнимать Альму, чтобы постичь ее душу. Альма призывно взглянула на меня, изогнув шею. Губы ее были приоткрыты, а глаза блестели. Я улыбнулся, однако на этот раз моя улыбка вовсе не означала готовность к игре. Я звонко шлепнул ее по обнаженным ягодицам.

– Ай! – возмущенно вскрикнула Альма.

– Ты великая искусительница, но мое сердце не свободно.

– Своим разумом и сердцем мужчина может принимать любые решения, но его плоть в любой момент готова поддаться искушению! – злорадно сказала она.

– Ты права, мужчина намного слабее женщины, и зачастую он не может противиться своему желанию. Но я сделал свой выбор в пользу любви.

– Но почему именно она? Почему именно сейчас? Смог бы ты полюбить ее, если б встретил, скажем, два с половиной года назад… ну, или пять лет назад? Может быть, ты нечаянно приоткрыл свое сердце и она пробралась туда, как кошка? А может быть, великий дон Хуан просто стареет и прежние игры потеряли для него свою привлекательность?

Альма явно пыталась посеять сомнения, и ее слова задели меня. Я понимал, что она спорит не столько со мною, сколько сама с собой, потому что мой выбор ставит под сомнение правильность ее выбора. На ее вопрос я ответил вопросом, как это делают все учителя, если сами не знают ответа:

– Кто пробуждает любовь – влюбленный или объект его любви? И то и другое в равной степени правда.

– Но разве ты не ищешь равного себе?

– Я уже нашел.

– Как может дон Хуан прельститься какой-то затворницей из Севильи?

– Она не затворница.

– Дон Хуан – порождение улицы, и только женщина, которая знакома с изнанкой жизни, сможет удовлетворить его.

– Альма, я предупреждал тебя, что никогда не смогу стать для тебя кем-то большим, чем просто учитель.

– Ты полагаешь, что мною движет ревность? – насмешливо спросила она. – Я просто не верю, что великий дон Хуан готов бросить светские наслаждения ради какой-то одной женщины.

– Просто я понял, что мужчина может познать всех женщин, любя одну только дочь командора. Более того, я уверен, что женщина может познать всех мужчин, любя одного сына торговца.

Мои слова задели ее за живое, но она постаралась скрыть охватившие ее чувства под маской напускного безразличия:

– По крайней мере, я способна заниматься любовью, не теряя своего сердца.

– Я не занимался с ней любовью, – сказал я.

Она удивленно ахнула и, как ей показалось, заметила мое слабое место:

– Когда вы станете близки, ты убедишься, что она сделана точно из такого же теста, как и все остальные. Уверяю тебя, все очарование развеется! Я буду поджидать тебе в своей постели.

Она схватила свой веер, и, обмахивая разгоряченное лицо, направилась к двери. Потом немного замешкалась на пороге и бросила через плечо:

– Если ты хочешь познать ее, пока она еще девственница, тебе лучше поторопиться. Маркиз перенес дату свадьбы, чтобы не допустить ее побега. Он собирается попросить короля обвенчать их уже завтра, во время дворцового праздника.

– Донья Анна уже знает об этом?

– Нет, для нее это такой же сюрприз, как, очевидно, и для тебя.

Она вышла, не оглянувшись, и, казалось, проплыла к выходу, не касаясь ступеней. Сердце мое стучало так, что грозило разбиться о ребра. У меня оставались только ночь и день, чтобы уговорить донью Анну бежать со мной, прежде чем маркиз сделает ее своей женой. Кажется, уже достаточно стемнело. Это значит, что я, подобно соколу Фениксу, могу лететь к ее окну. Однако снова послышался стук в дверь. Кто еще надумал навестить меня этой ночью?

Ночь, 10 июля, 1593

Во имя Святой инквизиции

События, которые произошли с того момента, как я услышал стук в дверь, трудно описать. Они принесли мне одновременно и боль и радость.

Я уже направлялся к двери, чтобы открыть ее, когда мое сердце вдруг сжалось от тягостного предчувствия, и я приник к оконному стеклу. В свете уличного фонаря я увидел черную карету без окон. Инквизиция! Мои поздние гости не стали дожидаться приглашения. Несколько солдат ворвались в комнату, прежде чем я успел выхватить шпагу.

– Дон Хуана Тенорио, именем Святой инквизиции вы арестованы!

– Кто подписал ордер?

– Сам король. Вы, должно быть, очень важная персона.

Солдат поднес документ прямо к моим глазам, чтобы я лично мог убедиться. Я увидел королевскую печать и понял, что меня предали. Праздник при дворе должен состояться только завтра. Месяц, который король дал мне, чтобы найти себе подходящую супругу, еще не истек. Кое-кто явно не желал ждать, пока я сделаю свой выбор. Увы, мне было слишком хорошо известно имя этого человека.

Не тратя времени на размышления, я опрокинул на солдат стол и устремился по лестнице на крышу. Однако в самый последний момент, когда я почти выбрался наружу, на меня обрушился тяжелый удар дубинки или ружейного приклада, и я потерял сознание.

В бреду мне чудилось, будто я, закутанный в черный плащ монаха-иезуита, верхом на вороном коне скачу вместе с доньей Анной в Санлукар де Баррамеда. Вот мы прибываем к назначенному месту, и я помогаю ей слезть с седла. В своей руке я чувствую ее нежную ладонь. Мы гребем в лодке по направлению к кораблю, я вижу, как берег исчезает в тумане позади нас. С палубы нам сбрасывают веревку, и я наматываю ее конец вокруг своей кисти. Я лезу и лезу вверх, но почему-то никак не могу взобраться на корабль. Я вглядываюсь вверх, пытаясь разглядеть палубу, но вместо нее вижу… лицо инквизитора. В тот момент я очнулся и понял, что привязан к решетке в камере пыток замка Святого Хорхе. Веревки, охватывающие мои запястья и щиколотки, тянули руки и ноги в разные стороны.

Бледное лицо инквизитора Игнасио де Эстрада низко нависало надо мной, маленькие глазки, казалось, буравили меня насквозь. Я быстро осмотрелся и обнаружил, что, за исключением узкой белой полоски ткани вокруг бедер, я лежу обнаженный. Я попробовал пошевелить руками и ногами, но тщетно: веревки держали их слишком крепко. Шипы, которыми был утыкан стол подо мной, вонзались мне в спину.

– Ну, что ж, наконец-то мы можем начать допрос.

Я почувствовал острую боль в колене и во всех конечностях, когда колесо начало поворачиваться и веревки натянулись еще сильнее. Я сжал зубы и закрыл глаза. Огромный палач в черном капюшоне довольно усмехнулся, но инквизитор умерил его рвение:

– Пока достаточно.

Боль моментально отпустила.

– Возможно, теперь вы готовы к разговору. Имена… мне нужны имена тех женщин, которых вы склонили к прелюбодеянию, – неверных жен, осквернивших священные узы брака.

– Я не могу обмануть… их доверие.

Инквизитор тряхнул головой и сжал челюсти. В ту же секунду на своих бедрах я почувствовал жар раскаленных щипцов, насквозь прожигающих белую ткань.

– Ваше преосвященство, позвольте мне сделать это! Так он быстрее заговорит, – попросил палач.

– Терпение. Я хочу, чтобы дону Хуану было что терять. Жизнь галантедора после кастрации не стоит и ломаного гроша.

– Ну тогда его глаза. Позвольте мне выжечь его глаза.

– Хорошо, – отозвался инквизитор.

Палач взял со стола щипцы, но в последнюю секунду инквизитор остановил его.

– Прежде я хочу, чтобы он хорошенько вгляделся в мое лицо. Я хочу, чтобы мое лицо отпечаталось в его памяти как последнее, что он увидит перед тем, как навеки ослепнет. А теперь оставь нас.

– Оставить? – переспросил палач, не понимая приказа.

– Да, оставь нас.

Палач двинулся к выходу, и я услышал, как за ним закрылась тяжелая дверь.

– Если б не маркиз, я бы убил вас немедленно.

– У меня есть право на суд…

– У вас нет никаких прав! – вскричал он.

Потом его лицо исказилось в злобной усмешке, и он медленно обошел вокруг моего распятого тела.

– Итак, вот он каков, легендарный дон Хуан… Вот его руки, которые трогали так много женщин… Вот кожа, которая испытывала столь сильное наслаждение… – С этими словами он приблизил кончики пальцев к моей груди, как будто надеялся дотянуться до этих женщин через мое тело. – Расскажите мне, каково было обладать ими… сжимать их тело. Что вы делали с ними? Вы пробовали их на вкус? И каков он? Вы пили их кровь, их слезы, их пот? Расскажите же мне!

Он с силой сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев, и впился в них зубами.

– Я ничего вам не скажу.

Он взял нож и провел лезвием вдоль моего бедра.

– Я буду отрезать по кусочку, поэтому потеря мужского естества будет для вас медленной и мучительной. Ваша казнь на костре положит конец разгулу греха в этом Вавилоне и навеки наполнит ужасом сердца всех грешников.

По моим вискам струился пот. Я чувствовал, как острое лезвие касается нежной кожи.

– В таком случае лучше сразу убейте меня. Вы же сами сказали, что жизнь галантедора после кастрации не стоит и гроша.

– Не сейчас.

Он убрал нож от моего паха и, рассекая кожу, направил острое лезвие вдоль моих ребер.

– Сначала я увижу ваши страдания, вы расскажете мне все, что я хочу знать, и только после этого я уничтожу сам источник вашего наслаждения.

Он подошел к двери и подозвал палача:

– Поверни колесо!

Веревки натянулись еще сильнее, выворачивая мне суставы. Все мое тело пронизала ужасная боль.

– Итак, приступим.

Он заговорил официальным тоном, стремясь соблюдать формальности.

– Признаетесь ли вы в том, что обесчестили донью Анну… дочь дона Гонсало де Уллоа?

По мере того как силы покидали мое тело, уходила и последняя надежда на помощь маркиза. Наверняка он дал свое согласие, а то и сам лично организовал мой арест. Вне всяких сомнений, он желал убрать меня с дороги, а заодно воспользоваться возможностью и узнать, успел ли я соблазнить его невесту.

– Нет! – вырвалось у меня вместе со стоном.

– Вы лжете! – закричал он.

– Это правда… – едва выговорил я.

Теперь палач крутил колесо не переставая. Боль все нарастала и нарастала, слабея лишь в те мгновения, когда он перехватывал колесо поудобнее. В тот момент, когда мое сознание почти угасло, я вспомнил то, что читал о пытках в библиотеке маркиза. Сначала выворачивают плечевые суставы, затем локти и колени, а после того как позвоночник оказывается растянутым более чем на шесть дюймов, человек обречен остаться калекой.

Я почувствовал, что меня разрывает на части. Боль превратилась в огонь, пылающий в каждом суставе, но больше всего в моем больном колене. Палач продолжал поворачивать колесо, время от времени посматривая, не готов ли я сдаться. Веревки рассекали мои кисти и щиколотки, словно ножи. Мое лицо исказилось от муки, но я сдерживал крик в груди, поскольку не желал доставлять удовольствие своим мучителям.

Наконец я впал в забытье. Ко мне снизошла донья Анна и, удерживая веревки руками, поцеловала меня. Она прошептала мне на ухо, что наша любовь никогда не умрет, что любовь бессмертна. Ее слова придали мне сил, и я, напрягшись, потянул веревки к себе, не давая колесу поворачиваться. Палач взглянул на меня с удивлением и с силой налег на колесо. Теперь меня не могла спасти даже помощь доньи Анны, и я понимал, что если мои суставы будут вывихнуты, не останется ни малейшей надежды на побег.

– Дово-о-ольно! Я расскажу вам, что вы хотите знать! – закричал я.

Веревки ослабли, и чудовищная боль понемногу утихла.

– Теперь вы готовы рассказать правду и признаться в своих грехах? – с торжеством в голосе спросил инквизитор.

– Да, я расскажу всю правду.

Я знал, что он с удовольствием замучил бы меня до смерти в камере пыток, но его цель была иной. Мой пример был нужен ему для назидания другим грешникам, а для этого требовалось мое признание, перед тем как с чистой совестью сжечь меня на костре.

– Я хотел бы сделать признание в зале суда, чтобы мою исповедь могли услышать не только вы, но и другие люди.

– У нас нет времени, чтобы приглашать адвоката.

– Адвокат мне не нужен. Если понадобится, я сам буду себе защитником.

– На суд у нас тоже нет времени, – нетерпеливо сказал инквизитор.

У меня оставалась только одна надежда. Гордость, самый смертный грех.

– Неужели учитель боится проиграть в публичном споре с собственным учеником? – бросил я.

В его глазах вспыхнул огонь.

– Дайте ему его одежду и отведите в зал суда! Это не займет много времени.

Инквизитор ушел, чтобы, как и положено, переодеться в судейскую мантию. Мы оба понимали, что нам предстоит суровый спор в защиту веры – его и моей.

Едва я поднялся с решетки, мои колени подогнулись, и я рухнул на пол. Снова подняться на ноги стоило большого труда, и мне пришлось ухватиться за стол. Мои пальцы дрожали, и я не сразу сумел одеться. Шестеро стражников с арбалетами наперевес повели меня по темным коридорам замка. Ноги плохо слушались меня, и каждый шаг болью отзывался во всем теле. Казалось, сырость замка проникает в мои измученные суставы, а холод змеей ползет вдоль позвоночника. От горящих факелов на стенах плясали зловещие тени, а на лицах солдат отражались красные блики.

Наконец, мы подошли ко входу в зал для тайных судебных заседаний инквизиции. Три стражника с тремя ключами поочередно приблизились к дверям и открыли замки. За дверью нашим глазам предстала просторная комната, освещенная только факелами. Окна и стены были затянуты черной тканью.

Взглянув наверх, я увидел сводчатый потолок, который некогда украшали фрески, теперь поблекшие от сырости. И все-таки мне удалось разглядеть некоторые сюжеты из Ветхого Завета и изображения святых. Фреска, расположенная по центру, изображала царя Соломона, который вершил свой знаменитый суд над двумя женщинами, предъявившими права на одного и того же ребенка. Солдат занес меч, чтобы рассечь ребенка пополам. Поза одной из женщин выражала полное равнодушие, в то время как другая, стоя на коленях, с мольбою воздевала руки. Она была готова отдать ребенка матери-самозванке, только чтобы дитя не погибло. Царь Соломон приветствовал смерть, и мне придется сделать то же самое.

С трудом передвигая ноги, я прошел дальше и увидел маленькое зарешеченное помещение, предназначенное для «свидетелей». Донося на своих жертв, они имели возможность оставаться невидимыми для присутствующих в зале. За длинным деревянным столом сидели несколько инквизиторов, облаченных в белые рясы и черные капюшоны, скрывающие их лица. Над раскрытой тетрадью застыл писарь, готовый зафиксировать каждое слово и каждый жест, подтверждающие вину подсудимого.

Прямо передо мною, на высоком деревянном троне с кожаным сиденьем восседал епископ Игнасио. Он успел переодеться в официальные черные одежды с алым воротником. Его черную шляпу венчали два алых пера. За моей спиной стояли шесть стражников с арбалетами, готовые выстрелить при; малейшей попытке к бегству.

– Сядьте, – строго сказал епископ, и я покорно опустился на деревянный стул, стоящий в центре большой пустой комнаты.

– Не будем медлить, поскольку деяния дона Хуана говорят сами за себя. Это преступления против Бога и короля. Прелюбодеяние есть смертный грех, который карается смертью. А этот человек превратил его в доблесть и тем самым оскорбил святое таинство брака, а потому является еретиком. Прежде чем назначить наказание, суд намерен выслушать признание грешника и узнать имена соучастников, которые также понесут заслуженную кару.

– Ваше преосвященство, отнюдь не прелюбодеяние возвел я в доблесть. Перед лицом суда я готов признаться, что считаю плотское вожделение таким же священным, как страдание и воздержание.

– Итак, вы не верите в то, что похоть является смертным грехом, оскорбляющим Царствие Божие и заслуживающим смерти.

– Вожделение, о котором говорю я, это не более чем нужда, которая приводит мужчину и женщину в объятия друг друга. Не сам ли Господь заставил мужчину желать женщину – плоть от его плоти?

– Наша плоть – не более чем тлен и прах, смерть и забвение. Наша плоть слаба и грешна, и если мы будем потакать ее желаниям, то обречем свои бессмертные души на вечное проклятие – как это произошло с вами.

– Но разве не сам Господь сказал «плодитесь и размножайтесь»? Или, по вашему мнению, он ожидал, что мы будем делать это, просто глядя друг на друга?

– Если мужчина и женщина не могут противостоять своему вожделению, они должны пожениться, потому что лучше жить в браке, чем гореть от страсти.

– Почему вы полагаете, что познать Бога возможно только через страдание, а не через наслаждение? Неужели вы и в самом деле убеждены в том, что Господу больше нравится, если вы истязаете свое тело кнутом, чем если бы вы ублажали его нежными ласками?

– Наш Спаситель принес себя в жертву и страдал на кресте за наши грехи. Наш долг – следовать его примеру, то есть приносить себя в жертву и страдать.

– Вы помните только о распятии. Но позвольте напомнить, что было еще и воскрешение. Наша вера несет в себе не только боль и страдание. Помимо этого она утверждает победу радости и жизни над страданиями и смертью. Истязая самого себя и мучая других людей, вы извращаете нашу веру.

– Вы сказали «нашу веру»! – в ярости вскричал он и вскочил на ноги. – Ваша вера не имеет ничего общего с моей верой и верой святой церкви!

– А может быть, как раз моя вера и является верой Спасителя нашего? В отличие от вас, он проявлял милосердие к падшим женщинам и порицал самодовольных лицемеров вроде вас!

– Да как вы смеете!..

В этот момент я ощутил, как ярость закипает во мне.

– Вы и ваша церковь скрываете правду от верующих. Отрицая наслаждение и саму плотскую любовь, вы намеренно искажаете учение Господне. Любой может прочитать в Евангелии от Матфея, что Мария не отказывала себе в плотской любви, что Иосиф познал ее и у Господа нашего Иисуса было не менее четырех братьев. Вы и ваша церковь провозгласили вечную непорочность как величайшую женскую добродетель и объявили желание женщины греховным.

– Еретик! Как вы посмели отрицать непорочность Девы Марии?! Тем самым вы отрицаете основу основ нашей веры.

– Я отрицаю ту веру, которая замалчивает правду о Деве Марии и объявляет всех женщин грешницами.

– Немыслимое кощунство!

– Если истина для вас является кощунством, значит, вы боготворите ложь!

– Вы одержимы демоном! В вас вселился Асмодеус – демон похоти! Мне следовало раньше догадаться об этом.

– Вот это и есть ваша вера, не так ли? Любое желание для вас – это всего лишь демон, которого следует изгнать.

– Да поможет мне святой Мигель рази навсегда избавить этого грешника от Асмодеуса! Да обнажит он свой великий меч и спасет душу этого человека от соблазнов!

Инквизитор медленно двинулся в мою сторону. При этом он обращался вовсе не ко мне, а к овладевшему мною демону – на том языке, который был ему понятен:

– Asmodeus! Exorcizamus te, omnis immunde spiritus…

Я прекрасно осознавал, что мои слова обрекают меня гореть на костре, но ничего не мог с собою поделать. Я продолжал отстаивать наличие в женщине божественного начала и утверждать, что плотское желание свято.

– В желании женщины сокрыто само Царствие Божие. Познать женщину – значит узреть лик Господа нашего и тело Господне…

– …Omnis satsnica potestas, omnisincursio infernalis adversarii…

– …Разве не сказано в Писанин, что все люди созданы по образу и подобию творца? Только глупец может полагать, что эти слова касаются только мужчины…

– …Omnis legio, omnis congregatio secta diabolica…

– Инквизиция пытается скрыть, что слиться с Господом может каждый человек…

– …in nomine Domini nostri Jesu Christ!..

– …В наивысший момент плотской любви мы забываем о времени, избавляемся от одиночества и томления…

– …eradicare et effugare а Dei Ecclesia ab animabus ad imagenem Dei…

– …Словно сама вечность прикасается к нам…

– …conditis ac pretioso divini Agni sanguine redemptis…