Текст книги "Потерянный дневник дона Хуана"

Автор книги: Дуглас Абрамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Тайное всегда становится явным

– Позволь представить тебе Игнасио Альвареса де Сориа, – обратился ко мне маркиз. – Он служил у командора Калатравы в звании лейтенанта и был его ближайшим доверенным лицом.

Ни один мускул не дрогнул на каменном лице человека, только его глаза заметались по сторонам, словно стремясь убедиться, что никто не слышал его имени. Это имя мне было смутно знакомо. Был ли он убийцей или не был, в любом случае он успел преступить закон, чтобы, подобно большинству отставных солдат, заработать каких-то денег помимо ничтожной пенсии. Когда маркиз вручил ему мешочек с монетами, губы этого человека впервые тронула улыбка. Он слегка приподнял шляпу и кивнул в знак благодарности, прежде чем исчезнуть, не проронив ни звука.

– Этот человек только что поведал мне, где командор хранит все свои тайны, – прошептал маркиз, справедливо полагая, что это мне тоже интересно.

– Не сомневаюсь, что вы до них докопаетесь, – сказал я.

– В этом нет необходимости. Тайны никогда подолгу не лежат в могиле.

Слова маркиза встревожили меня. Какие зловещие планы он вынашивает против командора и, возможно, против доньи Анны? Я знал, что ему не составит труда разрушить жизнь девушки, чтобы добраться до ее отца.

– Ну а каковы же секреты доньи Анны? – спросил я как можно более безразличным тоном.

– Секреты доньи Анны? – удивился он. – Но речь шла о секретах командора.

– Разве это не одно и то же? – я поспешил загладить свой промах.

– Да, в этом ты прав, грехи отцов часто ложатся на плечи их сыновей… и дочерей.

– Интересно, что же это за грехи?

– Боюсь, что тебе интереснее танцевать с проститутками.

– Всего лишь невинное развлечение…

– Позор! – сказал маркиз. – Полагаю, король был бы весьма огорчен, узнав, что ты пляшешь с проститутками, вместо того чтобы выполнять его приказание.

– Я не могу выполнить его приказание.

– Но ты должен жениться… а после танцевать с проститутками сколько душе угодно.

– Я не могу этого сделать.

– У тебя нет выбора.

– Значит, мне придется бежать.

– Наш король, величайший из католиков, правит половиной мира.

– Значит, мне следует бежать во вторую половину.

Маркиз разочарованно покачал головой.

– А ведь когда-то ты был предан королю… и мне.

– Ничто не мешает мне оставаться преданным…

– В самом деле? Что ж, в таком случае нам очень повезло, что преданный лейтенант командора увяз в карточных долгах.

– Выходит, он азартный игрок? А выглядит совсем как убийца.

– Он и есть убийца.

– Вы задумали убить командора? – спросил я напрямую, не в силах больше сдерживать свое любопытство.

– Ваша заинтересованность удивляет меня.

– Я всего лишь пытался понять ваши намерения, – возразил я, снова притворяясь его верным слугой.

– Лишить человека чести гораздо хуже, чем лишить его жизни, не так ли?

– Именно этому вы меня и учили, – сказал я.

– И ты хорошо усвоил уроки.

Припомнив, как я обошелся с командором сегодня утром, я подумал, что усвоил эти уроки все-таки недостаточно хорошо. Сейчас я вновь сомневался в правильности своих действий. Однако еще больше меня беспокоила опасность, которая, возможно, угрожала донье Анне в связи с намерениями маркиза.

К нашему столу подошла Серена, сопровождая дона Хосе, который наконец спустился вниз после долгих утех с ее подопечными. У нее было достаточно опыта, чтобы понять, когда клиент удовлетворен, и потому, отпустив локоть дона Хосе, она сказала:

– Все самое лучшее для вас, дон Хосе.

– Самое прекрасное вино не сравнится с вашими девушками, – сказал он. Альма презрительно отвернулась.

– Скажите об этом дону Хуану, – потребовала Серена. – Он почему-то считает, что мои девушки недостаточно хороши для него. Дон Педро его испортил.

– При чем здесь я? – попытался оправдаться маркиз. – Разве я обделяю вниманием ваших девушек?

– Украсть у девушки честь – это не единственное удовольствие в жизни, дон Хуан, – сказала она, повернувшись ко мне.

– Но воровать, если ты помнишь, меня научил как раз Мануэль. Что же касается маркиза, то он всего лишь показал мне, что именно следует красть.

Все засмеялись, и только Серена ограничилась вежливой улыбкой.

– Когда ты наконец женишься и заведешь семью, – продолжала она, – то, как все прочие мужчины в Севилье, придешь сюда, чтобы порезвиться на воле с моими девочками.

– Ты не единственная, кто хочет, чтобы я женился, – сказал я, посматривая на маркиза.

– Расскажите ему, дон Хосе, – настаивала Серена. – Расскажите же ему про моих девочек.

– Они прекраснейшие из прекрасных, отборнейшие из отборных, – сказал дон Хосе, игриво улыбаясь.

– Но есть одна девочка, которая лучше всех на свете, – сказал Мануэль, подходя к жене и обнимая ее располневшую талию. Он откинул с ее лица седую прядку и приник к ее губам с таким поцелуем, который смутил и заставил покраснеть даже таких опытных соблазнителей, как мы.

– Я приду к тебе позже, когда вся эта молодежь уляжется спать, – проговорила она с понимающей улыбкой. Потом закатала рукава своей белой блузки, поправила простой темно-бордовый жилет и зеленую юбку, которые ладно облегали ее соблазнительную фигуру, и со вздохом отправилась искать новых клиентов. Мануэль, улыбаясь, смотрел ей вслед. В отличие от таверны, на стенах которой оседали вся пыль, грязь и копоть, сам он умудрился сохранить чистоту и блеск молодости.

Долгую паузу, которая последовала за столь нежным проявлением супружеской любви, нарушил дон Хосе:

– Поделись-ка с нами, как тебе это удается? Вокруг столько красивых молодых женщин, а ты замечаешь только свою жену.

– Боже мой! Счастливая семейная жизнь – это редкое сокровище, которым с одинаковой легкостью может обладать любой человек, будь он крестьянин или король. – Мануэль начал как дипломат, которого попросили рассказать о судьбах страны, но потом торговец взял в нем верх: —…И это богатство может стать вашим всего за пригоршню реалов.

– Пожалуй, дороговато, – засомневался дон Хосе.

– Уверяю вас, не следует жалеть денег на то, чтобы разгадать секрет счастливой семейной жизни, – настаивал Мануэль. – Пригоршня реалов – это пустяк по сравнению с тем адом, в который может превратиться семейная жизнь.

– В самом понятии «счастливая семейная жизнь» таится противоречие, – жестко заметил маркиз.

– Я вовсе не надеюсь обрести счастье в семейной жизни, – сказал дон Хосе, высыпая на стол пригоршню реалов. – Но меня занимает философский вопрос: как может столь цветущий, полный жизни мужчина отказаться от… от своих потребностей?

– Ответ, мой господин, будет простым, но не легким – будь он легким, мы бы разорились.

Все замерли в ожидании продолжения.

– Чтобы хранить верность своей супруге, женатый мужчина должен только смотреть по сторонам, но ничего не трогать.

– Ах, вот оно что! – воскликнул я. – В таком случае да хранит меня Пресвятая Дева Мария от супружеских уз.

Это замечание вызвало взрыв хохота. Смеялись все, кроме дона Эрнана, который по-прежнему выглядел подавленным, даже в отсутствие любовницы, которая вышла попудрить носик.

– Как правильно сказал дон Педро, семейная жизнь и счастье – понятия несовместимые. Моя жена ревнует меня к любовнице, а любовница ревнует к жене, и обе требуют бесконечных доказательств любви.

– Именно с этой целью вы участвуете в боях быков? – поинтересовалась Альма, намекая на то, что лучшим доказательством любви к женщине является храбрость в схватке с быками.

– Да, – мрачно подтвердил он. – Я не знаю. Возможно, мне следует покончить со всем этим. Жена подарила мне трех сыновей, и она любит меня, любит по-настоящему.

Мы все уставились на беднягу дона Эрнана. Он родился не в том месте и не в то время. Жизнь в Севилье была похожа на азартную игру, где каждый делает ставку сразу на несколько карт. Сокровища, которые текли сюда непрерывной рекой, обесценили и деньги, и брачные узы, и сам смысл жизни. Никто из мужчин даже не помышлял хранить верность собственной жене, и Мануэль в этом смысле был явным исключением. Возможно, именно этими соображениями отчасти можно было объяснить мое нежелание связывать себя узами брака. Я не хотел жениться на женщине, заведомо не собираясь хранить ей верность. Я слишком часто мог наблюдать, какое бесконечное страдание может причинить такая двойная жизнь.

– Дон Хуан, а как вам удается сделать счастливыми всех ваших женщин? – печально обратился ко мне дон Эрнан.

– Подобно священнику, который служит Господу, я служу женщине. Я преклоняюсь перед каждой и в то же время не принадлежу ни одной. Иными словами, я никогда не женюсь ни на одной из них.

Простота моего объяснения вызвала новый взрыв смеха.

– И все-таки признайтесь, – настаивал дон Эрнан, – женщины, которых вы соблазнили, не могли не затронуть вашего сердца.

– Вольнодумец чувствует не сердцем, но кожей.

Маркиз посмотрел на меня с восхищением.

– Но как же вам удалось сделать бесчувственным собственное сердце? – продолжал недоумевать дон Эрнан.

– Вокруг него следует возвести крепостные стены и ни в коем случае не опускать мост. Вы, мой друг, впустили в свой замок сразу двух женщин, и теперь их ревность разрушает его, а заодно и вас.

– Неужели вы никогда не влюблялись ни в одну из женщин?

– Можно влюбиться во всех сразу и никому не отдавать предпочтения.

– Лично я не могу соблазнять каждую, как это делаете вы, дон Хуан, и потому должен заботиться о тех двух, что у меня есть.

– Но есть одна женщина, которую дон Хуан никогда не сможет соблазнить, – коварно сказал маркиз.

Все обернулись и посмотрели на него.

– И кто же сумеет противостоять чарам дона Хуана? – недоверчиво поинтересовался дон Хосе.

– Донья Анна.

– Кто это? – не понял дон Хосе.

– Прекрасная и благородная донья Анна, дочь дона Гонсало де Уллоа, командора ордена Калатравы.

– Неужто она и в самом деле сможет устоять перед обольстительным доном Хуаном? – засомневался дон Эрнан.

– Она из тех женщин, которые не подарят свое сердце ни одному мужчине.

Похоже, маркиз продолжал плести интриги против командора и сейчас специально дразнил меня, стремясь вовлечь в свою игру. Я решил немного подыграть ему.

– Но я взываю вовсе не к сердцу женщины. Прежде всего, я взываю к ее разуму, который мужчины обычно недооценивают в женщине. А уже через разум взываю к ее лону, которое часто не подчиняется ее воле, как это бывает у мужчин.

– Разум доньи Анны невозможно совратить.

– Но именно вы учили меня, что не бывает женщин, которых невозможно совратить.

– Любое исключение, как известно, лишь подтверждает правило, – сказал маркиз. – В самом деле, у каждой из них есть своя тайна, которая позволяет овладеть ее душой.

Мы все задержали дыхание, пытаясь вникнуть в дьявольский смысл его слов.

Понимая, что маркиз нарочно подогревает во мне интерес, я был вовсе не намерен позволять ему играть моими чувствами и управлять моими действиями. Он собирался уничтожить донью Анну или ее отца моими руками – воспользоваться моим дневником или подослать шпиона, чтобы следил за ее окном. Однако ему не удастся заманить меня в эту ловушку. Я поднялся из-за стола и, извинившись, сказал, что мне пора уходить.

– Дон Хуан, – окликнул меня маркиз. – Надеюсь увидеть тебя завтра вечером на приеме, который я устраиваю в честь праздника Тела Христова. Там ты сможешь повидаться с доньей Анной.

– Премного польщен вашим приглашением, дон Педро, но мне не доставляет радости наблюдать, как Святая инквизиция расхаживает по улицам вместе с праздничной процессией.

– Надеюсь, ты передумаешь, – сказал он.

Я раскланялся со своими друзьями – с Альмой, Сереной и Мануэлем. Я покидал таверну, так и не поддавшись на женские чары. Впрочем, воспитанный в лоне церкви, я ненавидел поститься, и потому с благодарностью принял развлечение, которое поджидало меня на пути домой.

Тысяча ночей с незнакомцем

Когда наша карета проезжала по улице, ведущей от собора к моему дому, я посмотрел в окно и в неверном свете луны заметил фигуру женщины. Приглядевшись, я узнал Фатиму, рабыню из Мозамбика, которую в числе других невольников привезли португальцы. Мы встречались в доме ее хозяйки, герцогини Кристины. В тот раз она поведала мне историю своей жизни, которая оказалась гораздо интереснее, чем у всех собравшихся здесь благородных гостей, вместе взятых.

Фатима попала в рабство уже зрелой женщиной, примерно моего возраста или даже старше. Ее насильно разлучили с мужем и двумя сыновьями-подростками. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы прочесть неизбывное страдание в ее глазах. Ее высокие, красиво очерченные скулы плавно сбегали к полным губам, а длинная шея и гордая посадка головы были плохо приспособлены для того, чтобы кланяться.

– Прекрасная королева должна ехать в карете, – сказал я, когда мы поравнялись.

Не замедляя шага, Фатима бросила в мою сторону испуганный и настороженный взгляд.

– Дон Хуан! – Она наконец узнала меня, и огонь, озаривший ее лицо, казалось, осветил все вокруг.

– К вашим услугам, донья Фатима, – сказал я, распахивая дверцу и протягивая ей руку. Она улыбнулась. Я сжал ее крепкую ладонь и помог забраться внутрь.

Кристобаль догадался поехать к дому длинной дорогой, и это позволило нам возобновить знакомство. Фатима, гордо выпрямив спину, сидела среди подушек в моей карете. Когда эти закрытые кареты, войдя в моду, появились на улицах Севильи, возникло много споров, поскольку комфорт и уединенность легко превращают ее в спальню на колесах. Мне и самому карета не раз служила облаком Зевса.

– Что заставило вас оказаться на улице нашего опасного города в столь поздний час? – с любопытством спросил я, потому что не представлял, как ей позволили покинуть дом среди ночи.

– Я спасалась от еще большей опасности.

– Что вы имеете в виду?

– Он пытался изнасиловать меня… – проговорила она, низко опустив голову.

– Кто он? Герцог Октавио?

– Нет. Герцог, как всегда, в отъезде, в Неаполе, вместе со своей женой. Поэтому главный дворецкий считает себя вправе…

– Что сделали вы?

– Ранила его ножом.

После того как она поведала мне о своей беде, я оставил саму мысль о том, чтобы соблазнить ее.

– Моя карета в вашем распоряжении.

– Мне некуда ехать. – Она взглянула на меня и тут же отвернулась.

Возвратившись, ей, скорее всего, опять придется столкнуться с главным дворецким, но убегать было еще опаснее.

– Вы уверены, что вам больше ничто не угрожает?

– Не думаю, что он решится еще на одну попытку, – гордо ответила она.

– Кристобаль, отвези нас к дому герцогини Кристины.

Я старательно играл роль доброго самаритянина, время от времени поглядывая на стройную колонну ее шеи, на изящную линию подбородка и на алые губы, поблескивающие в свете фонаря.

Фатима тем временем достала из выреза блузки маленький прямоугольный мешочек на истрепанном шнурке.

– Здесь хранится дух моего мужа, – сказала она, нежно поглаживая амулет. – Благодаря ему мой супруг оставался в моем сердце одиннадцать лет и три месяца.

Затем она медленно повернулась ко мне и проговорила сквозь слезы:

– А теперь я его теряю, дон Хуан. Я больше не чувствую его кожу и не могу вспомнить его прикосновений. Даже во сне.

В ее голосе я расслышал невысказанную мольбу и взял ее руки в свои. Длинные и изящные пальцы стали шершавыми от стирки и загрубели от тяжелой работы. Я поцеловал ее ладонь, по затейливым линиям которой, как считают некоторые, можно прочесть судьбу человека. Я не мог предвидеть ее будущего, но, каким бы оно ни было, сейчас я был полон решимости подарить ей несколько минут счастья. Ее рука нежно коснулась моего лица.

– Вези нас домой, Кристобаль, – скомандовал я. То, чего желала дочь Евы, невозможно было подарить ей наспех, в тесноте кареты.

Мы держали друг друга в объятиях, и я медленно целовал ее лицо и губы. Ее дыхание участилось. Карета наконец остановилась, и мы быстро поднялись в мои апартаменты, а оттуда по наружной лестнице на крышу. Она, как девочка, подбежала к самому краю и улыбнулась, глядя на толпу, которая продолжала веселиться на площади. Звон гитарных струн разносился по всей площади и устремлялся ввысь, как будто именно нам старался доставить удовольствие. Хиральда возвышалась над черепичными крышами и целовала небо. Полная луна служила ей нимбом и освещала купол. На верхнем балконе горели факелы, и колокола продолжали трезвонить в честь благополучного возвращения кораблей. Пока Фатима любовалась этой удивительной картиной, я любовался ее красотой. Черная как вороново крыло кожа сияла в лунном свете.

– Ой, голуби, – сказал она, услышав, как они воркуют, и повернула голову, чтобы взглянуть на деревянную клетку.

– Это почтовые голуби, – пояснил я, но не стал признаваться, что использую этих птиц для любовной переписки. Они были куда более надежными почтальонами, чем люди, поскольку можно было не опасаться, что кто-нибудь вздумает перехватить почту во время полета.

Я открыл маленькую дверцу клетки и позволил ей взять одного голубя в руки.

– Отпустите его, – предложил я.

Она взглянула на меня в нерешительности, но я ободряюще кивнул ей головой. Улыбаясь, она подбросила птицу в ласковое ночное небо, и ее вытянутые руки застыли в воздухе, как будто она и сама пыталась взлететь. Я коснулся краешка одного из ее крыльев и провел пальцем вниз и вверх. Ее руки медленно опустились.

Когда она повернула ко мне лицо, мой палец коснулся ее губ и скользнул вниз по шее и груди. Она перехватила мою руку у самого сердца и страстно прижала ее к своему горячему телу. Две слезинки скатились по ее щекам, но она продолжала улыбаться, слегка покачивая головой. Я нежно гладил ее шею свободной рукой, в то время как вторую она продолжала удерживать у себя на груди. Потом она тихонько подтолкнула мою руку, и я бережно подхватил ее груди, словно драгоценные кубки. Она запрокинула голову, и я поцеловал ее в шею, а затем в губы. Я поглаживал ее тело поверх белой блузки и зеленой юбки, а ее ладони скользили по моему лицу и груди.

– Пойдемте со мной, – шепнул я и потянул ее за руку к еще одной маленькой лестнице, ведущей в башенку, построенную для того, чтобы наблюдать, как корабли входят в гавань. Отсюда были видны стены Алкасара, бойницы и шпили, устремленные в небо, как трезубец Посейдона. Нам удалось разглядеть даже башню Торре дель Оро, которая находилась ниже по реке. В свое время мавры не только прятали здесь свое золото, но и наблюдали с этой башни за движением светил.

Однако сегодня меня не занимали ни золото, ни звезды, я жаждал лишь одного – с головой погрузиться в бурный поток желания Фатимы. Мы заключили друг друга в объятия. Я расстелил плащ, и мы, подобно маврам, раскинулись на многочисленных шелковых подушках.

Нас обоих охватила любовная лихорадка, однако я не торопил события, стремясь продлить наслаждение. Кожа Фатимы, свежая, словно прохладный ветерок, пахла лимоном, который она, вероятно, использовала в качестве духов. Я медленно расстегивал ее блузку, и после каждой пуговки она делала глубокий вздох. Ее тело стало податливым, и блузка соскользнула с плеч, обнажив маленькие груди. Я продолжал сидеть, с улыбкой глядя ей в глаза, и мои руки двигались вдоль ее тела, не прикасаясь к нему. Она затрепетала, и жар ее кожи я ощутил даже на расстоянии. Искусство сдерживать себя – главное оружие истинного кабальеро, ибо наброситься и завалить может любой мужлан, но только искусный фехтовальщик способен тонко чувствовать партнера.

Сгорая от нетерпения, она сама приблизилась ко мне, и теперь мои руки и губы касались ее шеи и груди, а потом соскользнули на талию и бедра. Юбка упала к ее ногам.

Раздеваясь, я продолжал обнимать ее, лаская кожу подушечками пальцев, а потом осторожно провел ногтями вниз по ее телу. Многим поэтам приходило в голову сравнивать женское тело с гитарой, но ни один из них не упомянул о том, что каждая струна издает свой особенный звук и, поочередно касаясь этих струн, мужчина может создавать самую красивую музыку в мире. Ведь женщина предлагает свою красоту в обмен на опыт мужчины, и красота ее тела раскроется ровно настолько, насколько мужчина способен ее раскрыть.

Наши языки соприкоснулись. Мои пальцы устремились вниз по ее спине к изящным ягодицам и лону. Она затрепетала. Я почувствовал, как пересохшее русло ее желания увлажняется, однако медлил, дожидаясь, пока река не поднимется до самых берегов. Когда я наконец овладел ею, ее глаза распахнулись, губы приоткрылись, а дыхание стало прерывистым. Наши тела слились воедино, однако в этот момент мы не видели друг друга. Казалось, ее глаза пытаются разглядеть что-то по другую сторону моря. А прямо передо мною вдруг возник образ доньи Анны, и даже послышался ее смех.

Усилием воли я постарался прогнать это наваждение – остановил свой взор на прекрасном лице Фатимы, прислушался к мелодии ее любви. Она задыхалась, и когда по ее телу пробежал трепет, я тоже почувствовал, как меня пронзает высочайшее наслаждение. Мы в изнеможении откинулись на подушки. Ее кожа была влажной от выступившей испарины, и я понял, что наслаждение достигло каждой клеточки ее тела.

Она повернулась на бок и снова, казалось, была далеко от меня. Ее веки были прикрыты, на лице блуждала легкая улыбка. Я нежно провел кончиками пальцев по ноге и бедру, отчего ее тело приподнялось и снова медленно опустилось. Ее кожа блестела в лунном сиянии, и мне показалось, что это свет ее души озаряет мой скромный приют. Когда женщина постигает всю полноту счастья, красота ее души проникает в ее тело. Именно поэтому на свете нет ничего прекраснее женщины, только что познавшей наслаждение. Священники уверяют нас, будто тело – это оковы души, но я-то знаю правду: душа расцветает благодаря телу, и пока человек жив, его душа и тело неразделимы. Касаясь ее кожи, я постигал святость ее души.

Луна зашла, но тело Фатимы продолжало светиться внутренним огнем. Благодаря испытанному наслаждению оно стало более драгоценным, чем само золото. Лаская ее, я вспомнил трактат по алхимии, на который однажды наткнулся в тайной библиотеке маркиза. Его автор утверждал, что именно лунный свет обладает способностью делать драгоценным любой металл, поскольку представляет собою самую тонкую материю и в то же время самый плотный дух. Этот человек почти разгадал замысел создателя, но не сумел понять, что властью небесного светила на земле обладает женское тело. Разве не страсть женщины является эликсиром жизни? Разве не женщина – этот венец творения – помогает нам приблизиться к вечности?

С первыми лучами солнца я поцелуем пробудил ее ото сна. Мы оделись.

– Герцогиня постоянно вспоминает вас и не может дождаться вашего приезда, – сказала она, закутываясь в темно-синий, цвета ночи, плащ. – Теперь я ее понимаю.

Я протянул ей маленькую деревянную клетку, куда поместил одного из голубей.

– Передайте герцогине мой подарок. Скажите, что встретили меня на улице. Возможно, этот голубь сделает ее более снисходительной по отношению к вам.

Принимая подарок, она улыбнулась. Возможно, ей показалась забавной мысль о том, что у госпожи и рабыни один и тот же любовник. В конюшне мне пришлось растолкать спящего Кристобаля. Он подскочил и вывалился на пол из своего гамака, а мы едва сдержались, чтобы не расхохотаться.

– Кристобаль, пожалуйста, отвези донью Фатиму домой.

– Слушаюсь, мой господин.

Я знал, что Кристобаль проявит необходимую осторожность и высадит ее, не доезжая до дома. Он всегда трепетно относился к репутации женщин, от которых зависела репутация его хозяина.

Когда она садилась в карету, я с улыбкой поклонился.

– Надеюсь, мне удалось хотя бы на несколько приятных мгновений помочь вам забыть о своей утрате.

Улыбка на ее лице сменилась печалью.

– Моя утрата… – отозвалась она. – О ней я не могу забыть даже на мгновение.

– И все-таки, согласитесь, нежные руки и губы способны хотя бы на короткое время превратить страдание в наслаждение.

– Я благодарна вам, дон Хуан, за всю ту доброту, которую вы проявили к несчастной рабыне, а ваше мастерство даже превосходит слухи. Но в ваших объятиях я вспоминала своего мужа, отца моих детей.

– Что ж, вероятно, он тоже весьма искусен.

– Не настолько… Однако один поцелуй человека, которого любишь, способен доставить больше радости, чем тысяча ночей с прекрасным незнакомцем.

Мне не сразу удалось постигнуть смысл ее слов. Она, вероятно, почувствовала это и ответила на вопрос прежде, чем я успел его задать.

– Руки моего мужа были не столь искусными. Но искусным было его сердце.

Глядя на Фатиму, я попытался представить ее в окружении семьи, в мозамбикской деревне. Вот муж берет ее за руку и целует в губы, а дети шалят и бегают вокруг… В тот же миг видение рассеялось.

Я постучал по дверце, подавая Кристобалю знак, что пора трогаться. Глядя вслед удаляющейся карете, я вдруг заметил на булыжной мостовой амулет.

– Стой! – закричал я и бросился вдогонку.

Фатима прижала амулет к груди и с улыбкой сказала:

– Благодарю вас, дон Хуан.

Медленно поднимаясь в свою комнату, я продолжал размышлять над словами Фатимы. Я вновь и вновь мысленно возвращался к сказанному, и необъяснимое волнение охватило меня. Вне всякого сомнения, любовь – это болезнь. Я не раз наблюдал, какие страдания она способна причинить. И в то же время я мог представить себе всю глубину наслаждения, о котором говорила Фатима. Однако даже больше, чем ее слова, меня беспокоил образ доньи Анны, нечаянно посетивший меня. Предаваться любовным утехам с одной женщиной и думать при этом о другой означало не что иное, как нарушение одной из заповедей вольнодумца, которым обучил меня маркиз. Я знал только один способ потушить тот костер желания, который разожгла во мне донья Анна.

К счастью, очень скоро я смогу заняться ее соблазнением. Даже если ради этого мне придется созерцать Святую инквизицию и праздничную процессию, прославляющую Господа нашего и святость его тела.

Утро, 17 июня, 1593