Текст книги "Потерянный дневник дона Хуана"

Автор книги: Дуглас Абрамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Дуглас Карлтон Абрамс
ПОТЕРЯННЫЙ ДНЕВНИК ДОНА ХУАНА

Рассказ о подлинном искусстве страсти и опасных любовных приключениях.

Дуглас Карлтон Абрамс

От автора

«Потерянный дневник дона Хуана» основан на многочисленных легендах об этом персонаже и свидетельствах французского ученого XIX века по имени Луи Виардо, который утверждал, что дон Хуан существовал в действительности. По его мнению, этот дворянин жил в Севилье и был убит в монастыре Святого Франциска. Убийцы дона Хуана хотели положить конец его скандальным похождениям (см. «Eludes sur l'histore des institutions, de la literature et des beaux-arts en Espagne» [1]1
  Очерки по истории просвещения, литературы и изящных искусств Испании. – Здесь и далее примем. авт.


[Закрыть], стр. 344). Приступая к написанию этой книги, я хотел не только воскресить образ этого легендарного любовника, но и показать реальные мотивы его поведения. Я хотел посмотреть, в чем схожи и чем разнятся чувственная страсть и любовь, а также попытаться ответить на вечный вопрос, могут ли мужчина и женщина быть счастливы, всю жизнь храня верность одному партнеру.

Чтобы узнать больше о «Потерянном дневнике» и мифах о доне Хуане, а также новых книгах о величайшем соблазнителе, посетите Интернет-сайты www.LostDiaryofDonJuan.com, www.DouglasCarltonAbrams.com.

1. Собор и башня Хиральда. 2. Дворец герцогини Кристины. 3. Монастырь Сан-Хосе-дель-Кармен. 4. Квартира дона Хуана на Барно-Санта-Круз. 5. Дом доньи Анны. 6. Алкасар – королевский дворец и сад. 7. Дорога на Кармону – монастырь Пресвятой Богоматери и гасиенда командора. 8. Площадь Святого Себастьяна. 9. Река, по которой корабли попадали в порт Санкулар-де-Баррамеда (ворота в Новый Свет). 10. Торре-дель-Оро – Золотая башня. 11. Аренал – город, где расположена «Таверна пиратов». 12. Площадь Святого Франциска – дворец маркиза и монастырь Святого Франциска. 13. Квартира Альмы. 14. Замок Святого Хорхе – цитадель инквизиции. 15. Аллея Геркулеса. 16. Госпиталь «Пять ран».

Предисловие редактора

Как редактору университетского журнала «Калифорния Пресс», ответственному за поступающие рукописи, мне доводилось получать немало интересных посланий. Но ни одно из них не может сравниться с тем, которое вам предстоит прочесть. Судя по сопроводительному письму, решение прислать рукопись ее владелец принял после того, как прочел мою статью, опубликованную в испанском литературном журнале. В той статье я обобщил и прокомментировал некоторые разрозненные свидетельства того, что дон Хуан, знаменитый обольститель женщин, был реальным историческим персонажем и жил на юге Испании в XVI веке. Человек, приславший мне письмо, утверждал, что рукопись является переводом дневника, который вел тот самый дон Хуан, и будто бы эти записи «хранились в тайне на протяжении жизни нескольких Поколений». На конверте не было указано обратного адреса.

Предположительно дневниковые записи были сделаны в Севилье в 1593 году, в разгар Золотого века. Король Филипп II правил самой большой империей, когда-либо известной миру, и согласно приказу короля Севилья была единственным портом, в который стекалось все серебро и золото с американских континентов. Севилью, пережившую грандиозный расцвет и упадок, часто называли Великим Испанским Вавилоном. Прозвище Галантедорес, что в переводе с испанского означает «кавалер» или «соблазнитель», заслужили многие мужчины. Их успех можно отчасти объяснить тем фактом, что мужское население заметно сократилось в результате войн и отъезда в колонии. Разумеется, сегодня трудно с точностью охарактеризовать состав населения, но некоторые исторические данные указывают на то, что в иных местностях половину всех женщин составляли вдовы, а другая половина была покинута мужьями.

В рамках книги невозможно каждому этапу человеческой жизни посвятить отдельную главу. Не удалось этого сделать и на страницах дневника дона Хуана. В сопроводительном письме было сказано, что переводчик взял на себя смелость разделить текст на части и даже снабдить их заголовками. Если судить по датам, дон Хуан нередко за один присест успевал написать текст, составивший впоследствии содержание нескольких глав. Поэтому книга не полностью совпадает с оригиналом, за что я считаю своим долгом извиниться перед учеными коллегами. Должен также напомнить, что я счел необходимым дополнить повествование некоторыми комментариями и перевел испанские слова, чтобы помочь неподготовленному читателю.

Многие ученые утверждают, что хотя дон Хуан Тенорио и упоминается в устных народных преданиях, это не более чем литературный персонаж, придуманный испанским монахом и драматургом Тирсо де Молиной. Однако в том случае, если данный дневник подлинный, он свидетельствует в пользу иной точки зрения, которую впервые высказал французский ученый Луи Виардо в 1835 году. Согласно его версии, дон Хуан, выходец из испанской аристократии, действительно жил в Севилье. Именно этот человек отчасти и стал прототипом героя Тирсо де Молины. Отсутствие полной уверенности в подлинности дневника вынуждало меня не торопиться с его публикацией вплоть до настоящего времени. Однако коллегам удалось убедить меня в том, что право судить об этом следует предоставить читателю.

Штат Калифорния, январь, 2006

Слухи и ложь

На этих девственно чистых страницах я намерен изложить правдивую историю своей жизни, очистив ее от бесчисленных лживых слухов, которые распускают обо мне в mentideros [2]2
  Mentiderosбуквально означало «таверна». Люди ходили в эти bodegas(«винные бары»), чтобы послушать новые сплетни про galantedoresи быть в курсе последних событий в Новой Индии (Южной Азии).


[Закрыть]. Уверен, что после моей смерти многие обвинят меня в надругательстве над моралью. Однако прежде чем заклеймить человека, следует попытаться его понять.

Я бы никогда не рискнул доверить свои секреты дневнику, если б меня не убедил в необходимости этого мой друг и благодетель – дон Педро, маркиз де ла Мота. Я возражал ему, что при жизни не смогу опубликовать этих записей без риска, что меня осудит и сожжет на костре Святая инквизиция. Не далее как вчера сам верховный инквизитор дал мне это почувствовать. Хотя, возможно, именно эта вчерашняя угроза да еще ультиматум короля и заставили меня взяться за перо. Маркиз, в свою очередь, уверял меня, что я должен вести дневник ради потомков, в противном случае за мной так и останется репутация аморального человека. Однако взяться за перо меня принудило не только стремление защитить свою честь.

Тридцать шесть лет минуло с того дня, как я родился. Точнее, с того дня, когда моя мать оставила завернутого в пеленки младенца в амбаре монастыря Пресвятой Богоматери. Тот факт, что я впервые в жизни задумался над тем, каким предстану в глазах потомков, несомненно, свидетельствует о зрелости, обретенной с годами. Однако есть еще одна причина, побуждающая меня вести дневник. Я хочу передать грядущим поколениям свое понимание женской святости и искусства обольщения. Поскольку я отвергал брачные узы и не обзавелся потомством, в жилах которого текла бы моя кровь, то по праву считаю своими потомками всех, кто придет после меня. С ними и хочу поделиться всем тем, что узнал от женщин, которых мне посчастливилось знать так близко.

Рассказывая о себе, человек рискует возгордиться и нарисовать картину, которая льстит его самолюбию. Поэтому вместо личных опенок я постараюсь как можно точнее описать события и даже привести слова, которые выкрикивались в ходе дуэли или нашептывались в моменты страстных объятий.

Движимый гордыней, я начинаю повествование с самого рискованного обольщения, которое когда-либо затевал. Я возжелал ни много ни мало как подарить ночь свободы целомудренной принцессе, дочери короля, заточенной во дворце Алкасар. Я прекрасно отдавал себе отчет: если меня схватят, то единственной моей привилегией как дворянина будет возможность положить голову на плаху, вместо того чтобы быть позорно вздернутым на виселице.

Однако человеку не дано предугадать, к чему приведут его поступки и как сложится его судьба. Поэтому, покидая объятия вдовы Эльвиры, я еще не знал, что ласкаю ее в последний раз.

Огонек страсти

– Еще один поцелуй… – сказала Эльвира, когда я спешно одевался, и потянула за рукав бордового камзола.

Я опаздывал, несмотря на то, что маркиз предупреждал: сама моя жизнь зависит от присутствия на аудиенции у короля. Я твердо намеревался явиться вовремя, но моя решимость растаяла, когда я узнал, что мужа той женщины, которая только что была в моих объятиях, унесло море. Ее одиночество и ее страсть не угасли за пять лет вдовства.

– …Всего один, – повторила она, подставляя мне губы для поцелуя.

Я посмотрел на ее улыбающееся лицо, на черные волосы, которые разметались по подушке в момент нашей страсти. В ясных карих глазах отражалось пламя свечей, окружавших алтарь ее кровати. Мог ли я отказать?

Я дотронулся до ее щек кончиками пальцев, придвинулся поближе, почти касаясь ее лица и оттягивая момент наслаждения, поскольку нет ничего прекраснее ожидания. Я мягко коснулся ее губ своими и пощекотал уголок ее рта кончиком языка. И уж конечно я не стал набрасываться на нее с поцелуями. Мои губы затрепетали и устремились вперед, как если бы птичка колибри пила нектар из ее уст. Она приоткрыла лепестки своих губ и дала волю желанию. Наши уста слились, я ощутил ее учащенное дыхание и жажду, томившую ее. Своими языками и губами мы впитывали негу, сладкую, как нектар. Когда я наконец оторвался от женщины, ее полузакрытые глаза трепетали, но жажда была утолена.

Я провел указательным пальцем по нежной щеке.

– Мне жаль, что я не могу подарить вам больше чем одну ночь, – сказал я. – Но я дал вам все, что мог.

– Дон Хуан, вы дали мне больше, чем мой муж за всю жизнь… – Ее дыхание прервалось. – Я слышала, что в ваших глазах женщина видит свое отражение. Это чистая правда.

Я улыбнулся и склонил голову, сознавая, что тело и душа каждой женщины – драгоценный клад. Я рос сиротой в монастыре, когда впервые открыл для себя это сокровище, обладать которым выпадает счастье лишь немногим мужчинам. В свое время сестра Тереза научила меня улавливать в словах и поцелуях женщины тихий отзвук наслаждения, боязни и страстного желания.

Звон церковных колоколов обрушился на меня, словно удар плетью. Мой кучер Кристобаль нетерпеливо постучал в дверь. Аудиенция уже началась, и я рисковал упустить редкую возможность засвидетельствовать королю свое почтение.

– Мне жаль прощаться в такой спешке, – сказал я, надевая черную шляпу с плюмажем. – Там, куда я отправляюсь, меня не ожидает и сотой доли того наслаждения, которое мне посчастливилось испытать в ваших объятиях.

Она откинулась на подушки, светясь счастьем. Я схватил плащ и выбежал из дома.

Кристобаль был на голову выше меня, но более худой и с кривыми ногами. Он с опаской перекрестился, как делал всегда, когда становился свидетелем моего очередного похождения.

– Еще одна вдова, мой господин? – подмигнул он.

– Похоже, ты веришь священникам, которые уверяют, будто вдова должна жить, как монашка, до тех пор, пока не составит мужу компанию на небесах. Позволь мне раскрыть тебе один секрет, Кристобаль. Вожделение продолжает жить в женщине до ее последнего вздоха.

Он покраснел и сказал:

– Аудиенция, мой господин.

– Чего же мы ждем? – ответил я с улыбкой и сел в карету.

– Пошла! – Кристобаль погнал лошадь, волнуясь, разумеется, за мою судьбу. И за свою работу.

Кристобаль редко повышал голос, и Бонита сама догадалась рвануть галопом по узким улочкам Лебрихи. Колеса нашей черной кареты царапали побеленные стены домов. В отличие от других кучеров Кристобаль никогда не пускал в дело кнут, ему было достаточно пробормотать что-то на ухо лошади, чтобы добиться всего, что нужно. Он великолепно справлялся с лошадьми, но при этом панически боялся женщин. Этот страх терзал его постоянно, даже в те давние времена, когда я подобрал его двенадцатилетним мальчишкой в Аренале. Он как раз сбежал из дому и искал работу, а мне нужен был кучер, причем я не мог позволить себе нанять взрослого работника. Самому мне в ту пору было только двадцать два года, и я стал ему старшим братом. Так вместе мы и повзрослели.

Разбрызгивая по сторонам грязь, наша карета быстро катилась назад, в Севилью. Не прошло и двух часов, как я увидел за окном кареты прекрасные городские стены и устремленную в небеса башню Хиральды. Венчала башню бронзовая фигура покровительницы нашего города. В одной руке у нее был зажат крест, а в другой – пальмовая ветвь. Рядом с башней на крыше собора покоилась полная луна, напоминая о том, что закончился еще один день. Она была похожа на удовлетворенную женщину, которая возлежит на своей небесной постели.

Внезапно луну заслонило облако черного дыма. Мы приблизились к большой толпе, которая собралась сразу за городской стеной – на площади Святого Себастьяна. Удушливый дым не давал дышать, а желудок едва ли не выворачивало наизнанку. Я с беспокойством огляделся по сторонам и убедился, что проехать невозможно. Кристобаль тоже сообразил, что поворачивать назад уже поздно. Бонита вынуждена была остановиться, потому что со всех сторон карету обступала толпа, глазеющая на дьявольское зрелище. На лицах зевак застыла гримаса ужаса, но при этом глаза блестели от возбуждения.

К высоким столбам, укрепленным над кострами, были привязаны около двух дюжин мужчин и женщин. Одни глядели с вызовом, во взглядах других читалось раскаяние или отрешенность. Огромные костры, сложенные из щепок и бревен, разгорались. Среди прочих я увидел старуху и мальчика, которому было не больше шестнадцати – как мне, когда я впервые приехал в Севилью. Судя по одежде, большинство были из простонародья, как и окружавшие их зрители. Однако трое мужчин и две женщины явно принадлежали к благородному сословью. Я не знал их, но мог предположить, что их обвинили в лютеранстве или в приверженности какой-либо иной ереси. Платья из шелка и атласа занялись пламенем так же быстро, как и льняная одежда крестьян на соседних кострах. Созерцание того, как горят благородные люди, особенно возбуждало толпу. Многие плевали в их сторону и были счастливы лишний раз убедиться, что плоть у всех одинакова, независимо от того, какая кровь течет в жилах.

В числе осужденных был священник в черном одеянии и красной шляпе, с большим крестом, висящим на шее. Даже впав в ересь, он продолжал беззвучно творить молитву. Одна из женщин была рыжеволосой. Как известно, одного этого обстоятельства могло быть достаточно, чтобы объявить ее ведьмой. Рядом с людьми я заметил деревянные фигуры. Они заменяли тех, кто сбежал или умер от пыток. В этих случаях сгореть должны были хотя бы чучела – в напоминание о том, что даже после смерти никому не удастся избежать возмездия инквизиции. Вырезанные и раскрашенные фигуры были удивительно похожи на деревянные скульптуры Иисуса Христа, которые выносят на улицу во время Святой недели. Казалось, что изготовили их те же самые мастера. Для инквизиции было чрезвычайно важно, чтобы сходство было полным, и художники проявили такое искусство, что даже слезы, нарисованные на лицах скульптур, выглядели так, будто на самом деле скатывались по щекам.

Пламя коснулось тел несчастных, и их крики резанули мой слух.

– Поехали! – сказал я Кристобалю, не желая оставаться дольше в этом аду.

Однако карета по-прежнему не могла двинуться с места. И не только потому, что толпа была слишком плотной, – солдаты инквизиции преградили нам дорогу.

Стражники, одетые поверх доспехов в красные жилеты с металлическими заклепками, опоясанные черными кожаными ремнями, в гладких железных шлемах, были вооружены арбалетами. Подобно ружьям, арбалеты оснащены курками, что делает их смертельным оружием. Один из стражников приблизился к нашей карете, держа палец на курке.

– А, дон Хуан! Явились посмотреть на то, что произойдет с вами в ближайшем будущем? – раздался вкрадчивый голос инквизитора, епископа Игнасио де Эстрада, подошедшего к карете.

Глубокие морщины избороздили его щеки, а виски, казалось, были вдавлены в череп с помощью огромных тисков. На нем был черный плащ и островерхая шляпа с бордовым плюмажем. Хотя ему было уже за пятьдесят, выправка все еще выдавала в нем истинного солдата воинства Христова. Именно этот человек затеял то, что в настоящий момент происходило вокруг. Епископ Игнасио возомнил себя новым Торквемадой и посылал на смерть каждого, кто оскорблял веру или нарушал общественный порядок. Он быстро поднялся по ступеням инквизиторской карьеры и теперь был вторым после самого верховного инквизитора. Я знал епископа Игнасио с тех самых пор, когда он был моим учителем в монастыре. Уже тогда он не внушал ни малейшей симпатии.

– Даже самые изворотливые из грешников не смогут избежать гнева Господня, – добавил он со змеиной улыбкой.

Я сделал глубокий вдох и попытался удержать язык за зубами. Попытка не удалась.

– Будущее, как известно, никому не дано предугадать, ваше преосвященство.

– Это не касается вашего будущего, дон Хуан, – процедил он сквозь зубы. – Как только милость короля по отношению к вам иссякнет, я лично прослежу за тем, чтобы вы понесли наказание за каждый из грехов.

– Величайшие грешники всегда расплачиваются последними, ваше преосвященство. А пока позвольте откланяться… Меня ждет король.

– Я тоже подожду, – сказал инквизитор.

Не смея перечить воле короля, он был вынужден сделать стражникам знак, чтобы те нас пропустили. Солдаты отошли, людское море расступилось, и Кристобаль принялся торопливо погонять лошадь. Много лет назад маркиз научил меня никогда не показывать противнику свою слабость, поэтому, только убедившись, что мы отъехали достаточно далеко, я откинулся назад и позволил себе с облегчением перевести дух. Лошадь снова помчалась галопом, и, спустившись с последнего городского холма, мы наконец-то увидели гостеприимные ворота королевской резиденции. На противоположном берегу реки, подобно зверю в засаде, темнел каменный собор Святого Хорхе – цитадель инквизиции.

– Пошла! Пошла быстрее! – Кристобаль погонял лошадь и встряхивал поводьями. Отрезок булыжной мостовой до королевского дворца Алкасар Бонита промчалась рысью, отчего наша карета раскачивалась из стороны в сторону.

Дворцовые стражники, увидев приглашение, пропустили меня внутрь, за тяжелые деревянные двери высотой в три человеческих роста. Спешно миновав внутренние покои, я наконец очутился в приемном зале. Здесь было полно людей, явившихся поприветствовать короля, и воздух дрожал от дворцовых сплетен и политических интриг. Нас окружали стены, украшенные мозаикой с причудливыми мавританскими узорами. Черные мраморные колонны с золотыми капителями окружали зал, образуя арки в форме подковы, – тоже в мавританском стиле. Охваченный невольным трепетом, я взглянул на золотой купол, который сиял подобно звездному небосклону. Именно в этом приемном зале в давние времена король Педро Жестокий решился убить родного брата за любовь к принцессе, на которой король собирался жениться. Хотелось бы знать, что ожидает здесь меня: тоже погибель или, наоборот, щедрая королевская милость.

Желание женщины

Аудиенция подходила к концу, и меня окликнули по имени, пригласив подойти к королю. Когда я шел из другого конца зала, по толпе пронесся шепот, и все повернули головы, пытаясь расслышать, с какими именно словами обратится ко мне король.

Подойдя, я опустился на колени. Его зеленые глаза смотрели, как всегда, подозрительно и отрешенно, а усталое лицо, обрамленное седой бородой, покрывала смертельная бледность. Он страдал от подагры, и потому поездка из Мадрида в Севилью, должно быть, далась ему нелегко. Его правая нога покоилась на маленькой скамеечке, специально изготовленной для него по распоряжению китайского императора. Именно потому, что король был банкротом, он пожелал лично встретить корабли, везущие в Севилью несметные богатства, и для этого вынужден был предпринять это долгое путешествие из столицы. Мне было известно, что король, так же как и я, презирает лесть и лицемерие придворных, и потому даже не пытается скрыть свою скуку. Он с трудом восседал на троне из красного дерева с прямой спинкой, который тоже казался строгим – под стать своему благочестивому хозяину.

Взрослая дочь короля, инфанта Изабелла Клара Евгения, стояла позади. Ни для кого не было секретом, что она являлась его ближайшим доверенным лицом и была его любимым ребенком. Глаза инфанты тоже были зеленые и умные, как у отца, но округлое юное лицо выглядело гораздо более приветливым. Ее каштановые волосы, стянутые в тугой узел, прикрывал черный берет, расшитый жемчугом и украшенный страусиным пером.

Я застыл в ожидании, склонив голову, будто перед топором палача. Запах духов инфанты, в котором смешались ароматы апельсина и персика, успокаивал мои взвинченные нервы. Нарушая напряженную тишину, маркиз тяжелой поступью направился к трону, чтобы представить меня. Для человека с такой широкой грудью, на вид неуклюжего, как медведь, он двигался неожиданно быстро. Эта мощь в сочетании со стремительностью движений делали его опасным противником на дуэли. Подобно королю, он был одет во все черное, по его модное платье было отделано золотой и серебряной тесьмой. Кончики напомаженных усов смотрели вверх, а тоненькая бородка серпантином устремлялась вниз. Ему было за пятьдесят, и линия волос на его голове отступила назад, обнажив значительную часть черепа. Его нос и щеки, как всегда, были красные, а полное лицо свидетельствовало о бесчисленных деликатесах и о множестве бутылок, которые он успел откушать и осушить. Он как-то поведал мне, что в жизни мужчины наступает момент, когда еда доставляет больше удовольствия, чем женщина. Я молил Бога, чтобы для меня такой момент не наступил никогда.

– Ваше величество, имею честь представить вам дона Хуана Тенорио, вашего верного слугу.

– О его вере пусть судит инквизиция, – проговорил король.

В толпе послышался шепот удивления, а я почувствовал, как моя спина холодеет.

– Судя по историям… которые рассказывают при дворе… складывается впечатление, что вы… просто дьявол какой-то.

– Просто человек, ваше величество… – ответил я. – Придворные сплетники могут представить дьяволом кого угодно.

Я поднял глаза и заметил, что король не может подавить усмешку. Он и сам был жертвой дворцовых сплетен и пересудов, причем в большей степени, чем кто-либо другой.

– Мне донесли, – продолжал король, – что сегодня вечером вы объявите о своей помолвке…

Вероятно, мое лицо выражало крайнее удивление. Я оглянулся на маркиза и по его недоуменно поднятым бровям понял, что источником сплетни был кто-то другой.

– Меня ввели в заблуждение?

– Мои враги солгали вам, ваше величество. Любовный недуг не коснулся меня.

Инфанта наклонилась и что-то прошептала на ухо королю.

– Моя дочь говорит, что брачные узы и любовь – не одно и то же.

– В словах вашей дочери есть своя мудрость, ваше величество, – сказал я и постарался тайком поймать взгляд инфанты.

Хотя ей было уже двадцать семь, она продолжала жить со своим престарелым отцом. Ее мать выдали замуж за нашего короля в возрасте пятнадцати лет – с целью укрепить союз между Испанией и Францией. Она скончалась через два года после рождения Изабеллы. Младшая сестра и единственное близкое существо инфанты, Каталина, восемь лет назад вышла замуж за герцога Савойского и уехала. Вне всяких сомнений, инфанта согласилась бы на брак без любви, если бы у претендента был подходящий титул. У меня его не было.

– Нас премного огорчает, что вы до сих пор не связали себя священными узами брака, – мрачно сказал король и отвел глаза.

– Доставить удовольствие вашему величеству – моя единственная забота, – ответил я, многозначительно глядя на инфанту.

Она поверх веера устремила на меня ответный взор, при этом губы ее слегка приоткрылись. Для женщины, несомненно, глубоких страстей двадцать семь лет – это слишком много, чтобы дожидаться подходящего политического союза между королевствами, подумал я, когда она скромно отвела глаза.

– В таком случае данной мне властью приказываю вам подыскать себе подходящую супругу, – с важностью сказал король. – Этого требуют правила приличия… а также Святая инквизиция. В следующем месяце при дворе я намерен услышать о вашем выборе.

Он вяло протянул свою руку. Я поцеловал ее и отступил назад, живо припомнив слова инквизитора и собственные впечатления от ада, свидетелем которого я недавно стал. Наш король, страдающий от болезни, явно был не в силах противостоять растущему влиянию инквизиции.

– Благодарю вас, ваше величество, – ответил маркиз вместо меня. – Вы обладаете мудростью Соломона и терпением Иова.

Король, которому приходилось проявлять благосклонность по отношению к могущественному маркизу, слегка наклонил голову Я отошел назад и немедленно был подхвачен толпой, которая вернулась к своим сплетням так же быстро, как минуту назад вынуждена была замолкнуть. Нескончаемый поток других посетителей устремился за королевской милостью, а я опустил глаза, чувствуя себя неловко среди людей, гораздо более благородных, чем я.

Устроившись возле одной из колонн, я принялся украдкой наблюдать за инфантой. В своем парчовом наряде она выглядела скорее зрелой матроной, нежели девушкой, кем была на самом деле. Рукава ее платья ниспадали подобно крыльям ангела, а шею и запястья украшали кружевные оборки. Пояс, расшитый драгоценными камнями, охватывал ее талию, как бы оберегая целомудрие.

Женщина умеет чувствовать взгляды, так же как умеет угадывать слова, произнесенные почти неслышно. Она обернулась и посмотрела на меня, а затем быстро ответила мне на тайном языке с помощью веера. Она прикоснулась нежным черным кружевом к нижним векам своих зеленых глаз, опушенных длинными черными ресницами. Возможно, таким образом она посылала сигнал о том, что хотела бы видеть меня наедине. Она уже не единожды во время королевской аудиенции дарила мне взгляды поверх веера, и я знал, что только мой страх и моя слабость не позволяют мне сделать ответный знак.

Маркиз, судя по всему, заметил этот обмен взглядами и сейчас приближался ко мне под руку со знаменитой куртизанкой Альмой.

– Боюсь, что король, говоря о священных узах брака, вовсе не имел в виду свою дочь, – прошептал он мне с хитрой улыбкой.

Его маленькие глазки по обыкновению ничего не упускали, замечая каждую мелочь. Он видел меня насквозь и знал меня как никто другой. Его тонкие губы, которые считались признаком благородных кровей, поскольку якобы свидетельствовали о холодной сдержанности, раздвинулись в улыбке, а пальцы принялись теребить бородку.

– Вам известно, что брак занимает мой ум в последнюю очередь, – прошептал я в ответ, стоя рядом с ним под одной из арок.

Черные локоны Альмы оттеняли голубизну ее глаз, которые всегда горели ярким пламенем. Довольная улыбка засияла на красивом лице, когда она позволила себе вмешаться в разговор.

– Слово «брак» не входит в лексикон нашего дорогого дона Хуана.

Мы оба – я и Альма – родились в маленьком городке Кармона, правда, с разницей в десять лет. Она была моей лучшей ученицей, так же как я был лучшим учеником маркиза.

– И напрасно. Это слово необходимо внести в твой словарный запас, если ты все еще нуждаешься в благосклонности короля, – сказал мне маркиз. – С другой стороны, я прекрасно понимаю, почему тебя заинтересовала инфанта и почему инфанта заинтересовалась тобой.

– В самом деле? – Альма откликнулась вместо меня.

– О да, – прошептал маркиз. – Бедняжка инфанта очень одинока, и ей требуется сочувствие.

– Откуда вы знаете? – спросил я.

– Из письма, которое она написала сестре, – сказал он еще тише, а потом чуть слышно процитировал: – «Как я хочу выйти замуж, стать настоящей женщиной, познать ласку мужских рук!»

Маркиз постоянно перехватывал королевскую почту, я и сам, будучи его шпионом, не единожды крал для него письма. Я знал, что потом он скрепляет их фальшивой печатью и отсылает по назначению. Тем не менее я не одобрял его манеру совать нос в чужую переписку.

– А вам-то какое дело до желаний инфанты? – спросил я.

– Личному советнику короля надлежит быть осведомленным обо всех событиях в королевстве, – парировал он.

Король и инфанта после своего долгого путешествия нуждались в отдыхе, и гости стали постепенно расходиться.

– Это соблазнение будет достойно того дневника, который я подарил тебе, – прошептал маркиз мне на ухо. – Но, умоляю, будь осторожен. Твоя казнь стала бы невосполнимой потерей.

Маркиз извинился и сказал, что хотел бы до отъезда еще раз поговорить с королем.

– А я знаю твое правило: на первом свидании с девственницей не пытаться самому получить удовлетворение, – сказала Альма, задержавшись возле меня.

– Неукоснительное правило, которое всегда приводит ко второй встрече.

– …И к вечной благодарности, – добавила она, – поскольку удовольствие пробуждается в девушке до того, как случится неизбежная боль.

– Так и есть. Хотя удовольствие и боль порой бывает невозможно отличить друг от друга.

– Как раз на это я и намекаю. Когда ты позаботишься об удовольствии инфанты, я, возможно, смогу облегчить твою боль.

С этими словами она дотронулась веером до моего гульфика, чем привела меня в дрожь.

– Я понимаю, почему ты слывешь величайшей куртизанкой Севильи. Дело не только в твоей красоте. Ты знаешь, чего желает мужчина, прежде чем он сам догадается об этом.

– Это ведь ты научил меня угадывать невысказанные, тайные желания, – ответила она.

Мы рука об руку покинули приемный зал в числе последних гостей и потом продолжали шептаться по дороге через колоннаду Патио де ла Дончелас.

– Ты оказалась талантливой ученицей.

– Приберечь для тебя свободное утро?

Я вдохнул сладкий запах цветов магнолии и покачал головой:

– Я больше не являюсь твоим учителем, донья Альма, так же как маркиз более не является моим.

– Учитель всегда может научить чему-нибудь еще.

– Вынужден напомнить тебе другое мое правило – никогда не покупать за деньги то, что должно быть принесено в дар.

– С тебя, дон Хуан, я не возьму никакой платы.

– Премного польщен, однако я ищу того, чего не может дать ни одна проститутка или куртизанка. На этом и расстанемся.

Я быстро нырнул за одну из двойных колонн. Альма, вскинув брови, растерянно оглядывалась по сторонам, но у меня не было времени обсуждать ее предложения. Теперь мои помыслы целиком занимала предстоящая рискованная затея. В какой-то момент легкая тень сомнения закралась мне в душу, и я почувствовал, как ноги сами ведут меня вслед за Альмой и другими гостями, которые скрывались за углом. Моя правая нога начала подрагивать, как это случалось всегда, если я имел глупость ввязаться в смертельно опасную авантюру.

Мимо колонн, за которыми я скрывался, прошли несколько стражников. Я вспомнил лицо инфанты и ее глаза, с мольбой устремленные на меня поверх веера. Как я мог не откликнуться на ее приглашение? Это противоречило бы моим принципам вольнодумца. Я принес клятву служить женщине и не мог оставить ее в плену одиночества.