Текст книги "Престолы, Господства"
Автор книги: Дороти Ли Сэйерс
Соавторы: Джилл Пейтон Уолш
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
– Он расследовал убийство и вынужден был маскироваться под составителя рекламных объявлений. Он зарабатывал четыре фунта в неделю и ужасно гордился собой.
– Действительно, как абсурдно! – Розамунда Харвелл почувствовала раздражение. Что-то, что она имела в виду, когда начала беседу, пошло не так, как надо, – казалось, как будто сработала какая-то защита. Расстроенная, она возвратилась к банальной вежливости. – Красивый дом.
– Правда? Он немного пугает. Чувствуешь себя ужасно ответственным, как будто что-нибудь обрушится, если выйдешь из себя или закричишь. Полагаю, это потому, что мы потеряли привычку быть церемонными, хотя я не сомневаюсь, что первый владелец в восемнадцатом веке напивался каждый вечер, орал на жену и ничтоже сумняшеся спускал лакеев с лестницы за малейшую провинность.
(Так, без сомнения, поступал бы и Питер, подумала она, если бы имел к этому склонность. Правда, до сих пор он не выказывал охоты орать. Но Джеральд ревел бы как двадцать тигров. Нет, всё дело в том, к чему привык.)
Розамунда подошла к зеркалу и быстро со знанием дела занялась лицом.
– Это так неприятно – носить чёрное, не так ли? Кстати, не думаете, что вам нужна совершенно другая косметика?
– Косметика мне не очень идёт, – сказала Харриет. – Фактически, строгий тиран запрещает мне пользоваться ею.
– Мужья всё ещё могут что-то запрещать?
– О, не Питер. Мой модельер. Он художник. Говорит, я разрушу все его художественные эффекты. А ведь один художник должен уважать взгляды другого – это же естественно. Я имею в виду Алкивиада. Вы его знаете? Или существует ужасная вражда кланов между ним и Фанфрелюшем, как между Кэмпбеллс и Макдоналдс?
– Не имею ни малейшего представления, – сказала Розамунда в холодной ярости.
(«Караул!» – подумала Харриет, теперь я оплошала. Именно поэтому Питер… как глупо с моей стороны не понимать!)
Ситуация нормализовалась с появлением у двери горничной.
– Комплименты от его светлости, миледи, но мистер Харвелл боится, что должен идти, поскольку у него назначена встреча. Автомобиль может возвратиться, если мадам не готова.
– О, нет, – сказал Розамунда, – я поеду сейчас. Так мило с вашей стороны, леди Питер, пригласить нас. Вы обязательно должны как-нибудь заглянуть к нам.
Харриет ответила, что будет счастлива.
– Очень приличные люди, – сказал Лоуренс Харвелл. – Рад, что мы пересеклись. Они занимают важное место среди публики партера, а эта женщина связана с писателями и так далее. Мы должны будем пригласить их на что-то. В настоящее время, конечно, большой приём не устроить, но мы может позвать их на небольшой обед…
– Нет, – сказала Розамунда почти с яростью. – Ей я, конечно, симпатизирую, но не смогу выносить этого мужчину.
– Дорогая! – выпалил мистер Уоррен. – Думаю, он был очень вежлив. Старался изо всех сил. Как говорит Лоуренс, он важная птица. Таких мало. Денверы…
– Да, и он это знает. Именно за это я его и ненавижу. Только взгляните, как он обращается с женой!
– Обращается с женой? – воскликнул изумлённый Харвелл. Тон Розамунды предполагал по меньшей мере явную грубость, если не жестокость, побои и открытую неверность, а он не заметил ничто подобного. – Мне казалось, его отношение к ней превосходно.
– А я считаю, что оно снисходительное и ужасное. Все эти дела с портретом, отсылка мистера Шаппареля к ней, как если бы его это вообще не касается. «Я не встану между одним художником и другим художником», – глумливая скотина! – и только для того, чтобы напомнить нам всем, что ей пришлось зарабатывать на жизнь.
– Ну, – сказал Харвелл, – теперь она не должна писать, если не хочет.
– Наверное, это единственная независимость, которая осталась у бедняжки. И не думаю, что ему это нравится, именно поэтому он и глумится. И посмотрите на этот абсурдный огромный дом – абсолютно ненужный ни для чего, кроме как произвести на неё впечатление собственным величием. Она даже не осмеливается сказать, что у нас есть то или это. «Семейные реликвии Питера, деньги Питера, родственники Питера, слуги из семейства Питера». Она мне так и сказала. Ей даже не позволено самой управлять домом – всем управляет старая няня Питера. Я-то знаю. Она выплеснула всё это на меня, когда мы были одни.
– Полагаю, – сказал мистер Уоррен, – он всегда был испорченным молодым человеком, любимчиком матери.
– Должен сказать, – вставил Харвелл, у которого имелись собственные неясные моменты, которые стоило обсудить, – не понимаю, почему он вообще захотел жениться на ней. Он мог сделать гораздо лучшую партию. Она – никто, она даже не особенно красива, и разве с ней не связано что-то подозрительное?
– О да, была ужасная история. Он спас её от тюрьмы или чего-то худшего. Я забыла в точности. Это даёт ему прекрасную возможность чувствовать себя покровителем. Вероятно, он один из тех людей, которые всегда должны быть неким царьком в любой компании.
– Не могу сказать, что нашёл его покровительствующим, – возразил мистер Уоррен. – Он был очень мил. Конечно, я объяснил ему… им обоим, – я всегда так делаю – свои обстоятельства. Никогда не хочу оставлять людей в неведении.
– Отец, дорогой, почему ты должен себя унижать? Это абсолютно ненужно.
– Я не могу не чувствовать такие вещи, – настаивал мистер Уоррен. – Он сказал, что, как он считает, мне крупно не повезло. Ну, я и сам так думаю, вы же знаете. Очень крупно. Меня осудили несправедливо.
– Ну, хорошо, папаша, – сказал Харвелл, – все мы делаем ошибки, и именно поэтому жуликам удаётся жить. Нужно держать глаза открытыми, вот и всё. Мы не будем иметь никаких отношений с этими людьми, если тебе они не нравятся, дорогая. Предоставь это мне. Мы пригласим их как-нибудь, когда будем уверены, что они не смогут приехать, и на этом всё кончится. Не хочу, чтобы ты делала что-то, к чему не лежит душа.
– Конечно, если тебе этот человек нужен для дела…
– Мне никто не нужен. Если тебе он не нравится, этого достаточно. Обойдёмся без него.
– О, Питер, как я благодарна, что ты увёл мистера Уоррена. Твоё второе имя – Такт, не правда ли?
– Занудный старый осёл. Не думаю, что от него какой-то вред, но нет никаких причин, почему ты должна его выносить. Он, вероятно, ничего и не помнит об этом.
– О, это! (Таким образом, Питер ничего не понял. Он думал только о ней. Так на него похоже.) – Я ничего против этого не имею – в небольших объёмах. Фактически он знал, но не слишком задумывался о моём опыте. Я не настоящий преступник, только подследственная, а он был настоящим, и очень этим гордится в некоторой перевёрнутой шкале ценностей. По крайней мере, мне кажется, что эта его гордость – своего рода защитный механизм. Вероятно, он очень болезненно ощущает своё положение в этом доме. Я так поняла, что обычно он изолирован в Бичингтоне.
– Бедный старый грешник! Целый день наедине с собой. Наверное, нуждается в ком-то, чтобы выпустить пар. Терпимо, пока никто не против, но со временем всё это становится слишком утомительным.
– Да. Питер, а ты действительно хочешь, чтобы нарисовали этот портрет?
– Мне бы хотелось его иметь, если ты можешь пожертвовать временем и не против сама. Не то, чтобы мне обязательно нужны надпись на урне иль дышащий мрамором лик, [81]81
Цитата из элегии Томаса Грея (Томас Грей (англ. Thomas Gray, 1716–1771) – английский поэт-сентименталист XVIII века, предшественник романтизма, историк литературы.) «Сельское кладбище» (Elegy Written in a Country Churchyard).
Надпись на урне иль дышащий в мраморе лик не воротятВ прежнюю область её отлетевшую жизнь… Перевод В.А. Жуковского (1839 г.).
[Закрыть] чтобы задуматься о своих благословенных. Но иногда я подозреваю тебя в недопустимой скромности. Мне хочется, чтобы Шаппарель показал тебе тебя саму.
– О! Дорогой, ты не мог бы делать комплименты немного более… фривольно? Неужели это всё так много для тебя значит?
– Нет, не абсолютно всё. Только то всё, что связано с тобой.
– Тебе нужно вырасти из этого, Питер.
– Слишком поздно. Я прекратил расти. Впредь я стану лишь медленно костенеть в отношении преданности. Время превратит меня в мрамор. Душа – памятник себе самой, [82]82
Строка из стихотворения Томаса Лава Пикока (Томас Лав Пикок (англ. Thomas Love Peacock) (1785–1866) – английский писатель-сатирик и поэт) «There is a Fever of the Spirit» (Лихорадка духа) из повести «Nightmare Abbey» (Аббатство кошмаров). К сожалению, в русском издании повести при переводе стихотворения эта строка исчезла.
[Закрыть] как и некоторые из ваших стихотворцев говорили. [83]83
Цитата из Евангелия:
ибо мы Им живём и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род».
(Деяния св. Апостолов 17:28)
[Закрыть] К настоящему времени Шаппарель уже должен добраться домой. Позвони ему и договорись о встрече.
6
Дорогая миссис Харвелл,
Вчера к нам заходил сэр Джуд Ширман и, между прочим, сказал, что ищет «необычные» пьесы для постановки в театре «Лебедь». Как вы знаете, он пытается ставить интересные шоу для короткого проката, и всегда имеется шанс передать ему что-нибудь перспективное в коммерческом отношении. Я упомянула имя мистера Клода Эймери, и сэр Джуд сказал, что знаком с его книгами и желает познакомиться с его работами для сцены. Возможно, мистер Эймери посчитает целесообразным послать ему рукопись.
Очень жаль, что вы с мужем не смогли приехать к нам на ланч на прошлой неделе. Надеемся, в следующий раз всё сложится удачнее.
Искренне Ваша,
Харриет Уимзи
«Невыносимо!» – подумала Розамунда. Не то, чтобы ей самой не приходила в голову мысль о «Лебеде» – она несколько раз просила, чтобы Лоуренс связал её с Ширманом, но упёрлась в глухую стену нежелания. Казалось, по каким-то причинам Лоуренсу не нравится этот человек.
Фактически, суть оскорбления, нанесённого сэром Джудом, состояла в том, что три года назад он добился сногсшибательного успеха с высокоинтеллектуальной поэтической пьесой, которую Харвелл высокомерно отказался поддержать. Будучи «деревенщиной с севера», которому нравится резать в глаза правду-мать, сэр Джуд считал обязательным напоминать о своём триумфе каждый раз, когда сталкивался с Харвеллом в баре на какой-нибудь премьере. Харвелл обычно отвечал, что можно поставить почти что угодно, если не жалеть вложенных средств и подобрать аудиторию из глупцов. Но это не изменило факта, что глупая пьеса (абсолютно вторичная во всех отношениях) продержалась восемнадцать месяцев в Уэст-Энде, а затем отправилась на успешные гастроли по провинции и добилась нового триумфа в Соединённых Штатах. В общем, пьеса эта сама по себе была ужасным оскорблением. Но поскольку события эти имели место ещё до брака Харвелла, Розамунда ничего об этом не знала. Её муж обычно говорил, что Ширман вульгарный и недобросовестный в делах человек, держащий мёртвой хваткой половину лондонских театров, – тут он был прав и, наверное, сам сознавал, что это и было настоящей причиной его ненависти.
В самом деле, было крайне неудачно, что Розамунда окажется обязанной Уимзи, поскольку она решила, что это семейство ей не нравится. И это было неприятно в некотором смысле в связи с Клодом. Она предпочла бы сказать ему: «Клод, дорогой, я вырвала у сэра Джуда Ширмана обещание прочитать твою пьесу». Ему бы это тоже больше понравилось, он действительно так глупо предан ей – так по-дурацки – и всегда готов выказывать благодарность за её доброту. Но теперь маленькая сценка восхищения и благодарности была бы подпорчена, поскольку ей придётся добавить: «Вам следует напомнить ему, что по этому вопросу с ним уже говорила леди Питер Уимзи». Все эти деятели похожи: никто ничего не станет читать, если к рукописи не приложена своего рода memoria technica [85]85
Здесь: записка – (лат.).
[Закрыть] личного характера. Бедному Клоду придётся делить свою благодарность между нею и незнакомцем, что очень огорчительно. А тем временем она должна придумать вежливый ответ леди Питер, а после этого будет трудно не договориться об обмене визитами, естественно всегда под патронажем Питера Уимзи, который был ей неприятен как личность.
– Лоуренс, что из себя представляет сэр Джуд Ширман?
– Ширман? О, он один из этих властных сельчан с севера, никакого воспитания. Дважды разведён. В первый раз, возможно, виновата была женщина, но во второй раз разразился настоящий скандал. Не того сорта тип, которым следует интересоваться. А почему ты спрашиваешь?
Она показала ему письмо.
– О Господи! – Харвелл почувствовал некоторое беспокойство. Если Ширман считает, что в Клоде Эймери что-то есть… Нет! На сей раз этот паршивец не сможет позлорадствовать. Существовало другое объяснение, более правдоподобное и бесконечно более утешительное: – О, я вижу Ширмана насквозь. Он хочет помочь Харриет Уимзи, потому что Харриет Вейн имеет имя и однажды сможет написать пьесу. Во всяком случае, она представляет собой ценность. Он, вероятно, считает, что она лично заинтересована в Эймери. – Он перечитал письмо. – Всё очевидно. Говорит, что знает его книги, надо же! Ты думаешь, Ширман проводит время, читая томики стихов блумзберийских поэтов? Скажи, чтобы Эймери обязательно переслал ему эту вещь, но пусть не строит иллюзий относительно Ширмана.
– Разве ты не мог бы сам как-нибудь перемолвиться с Ширманом, Лоуренс? Было бы настолько лучше. Я имею в виду, Клоду покажется странным, что я организую рекомендацию через посторонних, когда у меня есть муж, связанный с театром.
– О, но это вполне естественно. Все получают рекомендации самыми случайными и неожиданными способами. Если бы я похвалил вещь, это лишь оттолкнуло бы Ширмана. Наши мнения о пьесах никогда не совпадают.
– Ну, скажи ему, что вещь тебе не нравится. Тогда он заинтересуется. – В её улыбке сквозила как мольба, так и озорство.
Харвелл колебался. Выслушивать просьбы и награждать – пусть даже половиной королевства – это одна из семи радостей брака. Никакого вреда. Розамунда будет счастлива, пьеса вернётся с благодарностью в своё время, а он сделал всё, что мог. Ширман не такой осёл, чтобы ставить эту пьесу, а если поставит – ему же хуже. Да, всё будет именно так. «Медный змий» не может повториться. Там была просто счастливая случайность. И всё равно, не помешает ещё раз взглянуть на рукопись. Чёрт бы побрал этих Уимзи: ну почему они встревают?
– Послушай, дорогая, вот что я сделаю. Я ещё раз перечитаю её и, если мне покажется, что неё есть хоть малейший шанс…
– Ты поставишь её сам?
– Не обещаю, – сказал Харвелл, немного озадаченный. – Это бы значило убедить администрацию, труппу… – Женщинам всегда всё кажется пустяком. Когда пытаешься объяснить гигантскую дипломатическую сложность театрального мира, они просто не способны ухватить, о чём речь.
– О, Лоуренс, не говори глупости. Конечно же, любая администрация согласится с пьесой, если ты её поддержишь.
Ему польстила её вера в его могущество. Верно и то, что он мог, вероятно, заставить администрацию – не любую администрацию, например не Ширмана, – поставить даже неприбыльную пьесу, объявив (подумал он с некоторым высокомерием), что готов взять на себя весь риск и возместить потери. И в этот момент он увидел себя, делающего великолепный жест, просаживающего тысячи коту под хвост, чтобы Розамунда продолжала смотреть на него так, как смотрит сейчас. Для чего он женился на ней, если не для того, чтобы выполнять все её прихоти, пусть и безумные?
– Ты действительно так увлечена всем этим?
– О, Лоуренс!
– Ты – ведьма, – сказал он. – Не думаю, что существует такая глупость, которую ты не смогла бы меня заставить сделать.
– Разве?
Её улыбка дразнила и манила.
– Не обещаю.
– О, ну пожалуйста. – Она вытянула руки, отталкивая его. – Сначала пообещай!
– Хорошо. Обещаю.
– Любимый… Клод будет так рад, бедный мальчик.
– Проклятый Клод. Я делаю это не для него. Я делаю это для тебя.
На сей раз в её смехе слышались одновременно триумф и восторг. Он походил на торжествующее арпеджио на арфе. И Харвелл решился: он готов выставить себя дураком, но и цель того стоила – оправдать своей властью её веру в него и её гордость.
– Ты балуешь меня, дорогой.
– Я для чего ещё я здесь?
Да, ради всего святого! Если есть что-нибудь в мире, чего желает его жена, он даст ей это. Она может показать всему миру, что не нуждается в помощи Уимзи и Джуда Ширмана. Ширман! Скупой йоркширский торгаш со сжатыми губами, который перемусолит каждый медяк, прежде чем потратит. Неудивительно, что обе жены нашли его невозможным. Женщины любят, когда мужчины щедры: им нравится отвечать капитуляцией на капитуляцию.
– Теперь довольна?
– Ужасно! Да, но нет, любимый, не сейчас. Отпусти. Я должна написать Клоду.
– Он может подождать до завтра. Проклятье, ты можешь просто позвонить ему. Оставайся, где сидишь. Он не желает тебя так, как хочу я. Или, возможно и желает, но не получит.
– Бедняжка Клод! – сказала Розамунда, выбрасывая из мыслей поэта под аккомпанемент ещё одного арпеджио из смеха. Она позволила Харвеллу вновь посадить себя к нему на колени, но затем быстро спрыгнула, воскликнув:
– О, Лоуренс, мы должны вести себя прилично. Там официант пришёл убрать кофе.
– Проклятье! – пробурчал Харвелл. Он отпустил её и поспешно взял газету. Розамунда стояла перед камином у зеркала, поправляя волосы. Вошёл официант, прикреплённый к их квартире, и бесстрастно собрал посуду.
– Что-нибудь ещё на этот вечер, сэр?
– Нет, спасибо. Скажите камердинеру, что завтра мне будет нужен коричневый костюм.
– Очень хорошо, сэр.
Официант вышел.
– Ну, спасибо небесам за эту квартиру с гостиничным обслуживанием, – сказал Харвелл. – Уж если он ушёл, то ушёл. Можешь вернуться.
Розамунда покачала головой. Перерыв сбил настроение.
– Хочу немедленно позвонить Клоду. Он так долго ждал.
– Ещё несколько часов не причинят ему боли.
– Нет, позор заставлять его ждать. Не будь таким эгоистом, дорогой.
Она подняла трубку красного эмалированного телефона и стала набирать номер, в то время как Харвелл успел подумать, что было бы неплохо, если бы она в некотором смысле была немного более эгоистичной. Тратить деньги на неё было его прерогативой; тратить деньги на её ручного поэта в глазах некоторых людей было бы слабостью. Не все могли бы понять, как он, её наивное и нерассудочное удовольствие от того, что делаешь счастливыми других. Затем он улыбнулся. Бутл, щенок силихем-терьера, внезапно вылез из своей корзинки и покатил своё толстое тело через коврик. Смешной пёсик. Он направился к Розамунде и начал по-дурацки играть с её серебристыми туфельками; она наклонилась, чтобы похлопать его свободной рукой и принялась играть с ним, смеясь над его щедрым красным языком и безумным обожающим рычанием. Несвязные восторги Клода по телефону по сути представляли бы те же радостные и глупые щенячьи прыжки. В мгновение Харвелл представил счастье, брошенное в виде мяча от него Розамунде, от Розамунды Клоду, от Клода целому нелепому скопищу театрального люда, для которого новая пьеса значила работу, деньги, самоуважение, от них их детям: мяч становился всё больше и больше, как снежный ком. Он засунул руку под диванные подушки и нашёл там спрятанный резиновый мячик Бутла. Харвелл бросил его через комнату. Мяч попал в Бутла сзади, и пёс повернул к нему свою глупую мордочку. Харвелл засмеялся.
– Давай, Бутл! Принеси! Хороший пёс.
Розамунда медленно положила трубку:
– Кажется, его нет дома.
В её голосе слышался холодок, как если бы она уличила Клода в неблагодарности. Она позвала Бутла, который атаковал мяч у края коврика и тыкался в него, считая, что именно так ведут себя большие взрослые собаки.
– Бутл! Оставь, мой хороший. Иди к мамочке. Ты испортишь коврик.
– Да не испортит, – беспечно сказал Харвелл.
– Он не должен привыкать портить домашние вещи. Бутл, отдай мамочке. Вот! А теперь, где мячик? Где твой хороший мячик? У кого он? Нет, у мамочки ничего нет. Смотри! Ручка пустая. И другая ручка пустая. А теперь где мячик? Вот, вот!
Она присела перед щенком, перебрасывая игрушку из одной руки в другую за спиной, тыкая ею в его нетерпеливую мордочку и вновь пряча, чем дразнила и возбуждала его.
– Он порвёт тебе платье.
– Нет, ты этого не сделаешь. Нет, ты не испортишь мамочке прекрасное платье, правда? Не-е-ет! Умный пёсик.
Мяч откатился, а она подхватила щенка на руки. Он царапался и лизал ей лицо.
– О, дорогой! Красивая косметика мамочки! Разве не удачно, что она выдерживает поцелуи?
– Ты не должна позволять ему лизать твои губы. Это опасно.
– О, ты это слышал, Бутл? Как будто мы не миленькая чистая собачка! Поцелуй мамочку ещё раз. Хозяин сердится, поточу что ревнует к бедному Бутлику!
Харвелл поднял мяч и вновь бросил его на пол.
– О, Бутл, какой ты грубиян! Зачем ты это сделал, Лоуренс? Он спустил мне петлю на чулке и поцарапал руку.
– Прости, дорогая. Покажи мне.
– Достаточно, Лоуренс.
– Чёрт побери, ты же позволяешь целовать тебя взбесившейся собаке. Что с тобой сегодня? Нужно сходить и вымыть лицо.
– Нет необходимости грубить.
– И смазать руку йодом.
– Всё в порядке, спасибо, кожа не содрана. Он не хотел причинять боль. Это из-за того, что ты его отвлёк. Глупо ревновать к щенку.
– Я не ревнив. Это смешно.
– Ревнив, иначе не сердился бы так.
– А я говорю тебе, что не ревнив.
– Ты ревнуешь к Клоду, иначе сделал бы что-нибудь для пьесы ещё несколько месяцев назад.
– Дорогая моя девочка, не говори глупости. Как я могу ревновать к Клоду?
– Почему нет? Он – очень привлекательный мальчик.
– В самом деле? Полагаю, он нравится женщинам.
– Да, дорогой. Именно это я и пытаюсь тебе втолковать.
– Проклятье! Если ты предпочитаешь эту мягкую тряпку…
– Я не говорила, что предпочитаю. Я не вышла замуж за мягкую тряпку, не правда ли?
– Да, не вышла. Тогда почему ты обвиняешь меня в том, что я ревнив?
– Но ты действительно ревнив. И всегда ревновал. Ты ревнуешь к Гастону Шаппарелю.
– Не ревную. Но у него плохая репутация.
– Полагаю, именно поэтому ты приезжаешь и бродишь по студии, пока он рисует. Это даже оскорбительно и, думаю, должно просто бесить его.
Бутл, обнаружив, что взрослые замкнулись в себе, ушёл и принялся катать свой мяч в углу позади орехового бара.
– Дорогая моя девочка, давай напрямую. Мне нет дела до Шаппареля. Да, мне не нравится его манера обращаться с женщинами, но я ни на секунду не ревновал к нему или к кому-нибудь ещё. Я больше не пойду с тобой, если ты этого не желаешь. Мне казалось, что тебе это нравится. Но если ты способна выносить его дерзости, не возражаю. Не думаешь ли ты, что я боюсь соревноваться с этим волосатым художником с вопиющим французским акцентом?
– Как мне нравится твоя самодовольная манера унижать людей. Мне бы было более лестно если бы ты ревновал.
– О Боже! Но я думал, именно за это ты и нападала на меня. Что ж, я не ревнив и наотрез отказываюсь притворяться в обратном.
– Я рада, потому что я могла бы найти и других ревнивых людей. Все эти актрисы, которых ты возишь на ланч и целуешь у служебного входа.
– Приходится целовать актрис. Они ждут этого. Но это ничего не значит.
– Знаю, дорогой. Именно поэтому я и не возражаю против этого. Но ты бесишься когда я целую даже Бутла.
– Да целуй его столько хочешь, только не подцепи от него чего-нибудь. Так или иначе, для такой собаки не полезно, если с ней нянчатся, как с ребёнком. Если бы только ты…
– Я знаю, что ты хочешь сказать. Если бы только у нас был собственный ребёнок…
– Ну, я это и скажу. Если бы у нас был ребёнок, то у тебя было бы, чем себя занять…
– И оставаться счастливой и спокойной, пока ты возишь актрис на ланч. Это позволило бы тебе чувствовать себя более свободным, – неплохо для тебя!
– Хорошо, – сказал Харвелл спокойно, – скажи ещё, если хочешь, «пока я вожу актрис на ланч, чтобы удовлетворить их тщеславие, и успокаиваю администрацию, и решаю вопросы с затратами, и уделяю внимание бизнесу». Боюсь, что тебе действительно скучно, пока я отсутствую. Не очень-то много занятий в месте, где всё делают за тебя.
– Я рада, что ты не предлагаешь мне заняться домашним хозяйством, чтобы не хандрить. Нет, Лоуренс, мы уже много раз это обсуждали. Пожалуйста, не начинай снова. Не то, что я не люблю детей и боюсь завести хотя бы одного. Но это не помогло бы. Это был бы лишь ещё один Бутл, только хуже. Ты не согласен, но я-то знаю, что это правда. Ты был бы ужасно, ужасно ревнив, и я бы этого не перенесла.
– Ревновать к собственному ребёнку? Розамунда, ты говоришь ужасные вещи.
– К куче мужчин, всё равно. Или же ты любил бы его больше, чем меня, и я стала бы несчастной. Любимый, разве ты не понимаешь? Такое счастье, что есть только ты и я, и если возникнет что-нибудь, что-то, вмешивающее в наше счастье…
– О, но Розамунда, любимая…
– Да, и предположим, при родах я умру. Ну, я не так уж и против, но предположим, что они превратят меня в уродину, и я потеряю все зубы или случится ещё что-то ужасное, так что я уже не смогу быть твоей Розой Мира. Всё может произойти, если родишь ребёнка, а у меня есть для тебя только моя внешность, никаких денег и даже мое имя – это имя вора.
– Ты не должна так говорить.
– Но ведь это правда. Я так рада, что отец уехал домой. Для тебя ужасно, что он всегда говорит с людьми о тюрьмах и ставит всех в неудобное положение.
– Бедняга. Но я не против того, чтобы он тут был.
– А я против ради тебя. И, Лоуренс, предположим, что это у меня в крови. Если у меня будет ребёнок и он окажется… как отец, – ну, понимаешь: слабый, нечестный…
– Розамунда, любовь моя, прекрати. Ты изводишь себя. Впадаешь в истерику. Дорогая, я и не предполагал, что эта тема так тебя волнует. Всё, хватит. Не будем больше об этом говорить.
– Ты действительно меня понимаешь?
– Не думаю, что есть хоть какая-то вероятность того, о чём ты говоришь, но, конечно, если ты так чувствуешь, не стоит спорить.
– Честное слово, я не эгоистична, но я бы всё время волновалась и волновалась. Конечно, если ты считаешь, что я должна…
– Неужели я могу говорить такие отвратительные вещи? Дорогая, мне очень жаль. Прости меня. Я не понимал. Не будем больше об этом думать. Смотри! Вот старина Бутл спрашивает, что же произошло с его хозяюшкой. У него такая глупая морда правда? Как белый парусиновый ботинок.
– Бедный Бутл. О, Лоуренс, я так рада, что мы поговорили. Это такое облегчение. Пока у меня есть ты, мне не нужно больше ничего.
– Как и мне, дорогая. Только ты. И у меня есть ты, правда же? Вся-вся? До последнего кусочка?
– До последнего кусочка. Видишь, ты всё-таки ревнив.
– Конечно. Ревнив как дьявол… Любимая…
Дорогая леди Питер,
Большое спасибо за Ваше письмо. Так любезно с Вашей стороны подумать о том, чтобы упомянуть про мистера Эймери сэру Джуду, и я уверена, что он будет в высшей степени признателен, когда я ему сообщу об этом. Однако за это время мой муж сам решил спонсировать пьесу, поэтому, думаю, будет лучше предоставить ему право связаться с лондонской театральной администрацией. Но всё равно, большое спасибо. Да, действительно, нам обязательно нужно встретиться. Только в настоящее время, ввиду смерти бедного короля, мы, конечно не устраиваем ничего интересного, но нужно найти возможность в будущем.
Ещё раз большое спасибо,
искренне Ваша,
Розамунда Харвелл
Господи, думала Харриет, каково это – быть способной обвести мужа вокруг пальца!
– Питер, ты вложил бы деньги в пьесу, в которую не веришь, если бы я тебя попросила?
– Харриет, ты меня пугаешь. Ты пишешь пьесу?
– Слава Богу, нет. Я имею в виду чью-то чужую пьесу.
– Ничто не заставит меня поддержать пьесу. А о какой пьесе речь?
– Клода Эймери. Миссис Харвелл подольстилась к мужу и заставила её поддержать.
– Что ж, нас нередко губит женский волосок. [86]86
Цитируется поэма Александра Поупа (Alexander Pope 1688–1744) – английский поэт XVIII века, один из крупнейших авторов британского классицизма.) «Похищение локона» (Песнь II):
Героев, чей могучий дух высок,Нередко губит женский волосок. (Перевод В. Микушевича).
[Закрыть] Нет, Харриет, я уже говорил, что как муж я, как говорят теперь, полный отстой. Я очень горд, мстителен, честолюбив, за плечами у меня больше преступлений, чем я смог бы придумать. Ты можешь обвалять голову в пыли, но я всё же откажусь поддержать любую пьесу, тем более плохую.
– А я уж боялась, что нет.
– И ты не должна, – продолжил Питер, развивая свою мысль, – действовать на меня любыми неблагородными средствами. Возможно, я высокомерный аристократ, но я не король Франции. Я не воссяду на Трон Правосудия, [87]87
Трон Правосудия. Во Франции на этом троне восседал король в одном из своих парламентов (судах); отсюда название сессии парламента, на которой король оглашал свой вердикт.
[Закрыть] а тем более на Трон Театральной критики. В минуту слабости человек согласится с чем угодно. Убедительно прошу понять, здесь и сейчас, что я вообще делаю официальные заявления, только когда нахожусь в здравом уме и трезвой памяти, между завтраком и отходом ко сну.
– Это относится и ко мне?
– Конечно. Между прочим, вчера вечером, где-то около полуночи, ты добровольно сообщила мне, что соберёшься с силами и нанесёшь ответный визит леди Северн. Можешь взять свои слова назад.
– Спасибо. Я вернуть к этому вопросу позже и сообщу вам своё решение через секретаря Министерства внутренних дел.
– Его должен мне прочесть, как однажды заметил Дизраэли, тайный советник. [88]88
Цитата из книги Литтона Стречи (англ. Giles Lytton Strachey; 1880–1932 – английский писатель, биограф и литературный критик.) «Королева Виктория» (конец главы 8):
Но очень скоро всё переменилось. На всеобщих выборах 1880 года страна, не доверяющая будущей политике консерваторов и очарованная ораторским искусством мистера Гладстона, вернула к власти либералов. Виктория пришла в ужас, но не прошло и года, как её ожидал ещё один, и более чувствительный удар. Грандиозный роман подошёл к концу. Лорд Биконсфилд, измученный возрастом и болезнями, но всё ещё движущийся, как неутомимая мумия, от банкета к банкету, внезапно обездвижел. Когда она узнала, что конец неизбежен, она, по какому-то внутреннему повелению, сбросила с себя всю царственность и с молчаливой нежностью склонилась перед ним, лишь как женщина и ничто больше. «Я послала осборнские примулы, – писала она ему с трогательной простотой, – и собираюсь посетить вас на этой неделе, но, думаю, вам лучше не волноваться и не разговаривать. И очень прошу, будьте хорошим и слушайтесь докторов». Она заедет к нему «по дороге из Осборна, что уже совсем скоро». «Все так расстроены вашей болезнью», – добавила она; она оставалась «навеки преданной вам, В.Р.И.». Когда ему вручили королевское письмо, старый комедиант распростёрся на смертном одре, держа письмо на вытянутой руке, казалось, глубоко задумался и затем прошептал окружающим: «Это мне должен прочесть тайный советник».
(Перевод И. Малышко.) – См. Пешель.
[Закрыть] Сегодня собираешься выходить?
– У меня свидание с Гастоном Шаппарелем.
– О, да, с джентльменом, которому нравятся твои кости. Надеюсь, он сможет сделать что-нибудь приличное и с твоей плотью. Я в этом деле лицо заинтересованное.
– Думаю, это будет хороший портрет, – сказала Харриет с сомнением. – Но не знаю, понравится ли он тебе.
– Подожду, пока он не будет закончен, а затем произнесу свой вердикт с трона. В настоящий момент меня срочно вызвали по поводу небольшой проблемы, связанной с местными сточными водами. Подбросить тебя до студии? Я проеду по Сент-Джон-Вуд.
– Благодарю вас, – сказал Шаппарель, – откладывая палитру. – Очень хорошо. Теперь можете сесть и отвлечься наконец от приятных мыслей, на которых я просил вас сосредоточиться. Вы повинуетесь инструкциям à merveille. [89]89
Великолепно – (фр.).
[Закрыть] Если жена так же послушна как натурщица, всё в вашем домашнем хозяйстве должно идти как по маслу. Я только сделал бы одно небольшое замечание, – сигарету? – что поведение замужних женщин с другими мужчинами не является критерием их поведения с мужьями. Я не делаю никаких выводов, просто формулирую небольшой факт.
– Это совершенно правильное наблюдение, хотя, возможно, не такое уж и оригинальное.
– Истина редко бывает оригинальной. В мире так мало истин, что за триста тысяч лет истории человечества лишь очень немногие смогли избежать комментариев. К счастью, есть более приятные темы для размышления, чем истина. Сто к одному, что мысли, которые создали выражение, столь подходящее для моего «Портрета новобрачной», были просто мечтами. Однако, они послужили цели.
– Я думала, – сказала Харриет, – о небольшой проблеме, связанной с местной канализацией.
– Канализация? Ah! j’y suis – les égouts, коллекторы, n’est-ce pas? [90]90
О, я кажется понял, сточные воды, коллекторы, не так ли? – (фр.).
[Закрыть] Это, конечно, не мечты, по крайней мере, будем надеяться, что нет, если только нам не грозит смерть от холеры. Evidemment, [91]91
Конечно – (фр.).
[Закрыть] только англичане могут восторженно размышлять о сточных водах. Вопрос вкуса! Любовь, сточные воды, новое платье, алмазное ожерелье, – мне всё равно, лишь бы это вызывало восторг.
У Харриет не было никакого желания раскрывать перед любознательным мистером Шаппарелем обаяние сточных вод. Она бродила по большой студии, рассматривая законченные и незаконченные холсты.
– А это не миссис Лоуренс Харвелл?
– О! Она – трудный объект. Я имею в виду, в вашем английском значении этого слова. Ей-то не сложно понравиться. Муж – это другое дело. Он думает, что я – страшный серый волк, который проглотит его прекрасную рыжеволосую Красную Шапочку. Поэтому он всегда здесь, чтобы контролировать мои действия. А так как я работаю без остановки, а он ничего не понимает в живописи, он умирает со скуки. Je m’en f… [92]92
«Меня это не колышет» или даже более крепкое выражение – (фр.).
[Закрыть] – простите мой язык! – если он хочет сидеть там в углу без толку. Я предлагаю ему газету. Я говорю, садитесь, развлекайтесь. Через пять минут он вновь резко вскакивает и заглядывает мне через плечо, чтобы посмотреть, что происходит. Он смотрит на мою картину, а затем на свою жену, и это его озадачивает. Он вновь долго всматривается в неё, и он не понимает: то, что он видит, – этого вообще нет. Но послушайте! Я нарисую ему то, что он видит, quand même. [93]93
Всё-таки – (фр.).
[Закрыть] Вы видите, что натурщица что-то держит в руках. Нет, этого ещё там нет. В настоящее время я просто даю ей подержать крышку от кастрюли. Не вдохновляет, правда? Крышка от кастрюли. Bon! [94]94
Хорошо – (фр.).
[Закрыть] Завтра у неё будет то, что ей больше понравится.
