Текст книги "Престолы, Господства"
Автор книги: Дороти Ли Сэйерс
Соавторы: Джилл Пейтон Уолш
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Привычка и родство душ, которые заставляют человека смешиваться с толпой, привели её на Оксфорд-стрит. Здесь, однако, она повернула на юг и пошла искать совета Алкивиада. Сей джентльмен, в салон которого она была введена матерью Питера, снабдил её многими платьями для приданого. Если не обращать внимания на имя, внешность и бархатный жакет цвета сливы, это был абсолютно нормальный англичанин с художественным вкусом, чувством юмора, женой и тремя детьми в Баттерси, а прославился он необычайным умением подгонять свои создания к фигуре, которую видел перед собой, а не к идеальной фигуре, существующей только в болезненном воображении модельеров. Он приветствовал Харриет с чувством искреннего облегчения и, покинув нескольких других клиентов, пригласил её в свой кабинет.
– Сигарету? – предложил Алкивиад. Он заглянул в три прозрачные коробки одну за другой, и нажал кнопку звонка. – Так, мисс Даблдей, заберите этот вонючий ужас и принесите мне упаковку «Плейерс».
Секретарша убрала ароматизированные сигареты, и Харриет предложила молодому человеку свои.
– Спасибо. Намного лучше. Как-нибудь я взорвусь и попрошусь на работу к полковнику Блимпу [68]68
В 1930х сер Дэвид Лоу создал рисованный персонаж – тучного, пожилого реакционного британца для редакционной страницы газеты «Ивнинг стандарт». Этот персонаж, задуманный как неприятный тип, стал популярным, особенно в 1930х. См. Пешель.
[Закрыть] или вступлю в Северо-западную конную полицию. Так приятно с кем-нибудь для разнообразия побыть самим собой. Ну, что, полагаю, нужен чёрный?
– Да, пожалуйста. Боюсь, я не очень хороший объект.
Алкивиад наклонил голову набок.
– Не очень, – откровенно признал он. – Но всё будет в порядке, если мы сможем отделить фигуру от лица. У меня есть модель, которую вы сможете носить. Со своего рода елизаветинским воротником – довольно интересная. Не феминистская, даю слово чести, но с другой стороны, вполне женственная. А, спасибо, Дорис. Взгляните, несомненно это платье для вас, и более того, я готов поставить любые деньги, что вы можете идти в нём прямо сейчас. Я думал о вас, когда его создавал. Это, конечно, неправда, хотя вы удивитесь, узнав, сколько тщеславных клиентов этому верит. На самом деле я думал о бретонской поварихе, которая была у нас в последний летний отпуск. Воротник плиссирован бретонским способом – с помощью соломы.
– Мне очень нравится, – сказала Харриет, – только…
– Только что? Оно не вычурное. Мне бы и в голову не пришло, предложить вам что-то вычурное.
– Нет, но смогут ли эти складки…?
Она собиралась сказать: «…выдержать много стирок и сохранить форму?» Годы тяжёлой работы при ограниченном доходе внушили ей недоверие к «небольшому белому воротничку» и «накрахмаленному жабо». Она резко поправилась:
– Моя горничная с ними справится? – Когда слова были произнесены, она поняла, что Манго сочтёт эти вещи посланным небесами вызовом в стремлении к совершенству.
– Пришлите её к нам, – сказал мистер Хикс (поскольку фактически это и было его настоящим именем), – или позвольте нам держать воротники у себя, и мы будем следить за ними. В такую погоду каждый день нужен чистый. Дюжина? Я посмотрю, как быстро мы сможем их изготовить. И есть фасон, который только что вышел их студии и который просто в вашем стиле, – мы можем изготовить его сразу, если вам понравится. Ну да, мы немного зашиваемся в эти дни, но пусть слащавые куколки и дурнушки подождут. Даже не знаю, – добавил он задумчиво, – какой из этих двух типов мне не нравится больше. Наверное, вы хотели бы проскользнуть в это чудо?
Харриет сказала, что да, и спросила, думал ли мистер Хикс о ней, создавая какие-нибудь чёрные вечерние наряды.
– Вы постоянно царили в моих мыслях, – сказал он, ничуть не смущаясь. Папка с эскизами лежала около него, и он вывалил содержимое на стол.
Материальная сторона жизни становится слишком лёгкой, подумала Харриет. Рискуешь совсем забыть плохие прежние времена, но в таком случае, о каких будущих книгах может вообще идти речь?
Лорд Питер уселся на край стола своего шурина в Скотланд-Ярде.
– У меня появилось любопытное ощущение, – сказал он, – что внезапно я стал очень старым.
– Старым? – отозвался старший инспектор Паркер. – Да оглянуться не успеешь, мы тут все поседеем. – Он сидел, окружённый отчётами о появлении и недавнем поведении нежелательных иностранных лиц, каждое из которых нужно было проверить, установить его местоположение, установить наблюдение, предупредить, а в крайних случаях выдворить при подготовке к похоронам короля, неизбежным атрибутом которых теперь становятся бомбы от иностранцев. Любой юбилей означает много тяжёлой работы и привлечение дополнительных полицейских сил, но это – внутреннее дело. Никто кроме явных душевнобольных, не помышляет о том, чтобы швырнуть что-нибудь в английского конституционного монарха. Но в тот момент, когда вы открываете дверь на непростой европейский континент, оттуда тут же наползает тень «прискорбного инцидента». А допустить инцидент на похоронах – дело неслыханное. Помимо международных осложнений такое дело противно британскому уму, который относится к похоронам с должным уважением.
– Старик мне нравился, – небрежно заметил Питер. – У него были принципы.
– Тут ты прав, – согласился мистер Паркер.
– Проклятье, – внезапно воскликнул Питер. – Ну надо ж такому случиться!
– Когда-нибудь это должно было произойти.
– Да, конечно. Ладно, не буду мешать. Передай мою любовь Мэри. Когда вы оба приедете нас повидать?
Старший инспектор хмуро воззрился на заваленный стол.
– Если бы у меня была хотя бы минутка, чтобы заехать к своим… но Мэри заедет с удовольствием. Вы уже обосновались?
– Да, спасибо.
– Всё нормально?
– Да. – Произнесено это было решительно, и мистер Паркер кивнул. – Думаю, – продолжал Питер торопливо, как если бы он некоторым образом позволил себе выразить неподходящую эмоцию, – брак начинает на меня плохо действовать. Чувствую, что развивается артрит мозга. Наверное я заброшу весёленькие расследования убийств и целиком отдамся заботам о земельной собственности и домашнему хозяйству.
– Презренный подкаблучник, – строго сказал его шурин, но, противореча сам себе, мгновение спустя заметил: – Значит, ты действительно стареешь. Совсем не чувствуешь тяги к миленькому гнёздышку агитаторов в Блумсбери? К огнестрельному оружию без лицензии, брошюрам, подстрекающим к мятежу и призывающим к насилию?
– Ничуть. Политические преступники не в счёт. Их право на преступление – просто своего рода титул учтивости. [69]69
«Титул учтивости». Аристократические титулы, существующие в Британии, достаточно запутанны. Ещё более замысловаты так называемые courtesy titles, т. е. титулы, которые даруются или присваиваются по обычаю и не дают юридических прав. «Титулы учтивости» присваиваются не по законному праву и не дают права на членство в палате лордов. «Титул учтивости» старшего сына пэра обычно является одним из более низких титулов его отца. Как правило, это второй титул. Младших сыновей герцогов и маркизов, имеющих «титул учтивости», называют Lord. Дочери герцогов, маркизов и графов нарекаются Lady. Младшие сыновья графов и все сыновья виконтов и баронов так же, как и дочери виконтов и баронов, нарекаются Honourable («почтенный», «почтенная»). «Титул учтивости» разрешается носить старшим сыновьям «учтивых» маркизов и графов. – Словарь Лингво.
[Закрыть]
– Я всегда знал, что ты – интеллектуальный сноб. Ну, а нам придётся приложить все усилия. Но я рад, что ты заглянул.
Он смотрел, как Питер продрейфовал через дверной проём, и депрессия вновь навалилась на него, когда он вернулся к своим спискам.
Мистеру Полу Делягарди, греющему свои старые кости на Французской Ривьере, нанёс визит месье Теофиль Домье, чтобы выразить подобающие обстоятельствам и чрезвычайно хорошо сформулированные соболезнования.
– Вам, моему дорогому другу, – завершил месье Домье, который по такому случаю принял официальный вид, – как представителю великой нации, с которой Франция связана так близко в рамках союза и взаимного уважения, разрешите мне выразить то сердечное сочувствие, которое идет из глубин сердца каждого члена нашей республики.
– Merci, mon cher, merci, [70]70
Спасибо, мой друг, спасибо – (фр.).
[Закрыть] – ответил мистер Делягарди. – Поверьте, я искренне тронут вашим дружеским визитом и соболезнованиями, которые вы с такой теплотой выразили моей стране и мне лично от своего имени и от ваших соотечественников.
Здесь оба джентльмена с поклоном обменялись рукопожатием и (поскольку приближалось время déjeuner [71]71
Обед – (фр.).
[Закрыть]) уселись за apéritif. [72]72
Аперитив – (фр.).
[Закрыть]
– Однако, строго говоря, – заметил мистер Делягарди, – я никоим образом не являюсь представителем своей страны. На самом деле я поздравляю себя с тем, что сейчас не в Лондоне, где чувства среднего англичанина несомненно выражаются в той исключительной смеси сантиментов и снобизма, которая характеризует, по общему мнению, нашу замечательную расу.
Месье Домье осуждающе поднял брови.
– Без сомнения, некоторые, – продолжал мистер Делягарди, – действительно будут страдать. Моя сестра, с которой у меня много общего, испытывает ту естественную меланхолию, которая сопутствует моменту, когда закрывается очередная глава в истории. И мой племянник Питер, который иногда демонстрирует понимание важности общественных дел… – Он сделал паузу, а затем неопределённо заметил: – Король Георг был надёжным человеком, и страна к нему привыкла. Англичане не любят перемен, им противна любая новая идея. Повторяю, можно поздравить себя, что находишься сейчас не в Англии.
После того, как друг ушёл, мистер Делягарди некоторое время просто сидел, пристально глядя из окна сквозь пальмы на синие средиземноморские воды. Раз его рука потянулась к газете, лежащей у локтя, но он прервал движение и возвратился к размышлениям. Затем с лёгким нетерпеливым вздохом он взял роман в мягкой обложке и заставил себя читать его приблизительно в течение пятнадцати минут. После этого он отложил книгу, тщательно вложив закладку, чтобы запомнить место, и позвонил.
– Виктор, – сказал он слуге, – закажи места в спальном вагоне и собери чемодан. Вечером мы уезжаем в Лондон.
А я говорю, – повторил Харвелл, по меньшей мере, в двадцатый раз, – будет просто безумием открываться в четверг. Послушайте моего совета, повесьте объявление, в котором просто говориться, что в связи с национальной трагедией и т. д., постановка новой пьесы мистера Клэндона отложена. Затем придумайте новое название, перепишите ту сцену во втором акте и назначьте репетицию, чтобы труппа не слишком умничала. Если вы это сделаете, я поддержу шоу и, думаю, мы справимся.
Он оглядел комнату с уверенностью человека, который перед проигрышем демонстрирует силу, чтобы ободрить трусливого партнёра.
– Вы действительно ожидаете, – спросил Клод Амери, – что я обведу траурной рамкой день, когда вы приглашаете меня на обед?
Он произнёс эту замечательную фразу довольно искренне, но немного театрально, как если бы, написав пьесу, он заразился своего рода упреждающей инфекцией сценичности.
– Это, – ответила миссис Харвелл, доставая ключи, – мило, но глупо. Вот мы и здесь, вы должны зайти на чашку чая.
Когда мистер Амери, восхищённо лепеча неискренние протесты, вошёл за ней в гостиную, их приветствовал маленький пожилой человек, который поднялся с кресла у огня, торопливо отставив бокал.
– Розамунда! Дорогое дитя…
– О, вот и ты, отец, – сказал Розамунда, изящно высвобождаясь из его объятий. – Извини, что опоздала. Надеюсь, о тебе позаботились. Полагаю, ты знаком с мистером Амери.
– Да, конечно, – ответил мистер Уоррен. – Как поживаете? Дорогая, всё это ужасно печально. Надеюсь, не помешаю, но я почувствовал, что мы должны быть вместе. В такие времена слышишь зов Лондона. В конце концов, моё место – здесь. Я не мог оставаться в Бичингтоне – конечно, это очень миленький городок, но переставший ощущать пульс страны. И какие бы несчастья не обрушивались на…
– Конечно, отец, – сказал Розамунда, торопливо нажимая звонок, – я рада тебя видеть… и Лоуренс тоже. Клод, подойдите и сядьте.
– Не сомневаюсь, – продолжил мистер Уоррена демонстрируя несколько пошатнувшееся достоинство. – Знаете, мистер Амери, что не так давно я был, скажем, гостем правительства Его Величества при несколько грустных обстоятельствах. Я совершил фатальную ошибку, доверившись своим ближним. Я заплатил за эту ошибку, мистер Амери, и, хотя больше не вращаюсь в привычных кругах, друзья оказались очень добры ко мне. Моя дочь и мой щедрый зять всегда рады видеть, скажем, расточительного отца, а теперь, когда великая тяжёлая утрата обрушилась на всех нас…
– Я не знаю, когда появится Лоуренс, отец. Он очень занят в театре. Пожалуйста, позвони и попроси, чтобы накрыли чай на троих. Нет, Клод, что за глупости! Конечно, вы не уйдёте.
Питер Уимзи обнаружил жену, пьющую чай в компании с книгой и большим полосатым котом. Быстро извинившись, он уселся и сам замурлыкал от удовольствия.
– Устал?
– Удручён. Почему это превосходное слово вышло из моды? Думаю о прошлом. Не так уж я и заработался. Был на ланче с Джеральдом, который пребывает в чрезвычайно подавленном настроении. Отправился на север и почти час бился с местными властями относительно партии контейнеров для мусора.
– Разве арендаторы не могли разобраться с этим сами?
– Они, кажется, считают, что моя личность имеет некоторый вес в городском совете. Так или иначе, мне пришлось пойти, чтобы заняться сносом ряда ужасных спекулятивных вилл в Сиреневых садах, ужасном пережитке послевоенного периода, когда я ещё пренебрегал своими обязанностями владельца. И испытаете наказание за грех ваш. [73]73
… если же не сделаете так, то согрешите пред Господом, и испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас… (Книга Числа 32:23).
[Закрыть] А некоторые люди желают построить уродливую, просто унижающую Господа часовню прямо напротив моего красивого нового паба на Биллингтон-роуд. То одно, то другое. Одна компания арендаторов делает трагедию из-за шумных соседей, а другая пара желает переехать, потому что в их блоке устрашающе тихо.
– Разве ты не мог просто поменять их местами?
– Между прочим, в этот раз так и сделал. Если бы только они всегда представляли собой противоположные пары! Ты удивишься, насколько люди помешаны на шуме. К четырём часам чувствовал себя, как потерявшаяся собака. Я уже готов был подбежать к ближайшему полицейскому, чтобы поплакаться ему а жилетку и попросить отвести меня в Баттерси, [74]74
«Баттерсийский дом собак» (лондонский центр для бездомных собак и кошек) по названию района, где он находится.
[Закрыть] когда внезапно вспомнил, что у меня есть дом, куда можно пойти.
Он позволил взгляду мгновение поблуждать по безмятежным георгианским пропорциям комнаты прежде, чем перенести его на жену.
– Всё это кажется очень мучительным.
– Да, Domina, [75]75
Супруга, повелительница – (лат.).
[Закрыть] так и есть. Локальный кризис низкого уровня, не достаточно важный, чтоб натянуть решимость, как струну, [76]76
Цитата из трагедии Уильяма Шекспира "Макбет" Акт 1, сцена 7:
Макбет А вдруг не выйдет?..
Леди Макбет Что не выйдет?
Лишь натяни решимость, как струну, —
И выйдет всё.
(Перевод Ю.Б. Корнеева)
[Закрыть] но сила духа всё же нужна.
– Разве нельзя их как-то отделить? Я имею в виду, ненавидящих шум.
– Построить для них специальный блок? Со звуконепроницаемыми стенами и полами и расположенный между женским монастырём и резиденцией отставного поверенного?
– И ввести специальные правила, чтобы вели себя тихо.
– Держать детей, собак и кошек строго запрещается, время звучания музыки и развлечений чётко регламентировано, и любая жалоба на шум, если она подана тремя арендаторами в письменном виде, позволяет немедленно изгнать нарушителя, – произнёс нараспев Питер. – Можно попытаться. С другой стороны, люди, которым нравится шум, страдают без него так же, как нервные страдают от шума.
– Тебе потребуется другой блок с дополнительными квартирами для них, – предложила Харриет. – Что-то прочное с умеренное арендной платой…
– Где наличие детей, животных и музыкальных инструментов всемерно поощряется, внутренний двор представляет собой детскую площадку, а на жалобы на шум имеется лишь один строгий ответ: «Договоритесь с соседями или уходите». Харриет, я действительно думаю, что мы к чему-то подходим.
– Конечно, могут иметься соседи через дорогу от блока с твоими любителями шума или по обе стороны от него.
– Я построю его там, где с одной стороны школа, а с другой – кирпичный завод, чтобы обеспечить надлежащее расстояние от нервных жителей. А я-то ещё недоумевал, чем мне занять это место!
– Мы ведь шутим, Питер?
– Конечно нет. Я складываю свои проблемы у твоих ног, а ты предлагаешь решения. Бальзам на моё утомлённое сердце. Сделаю эксперимент. Как мы назовём эти особняки с различным темпераментом? «Сцилла-и-Харибда-корт»?
– Мне действительно интересно, на что это похоже – заболеть в блоке любителей шума. Если, например, раскалывается голова.
– Доброжелательный владелец добавит небольшой звуконепроницаемый санаторий для изоляции больных, – сказал Питер. – Всё будет предусмотрено, и люди будут биться, чтобы попасть в списки очередников.
– Ты можешь шутить или не шутить, Питер, но ты действительно выглядишь измотанным. Немного чая поможет? Или это действительно лихорадка духа, которая требует гомеопатического лечения?
– Чай и сочувствие должны помочь. – Он подошёл, чтобы взять чашку с подноса, и остановился около стула Харриет для разговора и некоторых действий.
– Очень миленький воротничок. Возможно, препятствует выражению лучших побуждений мужа, но очень к лицу. Между прочим, глава семьи посылает тебе своё благословение. Полагаю, Джеральд почти уверен, что ты способна прибрать к рукам семейного безумца… Эй! Это мой стул, ты, несчастный полосатый бандит. Ничего себе! Неужели мужчина никогда не может чувствовать себя хозяином в собственном доме?
5
Когда небольшая процессия приближалась к Уайт-холлу, её сопровождало любопытное явление. При прохождении процессии шляпы слетали с лысых голов, лица поднимались, чтобы смотреть поверх мешающих плеч. Задолго до того, как можно было различить очертания лафета, вы точно знали, где он проезжает, видя, как тёмная толпа становится розовой, как если бы бледное солнце следовало за ним на запад. Это была малочисленная процессия – не более пятидесяти человек, – некоторые верхом, некоторые пешком. Новый король шёл позади гроба, смертельно бледный и, казалось, согнувшийся под весом своего длинного тёмного пальто. Не было никаких солдат сопровождения и никакой музыки. Глубокая тишина переполненных улиц позволяла чётко слышать шаги идущих мужчин и цокот копыт. И во всей этой сцене, приглушённой в туманном свете январского дня, единственным цветным всплеском был королевский штандарт, покрывающий гроб, и корона сверху, очень похожая на театральный реквизит.
У Харриет перехватило дыхание. Женщина слева достала носовой платок. Справа Харриет ощущала напряжённо застывшую фигуру, которая была Питером. Она опустила глаза на парапет: его рука лежала спокойно, но были видны белые полукруги вокруг кончиков вцепившихся в камень пальцев. Осторожно, как если бы даже малейшее движение могло нарушить напряжённую атмосферу, она подвинула свою руку вперёд, пока их мизинцы не соприкоснулись.
Процессия прошла, и толпа, сомкнувшаяся за ней, как осыпавшаяся листва, начала медленно расходиться. Она не была похожа на все другие толпы, потому что была безмолвной. Её движение сопровождалось лишь звуками, напоминающими волны, которые разбиваются о гальку на пляже.
– Вы в высшей степени необычная нация, – сказал низкий голос позади них. – Вы позволяете случайной толпе собираться под наблюдением лишь нескольких безоружных полицейских. Затем вы берёте своего нового короля и всех наследников престола, добавляете для ровного счёта корону Англии, собираете их на пятачке, который можно накрыть носовым платком, и заставляете медленно идти две мили открыто по улицам столицы. Кто может быть уверен, что у меня нет большевистской ярости в сердце и бомбы в кармане?
– Это всего лишь деревенские похороны, – сказал Питер. – Никто и не помышлял о беспорядках. Их просто не может быть. Когда дело дойдёт до публичной церемонии, будут приняты меры. Но не тогда, когда всё по-домашнему.
– Фантастика, – сказал Гастон Шаппарель. – Считаете себя практичными людьми, а на деле ваша империя держится только именем и мечтой. Вы смеётесь над своими собственными традициями и уверены, что весь мир будет их уважать. Но это срабатывает. Именно это и есть самое удивительное.
– Возможно, это не продлится долго, – сказал Питер Уимзи.
– Это будет длиться, пока вам не придёт в голову заняться теоретизированием. Вы – как сороконожка, которая отлично бежала, пока не попыталась объяснить, какая нога должна идти после какой. Задавайте любые вопросы, какие вздумается, но никогда не пытайтесь ответить на них. Как только вы посадите себе правительство, которое никто не смеет критиковать, откроется широкая дорога для бронированных автомобилей, телохранителей, вооружённых до зубов, и железной дисциплины, тяготеющей к истерии. Я потрясён. При всём моем цинизме я потрясён.
Они медленно спускались внутри здания, остановившись на мгновение, чтобы поблагодарить чиновника, который предоставил им место на крыше. На одной из площадок они с удивлением приветствовали Харвеллов, за которыми на буксире тянулся старый мистер Уоррен. После нескольких банальностей возникло предложение пройти что-нибудь выпить на Одли-сквер. Мгновенное колебание Розамунды дало Шаппарелю шанс.
– Замечательно! – сказал он с такой уверенностью, чтобы отказ казался невозможным. – Мне хочется увидеть двух своих моделей вместе. Они подчеркнут новые аспекты друг друга для меня.
– Боюсь, – сказала Розамунда, – это утомит отца.
– Нисколько, моя дорогая, нисколько, – сказал мистер Уоррен. – С чего бы? Значит, леди Питер, мистер Шаппарель пишет также и вас?
Харриет начала объяснять, что они с Питером только что были в студии, когда Шаппарель перебил:
– Этот мужчина осторожен. Он приехал, чтобы узнать, умею ли я рисовать, прежде, чем согласился на портрет. Я показал свою работу. Нет необходимости интересоваться результатом. Я напишу его жену. Hein? [78]78
А? как? что? каково! – (фр.).
[Закрыть] Надеюсь, вы не станете утверждать, что я плохой художник.
– Вы – дьявольски хороший художник, – сказал Уимзи с акцентом на наречии.
– Вам нечего бояться, – ответил Шаппарель с едва заметным акцентом на местоимении.
Харриет заметила, что взгляд Харвелла вспыхнул, как если бы, несмотря на контекст, слова эти напомнили ему, что Шаппарель имеет определённую репутацию не только как художник, но и как мужчина.
Питер спокойно сказал:
– Я это прекрасно знаю, Шаппарель.
Настала очередь Розамунды заметить, как тень пробежала по лицу Харриет. Очевидно, эти неоднозначные фразы имели для неё вполне ясное значение.
– Тогда, – торжествующе заключил художник, – мы начнём наше позирование завтра.
– Вы должны согласовать это с моей женой. Когда дело касается двух трудолюбивых художников, творящих по расписанию… – жестом Уимзи снял с себя всякую ответственность. – Меж двух огней! – Он открыл дверь автомобиля.
Розамунда Харвелл, рискованно сжав пальцами ножку бокала из уотерфордского стекла, испытывала невероятные мучения. Сквозь весёлый барьер беседы, ведущейся между тремя мужчинами рядом с ней, она могла слышать фрагменты того, что её отец говорил Харриет. С абсолютно искренним отсутствием такта он рассказывал о своём тюремном опыте. Харриет, сочувственно склонив темноволосую головку, слушала, проявляя живой интерес. Конечно же, это должно было произойти. Это происходило каждый раз. Если бы только отец спокойно оставался на своём побережье! Без сомнения, там он также распространялся обо всём этом, пока не узнали все. Пока не осталось ни одного, даже просто делающего вид, что это для него новость! Было бы сущим облегчением, если бы Лоуренс потерял терпение и отказал ему от дома. Едва ли можно просить его об этом, но её благодарность была бы искренней.
– Разве вы не согласны, миссис Харвелл?
– О да, абсолютно согласна.
Глаз Шаппареля напоминал острую булавку, которой пришпиливают бабочку к правилке. Мистер Уоррен поглядел на неё, покачал головой и начал поиски носового платка. Он достиг той невыносимой точки, когда оплакивал своё безумие и восхвалял мужество дочери, поступившей на работу.
– Уверяю вас, леди Питер, она никогда не произнесла на слова упрёка…
– Совершенно отвратительно, – сказал Питер, осторожно беря бокал из её руки и вновь наполняя его. – Конечно, все администраторы до некоторой степени испорчены.
– Это хуже всего, – согласился Харвелл. – Это означает плохой бизнес повсеместно. А как только люди забывают дорогу в театр, требуется много времени, чтобы заставить их пойти туда вновь. Готов держат пари, в этом году я не стану вкладывать деньги ни во что, если не буду абсолютно уверен, – а в таком случае поддержка обычно и не нужна.
Мистер Уоррен теперь сморкался.
– А есть ли какие-нибудь беспроигрышные варианты? – поинтересовался Шаппарель.
– Есть два или три писателя, – сказал Харвелл, – чьи пьесы завоёвывают поклонников более или менее автоматически.
– И два или три актёра, полагаю? – предположил Питер.
Харвелл замолчал и задумался. Вновь прорезался голос мистера Уоррена:
– Я убеждаю себя, что не должен ожесточаться и обижаться. Не должен постоянно думать об этом и замыкаться в себе. Нужно открыть окна души и впустить свежий воздух, свежий воздух…
– Не так много, как было раньше. В настоящее время драматурги важнее. Строгая игра согласно линиям, начертанным драматургом, означает надёжный возврат вложенных денег. Хотя, конечно, всё это только рассуждения. Тем не менее…
– Я всегда считал – сказал мистер Уоррен, – что ошибочно притворяться, будто ничего не произошло. В настоящее время, когда я встречаю кого-либо…
– Но, Лоуренс, – возразила миссис Харвелл, – вложение в пьесы – это же не твой насущный хлеб. Это всего лишь хобби. Это новым писателям нужна поддержка. А иначе как обнаружить новый талант?
– Моя жена, – снисходительно заметил Харвелл, – всегда находит лебедей среди утят в Блумзбери. Бесполезно, дорогая, пытаться вынудить меня поставить эту вещицу молодого Эймери. У него ни единого чёртова шанса. Даже в обычный сезон, а теперь и того меньше.
– Эймери? – переспросил Питер. – Мне, кажется, знакомо это имя.
– Клод Эймери. Один из этих худющих патлатых парней.
– Он издал несколько стихотворений, – добавила Розамунда.
– Харриет может знать. – Питер вежливо отвлёк внимание Харриет от мистера Уоррена. – Харриет, – прошу простить меня, сэр, – ты когда-либо слышала о поэте из Блумзбери – невысокий, стройный, с распущенными волосами, по имени Клод Эймери?
– Да. Он написал вещицу под названием «Эта разветвлённая чума», всё довольно откровенно и полно разочарования, о толстых лысых мужчинах, предающихся любви в борделях. В очень сложном по форме стихе с внутренними рифмами и доминантными двустишиями. Мне пришлось писать рецензию. И он действительно худой, раз уж об этом заговорили. А что?
– Мне казалось, я слышал его имя. Я с ним встречался?
– Не думаю. Я столкнулась с ним однажды на вечеринке у издателя. Но ты, возможно, видел эту книгу у меня на столе на Мекленбург-сквер приблизительно три месяца назад, когда вернулся из Италии. Не знала, что ты обратил на неё внимание.
– А я и не обратил. У меня было кое-что получше, на что смотреть. Но, без сомнения, это отложилось в подсознании. Этот молодой человек написал пьесу.
– Да, я видела где-то упоминание об этом.
– Я считаю, она очень хороша, – упорствовала Розамунда. – Но Лоуренс не станет даже читать её.
– Я проглядел её, – сказал Харвелл. – Она, может, и не плоха. Но уж, конечно, не окупится.
– Думаю, вы правы, – согласилась Харриет. – Но всё равно, если следить за ним, это может окупиться. Не удивлюсь, если когда-нибудь он сможет написать что-то интересное.
– Думаете? – На лице Харвелла было написано сомнение. Уголком глаза Розамунда видела, что Питер увёл мистера Уоррена наверх, чтобы осмотреть ряд гобеленов на площадке. – Ну, может быть, вы и правы. Если я пошлю вам оригинал, не хотели бы вы дать своё заключение?
– Не думаю, что от моего мнения будет польза, – быстро сказала Харриет. – Я романистка. Я ничего не знаю о том, как нужно писать для сцены.
– A chacun son metier,[79]79
У каждого своё дело – (фр.).
[Закрыть] – одобрительно заметил Шаппарель. – Знать собственные границы – признак компетентности. – Он отодвинул свой пустой бокал и сделал движение, чтобы встать. – Ваш муж обещал показать мне Гейнсборо.
– Да, конечно. Он в библиотеке. Хотите подняться? – Харриет повернулась к Харвеллам. – Не знаю, интересно ли вам осмотреть дом. Он, конечно, стар, и Питер… там есть довольно красивые семейные вещицы.
Движение состоялось. Харвелл – его внимание оказалось захвачено вопросом о пригодности гобеленов восемнадцатого века для декораций и реквизита – подключился к мужской части общества, а Харриет повела Розамунду на верхние этажи.
– Вы совсем одомашнились? – довольно резко спросила Розамунда.
– Нисколько, – ответила Харриет. Они стояли в её спальне, выходящей окнами в маленький садик с кирпичной дорожкой и небольшим засохшим фонтаном, в котором миниатюрный купидон боролся с очень большим дельфином. – Дом в самом деле кажется неестественно большим для двух человек, правда? Но Питер сказал, что устал от того, чтобы быть стиснутым в квартире. Он воспитывался на просторе, понимаете?
– Я тоже. Но я хотела порвать со всем этим. Слуги и прочие хлопоты.
– А я испугалась. Никогда не управляла штатом слуг или чем-то подобным. Но у нас есть домашний дракон, который всё это прекрасно делает. Её зовут миссис Трапп, и она была старой няней Питера. Двадцать три года тому назад она предупредила герцогиню об уходе, когда Питер связался… не со мной, конечно, а с кем-то ещё. Он не женился, поэтому она осталась в семье. А затем, когда он действительно женился, она ушла от Денверов. Хелен это не понравилось, но миссис Трапп сказала, что предупредила об уходе двадцать три года назад, и никто не может требовать от неё большего. Вот такая она!
– Я просто не знала бы, как с ними общаться. Разве эти старые слуги не слишком вмешиваются в ваши дела?
– Ну, – призналась Харриет, – она действительно может заявить Питеру, чтобы он спокойно ел хлеб с молоком и не суетился под ногами. Но она не встревает в мои дела: Питер подавил её, сказав, что я писательница и мне нельзя мешать. Мне кажется, она находит это очень странным, но видит изданные книги, а вы знаете, на людей это действует.
– О да. Но мне бы не понравилось, если бы между нами с Лоуренсом постоянно встревала старая нянька.
– Это ужасно, правда? – беспечно сказала Харриет. – Вокруг Питера старые слуги кишат просто как мыши. Его слуга, Бантер, с ним уже двадцать лет. И дворецкий – брат Бантера. Только, конечно, не может же в одном доме быть два Бантера, поэтому мы называем его по имени, которое, к счастью, оказалось Мередит. Кто знает, что они думают обо мне. Миссис Трапп и Мередит управляют всем на пáру, а я просматриваю книги и делаю вид, что всегда считала в фунтах, а не в пенсах.
– Вы должны входить во все счета? Это же ужасно утомительно. Слава Богу, мы живём в квартире с гостиничным обслуживанием, и нам всё приносят из ресторана.
– Если откровенно, то не вхожу. По крайней мере, я только сейчас вообще начала, но не стану вникать, если только сумма не превысит пределов ответственности домоправительницы. В конце концов, миссис Трапп вполне заслуживает доверия: она вела хозяйство в поместье Джеральда, герцога Денверского, целую вечность. Подожду, пока не грянет революция и нам не придётся существовать на два пенса в неделю – единственный тип домашнего хозяйства, который мне знаком, хотя я и не очень-то рвусь. Однако тут может помочь Питер. Он когда-то работал в рекламном агентстве и учил людей, как приготовить мясное рагу на большое семейство за четыре пенса. [80]80
Намёк на книгу Дороти Ли Сэйерс «Murder Must Advertise» (в русском переводе «Смерть по объявлению»).
[Закрыть]
Розамунда начала подозревать, что над ней смеются. Харриет заметила выражение недоверия на её лице и поспешила объяснить:
