Текст книги "Повесть о генерале Данне, дочери Маары, Гриоте и снежном псе"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Лета обдумала его слова и кивнула:

– Понятно. Ладно, я согласна. Только все должно происходить в этой комнате и в твоем присутствии – и в твоем тоже, Гриот, пожалуйста.

Двое охранников вышли по приказу Данна и вернулись с дюжиной солдат. Лета села на кипу подушек и взглянула на вошедших так, будто их вид доставлял ей физическую боль.

– Можно, – проговорила она.

Вперед вышел молодой парень, ухмыляясь в предвкушении, но в его глазах было и смущение, и даже страх. Он положил ладонь на сияющие локоны, падающие с плеч Леты. Потер волосинки между пальцами. Затем выдохнул, потому что перед этим на некоторое время затаил дыхание, и на его лице отразилось восхищение. Он отошел в сторону. На его место встал другой солдат. А первый парень тем временем заметил, что к его красному одеялу пристала золотистая волосинка. Он взял ее в руки и стал рассматривать, совершенно счастливый. Второй солдат потрогал волосы Леты. От напряжения он держался очень скованно и двигался с трудом.

Лета сидела нагнув голову и не поднимала на них глаз.

Третий солдат оказался смелее предыдущих. Он несколько раз погладил ладонью волосы Леты и прошептал:

– До чего же красиво, ах, как красиво.

И тоже отошел в сторону. Все трое улыбались, гордые и довольные, как мальчишки. И Гриот улыбался, потому что знал: солдаты вернутся в лагерь и расскажут, что они прикоснулись к волшебным волосам и остались живы. Данн был озабочен, в его глазах стояла тревога – за Лету. Четвертый солдат. Пятый. За дверями очередь из солдат выстроилась через весь учебный плац, развернулась и сделала широкую петлю. Лета не видела этого с места, где сидела, она так ни разу и не подняла голову.

Теперь солдаты входили в комнату с улыбкой, потому что видели, что те, кто уже побывал у Леты, сияли радостью. Воцарилась атмосфера праздника, появилось ощущение легкости. Мрачных лиц больше не оставалось.

Люди жили здесь в окружении серости, которой многие из них раньше и не знали. А здесь она была повсюду, пропитывала сам воздух, которым они дышали. Вдоль всего побережья и над болотами ходили бесконечные туманы; а когда прояснялось, на небосводе висели, как огромные серые капли, насыщенные влагой тучи. Когда стрела солнечного света протыкала подушку облаков, она окрашивала цветом все, чего касалась, и солдаты, бросив свои занятия, стояли, радостно улыбаясь, будто встретились с видением, которое обещало им скорое возвращение на родину. Внутри их времянок и хижин воздух казался тяжелым, как вода, и даже днем приходилось зажигать лампы, чтобы хоть немного разогнать тьму. И тогда горящий огонек обретал особую ценность, он напоминал людям, что они родились не в этой стране серого воздуха и воющих ветров. Точно такой же эффект оказывала на солдат и Лета. Яркое сияние ее волос было больше, чем просто сияние, оно было светом во мраке – да, настоящим солнцем, проглянувшим в сумрачный день. Рядом с ее необыкновенно белой кожей волосы казались материализовавшимся светом. Вообще-то, никто не мог взглянуть на альба без подспудной мысли: «Должно быть, это какая-то кожная болезнь». Но эта удивительная женщина умела лечить, и все врачеватели в лагере относились к ней с почтением, говорили, что они многому научились у Леты. Эти бледные волосы порождали самые противоречивые чувства: радость и любопытство, граничащие с жестокостью, начинали проявляться на лицах солдат. Один из них рассмеялся, и Лета сжалась в комок. Снова раздался смех. Лета дрожала. Данн сказал:

– Потрогали и уходите, нечего тут стоять.

Лета оглянулась и увидела вокруг сотни солдат (так ей показалось) и их возбужденные лица. Она с криком подскочила с подушек.

– Хватит, – скомандовал Данн.

Приказ достиг ушей тех, кто стоял на плацу, и раздалось ворчание, даже ропот, затем гул разочарования. А Лета стояла, вся сжавшись в комок, стараясь занимать как можно меньше места, – несчастное создание, которое преследовал кровожадный смех.

– Лета, было весьма великодушно с твоей стороны согласиться на это, – сказал ей Данн, и Гриот, впустив двух охранников, плотно прикрыл дверь.

Лета плакала. Гриот не понимал, в чем дело, но Данн подошел к женщине и обнял ее.

– Бедная Лета, – проговорил он и потом добавил: – Разве ты не видишь, что кажешься им очень странной?

– Наверное, мне пора бы уже привыкнуть к тому, что мои волосы всегда привлекают внимание. Но наступит день, когда они поседеют, и тогда я стану такой как все.

Снаружи разочарованные солдаты расходились по хижинам, и Лета спросила у двух охранников, которые только что заступили на пост:

– Ну, а вы хотите прикоснуться к моим волосам?

Ответом были смущенные, но согласные улыбки. Неуклюже, как мальчишки, солдаты приблизились и потрогали ее волосы, очень аккуратно. Они были довольны и благодарны, и впервые Лета улыбнулась и сказала:

– Вы хорошие ребята.

Лета пробыла в Центре, как и обещала, несколько дней, почти все время проводя с Данном. Теперь он спрашивал ее:

– А ты помнишь?..

И слушатели понятия не имели, правда ли то, что он говорит, или самая отчаянная выдумка.

– Ты помнишь, как мы вырезали тем твоим маленьким ножом золотые монеты из моего тела?

– Да, они были совсем близко к поверхности, прямо под кожей.

– А ты помнишь, как мы нашли на горе снег? Тогда мы увидели снег впервые жизни и бегали в лунном свете – а Кулик мог убить нас в любую минуту.

Когда Лета уходила, они с Данном обнялись на прощание. Данн уже мог стоять – высокий, тощий, словно каркас, а не человек из плоти и крови, но он уже не дрожал от слабости.

– Милый Данн.

– Милая Лета.

– Если станет совсем плохо, можно, я приведу сюда девочку?

– Дочь Маары?

– Да, ее дочь, Тамар.

– Хорошо, приводи.

Гриот отправил вместе с Летой охрану из шести солдат и приказал им не спускать с нее глаз до тех пор, пока она не окажется под защитой Шабиса.

* * *

Гриот сидел за столом в большом зале и думал о том, как же он одинок. Он уже не мог справиться со всеми делами, которые сыпались на него день и ночь. Наконец из своей комнаты вышел Данн, сел рядом с Гриотом и сказал:

– Ну вот, Гриот, я здесь.

С тех пор, когда он последний раз выходил из комнаты, прошло долгое время.

Гриот говорил, рассказывая своему командиру все, и, когда дошел до походов за мясными птицами и другими животными, Данн спросил:

– То есть мы уже потихоньку начали набеги на Тундру?

– А как иначе я смогу накормить всех этих людей? Только вчера пришло еще девять новичков, они говорят, что началась очередная война. Тростниковые леса на Нилусе в огне, и опять множество убитых.

Данн обхватил голову руками, потом поднял ее, чтобы взглянуть на Гриота – взглянуть так, что тот воскликнул:

– Что случилось, господин? Я не понимаю.

– Нет, Гриот, ты не понимаешь. Эти тростниковые леса – они могут гореть годами. А там города… И это продолжается и продолжается, снова и снова.

– Надеюсь, что сюда доберутся не все беженцы. И что кому-то другому, а не мне придется думать о том, как их одеть и прокормить.

– А что, если ты перестанешь это делать? Просто перестанешь, и всё?

– Господин? Генерал? Данн, господин?

– О, неважно. И это даже к лучшему, что ты не понимаешь, что я думаю, потому что эти мысли как яд.

– Али говорит то же самое. Господин.

– Али?

Невысокий смуглый человек, работавший в конце зала, поднял голову, услышав свое имя, и встал из-за стола.

Данн мимоходом взглянул на него, потом внимательно присмотрелся.

Али степенно приблизился к Данну, сложив тонкие руки в поклоне и улыбаясь.

– Ты помнишь меня, господин?

Данн медленно улыбнулся:

– Да, это было на дороге. Мы поговорили, я посоветовал тебе идти в Центр.

Али встал перед Данном и поклонился. Он взял правую руку Данна и положил ее себе на лоб, потом поцеловал тыльную сторону его ладони и сказал:

– Генерал, мы все очень ждали твоего выздоровления.

Его глаза были полны слез – и глаза Данна тоже, с недоумением заметил Гриот.

– Мой король мертв, – произнес Али. – Мое сердце свободно. И отныне я буду служить тебе, господин. Пока я не умру или не умрешь ты.

– Пока я не умру или не умрешь ты, – повторил Данн, которого, похоже, не удивила эта формула – а это была именно формула, как и остальные слова Али: его клятва верности состояла из набора известных фраз, применимых в сходных ситуациях.

Однако все происходящее никак нельзя было назвать формальным. Двое собеседников, казалось, обладали неким общим тайным знанием или знали друг друга с давних времен, что было невозможно. Несколько слов, сказанных три года назад на дороге, не могли бы возыметь такого эффекта. У Гриота на затылке зашевелились волосы. Он думал: «Что это? Что происходит?»

– Господин, – говорил тем временем Али, – во время твоего отсутствия мы обнаружили здесь необыкновенные вещи. Гриот расскажет тебе. А когда ты будешь готов, мы кое-что тебе покажем. – Он указал рукой в противоположный конец зала, где вдоль колонн были расставлены столы и за каждым работал солдат – расшифровывал письмена. Если Данн и заметил их раньше, если и воспринял деятельность, кипящую в зале, то не проявил любопытства.

Али еще раз поклонился и вернулся к своему рабочему месту, а Данн снова сел.

– Ну же, Гриот, расскажи, что вы нашли.

Гриот поведал о тайнике и о том, что в нем содержится; о том, как умен Али и другие солдаты, знающие древние языки; обо всем остальном. Он говорил, а Данн, подставив руки под подбородок, слушал и кивал, а потом сказал:

– Так, значит, Гриот, опять мы вернулись к этому «давным-давно», опять и опять мы упираемся в него: давным-давно, в незапамятные времена, давным-давно…

– Господин, да будет мне позволено заметить: если мы все начнем так думать, то можно сразу сунуть голову под одеяло и больше никогда не выглядывать на белый свет.

– В общем-то, да, Гриот.

– А нам нужно кормить столько людей, господин.

Данн запрокинул голову и залился смехом. Давно уже никто не слышал его смеха. Теперь уже глаза Гриота наполнились слезами, и он пробормотал:

– Данн, господин, какое это счастье – видеть, что тебе стало лучше… видеть тебя здоровым…

Данн поднялся – с трудом, опираясь для равновесия ладонью о край стола, и сказал:

– Гриот, когда я лежал в своей комнате и мечтал умереть, меня утешала только одна мысль: «По крайней мере у меня есть Гриот. Я могу на него положиться». Так что спасибо тебе, Гриот. – И он пошел туда, где работал Али, и сел за его стол.

Али говорил, а Данн слушал. Потом Али проводил Данна секретными путями, которые вели к тайнику и сияющей коробке из загадочного не-стекла внутри него, и Гриот пошел вместе с ними. Али говорил, а Данн слушал, пока они ходили вокруг прозрачной скорлупы, где находились страницы с письменами, которые можно было видеть, но к которым нельзя было прикоснуться. Наконец Данн услышал и увидел достаточно, и все трое вышли наружу, вдохнув туманный воздух открытого пространства. Данн сел рядом с Али, а Гриот – за свой стол, но старался слушать все, что говорили те двое, однако его постоянно отвлекали идущие к нему с различными просьбами солдаты.

Гриот понимал большую часть того, о чем беседовали Али и Данн, но теперь он с новой силой ощутил свое невежество. Мало того, что не все слова были ему известны, но порой даже знакомые слова складывались в обидную неразбериху.

Когда Гриот был еще мальчиком-солдатом в армии Агре, он посещал учебные занятия, но далеко не все. Он был поглощен тогда другим – поглощен целиком: восхищением и наблюдением за юным капитаном Данном.

А вот Данн занятия никогда не пропускал. И тем не менее он, как и Гриот, беседуя с Али, тоже понимал, как малы его познания по сравнению с действительно ученым человеком, который получил образование в королевской школе для писцов и переводчиков. Али знал о таких странах, о которых Данн никогда даже не слышал, и порой владел и их языками.

Али рассказал Данну, что позади той скорлупы из не-стекла хранились книги на самых разных языках. Поначалу Али отчаялся найти хотя бы одну книгу на знакомом ему языке, столь древними и неразборчивыми были письмена. Иногда лишь он догадывался, что та или иная цепочка слов пришла к нему через повороты и извивы времени, оставив свое прошлое обличье так далеко позади, что смысл их был для него сокрытым. А иногда смысл их не могли разгадать и другие ученые люди, которых Али приглашал помочь ему расшифровать книги. Али считал, что люди, установившие этот огромный прозрачный пузырь, имели целью сохранить для будущего образцы того, что породили их мысль и язык на момент создания тайника, но момент этот отстоял так далеко во времени, что сам он ничего об этом не знал.

Когда-то, в том давно забытом прошлом, еще до того, как северный Ифрик начал таять и превращаться в топи и воду, задолго до того даже, когда ледник сковал весь Йеррап, повсюду лежал песок. Когда ледник стал угрожать бледнокожим народам Йеррапа, они двинулись на юг и взяли с собой книги на множестве языков, и часть из тех книг казались древними даже им самим, даже тогда. Народы эти стали возводить города – копии тех городов Йеррапа, что оказались подо льдом, – и хранили в них книги. Но потом начались войны, завоевания и катастрофы, и книги захоронили в песке. Там-то (и совершенно случайно, поскольку все, кто хоть что-нибудь знал о древних песчаных библиотеках, были мертвы и забыты) какие-то люди, копавшие ямы под фундаменты новых зданий (это было еще до того, как ледник снова начал таять и земля стала превращаться в болота), наткнулись на бездонные колодцы, доверху набитые старыми книгами. Сухой песок отлично сохранил их. Кем бы ни были те люди, нашедшие библиотеки, они решили попытаться спасти книги.

Али предполагал, что именно желание сохранить эти свидетельства прошлого – и запомнить, что это были единственные свидетельства прошлого, – и заложило основу Центра. Вероятно, это и было главной целью его строительства. Потому что в песчаных колодцах обнаружили не только книги, но и всевозможные предметы и механизмы. Все находки были снесены в Центр, который в те времена простирался гораздо дальше, чем сейчас, до того, как его северная и западная оконечности ушли под воду. Но книги, те драгоценные свидетельства, были спрятаны в самом сердце Центра, и, как можно было догадываться, укладывали их в прозрачный короб люди, понимающие языки, на которых они были написаны, потому что книги лежали не как попало, а в определенном порядке. Все было сделано на совесть: ведь очень и очень долгое время (и не было никакой возможности определить временной промежуток более точно, никак нельзя было обозначить его, только грубо описать: «Над Йеррапом не было льда, потом пришел ледник, а теперь он уходит») прозрачный короб, изготовленный из загадочного не-стекла, стоял цел и невредим, тогда как вокруг него Центр постепенно приходил в упадок. Записи и книги в коробе тоже оставались целыми, потому что внутри футляра скорее всего не было воздуха – иначе они давно бы истлели.

Из чего же был сделан этот сверхнадежный короб? В различных уголках Центра можно было отыскать предметы, сделанные из того же материала, – сосуды, контейнеры, другие вещи. Поколениями люди расхищали их. Али говорил, что в его родном городе, который стоял к востоку от Хараба, были чаши и кувшины из этого практически вечного материала. А еще есть королевство, говорил Али, где правители использовали похищенные из Центра не-стеклянные вещи, чтобы внушать своему народу страх и поклонение. Правители утверждали, будто эти чудесные предметы созданы богами и вверены им, избранным, а всех остальных, простых смертных и невежд, настигнет небесная кара, если они хотя бы притронутся к чудо-вещам.

Все это Гриот услышал в перерывах между своими многочисленными делами. Даже когда он разговаривал с очередным просителем, то сидел вполоборота к столу Данна и Али, которые погрузились в обсуждение так глубоко, что, казалось, не замечали ничего, что происходит вокруг. Похоже, что они не замечали и Гриота. А тот одним глазом посматривал на вход в зал, где время от времени возникало багрово-красное сияние, которое затем превращалось в солдата с накидкой через плечо.

Так шли дни. Али и Данн сидели вместе, и всегда их обсуждение заходило в тупик: многие письмена были написаны на старых, очень древних языках, которых не знал ни Али, ни другие солдаты. О чем говорилось в этих записях, теперь уже недоступных? Они сидели, разложив на столе листы из давленого тростника – листы с неизвестным и непознаваемым, а затем отодвигали их, откладывали на потом, чтобы заняться более поздними, более понятными языками. Все писцы знали махонди, который совсем еще недавно служил средством общения для большей части Ифрика. Но до этого махонди существовал другой язык, его прародитель, который Али понимал, а Данн нет. Тот древний махонди имел общее происхождение с другим языком, который, в свою очередь, являлся предком родного языка Али – разновидности хараба. Прижатые к стеклоподобному материалу прозрачного короба, на Али и Данна смотрели страницы из книг, написанных на тех самых древних махонди и харабе. Шесть или восемь страниц – вот и все, что осталось от тех давно ушедших людей, чьи голоса были почти слышны, благодаря словам, которые передавали, что тогда говорилось.

Так и сидели Али и Данн: они беседовали, а Гриот слушал. Зачастую между двумя исследователями лежал лист, на который была скопирована страница, прижатая к нестеклу.

Однажды Али показал Данну строчку, которую он перевел как «Вот формула для изготовления оконного стекла». Он добавил:

– Чтобы понять хотя бы это, господин, у меня ушло довольно много времени. Но интересующая нас часть – это формула, а она написана не языком, а цифрами, которые совсем не такие, как наши.

Данн вытянул вперед пальцы правой руки.

– Один, два, три, четыре, пять, – сказал он. – Эти числа должны быть одинаковыми для всех.

– Да, – согласился Али, – числа – да. И есть еще шесть, семь, восемь, девять и десять. Но это лишь малая часть того, что имеется в формуле. Тут еще есть значки. Их никто не понимает.

– Похоже на следы птиц на песке, – заметил Данн. – Или на отпечатки лап ящериц в глине.

Али положил перед Данном страницу, испещренную цифрами и значками.

– В лагерь недавно прибыла женщина, которая утверждает, что видела такие же знаки на каменной стене неподалеку от своей деревни. Это далеко на востоке, если двигаться вдоль побережья. Там сейчас повсюду идет война. Кажется, что всё, весь мир – мир, который мы знаем, – воюет.

Данн произнес – сердито, как всегда в таких случаях:

– Конечно. А ради чего, Али? Какой во всем этом смысл?

Али негромко сказал:

– Это говоришь не ты, а твоя скорбь.

– Да? Ну и что?

– Это опасно для тебя. Я был врачом одно время. Некоторые мысли для нас вредны, господин. Они очень вредны.

Данн сидел, опустив голову в ладони, и молчал. Потом посмотрел на лист с непонятными значками и спросил:

– Неужели в лагере нет никого, кто понимает в этом хоть что-нибудь?

– Пока, насколько мы можем судить, эта запись нам, увы, не по зубам.

Данн вытащил из-под своей туники предмет, который нашел в одном из музеев. Он был длиной с его ладонь, а шириной в четыре пальца. На черной, тусклой, твердой поверхности не было ни царапинки. Древние люди написали здесь только цифры. Десять цифр.

– Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, ноль, – пересчитал их Данн, загибая пальцы. – Значит, у тех древних людей тоже было по десять пальцев на руках и ногах, как и у нас. Интересно, с каких пор это так? Я видел, как одна обезьяна растопырила ладонь и смотрела на свои пальцы. Может, она думала: «Сколько у меня пальцев?»

– Может, наступит такой день, когда обезьяна сможет ответить на этот вопрос, – мягко сказал Али.

– Они всё знали, те древние люди! – в отчаянии воскликнул Данн. – А мы ничего не знаем, ничего. Я не вынесу этого, Али, – добавил он испуганно, как ребенок. – Неужели тебя это не угнетает, Али? Мы такие же невежды, как… обезьяны.

– Будь это и правда так, – возразил Али, – я бы переживал сейчас не меньше тебя, господин. – Он говорил твердо, как будто Данн и в самом деле был ребенком.

Гриот наблюдал за ними с чувством, близким к отчаянию. Он бы никогда не посмел разговаривать с Данном таким тоном. Двое мужчин сидели в пятне яркого света, падающего из-под потолка. Они были такие разные. Кожа Али была коричневого цвета, но не такая, как у Гриота, а более желтая. У него были тонкие черты лица, глубоко посаженные глаза. Он был худ, как и Данн, но худоба объяснялась тем, что никто из них никогда не наедался досыта. В осанке Али сквозили гордость и самообладание – как у Данна. У Гриота этого не было. Он знал, что по сравнению с изящной фигурой и умным, ласковым лицом Али он выглядел тяжеловесным и неотесанным.

– Та женщина, которая узнала цифры… позовите ее, пусть она запишет все, что помнит.

– Уже сделано.

Теперь Данн поднялся, подошел к столу Гриота, сел и сказал:

– Гриот, каждый человек, кто приходит сюда, должен рассказать нам все, что знает.

– Мы это уже делаем.

– Ты знал о женщине и цифрах?

– Нет, мы цифрами не очень интересовались, потому что для подсчета провизии и запасов нам достаточно было наших знаний.

– В этом-то и вся беда. Мы даже не знаем, какие вопросы задавать. Нужно хорошенько подумать над тем, что спрашивать и как. Каждый человек, приходящий к нам, может обладать знанием, которое умрет вместе с ним. Когда мы с Маарой плыли по реке в Агре, там, на лодке, была такая штука, которая ловила солнце. Лодочница знала, как эта вещь работала. Когда-то солнечные ловушки стояли вокруг всего Центра, но никто не понимал, для чего они предназначены. Женщину-лодочницу убили; свое знание она унесла с собой. Должно быть, нечто подобное происходит постоянно. Когда мы прибыли сюда, никто уже не знал, как действуют солнечные ловушки. И хотя они стоят повсюду, люди думают, что это ловушки для птиц.

Он некоторое время посидел молча, вспоминая что-то, а Гриот и Али смотрели на него.

– Господин? – напомнил ему Али об их присутствии.

– Когда мы с сестрой повстречали Шабиса, она рассказала ему много такого, о чем он никогда не слышал, а Шабис поведал Мааре то, чего не знала она. Везде, повсюду мы встречаем людей, которые что-то знают, но не понимают, что их знание бесценно. Если бы мы смогли сложить все то, что известно разным людям, то получилось бы огромное знание.

Али сказал:

– Боюсь, никто из ныне живущих не знает, как разгадать это – формулу. Так это называется – формула.

– Почему ты так думаешь?

– Иначе ею бы уже вовсю пользовались – формулой для изготовления оконного стекла. И у нас были бы стекла. Или такой материал… – Он прикоснулся к гладкой черной поверхности предмета, извлеченного Данном и оставленного лежать на столе. Этот предмет напоминал камень, но камнем не был. – Или другие вещи, как в Центре.

– Значит, у нас нет выбора. Мы останемся невежественными, – вздохнул Данн. – Те, древние, люди знали столько всего. Они были такими умными.

– Если они были такими умными, где же они сейчас? – спросил Али.

Подобная мысль ни разу не приходила в голову Данну. Он помолчал, пораженный, и потом засмеялся. Али смеялся вместе с ним, Гриоту же было совсем не весело. Если это смешно, то…

Он встал и сказал:

– Данн, господин, я бы хотел, чтобы ты вместе со мной осмотрел лагерь. Это будет полезно для солдат, господин.

– Но, Гриот, – возразил Данн, мягко поддразнивая его, – я для этого не нужен, ты отлично справляешься и сам. Ты – чудо, Гриот. Правда, он чудо, а, мудрец Али?

– О да, – согласился Али со всей серьезностью. – Мы все так считаем. Но Гриот прав. Им нужно видеть тебя, господин. – И потом добавил: – Ты, возможно, пока не в курсе, что сегодня утром к нам пришло еще двадцать человек.

– Ладно, я схожу. Может, лучше завтра?

– Господин, я бы хотел сделать это прямо сейчас.

Гриот настаивал – отчасти его упорство объяснялось тем, что ему нужно было оторвать Данна от Али хотя бы ненадолго. Их близость ранила его. Да и к тому же Данну и впрямь уже пора было показаться в лагере. Вот он сидит, его генерал, слабый после болезни, слишком худой, но есть в нем что-то такое… Гриот мечтал каким-нибудь образом раствориться в Данне и узнать, что же такое есть внутри него, что заставляет людей любить этого человека. Как любил его Али. Как любил сам Гриот. Все видели и слышали, как жалок мог быть Данн, но все равно любили его.

Потом вдруг Али удивил Гриота, поднявшись и предложив Данну:

– Давайте сходим все втроем, господин? – Он встал на сторону Гриота.

– Ладно, – согласился Данн.

Он занял место между Гриотом и Али, и они втроем вышли из зала и оказались на учебном плацу как раз тогда, когда туда привели вновь прибывших беженцев. Низкорослые, истощенные люди, – на первый взгляд, их легко принять за подростков или даже детей. По сравнению с солдатами, которые командовали ими, они выглядели жалкими оборванцами. А ведь и сами солдаты были точно такими же, когда впервые появились в Центре.

– Спросите их, откуда они, – велел Данн.

Солдаты попытались задать новичкам вопросы на разных языках. На помощь им пришел Али. Наконец один из беженцев ответил. Казалось, что говорит он из последних сил. Али перевел его слова.

– Они пришли издалека, с берегов великой реки. Там сейчас идет война.

– А где сейчас нет войны? – задал Данн чисто риторический вопрос.

Из близлежащей хижины две женщины вынесли котел, висевший на палке, которая лежала у них на плечах. Женщины опустились на колени перед беженцами и стали зачерпывать мисками суп из котла. Руки у вновь прибывших были связаны, поэтому приходилось подносить миски к губам, которые вытягивались трубочками навстречу ароматному вареву.

– Развяжите им руки, – распорядился Гриот.

Это было выполнено, и теперь беженцы могли сами держать миски.

– Выдайте им одеяла, – сказал Гриот.

– Господин капитан, – ответил один из солдат, – одеял не хватает.

– Тогда сотките еще, – велел Гриот.

– Нам нужно будет отправиться для этого в поход, господин. У нас больше нет шерсти.

Данн стал заходить в хижины, которые были построены еще до того, как в Центре начали испытывать недостаток места. Эти хижины стояли на большом расстоянии друг от друга и имели широкие окна. Потом, с появлением все большего количества беженцев, хижины пришлось строить плотнее. А самые новые постройки – между обрывом и болотами по обе стороны дороги, ведущей на восток, – уже представляли собой длинные времянки с дверями через каждые несколько шагов. Внутри них было темно, воздух спертый. Хотя день был еще в самом разгаре, во многих помещениях тускло горели лампы на рыбьем жире. Повсюду лежали или сидели солдаты, играющие в азартные игры. Дальше, за времянками, пришедшие в последние дни беженцы сидели прямо на сырой земле, под открытым небом; в их распоряжении пока что имелись только красные одеяла и тростниковые маты.

Данн молча обходил лагерь. Гриот следовал за ним, сгорая со стыда, не смея вымолвить ни слова. Он-то думал, что, по крайней мере, каждый, пришедший в лагерь, нашел свое место в общем строю. Али прошел к краю обрыва и посмотрел вниз. Данн присоединился к нему. И Рафф тоже.

Гриот отлично знал, что они там видят. Внизу, на каждом выступе и более-менее пологом участке склона, лепились жалкие навесы и загородки из тростника.

Гриот знал об этих изобретательных попытках беженцев обустроиться, но не делал ничего, чтобы положить им конец. Данн рассердился и заявил Гриоту:

– Это недопустимо, капитан.

– Да, я согласен, – признал Гриот.

Данн сказал:

– Гриот, отныне мы больше не примем в наш лагерь ни единого беженца.

– Но, господин, куда же им деваться?

– Они пойдут дальше, в Тундру, возможно, доберутся до Билмы. Или найдут приют на ферме.

– Но в таком случае Кайра сделает их частью своей армии.

– Да, Гриот, скорее всего так и будет. И она станет кормить и одевать их.

– Господин, а ты не боишься, что Кайра направит свою армию против Центра? Против тебя? Или такое невозможно?

– Да нет, Гриот, думаю, что она так и сделает.

– Господин, все эти люди говорят одно и то же: почему нам приходится сидеть здесь на ветру, под проливным дождем, когда в Центре столько пустых помещений?

– Так они говорят? Надеюсь, что ты, Гриот, объясняешь людям, в чем причина. Если одни из них будут жить в Центре, а другие снаружи, то первые решат, что они лучше вторых, и не успеем мы оглянуться, как беженцы станут воевать друг с другом. Не так ли, Али?

– Да, это верно.

– Такова уж человеческая природа, – сказал Данн мрачно, но так, будто эта мысль доставляла ему удовольствие. – Мы боремся с человеческой природой, Гриот.

– Да, господин.

– Не так ли, Али?

– Да, господин.

– Итак, Гриот, расставь солдат там, где заканчиваются времянки, и отправляй прочь всех до единого беженцев, которые будут приходить в Центр. Скажи, что у нас больше места нет, но что в нескольких днях пути по дороге на запад они найдут очаровательную женщину по имени Кайра, которая сделает их своими солдатами. – В голосе его звучало веселье, и, закончив говорить, он рассмеялся. Гриот и Али наблюдали за ним без смеха.

Затем Данн ушел. На прощание он сказал (уже отвернувшись от Гриота):

– Я отдал тебе приказ, капитан Гриот. Ты это понял? Больше ни единого человека. Всё!

Поскольку Данн двинулся по направлению к Центру, Али пошел за ним следом. Вскоре оба скрылись из виду.

А Гриот остался стоять на краю обрыва, глядя вниз на самодельные хибарки и навесы. Где-то плакал младенец. Гриот подумал, что раньше Данн ни разу не приказывал ему, когда речь шла об организации армии. Приказ этот вызвал у Гриота смешанные чувства. Данн наконец признал то, что давно необходимо было признать, – огромную работу, проведенную Гриотом. Но сделал он это в форме критики, и критики суровой. Гриоту было жаль себя. «Все это, конечно, правильно, – думал он, – но Данн снова оставляет меня одного разбираться с этим…» Он повернулся и увидел несчастных новичков, примостившихся под ненадежными навесами из красных одеял, уже отяжелевших от дождя. И он пошел заниматься делами, подзывая по пути солдат.

Гриоту нужно было сделать распоряжения. Он полностью сосредоточился на этом, отдав необходимые приказания, что означало: вскоре все эти самодельные постройки снесут и людям придется уходить.

Затем Гриот вернулся на учебный плац, где все еще сидели на корточках доставленные утром беженцы и болтали с солдатами. Выглядели они уже гораздо лучше. Они напоминали растения, которые после долгой засухи наконец полили.

Гриот сказал солдатам, что они должны установить кухню – там, где заканчиваются жилые постройки, и что, если появятся новые беженцы, их нужно будет накормить супом, выдать каждому по буханке хлеба и отправить восвояси.