Текст книги "Счет по-венециански"

Автор книги: Донна Леон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Дочка пристально на него посмотрела, пытаясь понять, нет ли в его словах упрека, но там было только жгучее раскаяние, которого она в силу своего возраста была не в состоянии расслышать и уж тем более понять.

– Они что, правда ее убили, папа? – спросила она. А Гвидо так надеялся, что дочка убежала, не досмотрев до конца. Он кивнул:

– Боюсь, что да, доченька.

– Но зачем? – спросила Кьяра со смесью ужаса и растерянности в голосе.

Он унесся мыслями за пределы комнаты. Он попытался вспомнить о чем-нибудь возвышенном; попытался подобрать хоть какие-то слова, чтобы убедить, уверить собственного ребенка в том, что, каким бы подлым и жутким ни представлялся ей этот мир после просмотра злосчастной кассеты, он на самом деле не так уж плох; что зло – это случайность, а милосердие и доброта – то правило, которое движет людьми.

– Зачем, папочка? Зачем они это сделали?

– Не знаю, Кьяра.

– Но они же по-настоящему ее убили, да?

– Не надо об этом, моя хорошая, – прервала ее Паола, привлекла поближе к себе и поцеловала в макушку.

Но Кьяру не так-то легко было остановить.

– Убили, да? – повторила она.

– Да, Кьяра.

– Она взаправду умерла?

Паола попыталась взглядом заставить его промолчать, но он сказал:

– Да, Кьяра, она умерла.

Кьяра положила свою потертую игрушечную собачку на коленку и уставилась на нее.

– Кто дал тебе эту кассету, Кьяра? – спросил Гвидо.

Она дернула собачку за длинное ухо, но не сильно, ведь оно уже когда-то отрывалось.

– Франческа, – проговорила она, помолчав. – Она дала мне ее сегодня утром перед уроками.

– Она что-нибудь сказала о том, что там записано?

Теперь Кьяра заставила собачку стоять у себя на коленке. Наконец она ответила:

– Она сказала, что слышала, будто я всем вокруг задаю про нее вопросы и что делаю это, наверное, из-за смерти ее отца. Она решила, что я этим занимаюсь потому, что ты у меня полицейский. А потом она дала мне пленку и сказала: «Посмотри, если хочешь узнать, за что могли решить убить моего отца». – Она принялась наклонять игрушку из стороны в сторону, заставляя ее двигаться.

– А еще что-нибудь она говорила? Вспомни, Кьяра.

– Нет, папа, только это, и все.

– Ты знаешь, где она взяла эту кассету?

– Нет, она сказала только, что из этой записи видно, почему кто-то мог захотеть убить ее отца. Вот только я не понимаю, какое ее папа имеет ко всему этому отношение?

– Не знаю.

Паола встала с кровати так резко, что Кьяра выпустила из рук свою собачку, и она плюхнулась на пол. Паола нагнулась, подняла игрушку и замерла на какое-то время, крепко вцепившись в потертый плюшевый комочек. Потом, очень медленно, она наклонилась к Кьяре, посадила собачку ей на колени, нежно погладила дочку по голове и вышла.

– Кто были эти люди, на пленке, пап?

– Думаю, сербы. Но я не уверен. Надо дать послушать специалистам, они смогут сказать точно.

– И что тогда? Вы их арестуете и посадите в тюрьму?

– Не знаю, милая. Их не так-то просто найти.

– Но ведь их же надо отправить в тюрьму, правда?

– Конечно.

– И все-таки, как ты считаешь, что имела в виду Франческа, когда говорила про своего отца? – Тут Кьяру вдруг осенило, и она проговорила испуганно: – Неужели это он все снимал?

– Нет, конечно. Я уверен, что это не он.

– Тогда что же она имела в виду?

– Не знаю. Это мне только предстоит выяснить. – Дочка сосредоточенно пыталась завязать уши собаки узлом. – Кьяра?

– Да, папа? – Она подняла глаза и посмотрела на него с таким видом, словно ждала, что он произнесет слова, от которых все сразу встанет на свои места, все сделается легким и понятным, будто ничего и не произошло.

– Знаешь, мне кажется, тебе не стоит больше разговаривать с Франческой.

– И расспрашивать никого тоже больше не надо?

– Да, не стоит.

Она помолчала, обдумывая его слова, а потом спросила нерешительно:

– А ты на меня не злишься?

Брунетти склонился над ней:

– Нет, разумеется, нет. – Он не был до конца уверен, что голос не выдаст его эмоций, поэтому сделал паузу и сказал: – Смотри, как бы твой Гав опять без уха не остался.

– Смешной он у меня, правда? – спросила Кьяра. – Видел ты где-нибудь псов с такими вот проплешинами?

Брунетти щелкнул собачку по носу и сказал:

– А как думаешь, часто собачек жуют, как это делала в детстве одна наша общая знакомая?

Она улыбнулась, выбралась из-под одеяла и свесила ноги с кровати.

– Ладно, надо уроки делать, – объявила она и встала.

– Ну и правильно. А я пойду с мамой поболтаю.

– Папа, – окликнула она его, когда он направился к двери.

– А?

– И мама на меня тоже не злится?

– Кьяра, – проговорил он, чувствуя, как предательски задрожал его голос, – ты наша с мамой самая большая радость. – И добавил твердым тоном: – А сейчас за уроки. – И, дождавшись ответной улыбки, вышел из ее комнаты и закрыл за собой дверь.

Паолу он нашел на кухне. Она стояла у раковины, в руках у нее жужжал комбайн для резки овощей. Когда Гвидо зашел, жена взглянула на него и сказала:

– Пусть хоть потоп, хоть конец света, а ужин должен быть на столе, правильно? – Она улыбнулась, и у Гвидо камень свалился с души. – Как там Кьяра?

– Села делать уроки. А что там у нее на душе, не знаю. Ты сама-то как думаешь? Ты же ее лучше знаешь.

Она сняла руку с кнопки кухонного комбайна и пристально на него посмотрела. Потом снова нажала: кухня наполнилась гулом. Только когда она закончила и машинка перестала жужжать, Паола спросила:

– Ты что, действительно так считаешь?

– Как «так»?

– Что я знаю Кьяру лучше, чем ты?

– Но ведь ты ее мать, – сказал он так, будто это что-то объясняло.

– Надо же, Гвидо, каким ты иногда бываешь простофилей! Да вы с Кьярой – две стороны одной монеты!

Услышав это, он внезапно ощутил ужасную усталость. Он выдвинул один из стульев и присел к столу.

– Кто знает? Она ведь еще маленькая. Может, забудет.

– А ты сам сможешь это забыть? – спросила она, усаживаясь напротив него.

Брунетти покачал головой.

– Подробности я, может, и забуду, но я всегда буду помнить, что я видел эту запись и что она означает.

– Вот этого я не могу понять, – сказала Паола, – как кому-то может прийти в голову смотреть такие вещи? Это же безумие! – Она помолчала минуту-другую и добавила: – Это же порочно! – В ее голосе прозвучало изумление, словно она сама от себя не ожидала, что использует именно такое слово. – Вот что самое страшное в этой записи: смотришь на экран как в окно, а оттуда на тебя глядит порок человеческий.

Она опять замолчала, а потом спросила:

– Гвидо, скажи мне, как они могли творить такое? Неужели после всего этого они продолжают считать себя людьми? Как это возможно?

Брунетти, никогда не умевший найти для себя ответы на Великие вопросы (как он их сам называл), на сей раз даже не пытался ответить, но задал свои собственные:

– А оператор? А те, кто платит за эти пленки? Они, по-твоему, люди?

– Платят? – спросила Паола ошарашенно. – За это платят?

Брунетти кивнул:

– Думаю, дело обстоит именно так. Эти фильмы снимают, чтобы потом продать. В Америке это называется snuff films[28]28
  Садистские фильмы; фильмы, где много сцен насилия и смерти.


[Закрыть]. Это записи с настоящими убийствами. Я читал об этом в одном интерполовском отчете пару месяцев назад. Тогда несколько подобных пленок всплыло в Штатах, кажется, в Лос-Анджелесе. Их отправляли на киностудию, делали копии, а потом продавали.

– Откуда же они берутся? – спросила Паола. Теперь она была не просто поражена, она была в ужасе.

– Ты же видела, те люди были в форме. Говорили они, по-моему, на сербохорватском.

– Господи помилуй, – пролепетала Паола, – так, значит, та несчастная… – Она закрыла рот рукой. – Как же это, Гвидо?

Брунетти поднялся.

– Надо поговорить с ее матерью, – сказал он.

– Неужели она знала?

Брунетти не знал ответа на этот вопрос. Он знал только, что устал, смертельно устал. Устал от высокомерия синьоры Тревизан, от ее утверждений, будто она ничего не знает. Он предположил, что, раз Франческа дала Кьяре эту кассету, значит, она гораздо четче, чем мать, представляет себе разницу между реальностью и вымыслом. При мысли о том, что девочка видела эту пленку, его сердце наполнилось ужасом, ведь это означало, что ему придется ее допрашивать. Но тут он вспомнил взгляд несчастной жертвы в тот момент, когда она открыла глаза и увидела в сантиметре от своего лица наглый объектив камеры, и понял, что не сможет оставить в покое ни девочку, ни ее мать, пока не вытрясет из них все, что им известно.

Глава 26

Синьора Тревизан открыла дверь и попятилась: комиссар был так взбудоражен и зол, что казалось, вот-вот станет сыпать огненными искрами. Брунетти шагнул в квартиру и захлопнул за собой дверь, не без удовольствия заметив, как поморщилась от резкого звука хозяйка.

– Довольно, синьора, – сказал Брунетти. – Больше никаких уверток, никакой лжи о том, что вы знали, а что не знали.

– Я не понимаю, о чем вы, – проговорила она, пытаясь изобразить праведный гнев, но актриса она была никудышная, и сквозь маску гнева явственно проглядывал страх. – Мы ведь обо всем с вами поговорили и…

– И я не услышал от вас ни слова правды! – Брунетти дал волю гневу. – Хватит врать, а не то я отправлю и вас, и вашего любовника прямиком в квестуру, а Финансовая полиция тем временем проверит все до единой банковские операции, которые вы проводили за последние десять лет.

Он сделал шаг навстречу синьоре Тревизан, она же отступила на шаг назад и выставила перед собой руку, будто пытаясь отгородиться от его ярости.

– Я по-прежнему не… – начала она, но Брунетти взмахом руки пресек ее попытки спорить. В этом жесте было столько бешенства, что он сам себя испугался.

– Даже не пытайтесь мне снова солгать, синьора! Моя дочь посмотрела кассету, ту, что из Боснии. – Вдова Тревизан хотела было что-то сказать, но Брунетти говорил так громко, что она не могла его перекричать. – Моей дочери четырнадцать лет, и она это видела.

Гвидо продолжал надвигаться прямо на вдову, а она отступала все дальше и дальше в глубь квартиры.

– Вы расскажете мне все, что знаете об этом, без обмана, вы слышите? Только правду! А иначе я заставлю вас жалеть о том, что вы этого не сделали, всю оставшуюся жизнь.

Она взглянула на него испуганно – так же, подумалось Брунетти, как та женщина на пленке, но даже это сходство не способно было его разжалобить.

За спиной у синьоры Тревизан распахнулись – нет, не врата преисподней, а всего лишь двери. Из-за дверей появилась ее дочь и спросила:

– Мама, что случилось?

Тут Франческа посмотрела на Брунетти. Она узнала его, но не сказала ни слова.

– Иди к себе, Франческа. – Брунетти поразило, как спокоен был ее голос. – Комиссар хочет задать мне еще пару вопросов.

– О папе и дяде Убальдо? – спросила она с нескрываемым интересом.

– Я же сказала, Франческа, я буду отвечать на его вопросы.

– Конечно, будешь, – ответила девочка и скрылась в комнате, тихо прикрыв за собой дверь.

– Ну что ж, – сказала синьора Тревизан тем же спокойным голосом, – пройдемте.

И они направились в ту же комнату, где проходила их последняя встреча.

Она села, а Брунетти остался стоять, и все время, пока она говорила, он ходил взад-вперед по комнате, не в силах оставаться на месте от переполнявших его эмоций.

– Что именно вы хотите услышать? – спросила она.

– Меня интересуют фильмы.

– Их делают в Боснии. В Сараево, если не ошибаюсь.

– Это мне известно.

– Тогда что же вы хотите узнать? – Попытка изобразить полное неведенье была бездарной.

– Синьора, – сказал он, на мгновенье замерев на месте, – предупреждаю: если вы не расскажете мне о том, что я хочу знать, я вас уничтожу.

Он помедлил, давая синьоре Тревизан возможность осознать, что он говорит вполне серьезно.

– Итак, пленки. Рассказывайте.

Вдова сменила тон: теперь она играла роль хозяйки, утомленной навязчивым и не в меру капризным гостем.

– Их снимают, потом посылают во Францию. Там делаются копии. Часть пленок отправляют в Штаты, там тоже делают копии. Потом продают.

– Где?

– В магазинах. Или по почте. Есть специальные списки.

– У кого эти списки?

– У тех, кто занимается реализацией.

– Кто именно этим занимается?

– Я не знаю никаких имен. Знаю только, что оригиналы отправляются в Марсель и Лос-Анджелес.

– Кто снимает сами фильмы?

– Кто-то из Сараево. По-моему, он служит в сербской армии, но я не уверена.

– Ваш муж знал, кто этот человек? – И прежде, чем она ответила, он добавил: – Только давайте без вранья, синьора.

– Да, знал.

– Кому в голову пришла мысль делать эти фильмы на продажу?

– Я не знаю. Может быть, Карло видел один из них. Он был большой любитель таких вещей. А потом ему, наверное, пришло в голову, что на этом можно заработать. Он уже занимался продажей чего-то подобного, по почте и через магазины в Германии.

– Что именно он продавал?

– Журналы.

– Какие?

– Порнографические.

– Синьора, такие журналы можно купить в любом газетном киоске. Что это была за порнография?

Она ответила, но так тихо, что Брунетти пришлось податься вперед, чтобы расслышать ее.

– Детская, – только и выговорила она.

Брунетти не сказал ни слова, ожидая продолжения.

– Карло говорил, что это абсолютно законно.

Брунетти потребовалось время, чтобы осознать, что она говорит совершенно серьезно.

– Как получилось, что один из этих фильмов оказался у вашей дочери?

– Карло хранил оригиналы у себя в кабинете. Он любил смотреть новинки, прежде чем отправлять их на реализацию, – ответила она и добавила звенящим от негодования голосом: – Полагаю, Франческа пробралась туда и взяла одну из пленок. Этого не случилось бы, будь Карло жив.

Брунетти решил не бередить раны скорбящей вдовы, поэтому заговорил о другом:

– Сколько всего было пленок?

– Не знаю. Может, дюжина. Может, штук двадцать.

– Все одинаковые?

– Понятия не имею. Я вообще не понимаю, что вы подразумеваете, когда говорите «одинаковые».

– Во всех ли фильмах женщин насилуют, а потом убивают?

Она посмотрела на него с отвращением, не понимая, как можно произносить такие гадости вслух, но все нее ответила:

– Думаю, да.

– Думаете или знаете?

– Скорее знаю.

– Кто еще этим занимался?

Ее реакция была мгновенной:

– Я этим не занималась.

– Повторяю, кто занимался этим, помимо вашего мужа и брата?

– По-моему, еще тот человек, из Падуи.

– Фаверо?

– Да.

– Еще кто?

– Фильмами вроде больше никто. По крайней мере насколько мне известно.

– А как насчет другого, насчет проституток? Кто работал с ними, помимо этих троих?

– Мне кажется, была одна женщина. Не знаю, кто она; знаю только, что Карло обращался к ней, когда надо было перевозить очередную партию девушек.

Брунетти резануло слух то, как спокойно она это произнесла: «партия девушек». Она даже не пыталась отрицать, что знала о контрабанде проституток, которой занимался ее муж.

– Откуда привозили девушек?

– Да отовсюду.

– Кто эта женщина?

– Не знаю. Они очень мало о ней говорили.

– Что именно они говорили?

– Да ничего. Ни-че-го.

– Что они говорили о той женщине?

– Я не помню. Убальдо обронил как-то одно только слово, но я уже забыла…

– А вы вспомните.

– Он назвал ее «славянкой», но я понятия не имею, что он имел в виду.

Брунетти это показалось вполне очевидным.

– Она славянского происхождения?

Она отвернулась и проговорила очень тихо:

– По-моему, да.

– Кто она? Где она живет?

Он наблюдал, как она тщательно взвешивает свой ответ, как пытается прикинуть, во что может вылиться ее откровенность. Он отступил на пару шагов, потом снова приблизился, встал прямо напротив нее и спросил:

– Где она?

– Она вроде бы живет где-то здесь.

– В Венеции?

– Да.

– Что вам еще о ней известно?

– Она работает.

– Синьора, мы все где-то работаем. Где конкретно?

– Она организовывает, то есть организовывала перелеты для Убальдо и Карло.

– Это синьора Черони? – спросил Брунетти, явно удивив синьору Тревизан своей осведомленностью.

– Да, кажется.

– Какие еще услуги она им оказывала?

– Я не знаю, – проговорила она и, видя, что комиссар собирается приблизиться к ней еще на шаг, повторила: – Я правда не знаю! Я только несколько раз слышала, как они разговаривали с ней по телефону.

– По поводу авиабилетов, конечно же? – спросил он откровенно издевательским тоном.

– Нет. По другому поводу. О девочках. И деньгах.

– Вы ее знаете?

– Нет, я с ней ни разу не встречалась.

– Упоминалось ли ее имя в связи с фильмами?

– Они никогда не говорили о фильмах. Я имею в виду – в открытую. Я только догадывалась по обрывкам фраз.

Брунетти мог бы возразить, но для него было уже очевидно, что у нее есть «своя правда», за которую она будет держаться и впредь, строить на ней свое будущее. А правда эта заключалась в следующем: подозревать – далеко не то же самое, что знать; если ты не знаешь о злодеянии, ты и отвечать за него не должен – во всяком случае, в полной мере. Гвидо вдруг с такой ясностью осознал ход ее мыслей, что ему стало до боли противно находиться с этой женщиной в одной комнате. Без всяких объяснений он вдруг развернулся и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Разговаривать с девочкой было уже выше его сил; он ушел и оставил их сочинять себе безупречное будущее.

На улице было темно и холодно, и это немного успокоило Брунетти. Он посмотрел на часы: оказывается, уже десятый. По идее, ему должно было хотеться есть и пить, но ярость заставила забыть и о голоде, и о жажде.

Гвидо не помнил наизусть домашний адрес синьоры Черони. Помнил только, что это где-то в районе Сан-Вио и что, как ему представлялось, скорее всего, неподалеку от церкви Мадонна-делла-Салюте. Он проверил адрес в ближайшем баре по телефонной книге и, сев на катер первого маршрута, перебрался через Большой канал и вышел на нужной остановке. Дом, как оказалось, был не просто рядом, но еще и выходил окнами на церковь, на ее боковую часть – он стоял на противоположной от храма стороне небольшого канала. Рядом с одним из звонков была табличка с именем синьоры Черони. Он позвонил, и через минуту женский голос спросил, кто там. Он назвался, и она без лишних вопросов впустила его.

Брунетти поднялся, не заметив ни вестибюля, ни лестницы. Он даже не запомнил, какими словами поприветствовала его хозяйка. Они прошли в просторную гостиную, одна из стен которой была полностью занята стеллажом с книгами. Сверху лился теплый свет – вероятно, светильники были спрятаны где-то под потолком, за деревянными балками. Но Гвидо все это совершенно не интересовало. Равно как и то, что синьора Черони, как и во время их первой встречи, выглядела необыкновенно привлекательно и элегантно.

– Вы не рассказали мне, что знали Карло Тревизана, – сказал комиссар, когда они уселись друг напротив друга.

– Я же вам говорила, он был моим клиентом. – Все это время Брунетти старался успокоиться, а как только ему это немного удалось, обратил внимание на внешний вид собеседницы. На ней было бежевое платье, волосы аккуратно уложены, на туфлях серебряные пряжки.

– Синьора, – сказал Брунетти и устало покачал головой, – я сейчас не об этом. Я о вашем участии в его бизнесе, о том, что вы на него работали.

Она нервно вздернула подбородок и уставилась, в стену с полуоткрытым ртом, будто принимала: какое-то трудное решение. Пауза, казалось, тянулась вечно, но вот наконец она заговорила:

– Я же вам сказала во время нашей первой беседы: не хотелось попадать в поле зрения властей.

– А я вам ответил, что вы уже попали.

– Это я заметила, – сказала она без всякого намека на шутку.

– Какие у вас были обязанности?

– Если уж вы знаете, что я на него работала, вам, вероятно, и так это известно.

– Отвечайте на вопрос, синьора Черони.

– Я забирала деньги.

– Какие деньги?

– Которые передавали разные мужчины.

– Это были доходы от проституции?

– Да.

– Вам известно, что это незаконный источник дохода?

– Конечно, известно! – зло сказала она.

– И тем не менее вы участвовали в сборе таких доходов?

– Я только что сказала: да!

– Какую еще работу он вам поручал?

– Не вижу смысла облегчать вам жизнь, комисcap.

– Вы имели отношение к кассетам? – спросил он тогда.

Сказать, что она была поражена, значило не сказать ничего. Она стала приподниматься, потом очнулась, вспомнила, кто она и кто он, и снова села. Брунетти не сдвинулся с места. Он смотрел на нее, прокручивая в голове предстоящие действия: найти ее лечащего врача и проверить, не прописывал ли он ей роипнол; показать ее фотографию пассажирам поезда, в котором был убит Тревизан, чтобы проверить, не сможет ли кто-то из них ее опознать; проверить ее телефоны, домашний и рабочий, входящие и исходящие звонки; отправить ее имя, фотографию и отпечатки пальцев на проверку в Интерпол; проверить кредитку: вдруг она обращалась в конторы по аренде автомобилей и, значит, умеет водить, – в общем, все, что надо было сделать в тот самый момент, когда выяснилось, кому принадлежат те очки.

– Так как, вы имели отношение к кассетам? – повторил он свой вопрос.

– Вы знаете о кассетах? – пробормотала она и, сообразив, что это вопрос излишний, спросила о другом: – Как вы узнали?

– Моя дочь посмотрела одну из них. Кассету ей дала дочь Тревизана, сказав, что это объясняет, зачем кому-то было убивать ее отца.

– Сколько лет вашей дочери?

– Четырнадцать.

– Мне очень жаль, – проговорила синьора Черони и опустила глаза. – Мне правда жаль.

– Вы знаете, что на этих кассетах?

Она кивнула:

– Да, знаю.

Он задал следующий вопрос, даже не пытаясь скрыть своего отвращения:

– И вы помогали Тревизану их продавать?

– Комиссар, – сказала она и резко встала, – я не намерена продолжать этот разговор. Если хотите меня допросить – пожалуйста, но только в квестуре и в присутствии моего адвоката.

– Это вы их убили, да? – Вопрос слетел с его губ сам собой.

– Боюсь, я вас совершенно не понимаю, – отозвалась она. – Итак, если у вас больше нет ко мне никаких вопросов, всего хорошего.

– Это вас видели той ночью в поезде? Это вы были той женщиной в меховой шапке?

Она уже направлялась к двери, но, услышав вопрос, сильно споткнулась на левую ногу и чуть не упала, буквально через секунду восстановив равновесие и самообладание. Она твердой походкой прошла к выходу и открыла перед Брунетти дверь:

– Всего доброго, комиссар.

Поравнявшись с ней, Гвидо посмотрел ей прямо в глаза. Синьора Черони ответила ему ровным холодным взглядом. Тогда он ушел, не говоря ни слова. Выйдя на улицу, Гвидо не стал оглядываться на дом и на ее окна, да он и не знал точно, где они. Он перешел по ближайшему мосту на другую сторону канала и нырнул направо, в первую же улочку. Там он остановился и в очередной раз подумал, как пригодился бы ему сейчас мобильный телефон. Гвидо сосредоточился, подробная карта района, имеющаяся в мозгу любого венецианца, возникла перед его мысленным взглядом, так что он без труда наметил маршрут. Сейчас надо пройти вниз, до второй калле, там повернуть налево и пройти по узенькой калле, которая приведет его к торцу дома синьоры Черони, в ту точку, где удобней всего будет наблюдать: именно отсюда открывается отличный вид на парадный вход в дом.

Добравшись до нужного места, Брунетти прождал около часа, прежде чем синьора Черони вышла из дому. Брунетти видел, как она огляделась по сторонам, но знал, что его надежно скрывает темнота и стена, к которой он прижимался. Она и правда не заметила ничего подозрительного и свернула направо; Гвидо последовал за ней, радуясь, что надел коричневые туфли на резиновой подошве: в них он двигался совершенно бесшумно. А вот ее туфли на высоком каблуке так гулко цокали по мостовой, что можно было спокойно идти на звук, не заботясь о том, чтобы держать ее в поле зрения.

Прошло совсем немного времени, а комиссар уже понял, что она направляется либо на вокзал, либо на Пьяццале Рома, стараясь при этом держаться вдали от Большого канала. На Кампо-Санта-Маргарита она повернула налево и пошла в сторону Пьяццале Рома; с этой площади уходили на материк рейсовые автобусы.

Брунетти следовал за ней на расстоянии, но так, чтобы не потерять звук ее шагов. Был уже одиннадцатый час, так что на улице было немноголюдно, тихо, и ничто не заглушало мерное, отчетливое цоканье ее каблучков.

Она вышла на Пьяццале Рома, и тут Брунетти ждал сюрприз: синьора Черони пересекла площадь, минуя автобусные остановки. Она направилась к муниципальной парковке, поднялась по ступенькам и исчезла в широком дверном проеме. Брунетти поспешил вслед за ней, но, прежде чем войти, остановился в дверях и заглянул в полутемное помещение.

Справа от двери в стеклянной будке сидел мужчина. Он поднял глаза, когда Гвидо к нему приблизился.

– Сюда зашла только что женщина в сером плаще? – спросил Брунетти.

– Так я вам и сказал! Вы что, полицейский? – сказал его собеседник и уставился в лежавший перед ним журнал.

Без лишних слов Брунетти достал из кармана бумажник, вынул свое удостоверение и кинул его прямо на журнальный разворот.

– Так сюда зашла только что женщина в сером плаще?

– Да, это синьора Черони, – сказал мужчина, возвращая Брунетти удостоверение.

– Где находится ее машина?

– На четвертом уровне. Да она сейчас спустится.

В подтверждение его слов послышался шум мотора, машина уже спускалась по спиралевидному съезду с верхнего уровня. Брунетти отвернулся от охранника и двинулся в сторону выезда, через который можно было сразу попасть на шоссе, ведущее в сторону материка. Он встал прямо посреди дверного проема.

Машина, белый «мерседес», уже съехала с верхнего уровня и повернула к выезду. Свет фар ударил Брунетти в глаза и на мгновенье ослепил его, заставив зажмуриться.

– Эй, вы что творите? – крикнул охранник, выскакивая из будки. Он шагнул было в сторону Брунетти, но тут раздался оглушительный автомобильный гудок, стократ усиленный акустикой замкнутого пространства, – мужчина отпрыгнул и, сильно ударившись спиной о косяк, с ужасом наблюдал, как тает на глазах небольшое расстояние, метров пятнадцать, между машиной и человеком в дверях. Он снова крикнул, но странный полицейский не сдвинулся с места. Он говорил себе, что надо подбежать и отпихнуть полицейского с прохода, но никак не мог заставить себя это сделать.

Машина снова загудела – охранник зажмурился. Визг тормозов заставил его открыть глаза: машина пыталась обогнуть полицейского, а тот даже не пошевелился. Автомобиль сильно занесло на полу, скользком от машинного масла. «Мерседес» зацепил «пежо седан», припаркованный на семнадцатой площадке, и, круто развернувшись, снова устремился к выезду, но все-таки остановился в каком-то метре от полицейского. Охранник увидел, что полицейский подошел к машине и открыл переднюю дверь. Он что-то сказал, подождал немного и уселся на сиденье рядом с водителем. Машина рванула с места, выехала на улицу и повернула налево, в сторону дамбы. Растерянный охранник не нашел ничего лучшего, чем вызвать полицию.