Текст книги "Счет по-венециански"

Автор книги: Донна Леон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– А в ее взгляде была угроза?

– Нет, совсем нет, – потряс он головой для пущей убедительности. – В том-то и странность: в этом взгляде не было злобы. В нем вообще ничего не было.

Он сунул руки в карманы и смущенно улыбнулся:

– Простите. У меня плохо получается объяснять.

– Он что-нибудь такое заметил? – спросил Брунетти.

– Нет, он как раз подливал себе и ей вина. Но я это видел.

– А когда они приходили к вам два других раза? Тогда все было мирно?

– О да! Абсолютно мирно. Я и не говорю, что в последний раз они ссорились или вроде того. Они всегда общались очень по-приятельски и в то же время немного официально.

– В предыдущие два раза они тоже смотрели бумаги?

– Нет. Казалось, что они встречаются как друзья – нет, скорей как деловые партнеры, которые решили вместе перекусить. Да, пожалуй, именно так! Как двое мужчин, встречающихся за едой, но по делу. Может, потому эта пара всегда казалась мне странной: она такая привлекательная женщина, он тоже весьма импозантный мужчина, а вот влечения, которое обычно возникает между мужчиной и женщиной, совсем не чувствовалось. Да, вот теперь я понял, что же в них было такого странного! – Он улыбнулся, довольный тем, что наконец смог это для себя уяснить.

– Вы не помните, какое вино они пили в тот вечер? – спросил Брунетти и поймал на себе изумленный взгляд делла Корте. Официант тоже был озадачен.

После минутного размышления он сказал:

– Сначала «Бароло» – добротное красное вино, в самый раз под бифштекс. А затем «Вин Санто», к десерту.

– Он отлучался куда-нибудь? – спросил Брунетти, размышляя о том, какие это и в самом деле добротные вина и как легко подсыпать чего-нибудь соседу в бокал.

– Не помню точно. Может быть.

– Как он расплачивался? Кредиткой?

– Нет, наличными. И я хорошо помню, в прошлые разы он тоже расплачивался наличными.

– А вы не знаете, он не бывал у вас еще когда-нибудь? Помимо тех трех раз, когда вы его видели?

– Я спрашивал у других официантов, но их никто не помнит. Вообще-то они вряд ли здесь появлялись. По вторникам и средам ресторан закрыт, а во все остальные дни я работаю. Ни одного дня не пропустил за тринадцать лет. Так что, если они приходили, я все равно был здесь, а я не помню, чтобы видел их когда-нибудь еще, кроме как на прошлой неделе и те два раза, а уж такую женщину я бы точно не забыл.

Делла Корте взглянул на Брунетти, но тот покачал головой. У него больше не было вопросов, пока по крайней мере. Делла Корте вынул из кармана небольшую визитку.

– Если вспомните что-нибудь еще, можете позвонить в квестуру, – сказал капитан и протянул официанту карточку. А потом добавил, как бы невзначай: – Обязательно спросите именно меня.

Официант положил визитку в карман, поднялся и двинулся прочь. Уже отойдя от стола, он внезапно остановился и направился обратно.

– А вам очки ее не нужны? – выпалил он без всяких предисловий.

– Что, простите?

– Очки той дамы. Она их тут оставила, на стуле. Наверное, сняла, когда бумаги прочла, и отложила, а потом забыла. Мы их потом нашли. Так вам они нужны?

Делла Корте тут же сориентировался:

– Да-да, конечно.

Официант исчез, а через пару минут появился с очками в руках. Очки были в тоненькой металлической оправе.

– Смотрите, – проговорил официант с каким-то детским восторгом. Он показал полицейским очки, потом взял дужки за самые кончики и согнул их. Казалось, что оправа на самом деле сделана из резины и это какой-то хитрый фокус. Пока он держал дужки, очки напоминали по форме крендель, а как только отпустил, они распрямились и приняли первоначальный вид. – Здорово, правда? – спросил он.

Официант протянул очки делла Корте, развернулся и направился через весь зал к кухне.

– Как это они не ломаются? – спросил делла Корте. Одной рукой он держал очки, а другой сгибал дужки, как только что делал официант.

– Титановая оправа, – ответил Брунетти, хотя вопрос был явно риторический.

– Какая?

– Титановая. Моя жена купила себе в прошлом месяце новые очки для чтения и рассказывала мне о такой оправе. Вы позволите? – Он протянул руку к очкам. Делла Корте отдал их ему, и Гвидо, поднеся очки поближе к глазам, стал искать клеймо производителя. Оно оказалось на правой дужке, в верхней части, у самого винтика.

– Вот, видите, – показал он делла Корте.

– Что там? Я не вижу: очки не прихватил.

– Они японские, – сказал Брунетти. – По крайней мере я думаю, что японские. Такие только японцы делают.

– Японцы? – спросил делла Корте. – Они делают очки?

– Они делают оправы, – пояснил Брунетти. – А оправы эти, скажу я вам, стоят почти миллион лир. Так по крайней мере сказала мне жена. Если эта оправа и вправду титановая, а я думаю, что так и есть, – проговорил он и снова согнул очки дугой, а потом резко отпустил, наблюдая, как они принимают исходную форму, – так вот, раз она титановая, значит, примерно столько и стоит.

И тут Брунетти просиял и глянул на очки так, будто они на его глазах превратились в тот самый миллион лир и ему предложили оставить всю сумму себе.

– Чему вы улыбаетесь? – спросил делла Корте.

– Оправа стоит миллион лир да еще импортируется из Японии, стало быть, ее несложно отследить, – пояснил он.

Глаза делла Корте сверкнули, и он тоже улыбнулся, как человек, выигравший миллион лир.

Глава 21

Брунетти предложил отдать находку официанта на исследование окулисту, чтобы тот определил, по какому рецепту делались линзы, – это могло облегчить поиски владельца очков. Отследить дорогую импортную оправу задача не слишком сложная, но поскольку делла Корте получил приказ считать смерть Фаверо самоубийством, он был вынужден искать окулиста, продавшего очки, в свободное от работы время, а кроме того, их могли приобрести не в Падуе, а в каком-то другом городе.

Сам Брунетти делал все, что мог. Он поручил одному из своих подчиненных обзвонить всех окулистов, работающих в Местре, Венеции и окрестностях, и спросить, нет ли у них в продаже таких оправ, и если есть, то не приходилось ли им вставлять в них такие-то линзы. Затем он вернулся к троице Тревизан – Лотто – Мартуччи. Его особенно занимали оставшиеся в живых – ведь они выигрывали от смерти Тревизана. Вдова, возможно, получит по наследству фирму, а Мартуччи – саму вдову. – Брунетти проигрывал в голове различные варианты сговора между синьорой Тревизан и Мартуччи, однако убийство Лотто не вписывалось ни в один из них. То, что мужья или жены могут желать друг другу смерти, а порой и ускоряют ее приход, было для комиссара не в новинку, но ему трудно было поверить, что сестра в состоянии убить брата. Можно найти другого мужа, можно даже родить других детей, но невозможно обрести другого брата, имея престарелых родителей. Сознавая эту истину, некогда пожертвовала жизнью Антигона. Брунетти пришел к выводу, что ему следует еще раз поговорить и с синьорой Тревизан, и с адвокатом Мартуччи и, быть может, стоит встретиться одновременно с ними обоими и посмотреть, что из этого выйдет.

Однако прежде, чем предпринять что-либо в этом направлении, Гвидо решил разобрать накопившиеся на столе бумаги. Среди них был обещанный список клиентов Тревизана: семь страниц плотно набранного текста; фамилии и адреса в строго алфавитном порядке – идеальный безликий документ. Брунетти пробежался глазами по именам, несколько раз присвистнув от удивления. Судя по всему, к услугам тревизановской фирмы прибегали как самые богатые люди города, так и наиболее влиятельные и знатные. Он вернулся к началу списка и стал вчитываться в каждую строчку. Невенецианец, глядя на него, решил бы, что комиссар просто задумался; только тот, кто вырос на бесконечных слухах о кровосмешении и интригах, сопровождающих всю историю этого города, догадался бы, что на самом деле Брунетти припоминает все сплетни, неприглядные истории и небылицы, связанные с очередным именем в списке. Вот, к примеру, Баджо, директор порта, – обожает власть и беспардонно ею пользуется. Или Сено, владелец крупнейшей на Мурано стеклодувной мастерской, в которой работают три сотни человек, по странному стечению обстоятельств, всех его конкурентов постигают неудачи, вроде забастовок работников или пожаров. Или вот еще, Брандони, граф Брандони, – никто так и не знает, откуда взялось его баснословное состояние, как, впрочем, и графский титул.

Некоторые люди из списка обладали превосходной, прямо-таки безупречной репутацией, но как раз эта неоднородность и настораживала Брунетти больше всего: уважаемые граждане соседствовали с самыми что ни на есть подозрительными типами, а те, кто слыли честнейшими из людей, – с прохвостами. Он перевернул несколько страниц и нашел букву «Ф». Фамилии тестя, графа Орацио Фальера, в списке не было. Гвидо отложил документ в сторону. Он думал о том, что теперь придется допрашивать всех этих людей, и корил себя за нерешительность – давно надо было позвонить тестю и спросить, не знает ли он что-нибудь о Тревизане. И его клиентах.

Под списком лежало неумело напечатанное и излишне подробное донесение от офицера Гравини. В нем сообщалось, что проститутка-бразильянка и ее сутенер находились вчера вечером в баре «У Пинетты» и что он, Гравини, «инициировал» их арест…

– Инициировал? – повторил Брунетти вслух.

М-да, вот что получается, когда выпускников университета допускают к службе в полиции. Гвидо позвонил и выяснил, что этим утром оба задержанных были доставлены из тюрьмы в квестуру. По рекомендации офицера Гравини их держали в отдельных комнатах, на случай, если комиссар захочет их допросить.

Следующим в стопке бумаг был факс из полицейского управлении Падуи. Из него выяснилось, что калибр пуль, извлеченных из тела Лотто, совпадает с калибром пуль, которыми убили Тревизана, но были ли они выпущены из одного и того же пистолета, еще не установлено. Брунетти был убежден: экспертиза всего лишь подтвердит то, что и так подсказывала ему интуиция.

Теперь наступила очередь факса на бланке СИП. Это был список телефонов, предоставленный Джорджо по просьбе синьорины Элеттры. Он тут же переключился на мысли о Рондини, о том, как много услуг он им оказал. Гвидо вспомнил, что обещал молодому человеку написать письмо и до сих пор так и не удосужился это сделать. То, что Джорджо хочет жениться на девушке, которой может прийти в голову потребовать такой идиотский документ, приводило Брунетти в недоумение, но он давно уже признал, что ничего не смыслит в браке.

А еще он так толком и не понимал, что, собственно, надеется выведать у Мары и ее сутенера. Но поговорить с ними все-таки надо. Он спустился на первый этане, где располагались три отдельных похожих на камеры помещения. Здесь обычно допрашивали подозреваемых и беседовали со свидетелями. У двери одной из комнат стоял Гравини, симпатичный молодой человек, поступивший на службу год тому назад. До этого он два года обивал пороги различных организаций в поисках работодателя, который согласился бы принять в штат двадцатисемилетнего выпускника университета с дипломом философа и без всякого опыта работы. Брунетти часто задавался вопросом, почему же Гравини принял именно такое решение, чьи философские концепции побудили его надеть форму и фуражку, нацепить на пояс кобуру с пистолетом и влиться в ряды служителей закона. Неожиданно Гвидо пришла в голову совсем уж дикая мысль: а не считает ли этот парнишка, что вице-квесторе Патта и есть воплощение платоновского правителя-философа?

– Доброе утро, синьор, – выпалил Гравини и лихо взял под козырек. Брунетти еще улыбался собственным мыслям, но офицера, похоже, ничуть не удивляло такое поведение старшего по званию. Оно и понятно: философы, говорят, и к странностям окружающих относятся философски.

– Кто у нас здесь? – спросил Брунетти, кивком показывая на дверь за спиной у Гравини.

– Женщина, синьор, – ответил офицер и протянул Гвидо темно-синюю папку. – Здесь досье на мужчину. На нее ничего не нашлось.

Брунетти взял папку и просмотрел два прикрепленных с внутренней стороны листочка. Все как всегда: драки, торговля наркотиками, сутенерство. Таких, как этот Франко Сильвестри, были тысячи. Он еще раз, повнимательнее, прочел всю информацию и вернул папку Гравини.

– Сложности с задержанием были?

– С ней никаких, она чуть ли не ожидала, что ее заберут. А вот мужчина попытался скрыться. Руффо и Валло оставались снаружи, они его и схватили.

– Отличная работа, Гравини! Вы сами решили взять их с собой?

– Вообще-то нет, синьор. – Гравини смущенно кашлянул. – Я рассказал ребятам, куда и зачем иду, и они предложили свою помощь. В нерабочее время, понимаете?

– У вас с ними хорошие отношения, да?

– Да, синьор, хорошие.

– Ну славно, славно. Что ж, пойду поговорю с нашей задержанной.

Брунетти вошел в мрачную клетушку. Свет проникал сюда сквозь маленькое грязное оконце, расположенное так высоко, что нечего было и надеяться до него допрыгнуть. Под потолком горела тусклая лампочка в шестьдесят ватт с проволочной решеткой поверх плафона.

Мара сидела на краешке одного из трех стульев. Никакой другой мебели в комнате не было: ни стола, ни раковины, только три стула с прямыми спинками на усеянном бычками полу. Она подняла глаза на Брунетти, узнала его и сказала совершенно спокойным голосом:

– Доброе утро.

Выглядела она уставшей, словно плохо спала прошлой ночью, но то обстоятельство, что она оказалась в полиции, похоже, не слишком ее волновало. На спинке стула висел все тот же леопардовый жакет, а вот юбка и блузка были новыми (правда, такими жеваными, будто она спала в одежде). Макияж стерся, а может, она его смыла; так или иначе, без краски она выглядела гораздо моложе, почти как подросток.

– Ты здесь уже не раз бывала, верно? – спросил Брунетти и уселся на один из стульев.

– Больше, чем ты можешь себе представить, – ответила она. – Слушай, у тебя сигарет не найдется? Мои закончились, а легавый, тот, что за дверью ошивается, мне не открывал.

Брунетти подошел к двери и постучал три раза. Когда Гравини открыл, Гвидо попросил у него сигарет, взял протянутую ему пачку и отдал ее Маре.

– Спасибо, – сказала она, выудила из кармана юбки пластмассовую зажигалку и закурила. – Моя мать от этого умерла. – Она поводила перед лицом зажженной сигаретой, наблюдая за тем, как изгибается и растворяется в воздухе струйка дыма. – Я хотела, чтобы в свидетельстве о смерти так и написали, но доктора отказались. Там, где должна стоять причина смерти, они написали «рак», а надо было – «Мальборо». Она умоляла меня не начинать курить, я обещала, что не буду.

– Она так и не узнала, что на самом деле ты куришь?

– Нет. Она ничего не знала ни о сигаретах, ни о многом другом.

– О чем, например?

– Например, что я была беременна. Я была уже на четвертом месяце, когда она умерла, но это было в первый раз, я была молодая, так что она ничего не заметила.

– Может, ее это, наоборот, порадовало бы, – предположил Брунетти, – особенно если она знала, что умирает.

– Мне было пятнадцать.

– А, – Брунетти отвел глаза в сторону, – а другие были?

– Кто «другие»? – не поняла вопрос Мара.

– Другие дети. Ты сказала, тот ребенок был первый.

– Я сказала, что это была первая беременность. Я родила, потом у меня был выкидыш, ну а потом научилась быть осторожной.

– А где сейчас твой ребенок?

– В Бразилии. Живет с сестрой моей матери.

– Мальчик или девочка?

– Девочка.

– Сколько ей сейчас?

– Шесть, – сказала она и улыбнулась. На мгновенье она опустила голову, потом подняла, встретилась глазами с Брунетти, хотела что-то сказать, осеклась, но все-таки решилась: – У меня есть ее фотография, хочешь взглянуть?

– Конечно, хочу, – сказал он и придвинулся ближе.

Она бросила на пол сигарету и достала из-за пазухи позолоченный медальон размером с монетку в сто лир. Она нажала на защелку, открыла медальон и протянула его Брунетти. Тот слегка подался вперед, чтобы получше рассмотреть. С одной стороны он увидел туго запеленатого круглолицего младенца, с другой стороны была фотография маленькой девочки с длинными темными косичками, выглядевшей скованно и как-то официально в платьице, похожем на школьную форму.

– Она ходит в школу при монастыре, – пояснила Мара, неуклюже склоняясь над фото. – Мне кажется, так лучше для девочек.

– Я тоже так думаю, – отозвался Брунетти. – Наша дочка ходила в такую школу, пока не перешла в старшие классы.

– А ей сколько сейчас? – спросила Мара. Она закрыла медальон и закинула его за воротничок блузки.

– Четырнадцать, – вздохнул Брунетти. – Трудный возраст. – Тут только он вспомнил, что Мара рассказала ему минуту назад.

Сама она, к счастью, об этом не вспомнила и согласилась:

– Да, возраст непростой. Надеюсь, она хорошая девочка.

Брунетти улыбнулся и сказал с гордостью:

– Да, она у нас очень хорошая.

– А еще дети у тебя есть?

– Сын. Ему семнадцать.

Она кивнула с таким видом, словно знала о семнадцатилетних мальчиках много такого, о чем предпочла бы забыть.

Повисла долгая пауза.

– Почему ты выбрала это? – спросил Брунетти.

Мара пожала плечами:

– А почему бы и нет?

– У тебя же ребенок в Бразилии. Не далековато на работу ездить? – Он произнес это с улыбкой, и она не обиделась.

– Так я могу заработать достаточно, чтобы отправлять тете, платить за обучение, хорошую еду, и новую школьную форму для дочки, – проговорила Мара. Голос ее звучал напряженно то ли от гордости, то ли от гнева, Брунетти так и не разобрал.

– А в Сан-Паулу разве нельзя зарабатывать? Чтобы не приходилось жить так далеко от нее?

– Я бросила школу, когда мне было девять. Надо было присматривать за братьями. Мать долго болела, а я была единственная девочка в семье. Потом, когда у меня родилась дочка, я стала работать в баре. – Она поймала его взгляд и ответила на незаданный вопрос: – Нет-нет, это было не такое заведение. Там я только напитки подавала.

Брунетти показалось, что она не собирается продолжать, и он спросил:

– Сколько времени ты там проработала?

– Три года. На квартиру и еду для меня, Анны и тетушки хватало, тетя и тогда помогала мне растить дочку. Ну а больше почти ни на что.

Она снова замолчала, но Гвидо показалось, что он уловил в ее интонациях желание поведать всю историю.

– Что же случилось потом?

– Потом появился Эдуардо, мой пылкий возлюбленный, – проговорила она с горечью и затоптала бычок, да так яростно, что на полу остались только мелкие клочки бумаги и табачная пыль.

– Эдуардо?

– Эдуардо Алфьери. Так он представился. Как-то вечером он увидел меня в баре, остался до закрытия, а потом подошел и спросил, не хочу ли я выпить с ним чашечку кофе. Понимаете? Не рюмку-другую спиртного, а кофе. Как будто я добропорядочная девушка, а он меня на свидание приглашает.

– И что же было дальше?

– А ты сам-то как думаешь? Попили мы с ним кофейку, а потом он стал приходить в бар каждый день, и всегда ждал меня после работы, и звал на кофе, и обращался вежливо и обходительно. Он так чинно со мной себя вел, что даже бабушка моя одобрила бы его. Ко мне впервые относились не как к девке, которую можно поиметь, ну я и влюбилась в него без памяти, как любая бы на моем месте.

– Да, – проговорил Брунетти.

– Да.

– Потом он сказал, что хочет на мне жениться, но для этого мне надо поехать в Италию и познакомиться с его семьей. Он обещал сам все организовать – въездную визу, работу в Италии. Сказал, что выучить итальянский проще простого, – она горько усмехнулась, – это, пожалуй, единственное, в чем он не соврал, скотина.

– Что было дальше?

– Дальше я приехала в Италию. Подписала все бумажки, села на рейс компании «Алиталия» и глазом моргнуть не успела, как очутилась в Милане. Эдуардо встретил меня в аэропорту. – Она замолчала и взглянула на Брунетти спокойно и открыто. – Ты небось такие истории тысячу раз слышал.

– Что-то подобное, да. Потом возникли проблемы с документами, так?

Мара улыбнулась, воспоминания о ее прежней ужасающей наивности почти смешили ее.

– Вот именно. Проблемы с документами. Бюрократические неурядицы. Но это ничего: он отвезет меня к себе домой, и все будет хорошо. Я была влюблена и всему верила. В тот же вечер он попросил меня отдать ему паспорт, якобы для того, чтобы на следующий день он мог оформить все бумаги для заключения брака. – Она вытащила сигарету, но передумала и засунула ее обратно в пачку. – А можно мне чашку кофе?

Брунетти снова подошел к двери, постучал и попросил Гравини принести кофе и бутерброды.

Он вернулся на место. Мара уже снова закурила.

– После этого я видела его один раз, всего один раз. В тот же вечер он вернулся и сказал, что с моей визой что-то не так, и это серьезно, и он не сможет на мне жениться, пока все не уладится. Даже не помню, в какой момент я перестала ему верить и начала понимать, что происходит.

– Почему ты не обратилась в полицию? – спросил Брунетти.

На ее лице отразилось неподдельное изумление.

– В полицию? Паспорт-то мой так у него и остался, а еще он показал мне одну из бумажек, которую я подписывала, – он даже к нотариусу меня тогда водил, подпись заверять; говорил, так в Италии меньше проблем будет, – так вот, в ней говорилось, что я взяла у него в долг пятьдесят миллионов лир.

– А потом?

– Сказал, что нашел мне работу в баре и что теперь мне надо всего-то отработать те деньги, которые он мне как бы одолжил.

– И?..

– Эдуардо отвел меня к владельцу бара, и тот сказал, что дает мне работу. Получала я, кажется, миллион лир в месяц. Вот только хозяин сказал, что будет вычитать из этой суммы плату за комнату над баром, в которой он позволит мне жить. Снимать другое жилье я не могла – у меня не было ни паспорта, ни визы. А еще он собирался вычитать с меня за еду и одежду. Эдуардо так и не вернул мне мои чемоданы, так что из одежды у меня было только то, в чем я приехала. В результате выходило, что мне остается пятьдесят тысяч лир в месяц. По-итальянски я тогда не говорила, но считать-то могла; я знала, что если отправить эти деньги тетке, получится меньше тридцати долларов. Для пожилой женщины и ребенка этого мало, даже в Бразилии.

Раздался стук, дверь открылась. Брунетти подошел и принял из рук Гравини жестяной поднос. Мара поставила третий стул между своим и тем, который занимал Брунетти, чтобы комиссару было куда поставить поднос. Они взяли по чашке кофе, размешали сахар. Брунетти кивнул на бутерброды, но Мара мотнула головой.

– Потом. Сначала закончу, – сказала она и глотнула кофе. – Я была не дура и прекрасно понимала, что меня может ожидать. Поэтому я пошла работать в бар. Трудно было только первые пару раз, потом привыкла. Это было два года тому назад.

– Что же произошло за эти два года? Что привело тебя в Местре? – спросил Брунетти.

– Я заболела. Воспалением легких, наверное. Ненавижу холод, – проговорила она, невольно вздрагивая от одной мысли об этом. – Пока я лежала в больнице, бар сгорел. Поговаривали, что поджог. Не знаю, но надеюсь, что так и было. А когда пришло время выписываться, пришел Франко. – Сказав это, она кивнула куда-то влево, будто была уверена, что именно там, за стенкой, его и держат. – Он заплатил по всем моим счетам и привез в Местре. С тех пор я на него и работаю. – Она допила кофе и поставила чашку на поднос.

Брунетти слышал подобные истории бессчетное количество раз, но впервые он не уловил в рассказе ни единой нотки жалости к себе, ни единой попытки представить себя жертвой неумолимых обстоятельств.

– Скажи, а он, – Брунетти тоже кивнул в направлении соседней комнаты, хотя Франко, как потом выяснилось, находился через коридор от них, – он имел какое-то отношение к бару в Милане или здесь, в Местре? Или к Эдуардо?

Она уставилась в пол:

– Я не знаю.

Брунетти молчал. Тогда она добавила:

– Мне кажется, он меня купил. Или мой контракт.

Она подняла глаза на Гвидо и спросила:

– Зачем тебе это знать?

Брунетти не счел нужным ее обманывать.

– Мы нашли телефон того бара, в котором ты сейчас работаешь, в ходе другого расследования. Теперь пытаемся выяснить, как это может быть связано с нашим делом.

– А что это за расследование?

– Этого я тебе сказать не могу, – ответил Брунетти, – но пока что оно не имеет отношения ни к тебе, ни к Эдуардо, ни к твоей истории.

– Можно задать тебе вопрос? – проговорила она.

Когда он слышал подобное от Кьяры, то, как правило, говорил, что спросить-то можно, только это не значит, что он ответит. На сей раз он сказал:

– Конечно, спрашивай.

– А это никак не связано с тем… – она запнулась, подыскивая слова, – то есть с теми из наших, кто помер за это время.

– Кого ты подразумеваешь под «нашими»? – спросил Брунетти.

– Шлюх, – пояснила Мара.

– Нет, никак, – тут же ответил он, и она поверила. – Почему ты спрашиваешь?

– Да так. До нас всякие слухи доходят. – Она потянулась к подносу, взяла бутерброд и откусила маленький кусочек, потом рассеянно стряхнула с груди крошки.

– Какие слухи?

– Всякие, – сказала она и откусила еще кусок.

– Мара, – Брунетти пытался нащупать правильный тон, – если ты хочешь мне что-то рассказать или о чем-то спросить, это останется между нами.

Он замолчал на мгновение и добавил, прежде чем она успела что-либо произнести:

– Если, конечно, речь не идет о преступлении. А так можешь смело делиться со мной, чем хочешь, и задавать любые вопросы, – это не выйдет за пределы комнаты.

– Не для протокола?

– Не для протокола.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Гвидо.

Она улыбнулась, сообразив, что он представился своим настоящим именем.

– Стало быть, Гвидо-сантехник?

Он кивнул.

Мара откусила еще кусочек бутерброда.

– Всякие слухи доходят, – проговорила она, проглотив его и снова стряхивая крошки. – Знаешь, когда что-то случается, молва распространяется быстро. Так что всякое, бывает, услышишь, но никогда не помнишь толком ни где слышал, ни от кого.

– Что именно ты слышала, Мара?

– Что кто-то убивает таких, как мы. – Едва выговорив это, она тряхнула головой. – Нет, не так. Не убивает. Но много наших умирает.

– Не понимаю, в чем разница, – сказал Брунетти.

– Помню, была одна девчонка. Имени не знаю, худенькая такая, из Югославии. Летом с собой покончила. Потом еще Аня, из Болгарии, тоже счеты с жизнью свела. Худышку я не знала, а вот с Аней была знакома. Она никому не отказывала.

Брунетти сообразил, о каких преступлениях идет речь, и он точно помнил, что полиция не смогла установить даже имен жертв.

– И еще эта история с грузовиком. – Мара замолчала и взглянула на комиссара. В голове Брунетти мелькнуло какое-то воспоминание, но очень смутное.

Не дождавшись его реакции, она продолжила:

– Одна моя знакомая слышала, она забыла где, что в том грузовике перевозили девушек сюда, в Италию. Откуда, не помню.

– Они ехали сюда, чтобы заниматься проституцией? – спросил Гвидо и тут же пожалел об этом.

Она подалась назад и замолчала. Взгляд стал совсем другим, будто подернулся пеленой.

– Я не помню, – отрезала она.

По голосу Мары Брунетти понял, что контакт с ней потерян, что его вопрос мгновенно оборвал ту тоненькую нить взаимопонимания, которая связывала их минуту назад.

– Ты когда-нибудь об этом рассказывала? – спросил он.

– Полиции, что ли? – уточнила она и фыркнула, как бы не веря своим ушам. Так и не ответив на вопрос, она швырнула недоеденный бутерброд на поднос.

– Ты мне обвинение предъявлять собираешься? – поинтересовалась она.

– Нет, – сказал Брунетти.

– Так я могу сваливать? – Женщина, с которой он только что разговаривал, исчезла. Перед ним вновь была та проститутка, что привела его накануне к себе домой.

– Да, ты можешь идти. Хоть сейчас, – сказал Гвидо и добавил, не дав ей даже подняться со стула: – Для тебя не опасно выходить отсюда раньше, чем он? – Он кивнул в сторону комнаты, в которой на самом деле не было Франко.

– Этот? – Она презрительно хмыкнула.

Брунетти подошел к двери, постучал и сказал появившемуся на пороге Гравини:

– Синьорина свободна.

Она подхватила жакет, прошла мимо Брунетти к выходу и, ни слова не говоря, удалилась. Брунетти взглянул на Гравини.

– Спасибо за кофе, – сказал он и снова взял папку, которую молодой человек так и держал в руках.

– Не за что, Dottore.

– Вы не могли бы унести поднос? А я пока поговорю с мужчиной.

– Еще сигарет принести, синьор? Или может быть, кофе? – спросил Гравини.

– Нет, не стоит. Сначала стребую с этого Франко свои пятьдесят тысяч лир. – С этими словами Брунетти вошел в комнату.

Ему было достаточно одного взгляда на Франко, чтобы раскусить его: Франко у нас крутой парень, Франко рвет и мечет, Франко наплевать на полицейских, он их не боится. Но из досье, которое Брунетти держал в руках, и из разговора с делла Корте он знал и то, что Франко сидит на героине, а под стражей в полиции содержится уже десять с лишним часов.

– Доброе утро, синьор Сильвестри, – сказал Гвидо любезно, словно пришел поболтать о результатах воскресных футбольных матчей.

Сильвестри узнал его сразу.

– Сантехник, – процедил он сквозь зубы и сплюнул на пол.

– Ну что вы, синьор Сильвестри, – сказал Брунетти снисходительным тоном. Он уселся на один из свободных стульев, затем открыл папку и принялся изучать документы, сначала первую страничку, потом вторую.

– Так, что тут у нас: драки, сутенерская деятельность, арест за торговлю наркотиками, ну-ка, – он снова открыл первую страницу, – вот, в январе прошлого года. На сей раз, вас могут обвинить в том, что вы присвоили себе заработок проститутки. Дважды. Это, конечно, малоприятно, но я полагаю, что…

Тут Сильвестри грубо его прервал:

– Слышь, ты, сантехник, давай-ка поживее. Предъявляй обвинение, и я звоню адвокату; он приедет и вытащит меня из этой дыры.

Брунетти лениво взглянул на Франко и заметил, что тот сидит, вытянув руки по швам и сжав кулаки, а на лбу его поблескивают капельки пота.

– Я бы с удовольствием, синьор Сильвестри, но боюсь, что в этот раз вы совершили нечто куда более серьезное, чем все ваши предыдущие «подвиги», вместе взятые. – Комиссар закрыл папку и хлопнул ею себя по коленке. – Скажу вам больше: ваше деяние находится далеко за пределами компетенции городской полиции.

– Что это все значит? – воскликнул Франко. От Брунетти не ускользнуло, что его собеседник заставил себя чуть-чуть расслабиться, разжать кулаки и положить ладони на колени.

– Это значит, что в течение какого-то времени то заведение, которое вы так часто посещаете с вашими, э-э, коллегами, находилось под наблюдением. Они прослушивали все телефонные разговоры.

– Они? – переспросил Сильвестри.

– СИСМИ[24]24
  Итальянская внешняя разведка.


[Закрыть], – пояснил Брунетти. – А конкретно – антитеррористическое подразделение.

– Антитеррористическое? – повторил Франко ошарашенно.

– Вот именно. Похоже, этот бар использовался людьми, причастными к взрывам в музеях Флоренции, – вдохновенно импровизировал Брунетти. – Я, наверное, не должен вас в это посвящать, хотя, с другой стороны, раз уж вы влипли в такую неприятную историю, то почему бы нам об этом не поговорить?