Текст книги "Убийство по подсказке (сборник)"

Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк

Соавторы: Джон Данн Макдональд,Элен Макклой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

Род потупил глаза. У его рта образовался какой-то трагический изгиб. Казалось, ответ у него вытаскивали щипцами.

– Да.

– Был ли он жив, когда вы дотронулись до него в последний раз?

Сейчас ответы становились все более неохотными.

– Мне кажется, что был, но это лишь предположение.

– Сколько человек приближалось к нему после этого момента?

– Один.

– И кто этот человек?

– Мисс Морли.

– Спасибо, мистер Тейт. На сегодня достаточно.

Род встал со стула и, спотыкаясь, побрел к проходу между кулисами. Вдруг он остановился. Там, в тени, отбрасываемой аркой просцениума, стояла Полина.

– Род! – она схватила его за руку, подняла на него глаза. – Не отчаивайся. Все будет хорошо. Я отвезу тебя домой.

– Я доеду сам.

Голос его звучал глухо, хрипло, и он побрел, тяжело волоча за собой ноги, к своей гримуборной.

Базиль встал со своего кресла и пошел навстречу Полине.

– Ах, это ты, Базиль! Ну что, теперь ты вместе со стаей?

– Извини, но я просто хочу докопаться до истины. Это лучшее целебное средство. Почему бы тебе не помочь?

– Что я могу сделать?

– Ну если ты дизайнер по костюмам, то должна разбираться в тканях, фактуре, цвете. Нам нужен человек, который мог бы обшарить весь театр – артистические, костюмерные, подсобки – и попытаться отыскать длинный плащ, или пальто, или халат, который может укутать с головы до ног человека среднего роста и выглядеть издалека черным после наступления сумерек. Может, возьмешься?

– Почему бы и нет. – Она отвернулась с безразличным видом.

Фойл с удивлением прислушивался к их разговору. Когда Полина скрылась за кулисами, он упрекнул своего приятеля:

– Разве тебе неизвестно, что мои лейтенант уже дал это задание нашему человеку минуту спустя после того, как услышал твой рассказ о той фигуре в темном плаще.

– Ей нужно чем-то заняться, – серьезно ответил Базиль. – Кроме того, всегда интересно располагать несколькими сведениями, а затем сравнить их…

Леонард Мартин все еще был в темном парике, в тулупе с широкими плечами, в высоких сапогах Греча, этого полицеймейстера, но он уже им не был. Тихий голос, вкрадчивая улыбка, которой он ответил на приветствие Фойла, были его собственные, Леонарда Мартина.

– Мне очень понравилась ваша игра, – начал, обращаясь к нему, Базиль. – У Сарду Греч – просто случайная фигура, отнюдь не профессионал, а вы в своем отлично разработанном скетче показали истинного полицейского за работой.

Леонард был приятно удивлен.

– Я рад, что вам понравилось. Большинство людей предпочитают маловыразительных лиц как на сцене, так и на экране.

– Хотелось бы мне посмотреть вас на сцене, – ухмыльнулся Фойл. – Глядишь, и удалось бы найти какой-то ключик, случайную подсказку. Вам знаком какой-нибудь из этих предметов?

– Нет.

– Никогда не приходилось раньше видеть вот это? – и Фойл протянул ему зажигалку.

Но Леонард до нее не дотронулся. Его руки неподвижно покоились, как и прежде, на коленях. Он просто наклонил лову, вытянул ее поближе к зажигалке и занял прежнее место.

– Нет, думаю, что нет.

Фойл положил зажигалку на стол.

– Итак, вы дважды подходили к Владимиру, не так ли?

При упоминании этого имени довольная улыбка исчезла его губ. Руки, лежавшие спокойно на коленях, слегка вздрогнули. Очевидно, он тоже это заметил, так как топливо засунул их в карманы брюк.

– Первый ваш выход… – начал Фойл, заглядывая в блокнот лейтенанта. – «Входит Греч, решительно, второпях из единственной двери, расположенной слева. Он быстро, возбужденно подходит к двустворчатой двери и широко, обеими руками, ее распахивает…» Ну и что произошло дальше?

– Ничего. – Леонард начал говорить низким, достаточно напряженным голосом, но не теряя контроля над собой. – В алькове никого не было, кроме Владимира, лежащего на кровати. Перед иконой горела свеча. Была зажжена лампада. Я постоял рядом с ним около минуты, делая вид, что рассматриваю его, повернувшись при этом спиной к публике. Потом я пошел по сцене направо, где должен был произнести следующую реплику.

– Во второй раз вы подошли к нему как раз перед своим уходом со сцены, – продолжал читать указания по ходу пьесы Фойл в блокноте лейтенанта. – «Греч встает из-за стола и направляется в альков, к кровати…» Что происходило на сей раз?

– Я несколько мгновений смотрел на Владимира, снова стоя спиной к зрительному залу. По мнению Мильхау, публика должна видеть лишь лицо Ванды. Все для нее, как обычно. Затем я вытащил из кармана револьвер, прошел по сцене, бросив следующую фразу: «Люди, за мной, мы настигнем его!» После чего я вышел в левую дверь.

– Теперь постарайтесь быть повнимательней и хорошенько подумайте. Был ли Владимир еще жив или уже мертв в тот первый раз, когда вы посмотрели на него?

– Не знаю.

– Ну а во второй?

– Не знаю.

– Бросьте, мистер Мартин! Должны же вы были что-то заметить! По словам доктора Уиллинга, который видел первый акт с четвертого ряда, то есть сидя почти рядом, в самом центре, вы по сути дела оба раза возились с его постелью. Не заметили вы там кровь? Никакого бугорка в том месте на одеяле, где из груди торчала ручка скальпеля?

– Ничего подобного я тогда не заметил.

– Ну а если бы в этот момент было что-либо подобное, то, вероятно, заметили бы?

Этот вопрос, казалось, сбил Леонарда с толку. Какая-то зловещая тень промелькнула в его глазах. Фойл, воспользовавшись его замешательством, продолжил:

– Даже если вы не заметили никаких признаков, подтверждающих, что Владимир был в этот момент жив или мертв, то все же у вас должно сложиться собственное мнение, общее впечатление, основанное на каких-то мелочах, пустяках, которые вы все же заметили. Все же вы находились довольно близко от него, ближе, чем даже сейчас я от вас, и могли даже дотронуться до него рукой. Вы, вероятно, не отдавали себе отчета в том, что он уже был мертв или умирал, когда вы предполагали, что он играет роль умирающего. Теперь вам известно, что он умирал на самом деле в какую-то минуту в первом акте пьесы. Не могли бы вы бросить взгляд назад в свете этих, ныне известных фактов и сказать, когда же это печальное событие произошло? Вы ведь нисколько не менее наблюдательный человек, чем мистер Тейт, это бесспорно!

Леонард посмотрел на инспектора с удивлением.

– Вы хотите тем самым сказать, что Род сообщил вам, что знает, когда…

– Он сделал все, чтобы честно сообщить нам о своих впечатлениях. Теперь я надеюсь, что вы последуете его примеру. И поступите так же честно.

– Но это чудовищно! Нас было трое, и все мы близко подходили к Владимиру, лежавшему на кровати. Сегодня, на сцене, – все мы старые друзья!

Инспектор терпеливо ждал ответа на свой вопрос.

– Хорошо. – Леонард, казалось, просто швырял в него свои слова. – Я выскажу свое мнение. В то время, конечно, я предполагал, что Владимир был в полном порядке. Жив-здоров. Теперь, когда я мысленно возвращаюсь ко всему в свете того, что произошло… то… я думаю…

– Ну?

– Я знаю, что он был жив, когда я открыл двери в альков. Не могу сказать с полной уверенностью почему. Просто – знаю. Но вот во второй раз, ну… он был либо уже мертв, либо на волосок от смерти.

– Почему?

– Я не могу этого объяснить. Просто интуиция, какое-то предчувствие.

– Сколько человек подходило к кровати Владимира в интервале между двумя вашими появлениями в спальне? – спросил Фойл.

– Два.

– И кто эти двое?

– Ванда Морли и Родней Тейт.

Когда Леонард ушел, Фойл устало посмотрел на Базиля.

– Ну вот, мы снова на том месте, откуда начали. Поздравляю! Родней и Леонард пытаются обелить друг друга. Если Род не лжет о времени наступления смерти, то убийца – Ванда. Если прав Леонард, то им может быть либо Ванда, либо Род. А что если кто-нибудь из них лжет? Или просто ошибается? Мы не можем добраться до истины! Мы располагаем тремя свидетелями, но ни один из них не годится в этом качестве. Родней подозревает Ванду, а Леонард – Роднея и Ванду. Вопрос заключается в следующем: сознательно или бессознательно поступают они, давая свои показания?

– Они могут действовать подобным образом из чистого упрямства, – предположил Базиль. – Но вряд ли бессознательно. Какой же актер может невольно запамятовать сценическую топографию и последовательность событий в пьесе, только что сыгранной да к тому же не однажды отрепетированной?

Фойл зевнул и встал.

– Думаю, на сегодня все. Или, может, у вас в рукаве найдется пара козырных карт?

– Во всяком случае не тузы, а так – двойка или тройка. Перед тем как пожелать вам спокойной ночи, я хотел бы повидать того актера, который играл Сириекса, а также того, который перебросился парой фраз с Владимиром, когда тот проходил по сцене к своему алькову до поднятия занавеса.

Сеймур Хатчинс, игравший роль сотрудника французского посольства, выглядел так, как и должны выглядеть князья и послы, но на деле это у них получается крайне редко. Темные, горящие, интеллигентные глаза смотрели из глубоких глазниц из-под сухой челки волос. Нельзя было представить себе Ванду или Леонарда занимающимися какой-то иной профессией, кроме сцены, но у Базиля сложилось впечатление, что этот Хатчинс – очень одаренный человек и смог бы добиться успеха почти в любой области. На сцену он, вероятно, был занесен ураганом обстоятельств либо просто ранним, юношеским увлечением.

– Вы выходите на сцену вместе с Гречем и остаетесь там в течение всего первого акта, – начал Базиль. – Не могли бы вы припомнить, не заметили вы что-то неладное с Владимиром в какое-то время, скажем, в какой-то определенный отрезок времени?

Хатчинс внимательно поразмыслил над вопросом, прежде чем дать на него ответ.

– В конце первого акта мне показалось, что Владимир, играя умирающего человека, несколько переборщил. В этот момент я подумал, что «умирание» неестественно, так как он явно переигрывал. Теперь я уверен, что оно казалось мне неестественным потому, что как раз и было вполне естественным, а это всегда нарушает тональность в мире условного искусства.

– Интересно, – задумчиво произнес Базиль, – интересно потому, что у меня лично сложилось такое же впечатление, а когда два свидетеля приходят к одному и тому лее заключению, независимо друг от друга, то тогда они близки к истине. Не могли бы вы сказать, в какой именно момент началось его «переигрывание»?

– Вряд ли. А вы?

Базиль печально покачал головой и вытащил какой-то сверток из кармана пальто – это была отпечатанная на машинке рукопись пьесы, переплетенная в обложку из плохого голубоватого картона.

– Вы узнаете этот текст?

– По-моему, он принадлежит мисс Морли.

– В роли Сириекса вы должны произнести следующую фразу на странице девятнадцать первого акта. – Базиль громко зачитал ее, открыв рукопись на нужной странице: «Ему теперь не уйти отсюда, все против него!» – Это вы подчеркнули эту реплику в тексте мисс Морли?

– Что вы! Конечно, нет.

Было видно, что Хатчинс искренне озадачен.

– Подчеркнута ли эта фраза в вашем собственном тексте пьесы?

– Нет. Я всегда отмечаю свои строки чуть заметной «галочкой» ручкой с красными чернилами. Я не подчеркиваю фразы.

– Можете ли вы объяснить причину, в силу которой кто-то другой пожелал привлечь внимание к этим произносимым вами словам в тексте мисс Морли?

– Нет, не могу.

Он нахмурился, пытаясь до конца осмыслить такой Странный вопрос.

– Конечно, это переработка, вольный перевод оригинального текста «Федоры». Мы столкнулись с определенными трудностями, пытаясь отыскать экземпляр пьесы. Мы обращались к букинистам, в библиотеки, но так и не смогли ее найти. У всех были другие пьесы Сарду, но как назло «Федоры» не было. А мисс Морли взбрело в голову оставить именно эту пьесу. Наконец мы нашли у одного музыкального издателя либретто оперы Джиордано, написанной по мотивам пьесы Сарду. Оно было написано на итальянском, и Мильхау заказал перевод, внеся в него кучу всевозможных поправок, адаптации, модернизаций. Некоторых «лишних», по его мнению, персонажей он убрал, и в ходе такой переделки моя реплика была перенесена с конца сцены в ее начало, а слова заменены другими. В оригинале она звучала примерно так: «Ему не уйти теперь, все тени сгущаются над его головой!» Конечно, фраза относится к убийце Владимира, когда полиция стремится напасть на его след. Но эта реплика вовсе не столь важна в пьесе, ибо вы, бесспорно, помните, что убийца Владимира скрывается в конце первого акта. Эта строчка не имеет никакого отношения к мисс Морли, кроме того незначительного факта, что она в роли Федоры прислушивается к Сириексу, когда он ее произносит. Я не вижу никакой причины, в силу которой мисс Морли или кто-то другой должен подчеркивать эту строчку в тексте пьесы. Я не вижу никакой причины, в силу которой кто-то должен ее подчеркивать, если только…

– Что «если только»?

Сеймур Хатчинс принялся кончиками пальцев тереть глаза, как будто хотел отделаться от какого-то видения.

– Принимая во внимание случившееся, не могла ли эта подчеркнутая фраза быть каким-то знаком, вестью? Предупреждением? Или даже угрозой?

– Предупреждение… но кому?

– Не знаю. Просто так… промелькнула мысль…

У последнего из пяти свидетелей, с которыми в этот вечер беседовали Базиль и инспектор Фойл, был несколько агрессивный вид. Его похожая на пулю голова была слишком мала для такой мощной выдающейся вперед глотки, сильных мускулистых предплечий, полных запястий, которые он демонстрировал благодаря своей рубашке с короткими рукавами и расстегнутому вороту. Его рыжеватая шевелюра казалась мохнатой шапкой. Карие, с красными прожилками глаза светились лукавством и дерзостью.

– Так вы и есть доктор Уиллинг, психиатр по специальности? – спросил он.

– Да.

– Тогда, может, вы поможете мне с моей пьесой. Я пишу о нимфоманах и хотел бы узнать…

– Мы находимся здесь, – перебил его хриплым, усталым тоном инспектор Фойл, – для того, чтобы расследовать убийство. Ваше полное имя – Дерек Адеан, и вы являетесь актером.

– Это мое сценическое имя. Настоящее мое имя – Даниэль Абелаан, но оно слишком длинно для световой рекламы.

Базиль подумал, действительно ли длина фамилии стада единственной причиной, из-за которой сменил ее тевтонский владелец. Его пулеобразная голова говорила о том, что в его жилах течет прусская кровь, и Адеан, кроме того, обладал типично прусской, лишенной воображения бесчувственностью по отношению к окружающим его людям. Он начал беседу с инспектором Фойлом не с той ноты и, не осознав собственной оплошности, продолжал в том же духе.

– По сути дела, я не актер, – нагловато заявил он, – я просто временно занимаюсь этой профессией, пока не найду продюсера для собственной пьесы. Первый ее акт происходит в салуне, неподалеку от морского побережья…

Фойл вновь его перебил.

– Мы еще поговорим о Вашей пьесе.

– Конечно, когда только пожелаете.

В голосе Адеана звучала неприкрытая ирония.

– Насколько мне известно, вы играли роль одного из слуг, которые сидели за столиком для домино?

– Так точно. Я играл роль Никиты, одного из слуг Владимира.

– И вы видели Владимира, когда он проходил по сцене к алькову и входил в него до поднятия занавеса?

– Угу.

Быстрые, бегающие глазки Адеана следили за мухой, которая все еще совершала круги и пикировала вниз, на нож, лежавший на столе. Ее прозрачные крылышки сложились, и муха приземлилась на ручку скальпеля. Инспектор снова ее отогнал. Она вновь сердито зажужжала и взмыла вверх. Но не улетела далеко. Сделав два круга над их головами, она опять села на ручку ножа.

– А теперь расскажите нам, что случилось, – спросил его Фойл.

Адеан зевнул. У Базиля возникло впечатление, что Адеану становится смертельно скучно, как только беседа переходит с таких интересных предметов, как он сам, его карьера, его пьеса, на что-то малопривлекательное, недостойное внимания.

– Владимир вышел из того вон прохода в кулисах, прошел через сцену, – сказал Адеан. – Двустворчатая дверь была закрыта. Он распахнул ее, вошел и закрыл за собой створки.

– Как он выглядел? Ничего вы не заметили в нем особенного, привлекающего внимание?

– Нет, ничего такого.

Глаза Адеана все следили за мухой. Брови нахмурились, как будто в этот момент его что-то сильно озадачило. Казалось, что он вообще не обращал на инспектора никакого внимания.

– Само собой разумеется, он был загримирован, как того требует роль Владимира, – белое лицо с голубыми разводами под глазами, вокруг рта, серые, безжизненные губы. Он прошел по сцене несколько торопливо, так как опаздывал. Занавес должен был подняться через три минуты, а ему еще нужно было устроиться поудобнее в постели, так как после начала спектакля из алькова не должно раздаваться никакого шума, даже шороха. Эти двери сделаны из дешевой фанеры и матового стекла. Если бы он продолжал разгуливать в алькове после поднятия занавеса, то публика заметила бы его движения по тени на стекле.

– Во что он был одет?

– Черные носки, брюки, белая рубашка, без галстука, расстегнута на шее.

– Кто-нибудь еще входил в альков после этого?

– Никто, до прихода Греча, то есть Леонарда Мартина. Он обеими руками широко распахнул дверь в первом акте. Он, Ванда Морли, Родней Тейт – все должны были по ходу пьесы побывать в алькове.

– По свидетельству других актеров, находившихся на сцене в это время вместе с вами, только вы разговаривали с Владимиром, когда он шел по сцене. Что вы ему сказали?

Адеан нахмурился, словно силясь вспомнить свои слова.

– Боже, теперь это звучит довольно смешно!

– Почему же?

– Я вот что сказал… – Он опять рассмеялся, словно все это его страшно забавляло. – Я сказал ему: «Привет! Так это вы наш труп?»

Когда Адеан ушел, Фойл задумчиво, мелкими шажками вновь подошел к своему креслу.

– Несомненно, какой-то странный случай! Я легко прочитываю эмоции на лицах людей, многое замечаю по их поведению. Это моя специальность. Но актеры так натасканы в искусстве притворства, настолько мастерски маскируют свои чувства выражением глаз, движением голоса, осанкой, манерой разговаривать, игрой рук, походкой – словом, всем на свете. И это им превосходно удается, и не только на сцене. Они ведь живут в вымышленном мире, где ложные имена, ложные лица! Как же догадаться, когда один из них начинает незримо играть свою роль?

– Как раз все это и усложняет расследование, когда преступление совершается либо в театре, либо на сцене, – согласился с ним Базиль.

– Черт подери, на что же еще необходимо обратить внимание?

– На расчет времени.

– Расчет времени?

– Да. В любой пьесе каждая строка, каждый жест, каждое действие рассчитаны по времени с аккуратнейшей точностью, так что все представление идет ровно столько, сколько ему выделено времени. Каждый актер говорит свою реплику в определенный, строго фиксированный момент, вся пьеса обладает своим ритмом и должна быть хорошо скоординирована. Большинство из нас не отдает себе отчета в том, сколько времени затрачивается на то или на это, – скажем, проходу по диагонали по комнате, продолжительности беседы. Но актеры умеют помнить свои слова и жесты и в то же время действовать с точным расчетом времени. Мне кажется, убийца совершенно точно знал, сколько времени у него займет убийство, и он, бесспорно, рассчитал все время, чтобы самым аккуратным образом «вписать» его в хронологическую мозаику пьесы. Многие попадаются на том, что неправильно рассчитывают время. А актер, если он убийца, такой ошибки никогда не допустит.

– Но это просто какое-то рационализированное убийство, – взорвался Фойл. – Всего трое подозреваемых, никакого «ключа», никакого алиби, никаких проливающих Свет на убийство сведений, никаких взглядов, жестов, наконец!

– У нас с вами – три отправные точки, – сказал Базиль.

– Итак!

– Ни один преступник не может до конца избавиться от трех вещей: жертвы, орудия убийства и психологии преступления. Прежде всего – орудие убийства. Это единственная материально ощутимая вещь, которой мы располагаем и можем быть уверены, что она находилась в непосредственном контакте с убийцей. Второе – жертва. Пока мы не знаем, кто она, но как только мы установим личность, то одновременно получим и кое-какие сведения и о личности преступника. Третье – психология убийства – едва заметная черточка характера, которая оставляет свой след во всех действиях преступника, в его поведении. Этот убийца очень разумно уничтожил все обычные «ключи» к разгадке. Но обязательно остается жертва, орудие убийства и тот разум, который двигал рукой, совершившей убийство. И, скорее всего, его способ мышления является нашим сильнейшим козырем, а он у человека так же индивидуален, как и отпечатки пальцев. Нам предстоит выяснить, кто из этих трех людей обладает таким разумом, который мог бы заставить действовать так, как действовал настоящий убийца.

– Я не вижу, каким образом орудие убийства может оказать помощь в нашем деле, – мрачно сказал Фойл и снова взял в руки нож со стола. Муху словно ветром сдуло с ручки скальпеля.

– Любой человек в театре мог похитить его из гримуборной Рода Тейта, включая и его самого. Любой мог наточить этот нож в точильной мастерской, которая находится почти рядом со служебный входом в театр. А на предметах с глубокими нарезами отпечатки пальцев не остаются. Они «ломаются».

Вздохнув, Фойл положил нож на стол. Муха покружила немного над лезвием ножа, но, сделав очередной заход, замысловато повернула и снова опустилась на ручку.

Базиль подошел к столу, тихо-тихо, почти подкрался, так, что муха ничего не почувствовала и продолжала спокойно сидеть на своем месте.

– Очень странно…

– Что странно?

– На лезвии пятна свежей крови, но муха почему-то упрямо садится на ручку ножа. Лишь только раз она села на лезвие за все то время, что мы с вами находимся здесь.

Муха вновь ракетой взвилась кверху, когда Фойл поднял нож со стола, взяв его осторожно за ручку.

– Она липкая. Что же кроме крови может привлечь внимание мухи? Соус?

– Возможно. Или же сахарный сироп.

Базиль почувствовал какой-то щекочущий, едва уловимый аромат, когда он поднес ручку поближе к носу, аромат, похожий на тот приторный, терпкий запах, который пропитывает надежно огороженный фруктовый сад.

– Попросите Ламберта сделать соответствующий анализ и поискать здесь следы какого-то сахаристого вещества.

Ламберт был известным в городе токсикологом, который стал знаменит благодаря своей способности определять химические ингредиенты в ничтожных долях вещества – жирных пятнах на жилетке, грязи под ногтями, скоплениях пыли в ранте ботинка и т. д.

– Почему именно сахар? – спросил Фойл.

– Просто идея, – ответил Базиль. – Может, глупость. Я еще не разработал ее до конца.

– Я вам помешала? – раздался чей-то голос у них за спиной.

Это была Полина. Она вышла из-за кулис. Волосы ее были в живописном беспорядке, глаза поблекли.

– За эту работу я должна получить премию от полицейского управления! Это ужасно! – устало сказала она, опустившись на стул, который ей любезно пододвинул Базиль. – И все же мне не удалось отыскать ваш длинный черный плащ. Вот, я составила опись.

– Давайте посмотрим, – Фойл несколько опасался этой подозрительной помощницы-любительницы.

Базиль стал за ее спиной, поглядывая на листок бумаги в ее руках.

– Итак, в гримуборной Ванды я обнаружила женский халат из желтого сатина, а также пеньюар из шерстяного крепа зеленоватого цвета. Ни то, ни другое не подходит. Федора не носит ни пальто, ни плащ в остальных актах пьесы. Так что это все. Леонард был в летнем пальто, когда вечером пришел на спектакль, – темно-серое твидовое пальто на рыбьем меху. Мундир, в котором он был одет на сцене, играя роль Греча, темно-голубой с серебряными галунами и серебряными пуговицами, которые были бы видны даже в самой кромешной темноте. Его халат – ярко-красного, пунцового цвета. Больше в его комнате нет носильных вещей…

Она помялась, помолчав в нерешительности, а затем нахмурилась.

– Ну а Родней Тейт?

– Я с самого начала была уверена, что здесь он вне «сяких подозрений… В противном случае я даже не стала бы и искать, – она улыбнулась. – Пальто, в которое он был одет по приезде в театр, бежевого цвета и сделано из верблюжьей шерсти. Его халат – из голубоватой фланели. Длинное пальто, в котором он играл на сцене доктора Лорека, – черное, но оно подбито мехом с блестящим серым воротником. При любом освещении этот воротник будет казаться бледно-серым, и каждому станет тут же ясно, что пришит он скорняком-профессионалом. Он не мог его отпороть, а потом быстренько пришить, так же как и Леонард не мог спороть серебряные галуны и пуговицы со своей темно-голубой шинели, а потом быстро пришить их. Я обошла все артистические, даже заглянула в кабинет Мильхау. Осмотрела все костюмерные и даже подсобные помещения, которыми пользуются рабочие сцены. Но нигде не удалось обнаружить длинный плащ черного цвета, даже темное пальто или, на худой конец, халат, которые в темноте могли выглядеть черными.

– А что вы скажете по поводу норкового манто, в которое была одета Ванда в первом акте? – спросил Базиль.

– Ах, я об этом и не подумала! – испуганно спохватилась Полина. – Я не была в ее артистической! Наверное, она в нем уехала домой.

– Оно было густого черно-коричневого цвета, – продолжал Базиль. – Она была в него закутана с головы до пят, и, насколько я помню, был еще и капюшон. Если бы она надела его поверх своего желтого халата, то был бы желтый сатин виден снизу?

– Вряд ли, – улыбка исчезла с лица Полины. – Я не люблю Ванду, но вряд ли она способна совершить преступление. Только подумайте, что это означало бы для нее. Провал премьеры, гибель пьесы, может, даже всей карьеры. Ну вот, инспектор, я передаю вам опись. На сегодня я сделала все возможное. Или вы не удовлетворены? Во всяком случае, я еду домой…

– Я подвезу тебя, – сказал Базиль. – Сегодня здесь больше нечего делать.

На улицах уже почти никого не было, за исключением редких прохожих. Базиль остановил такси, и они поехали домой к Полине, которая жила где-то в верхней части Ист-Энда.

– Как мне следует себя вести? Поблагодарить тебя за замечательный вечер, доктор Уиллинг? Мне так понравилось убийство, что мы просто обязаны повторить все с самого начала еще раз! – Она горестно улыбнулась и протянула руку.

– Но ведь это ты предоставила мне билет вместе с убийством! Мое представление о развлекательном вечере значительно менее амбициозно…

Он пожал ей руку и повернул ее тыльной стороной вверх. Ее перчатка была по-прежнему испачкана.

– Как же это произошло?

– Ах, это! – она посмотрела на свою перчатку с нескрываемой гримасой отвращения. – Должно быть, на пожарной лестнице. Скопившаяся там грязь превратилась в прессованную пудру черного цвета.

– Ты что, вышла поглазеть на звезды?

– Нет, сегодня их на небе не было. Мои часы остановились в 7.30, и я захотела поставить их по точному времени. Площадка пожарной лестницы – единственное место в театре, откуда видны часы, прославляющие ароматный чай компании Тилбери…

Вдруг она осеклась. Смех ее оборвался.

– Уж не думаешь ли ты, что я была той мистической фигурой в черном, которую ты заметил на верхней площадке пожарной лестницы?

– Нет. Твое пальто и платье – бледно-голубого цвета, а голубой цвет, как известно, темнеет значительно позже всех прочих, когда наступают сумерки. Вот почему безоблачное небо кажется голубым даже по ночам, когда нет никакого света.

Полина резко выдернула руку.

– Значит, ты все же думал обо мне? Базиль Уиллинг, что за страшно подозрительный, отвратительный, безобразный у тебя характер.

Он засмеялся.

– Ничего не вижу смешного! До свидания!

Базиль вернулся к себе домой уже после полуночи, в свой старомодный дом из коричневого кирпича на Первой авеню сразу за Большой центральной улицей. Пошарив в кармане пальто, пытаясь выудить оттуда ключи, он вдруг бросил взгляд на пол в вестибюле – мозаичное полотно из черно-белых каменных квадратов.

Эта картинка внезапно возродила в памяти деталь его похождений за сценой, которую он забыл в сумятице последовавших за этим событий. Подобно миниатюрному киноаппарату, его память начала распутывать кадр за кадром видение той женщины в платье с диагональными черно-белыми полосками, которая, открыв дверь, прошла по слабоосвещенной сцене и исчезла в проходе между кулисами. Эти двустворчатые двери вели в альков. Владимир в это время, очевидно, уже лежал в кровати, в своей спальне, так как до поднятия занавеса оставалось несколько минут, по словам Адеана, тот видел, как туда входил Владимир за три минуты до начала спектакля.

Таким образом, подозреваемых становится уже не три, а четыре. Может, нет смысла и доказывать, что Владимир был жив до какого-то момента во время первого акта? Возможно его закололи еще до поднятия занавеса? Он мог преспокойно лежать мертвым во время всей этой глупой кутерьмы в течение первого действия, и никто, ни на самой сцене, ни в зрительном зале, даже не догадывался од этом…