Текст книги "Убийство по подсказке (сборник)"

Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк

Соавторы: Джон Данн Макдональд,Элен Макклой
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

– Прибегнет ли он ко лжи, если такая ложь поможет ему поставить собственную пьесу?

– Думаю, что да.

– А что вы скажете о тех трех ваших знакомых или друзьях, которые находятся под подозрением?

– Леонард – это настоящий актер старой школы, которому по плечу любая роль. Ванда и Род – представители современной актерской манеры игры – безыскусный натурализм, доведенный до абсурда.

– Спасибо, Сеймур. Но, простите, я хочу задать вам еще один вопрос. – Базиль внимательно смерил взглядом насторожившегося Хатчинса. – Скажите, слово «канарейка» говорит вам что-нибудь в связи с этими тремя актерами – Вандой, Леонардом и Роднеем?

– Нет, ничего.

На лице у Хатчинса появилось такое озадаченное выражение, что Базиль поспешил объяснить ему цель поставленного вопроса.

– На достаточно разумном основании мы полагаем, то убийца наточил нож, которым совершил убийство, в точильной мастерской Лазаруса. Перед выходом оттуда он пустил из клетки канарейку. Судя по всему, это какая-то прихоть, каприз, но, вероятно, здесь кроется какая-то причина. Подумайте о прошлом этой троицы и, может, вам удастся предположить что-нибудь в этой связи.

– Вряд ли, – ответил Хатчинс, подумав минутку. – Вы считаете, что этот факт может служить каким-то сигналом, символом?

– Честно говоря, я не знаю. Конечно, большинство преступников – невротики. Преступление – это, по сути дела, форма невроза. Вот почему преступники обожают всевозможную символику, фетишизм. Я могу привести пример сотни подобных случаев: взломщики, которые оставляют на месте преступления какую-нибудь разноцветную тряпку, убийцы, рисующие черных кошек, других животных и т. д.

– Но что может символизировать канарейка? – Было заметно, интеллектуальное любопытство Хатчинса становилось все настойчивее. – А не поможет ли нам словарь? Ну-ка, ну-ка… – Он подошел к полке, взял из ряда толстых книг одну и раскрыл, положив себе на колени, начал читать вслух, включая сокращения.

– Ка-на-рей-ка (кн. – мн.ч.). «От исп. «ca a o», птица, вид танца. От лат. «Канарские острова», названные так из-за обитавших в тех краях собак огромного размера. (По лат. «canis» – собака.)

2. Вино, производимое на Канарских островах.

3. Старинный танец (уст.).

4. Птичка канарейка или характерный для нее цвет.

5. Канарейка – вид певчих птиц, типа зяблика, жительница Канарских островов, повсеместно считается любимой птицей для домашнего содержания; наиболее распространенная в мире птица, приспособленная долгое время жить в неволе. Вот все. Как видите, особой помощи от словаря мы не получили, – сказал Хатчинс, посмотрев на Базиля с беспомощной улыбкой. – Собака, остров, вино, танец? Небогатый выбор.

– Достаточно, достаточно, – перебил его Базиль. – Вы еще больше запутываете все дело!

Хатчинс рассмеялся и звонко захлопнул книгу, Базиль встал и взял свою шляпу. В окнах многих домов уже загорелись огоньки лампочек, которые гирляндами висели в надвигающихся сумерках. И вдруг он увидел огненные письмена: «Теперь время для чашки тилбургского чая». Только сейчас он начал понимать, почему линия горизонт выглядела до странного ему знакомой – это был тот самый вид, который он рассматривал под другим углом.

– Вон та стена с пожарной лестницей, вероятно, и есть стена Королевского театра, – воскликнул он. – А вон то маленькое строение напротив нас и есть то сам здание – «налогоплательщик», которое находится рядом тупиком, ведущим к служебному входу в театр!

– Да, вы правы. – Хатчинс не отрываясь следил за глазами Базиля. – Не правда ли, забавно, как небольшое смещение угла зрения может изменить весь окружающий пейзаж?

– Наверное, эта горящая неоновая надпись небоскреба Тилбери действует вам на нервы?

– Ко всему привыкаешь…

Когда Базиль был уже у двери, Хатчинс его окликнул.

– Одну минутку, доктор. – Он отложил книгу в сторону и подошел к Базилю. – Знаете, вы что-то нечаянно сейчас сказали весьма важное.

– Что именно?

– Вы сказали, что я своими рассуждениями еще больше запутываю все это дело с канарейкой. А вам не приводила в голову идея, что вы сами это запутываете еще больше?

Базиль не смог сдержать улыбки.

– Хм, может, в вашем замечании что-то и есть! Может, вы и правы. Это – один из моих самых больших недостатков. Я всегда стремлюсь разрабатывать идею, обращая внимание на такие оттенки, обладающие подспудным, потенциальным значением, и иногда упускаю из виду самое главное. Возможно, убийца, освобождая птицу из клетки, руководствовался настолько простым и явным мотивом, мимо которого я прошел, так ничего и не заметив. Я искал что-то туманное, слишком запутанное. Мне так было нужно увидеть то, что я увидел через ваше окно! Всего лишь незначительный сдвиг угла зрения!

Глава десятая
РЕПЕТИЦИЯ

Ранним утром театральный район города выглядит таким же неопрятным и растрепанным, как женщина, которую заря застала еще в вечернем платье, в косметике, рассчитанной на яркий искусственный свет. Но в это утро Базиль взирал на окружающий городской пейзаж с определенной снисходительностью. Он знал, что через часа два-три все здесь изменится, приобретет благопристойный вид. Он больше не спрашивал себя, нравятся ему небоскребы или нет, красивы они или безобразны, удобно в них жить или нет. Теперь все его внимание привлекал небоскреб Тилбери.

Чей-то робкий голос вызвал его из лабиринта сентиментальных рассуждений.

– Простите, вы не укажете, как пройти в контору мистера Мильхау?

Базиль оглянулся и увидел перед собой высокого, основательно заросшего юношу, с выцветшими волосами. Его поношенный костюм был аккуратно выглажен, потрескавшиеся ботинки тщательно начищены до блеска. Его манера поведения являла собой какую-то слабо выраженную смесь нетерпения и беспокойства.

– Я провожу вас. Мне как раз нужно к нему, – сказал Базиль.

Контора Мильхау была на первом этаже справа от кассы две маленькие комнатки, такие же темные и лоснящиеся от грязи, как и сам Мильхау, только от жира. Вход в контору улицы находился в ведении злобной фурии с мягкими, про до невероятности золотистыми волосами и карими большими глазами. Она сразу узнала Базиля, так как видела его вместе с сотрудниками полицейского управления, когда впервые в театре стало известно о смерти Ингелоу.

– Доктор Уиллинг, проходите, пожалуйста.

Ее каменный взгляд переместился на юношу. Тот смешался, покраснел и пробормотал что-то едва слышное и неразборчивое. Немного пожалев его в душе, Базиль оставил его наедине с собственной судьбой, а сам вошел в кабинет продюсера.

– Привет! – сказал Мильхау, не вставая из-за сто, и жестом приглашая Базиля сесть в кресло напротив, и тут же пододвинул к нему коробку сигар.

– Хатчинс сказал мне, что вы хотите поприсутствовать сегодня на репетиции. Мне, конечно, все равно, но не угодно ли вам сообщить, что за великая мысль кроется за столь необычным желанием?

– Расчет времени.

– Расчет времени? – недоуменно повторил Мильхау и откусил кончик сигары. – Что-то не понимаю. Ни у кого из них нет алиби. Я имею в виду тех, кто попал подозрение.

Он помолчал, ожидая ответа Базиля. Его не последовало.

– Послушайте, доктор Уиллинг. Никто здесь не знает, что миссис Ингелоу финансирует возобновление постановки «Федоры», кроме нас с вами и Адеана. Он рассказал мне о вашей встрече с Марго. Надеюсь, вы будете держать язык за зубами, так как…

Дверь широко раскрылась, и злая фурия влетела в кабинет.

– К вам явился какой-то мистер Рассел, говорит, он от Карсона. – Она была страшно взволнована. Глазки Мильхау сузились.

– Значит, они все же кого-то нашли? – спросил он спокойным уравновешенным тоном.

– Судя по всему, да. Парень, по его словам, провел шесть недель в больнице. Газет, очевидно, не читал. Он явно не из таких.

«Ах вот оно что», – подумал про себя Базиль, перехватывая сообщение, посланное глазами девушки своему шефу.

– Простите, доктор Уиллинг, одну минуту, – сказал Мильхау.

– Да, пожалуйста, – ответил на любезность Базиль, поудобнее устраиваясь в кресле.

По всему виду Мильхау было ясно, что присутствие в данный момент в кабинете Базиля его совсем не устраивало, но он не осмелился выразить свое неудовольствие вслух. Повернувшись к секретарше, он бросил:

– Пусть войдет…

Заросший малый, которого Базиль встретил на улице, неуверенно вошел в комнату, озираясь по сторонам.

– Моя фамилия – Рассел. Я из агентства по найму Лемуэля Карсона. Мистер Карсон направил меня к вам, сказав, что у вас есть для меня крохотная роль в пьесе «Федора».

– Да, есть, – голос Мильхау звучал приятно, радушно, но взгляд его не выражал ничего, кроме холодной, расчетливой оценки визитера. – Обычная работа на выходах. Вы появляетесь только в первом акте. От вас требуется только одно: спокойно, не двигаясь, лежать на кушетке в алькове в глубине сцены. Предполагается, что вы умираете.

Юноша улыбнулся.

– Я, конечно, отлично с этим справлюсь. Вот уже шесть недель, как я ничего не делал. Валялся в больнице.

– Сколько реплик я произношу?

– Ни одной!

На лице парня появилось кислое выражение. Базиль вспомнил, что на маленьких ролях вознаграждение актера находится в прямой зависимости от количества произносимых им на сцене фраз.

Мильхау, однако, продолжал говорить спокойным, уравновешенным тоном.

– Будете получать пятьдесят долларов в неделю.

– Пятьдесят зелененьких и не произносить ни строчки? – нервно улыбнулся Рассел. – Похоже, что здесь что-то нечисто!

– Дело в том, что у меня нет времени и я не могу подыскать на эту роль профессионального актера за короткий срок, – уверенно ответил Мильхау. – Более того, у вас будет только одна репетиция. Потом, если все пойдет хорошо, подпишем контракт.

– Хорошо. Это меня устраивает. – Рассел весь сиял от удовольствия, словно он только что отыскал горшочек полный золота, в том месте, где из земли поднимается небу радуга.

Вновь яростно хлопнула дверь. На этот раз вошла не секретарша, а Родней Тейт. Его хирургическая сумка совсем не вязалась с аккуратным твидовым пиджаком и фланелевыми бриджами. Он коротко кивнул Базилю, проигнорировал Рассела и напрямик направился к столу, за которым восседал Мильхау. Перед его носом он перевернул вверх дном сумку и высыпал на стол ее содержимое: посыпался набор блестящих хирургических инструментов.

– Послушай, Сэм. Я хочу, чтобы ты запер все это в сейф в присутствии свидетелей…

– Но… – начал было возражать ему Мильхау.

– И выдай мне квитанцию! – не щадя чувств своего шефа, продолжал Род. – Если мне сегодня придется выйти на сцену вечером с этой сумкой, то она будет пуста. И теперь никто не станет утверждать, что я – единственный человек на сцене, которого видели с ножом в руках.

– Хорошо, хорошо! – торопливо запричитал Мильхау, с опаской озираясь на Рассела. – В другой раз…

– Нет, только сейчас, и немедленно! – Голос Рода, казалось, срывался от негодования, хрипел. – Вам не удастся вновь провести меня!

– Да хорошо же, хорошо! – Нахмурившись, Мильхау встал со своего кресла и направился к сейфу, встроенном в стену. Его толстые пальцы-сосиски повертели замок, массивная дверца открылась. Он брал инструменты – ножи, скальпели, зонды, зажимы – за ручки и бросал по одному в сейф.

– Отлично, – сказал Род, вздохнув с облегчением. – Теперь можешь запереть дверцу.

Мильхау со стуком прихлопнул дверцу и опять принялся возиться с замком. Род протянул пустую сумку Базилю.

– Призываю вас засвидетельствовать, что сумка пуста. Пошарьте внутри рукой и убедитесь в этом. – Сумка действительно была пуста. Род повернулся к Расселу.

– Теперь вы!

Рассел заглянул в сумку.

– Там ничего нет, но… я просто не понимаю…

– Я хочу, чтобы видели все, что если сегодня что-нибудь случится на сцене, то я буду ни при чем, – объяснил ему Род.

– Здравствуй, Сэм!

Трое все разом повернулись к двери и увидели стоявшую там Полину. Она была похожа на школьницу – без шляпы, в туфлях на невысоких каблучках, в пальто спортивного покроя, с портфелем в руках. На ее юном свежем лице не осталось и следа напряжения и переживания того памятного дня. Войдя в кабинет, она кивнула Базилю в знак приветствия и еще более небрежно – Роду.

– Я принесла эскизы для нового платья Ванды.

– Новое платье Ванды? – воскликнул Мильхау и воздел обе руки к небу. Потрясая ими, он закричал: – Скажите мне, это дирекция театра или сумасшедший дом? Какое еще платье?

– Для выхода ее в первом акте, – спокойно ответила Полина. – Ванда категорически заявила, что ни за что не наденет снова свое прозрачное золотистое платье.

– Почему? Оно стоит кучу денег!

– Ну… – Полина чуть заметно улыбнулась. – В тот вечер его изрядно помяли.

– Почему нельзя его выгладить?

– Перестань, Сэм. Будь человеком. Зачем еще больше ее травмировать? После того, что произошло, она просто не может снова появиться на сцене в своем золотистом платье.

Полина открыла портфель и положила эскизы на стол.

– Не понятно, почему, собственно, не может, – бормотал он, с любопытством разглядывая карандашные наброски Полины. – Что такое? Почему не желтое? Ванда всегда носит желтые или золотистые наряды под цвет своих глаз.

– На этот раз она все хочет сделать по-другому, – терпеливо объясняла ему Полина. – Все должно быть решено в белом цвете – горностай, вельвет и бриллианты.

Мильхау нахмурился.

– Как ты собираешься ухитриться и изготовить все это к сегодняшнему вечеру?

– У нее есть собственная накидка из горностая и бриллианты. Розамунда обещала все привезти сюда, в театр, в 6.30. Все очень просто. Нужно только добавить несколько кусков вельвета и все сшить.

– Ладно, делай, что хочешь, – Мильхау сделал рукой такой жест, словно хотел отставить ее подальше от стула.

– Сэм, ты занят?

На сей раз это был Леонард. Его продолговатое, бронзовое лицо было серьезно.

– Нет, нет, не занят! Я – прохлаждающийся понапрасну джентльмен! – простонал в ответ Мильхау. – Ну что тебе?

– Просто я хотел предложить кое-что для вечернего спектакля.

Он оперся локтем о край стола Мильхау.

– Тебе не кажется, что все мы были бы значительно спокойнее, если этот парень, который будет играть Владимира, не будет загримирован… ну, столь реалистически что ли? Можно, например, повернуть ему голову в другую сторону, чтобы его лицо не было видно публике…

Секретарша просунула в дверь свою невероятно золотистую головку.

– Репетиция, мистер Мильхау. Все давно в сборе и ждут вас на сцене.

Мильхау снова застонал, схватил затасканный текст пьесы со стола и встал.

– И зачем только я занялся этим бизнесом! – простонал он, обращаясь ко Вселенной. – Почему я не стал чистильщиком сапог или водителем грузовика!

Он поплыл по коридору по направлению к зрительному залу, и все гурьбой, опережая друг друга, заторопились за ним. Рассел шагал рядом с Базилем.

– Извините меня, – он был еще сильнее взволнован, чем прежде. Он понизил голос и чуть слышно зашептал: – Ничего не могу понять, что здесь происходит. Почему этот человек по имени Род поднимает столько шуму из-за какого-то ножа на сцене. Почему мисс Морли непременно хочет другое платье, хотя она надевала свое предыдущее лишь один раз? И почему этот знаменитый скряга Сэм Мильхау предлагает мне пятьдесят зелененьких в неделю за роль на выходах, которая не стоит и тридцати?

Базиль посмотрел на него так же испытующе, как до этого Мильхау.

– Вы действительно провели шесть недель в больнице? И не видели после выхода оттуда ни одной газеты?

– Правда. У меня каверна в легких.

– Ну что ж, если вы говорите правду, то можете узнать правду и от меня, – продолжал Базиль. – Рано поздно вы все равно узнаете, и, по-моему, несправедливо скрывать это от вас. Мильхау, вероятно, полагает, что если вы сыграете разок-другой эту роль, ничего не зная о правде, то пообвыкнете и для вас это уже не будет иметь ровным счетом никакого значения.

– А что я должен узнать?

– Видите ли, ваш предшественник, человек, игравший роль Владимира на премьере, был убит прямо на сцене в кровати…

– Что-о-о? – Рассел резко остановился, словно получил откуда-то неожиданный удар. Он так и продолжал стоять посередине центрального прохода, немного приоткрыв рот от удивления. Базиль тоже не двигался с места. Другие актеры проходили, задевая их, к рампе.

– Он был заколот хирургическим ножом, одним из тех, которые вы видели в сумке Рода. Все произошло в первом акте. Он даже был загримирован под труп.

Слово «труп» наконец вывело Рассела из оцепенения, и он понял, о чем идет речь.

– И кто это сделал? – кисло спросил он.

– Никто этого не знает. Такая возможность была у четверых. Трое из подозреваемых – актеры, которые будут сегодня вечером играть вместе с вами на сцене. Это Ванда Морли, Родней Тейт и Леонард Мартин. Четвертый или, скорее, четвертая, – миссис Ингелоу, супруга убитого.

– Ну и для чего продолжать играть спектакль? Что за глупая идея?

– Только так Мильхау может возвратить те деньги, которые он затратил на постановку.

– Деньги. – Лицо Рассела помрачнело. – Мне, конечно, не помешали бы полсотни в неделю, но мне вовсе не хочется очутиться на месте этого мертвеца, да к тому е еще и убитого… Как вы думаете, это… опасно?

– Мне трудно ответить на ваш вопрос, – ответил Базиль. – Во всяком случае, я не вижу особой опасности. Вы никого в труппе не знаете, не связаны с семьей Ингелоу, не так ли?

– Конечно нет. Правда, я видел пару раз мисс Морли и ее партнеров по сцене с галерки и секретарь мистера Мильхау несколько раз отказывала мне в работе, когда я обращался к ней с такой просьбой. Видите, как далеко не простираются мои связи с любым из них! Я даже никогда не слышал о существовании Ингелоу или его супруги.

– Тогда мне кажется, что без особой робости можете зарабатывать свои пятьдесят долларов в неделю и распоряжаться ими по своему усмотрению. Вам не о чем беспокоиться, – доверительно сказал Базиль.

– Вы идете, Рассел, или нет! – крикнул Мильхау стоя по ту сторону рампы.

– Да, сэр, – ответил он и поспешил на сцену.

Базиль медленно пошел за ним, внимательно наблюдая за всем, что происходило вокруг.

В зале не было привычной полутьмы, все огни и люстры отчаянно сияли. Очевидно, Мильхау был достаточно хитрым и практичным психологом, чтобы избавить свою труппу от беспокойства и подозрений, что в темных уголках зала, в непроницаемых его тенях, скрываются сотни злых демонов и призраков. Адеан стоял возле рампы, на самом краю сцену, с новой пухлой книгой в сером переплете подмышкой. Увидев своих коллег и Базиля, направляющегося вместе с ними к рампе, он нарочито поклонился в сторону Базиля в знак приветствия.

– Ну, док, вы отыскали того, кто прикончил петушка Робинса?

Так как Базиль не любил, когда его называли «док» и прощал эту фамильярность лишь инспектору Фойлу, он вообще не ответил на приветствие Адеана, вдруг залившегося безотчетным хохотом. Казалось, что Адеан в прекрасном, необычно приподнятом расположении духа. Его покрытое веснушками, обычно желтовато-болезненного цвета лицо покраснело, и в светло-карих глазах появился кирпичный отблеск. Может, он выпил? Или что-то другое, более сильное, чем алкоголь, пьянило его на сцене? Он громко прокричал через огни рампы:

– Это я, – сказала Муха.

– Подставляй-ка, братец, ухо!

– Может, это признание? – прошептал изумленный Базиль.

Адеан вновь засмеялся.

– Нет, нет, это не я. Я даже не видел, кто это сделал. Но я знаю, кого бы я сделал убийцей, если бы написал свою пьесу.

– Кого же? – спросил Базиль, стараясь быть как можно спокойнее.

– Догадайтесь сами, – продолжал тарахтеть Адеан. – Хочу поблагодарить вас за совет посетить медицинскую библиотеку. Я получил такой «допинг», читая про разные болезни, что мне его хватит на двадцать лет. Когда я вернулся домой, у меня болело и ныло все тело, голова, сердце, легкие, желудок и, наверное, даже поджелудочная железа, если бы я только знал, где она находится. Я ужасно много почерпнул у тех авторов, ваших приятелей, которых вы мне назвали. Правда, все это несколько сложновато для меня. Но зато я откопал Виктора Гейзера – это вещь, скажу вам! Чего там только нет о народной медицине Индии и тому подобное. Очень интересно, право,

Адеан продолжал улыбаться своей растянутой, губастой улыбочкой, которая не понравилась Базилю с самого начала.

На сцене декорации первого акта выглядели точно так, как будто к ним с тех пор не прикасались. Уже актеры, игравшие слуг Владимира, собрались за столиком, чтобы начать партию в домино. Адеан резко выделялся из всей группы своими рыжеватыми волосами и горчичного цвета твидовым пиджаком. Рассел, пройдя по сцене, приблизился к кровати в алькове. В этот момент Адеан вскинул голову и медленно, нарочито растягивая слова, проявляя явную злокозненность, с подначкой произнес те же слова, которыми он накануне приветствовал Ингелоу:

– Привет, значит, это вы и есть наш труп?

Рассел резко остановился. Последовала гробовая тишина. Затем Мильхау сурово крикнул:

– Адеан, прекрати! Это совсем не смешно! Рассел, войдите в альков и закройте за собой дверь. Мы и так уже опаздываем на десять минут…

Его суровость дядьки-сержанта тут же восстановила порядок. Но никак нельзя было отделаться от какого-то странного чувства, которое у всех вызвал этот неприятный инцидент. Рассел вошел в альков. Двустворчатая дверь медленно закрылась, скрыв его долговязую фигуру от взоров присутствовавших в зале и на сцене.

– Итак, все готовы? – громко спросил Мильхау. – Начали.

Свет в партере потускнел, но сцена по-прежнему осталась ярко освещенной. Один из слуг стукнул костяшкой домино. «Четыре-четыре!»

– Четыре-шесть! – выкрикнул Адеан.

Репетиция началась. Через несколько мгновений до Базиля дошла вся поразительная сила теории «вечного повторения», о которой ему толковал Хатчинс. Простому, несведущему в театре человеку казалась немного жуткой, даже пугающей манера, с которой актеры повторяли каждое слово, каждую интонацию, каждый жест точно так, то делали в тот вечер, как будто они уже больше не были людьми на сцене, а лишь механическими игрушкам которые делают и говорят все время одно и то же, сто только завести пружину.

В то время, как часть внимания Базиля была поглощена стрелками наручных часов и бегающим по бумаге карандашом, которым он отмечал время выходу каждого актера на сцену и ухода с нее на полях графика Рода, он все же невольно мысленно предавало, размышлениям о законе инерции. Все подчиняется этому закону: планеты и электроны, неизменно движущиеся по своим орбитам, сложнейшие инстинкты насекомых, Которые продолжают выполнять тщательно разработанные привычки, не отдавая себе отчета в том, почему так поступают; ребенок, который, для того чтобы вспомнить последнюю строчку стиха, непременно начинает все сначала. Привычка вела актеров по их ролям и позволяла им совершать невероятный подвиг памяти, заставляя их повторять страницу за страницей диалоги без ошибок и пропусков.

Вновь игра в домино была прервана звонком в дверь, Вновь Ванда стремительно ворвалась в комнату, задавая свой вопрос: «Хозяин дома?» Сегодня утром ее действия на сцене были так же превосходны, как и тогда, в первый раз, но все же она была менее импозантной в своем строгом черном одеянии, и казалось, что она бросала свои реплики чуть быстрее обычного.

– Как вам кажется, Полина, они играют точно по временному графику или нет? – тихо спросил он сидящую рядом с ним Полину.

– Чуть быстрее, – ответила она. – Заметно, как они нервничают. Поэтому Сэм и устроил для них этот прогон. Он, конечно, растопит ледок, и к вечеру все будет в полном порядке.

Вновь Ванда оказалась возле очага. Вновь зазвенел звонок. Вновь Леонард вбежал на сцену, закричав: «Проводите меня к графу, живо!» Даже без костюма и грима он был на сцене совершенно другим человеком – выше ростом, более плотным, когда размеренными, тяжелыми шагами подошел к алькову и стремительно двумя руками распахнул створки двери.

Полина, казалось, испытывала приступ удушья и цепко схватила Базиля за руку. Рассел лежал на кровати: точно в такой же позе, что и Владимир; его голова была повернута к публике, одна рука свисала, касаясь пола. Казалось, что все идет так, как и позавчера. Но вдруг Леонард открыл беззвучно рот и закрыл его, словно силился вспомнить следующую реплику и не мог. Никто не произнес ни слова. Все стояли молча, не двигаясь, как будто замерли на месте. Вдруг Рассел изменил положение головы. Кто-то засмеялся. Скорее всего, это был Адеан.

– Спокойствие! – вновь заорал Мильхау. Базиль почти физически чувствовал нараставшее напряжение.

– Я вас прошу лежать тихо и не двигаться после того, как открываются двери. Для этого вам нужно заранее выбрать положение поудобней и лежать, не двигаясь, как можно спокойнее. Я понимаю, что это не так просто, но это можно сделать. Не забывайте, вы играете человека, находящегося в коматозном состоянии.

– Да, сэр, – спокойно ответил Рассел.

– Хорошо, – отозвался Мильхау, – начнем сначала.

Полина, вздохнув с облегчением, выпустила руку Базиля.

– Впервые я вижу, как Леонард путается в своих фразах.

Ванда, Леонард и Хатчинс ушли со сцены. «Труп» встал и закрыл двери алькова. Вновь расселись за столом слуги.

– Начали! – крикнул Мильхау.

– Четыре-четыре!

– Четыре-шесть!

– Хозяин дома?

– Покажите, где комната графа, живо!

Рассел лежал тихо, как бревно. Род в своем твидовом пиджаке и фиолетовых брюках совсем не был похож на своего персонажа доктора Лорека.

– Несчастный случай?

– Попытка убийства…

Род прошел в альков и открыл свою сумку. На этот раз по глазам не резанул отблеск стальных инструментов. Он стоял возле Владимира спиной к зрительному залу. Никто не видел, что он там делал.

Федора рыдала: «Молю вас, я умоляю бога, спасите ему жизнь!»

Вдруг она резко повернулась спиной к доктору Лореку и быстрым шагом направилась к рампе. Теперь она снова стала Вандой Морли, и голос ее дрожал от гнева, а не от рыданий.

– Что вам здесь нужно?

Ее взгляд скользнул поверх того ряда, где сидели Полина с Базилем. Они повернулись и увидели Марго Ингелоу, которая уютно устроилась в кресле позади них. Она была удивительно спокойна и выглядела необычайно свежо в своем белом льняном платье с большими черными разлапистыми маками. На ней была маленькая белая шляпка. Она склонила головку немного вбок, а на губах у нее играла язвительная улыбка.

– Что вам здесь нужно? – прошипела Ванда.

– Так, развлекаюсь…

– Я не стану репетировать до тех пор, пока эта женщина не уйдет из театра! – заорала Ванда.

Мильхау подскочил к Марго и тихим голосом начал увещевать ее.

– Вам, конечно, не следовало приходить сюда, но раз уж вы здесь, то постарайтесь уладить как-нибудь с ней отношения.

– Разве я должна улаживать с ней отношения? – громко возразила Марго. – Я не выплескивала ликер из рюмки ей в физиономию!

Мильхау постоял с минуту возле нее, опустив голову, очевидно, соображая, что же предпринять в столь неожиданной ситуации.

Потом он сказал:

– Нужно сказать ей, что вы финансируете возобновление постановки. Это – единственный выход из положения!

– Но ведь вы уверяли, что она этого не перенесет!

– Ничего другого не остается. Ведь только так она может реабилитировать свою карьеру великой актрисы, и, кроме того, она так нуждается в деньгах!

– Ванда Морли нуждается в деньгах? – Марго рассмеялась. – Мне казалось, что это актриса, которая всю жизнь стремилась к простой, затворнической жизни где-нибудь в затерянном предместье. Вот теперь ей и представился такой случай!

– Ну поговорите с ней, только мягко, повежливей. Или она откажется от этой затеи.

– Я не умею быть ни мягкой, ни вежливой, – возразила Марго.

Тем не менее она встала и пошла за ним к туда, где на сцене стояла Ванда. Она наклонилась, чтобы послушать, что они ей скажут. Лицо ее было искажено гневом. Очевидно, ей и в голову не могло прийти, что Марго финансирует возобновление «Федоры». Говорил в основном Мильхау, красноречиво и убедительно размахивая руками. Марго молчала и улыбалась. Наконец, недоуменно пожав плечами, Ванда сдалась. Базиль понял, что ей позарез нужны были деньги, иначе она никогда бы не позволила Марго финансировать спектакль.

Сорока вернулась на свое место, и в этот момент Мильхау снова начал репетицию с труппой с того места, где они остановились. Но вся игра утратила живость, страсть, желание. Было ясно, что присутствие Марго сковывает актеров. Со своим привычным посольским апломбом Хатчинс произнес ту строчку, которую ждал Базиль: «Ему не уйти отсюда, теперь все против него!» Базиль быстро посмотрел на часы и записал время. Леонард ушел со сцены, чтобы распорядиться о немедленном розыске убийцы. Род торжественно объявил о смерти Владимира: «Мадам, это конец!»

Вновь вошел через дверь слева Леонард и сказал:

– Он убежал!

Ванда вбежала в альков: «Владимир! Ну скажи хоть слово!» Она упала поперек тела Рассела, обвила руками его голову, как это делала и тогда с Ингелоу: «Разве ты не узнаешь меня? Ну говори же! Ах!» – Она медленно опустилась на пол. Первый акт закончился.

Владимир все лежал, не двигаясь. Лица актеров на сцене напряглись, посуровели. Ванда встала. Ее топазовая сережка блеснула золотом, когда она осторожно дотронулась своей тонкой рукой до плеча Рассела.

– Что с вами? Надеюсь, все в порядке?

– Конечно. – Рассел поднялся и остался сидеть на кровати, широко ухмыляясь. – А что, первый акт закончился? Мне об этом никто не сказал!

Все разом стали вдруг говорить и смеяться, правда, несколько неестественно и слишком громко. Мильхау прервал актеров.

– Второй акт, пожалуйста.

Декорации второго акта были опущены с колосников на сцену, и начался второй акт.

Базиль не обращал почти никакого внимания ни на второй, ни на третий акт. Он погрузился в расчеты времени первого акта. Наконец он все подсчитал. На премьере фраза Сириекса – «Ему не уйти отсюда, теперь все против него!» – произносилась в тот момент, который и назвал ему Хатчинс, – двадцать четыре минуты спустя после поднятия занавеса, то есть в 9.04, если считать, что занавес поднимается ровно в 8.40. Все расчеты, которые сделал Род, по времени входа и выхода актеров были точны, если учесть, что действие на репетиции проходило чуть быстрее.

Когда Базиль положил карандаш в карман, третий уже подходил к концу. Сцена представляла собой сад на вилле Федоры в Оверленде, неподалеку от Берна. На заднике были изображены пики Альп. На переднем плащ стояли ворота, а позади них терраса, на которой было много цветов. Солнечный свет заливал сцену – действие происходило в жаркий майский полдень.

Изображение Роднеем Тейтом Лориса Ипатова в этой сцене было таким же неинтересным, как и интерпретируемый им портрет доктора Лорека в первом акте, но здесь он, по крайней мере, был молодым, высоким человеком, с хорошей фигурой, а этих внешних качеств как раз и требовала от него роль. Черное платье Федоры – Ванды казалось абсурдным на фоне сельского пейзажа, но ее игра вновь приобрела какую-то живость, даже энтузиазм. Она должна была умирать в конце сцены и вкладывала все свои чувства в эти последние минуты.