Текст книги "Бешеный прапорщик. Части 1-18 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Зурков

Соавторы: Игорь Черепнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 104 страниц) [доступный отрывок для чтения: 37 страниц]

– Митька, с Егором остаетесь здесь, караулите этих, – киваю на немцев. – Смотреть внимательно, мало ли что удумают. Для нас важен только вот этот, – показываю на оберст-лейтенанта, – на него – особое внимание. И на его портфель. Кажется, непростую птичку поймали. Разрешаю при необходимости дать пару раз для успокоения, если ёрзать начнут. Со стола ничего не трогайте! Потом, после операции хоть ведро выпейте, но сейчас – ни-ни!

– Командир, – обиженно гудит в ответ Митяй, – Не маленькие, чай, понимаем.

– Я – во двор. Вернусь, постучу обычным сигналом…

Выскакиваю на крыльцо, даю во тьму две вспышки фонариком, потом еще одну. Митяев должен начать работать. А вот погода немного поменялась. Ощущается свежий ветерок, дует от леса в сторону флигеля. Вон, даже крылья мельницы медленно проворачиваться стали с тихим рокотом, который неплохо маскирует наши шорохи. Хорошо, что собак нет, почуяли бы нас еще на подходе. На небе – несколько облачков, наползающих на ночное «солнышко», и по горизонту темная полоса раскинулась. В лунном свете подбираюсь к флигелю, будто бы материализовавшись из темноты, появляется Гриня, шепчет, что летуны блокированы, графские холуи повязаны, штабс-капитана нашли, привели в чувство.

– Хорошо, ждите, когда Михалыч закончит, потом – ваша очередь. Я подойду, и начнем.

И что-то меня мучают смутные сомнения. Планировалось обезвредить нижних чинов, сжечь и взорвать все, что только можно, одного из офицеров брать с собой, остальных – в расход. А вот чем-то запал в голову гауптман. Понимаю, что враг, офицер неприятельской армии и все такое… Но, судя по поведению, – человек чести, «homme d'honneur» – шепот Дениса Первого тихим ветерком в голове. И резать его, как связанного барана, – рука не поднимется. И отпускать нельзя. И с собой лишнюю обузу не потащишь. Блин, вот ведь ситуация… Ладно, идем к Михалычу, потом решим эту загадку.

Когда добрался до рухнувшей палатки, веселье там почти закончилось. Большая часть немцев лежала вразброс, связанные и безмолвные. Кто не хотел разговаривать, находясь в бессознательном состоянии, кто просто не мог из-за кляпа. Когда в рот запихивают кусок полотна размером полметра на полметра, пусть даже разорванный пополам, особо не поговоришь, даже помычать трудно. Из палатки вылезали последние обитатели. Я аж засмотрелся, как красиво в лунном свете работает этот своеобразный конвейер. Стоит очередному гансу выпутаться из брезента, как ему прилетает или нагайка по темечку, или мощный кулак в поддых. Тут же появляются две пары рук, которые оттаскивают нокаутированного солдата в сторону, еще две-три секунды – и все конечности связаны, кляп во рту. Тем временем появляется очередная жертва, и весь цикл повторяется снова. Наконец, палатка опустела. Все тушки связаны, лежат более-менее компактно, хлопот не доставляют. Оружие отдельной кучей темнеет невдалеке. Михалыч оставляет караулить трех человек, с остальными бесшумно двигаем к флигелю.

Нас встречает вездесущий Гриня, распределяем казаков по периметру, отдельно собирается его пятерка. Иду с ними брать флигель. Ганна сказала, что там пять комнат, летуны по двое разместились в ближних к выходу. Окна темные, света нигде нет. Одна ночная птичка просвистела, что заняла позиции с тыла, другая ей в ответ чирикнула, что спереди тоже все готово. Поднимаемся и крадемся к двери. Перед крыльцом вперед проскальзывает один из казаков, тянет руку к двери, и в этот момент она открывается. На пороге стоит штабной водила в нижнем белье с лампой в одной руке и смяиой газетой в другой… ТВОЮ МАТЬ!!!.. Тихая работа кончилась! Мимо моего уха свистит брошенный нож, но ганс, выйдя из ступора, приседает, захлопывая дверь, и с воплем «Алярм!!!» несется по коридору. Изо всех сил дергаю ручку, которая после этого остается у меня в руке. Дверь закрыта! Внутри дома раздается шум, кто-то падает, что-то разбивается, внезапно распахивается окно. Ору, как бешеный: «Ахтунг! Дойче флигенде! Зи зинд унцигельн! Капитулирн!» (Внимание! Немецкие летчики! Вы окружены! Сдавайтесь!)

В ответ – столь привычные русскому уху «Шайзе… швайне… ферфлюхтер…». Из окна, оглушительно после ночной тишины, бахает выстрел, пуля проходит чуть выше головы. Ну, что ж, с дракой вам будет дороже! Скатываемся вместе с Гриней с крыльца в темноту, кричу уже своим: «Огонь!». Слитные выстрелы из темноты несколько охладили пыл немцев. Слышны опять «Шайзе!», топот ног и звон разбитого стекла. В одной из комнат из окна вырывается пламя, моментально освещающее все вплоть до мельчайших деталей, которому усиливающийся ветер не дает вырваться наружу. Похоже, там начинается пожар – видны отсветы пламени на стенах. От нас отстреливаются пять человек. Нас они не видят, ориентируются по вспышкам, но и сами для нас оказываются невидимы. Огонь, разгоревшийся в комнате, освещает подступы к зданию достаточно хорошо, штурмовать опасно. Кто-то из казаков неосторожно приподнимается, тут же из флигеля следует два выстрела, мои отвечают, но сквозь звуки боя я сумел расслышать крик боли. Ранили?! Или хуже? До сих пор в группе не было ранений и смерти. И не хочу я черный список открывать! Пусть лучше гансы сгорят в доме, на штурм не полезем! Их мне не жалко! В горящей комнате что-то глухо шипит. Ко мне подползает Михалыч.

– Командир, немцы круговую оборону держат, сзади тоже не подступиться. Что делать будем?

– Ждать будем, пока не поджарятся, или не сдадутся. Пошли пару человек на дорогу, если стрельбу услышали, могут приехать посмотреть.

– Уже послал.

Вот за что я люблю Митяева, – иногда так мысли читает, любые экстрасенсы отдыхают… Следующая фраза Михалыча была совсем мирной:

– А чем это пахнуло? Сеном? Откуда?

От этой мирной фразы мне вдруг резко поплохело! В горячке боя всякое, конечно, может показаться, но сено? Втягиваю в себя воздух, принюхиваюсь и обливаюсь холодным потом по самых пяток… Порыв ветерка явственно донес запах затхлого, прелого сена! БЛ…!!! ТВОЮ ЖЕ Ж МАТЬ!!!.. Лучше перебдеть, сомневаться потом будем! Срывая голос, ору:

– Всем!!! Бегом на ветер!!! Быстро!!!..

Есть в жизни вещи, которые не стоит подвергать сомнению. Как говаривал в курсантской юности наш курсовой офицер: «Здоровая подозрительность и тяжелая паранойя – суть синонимы!». И в мозгу любого военного человека конца двадцатого века, вбитые накрепко занятиями и тренажами по ЗОМП, при этом запахе вспоминаются несколько строчек из наставления по РХБЗ: «Фосгемн – бесцветный газ с запахом прелого сена или гнилых фруктов. Обладает удушающим действием. Контакт фосгена с легочной тканью вызывает разрушение альвеол и быстро прогрессирующий отёк лёгких. Антидота не существует». Рванули навстречу ветру, проскочили метров тридцать, развернулись, рассредоточились. Из пылающего флигеля вывалились корчащиеся, кашляющие гансы и поспешно отошли, отползли, оттащили тех, кто не мог идти подальше от пожарища. Казаки подскочили к ним, отобрали оружие, связали тех, кто уже очухался. Вот, в принципе, и конец первой серии. Теперь – серия вторая. Собираю своих. На всех – только одно ранение. Одному из казаков (его вскрик я слышал в бою) немецкая пуля раскроила спинные мышцы от шеи почти до поясницы. Крови натекло бы много, но перевязать успели вовремя. Значит, недаром гонял их на базе по оказанию первой медпомощи, в бою все сделали на автопилоте.

Теперь займемся делом. Как пелось в одной песне, «Первым делом, первым делом самолеты…». Идем смотреть наши трофеи. Аэропланы стоят под натянутыми тентами на границе летного поля. Аккуратные немцы уже успели разгрузить автомобили и отогнать их в сторону. А вот нам теперь их толкать обратно, да и еще запихивать между «птичками». Все, кроме одного грузовика и радиостанции. На грузовике, надеюсь, мы поедем дальше. А в радиофургоне надо будет покопаться на предмет шифров, пусть и самых простеньких.

Казаки на предложение поработать толкачом сначала поворчали секунд десять, потом подумали и согласились, что пленных немцев использовать не нужно. По причине того, что если те разбегутся, то ловить их в темноте будет затруднительно. Поэтому германские автомобили при помощи русского мата довольно быстро переместились на новую парковку. Затем настал черед бочек с бензином. Одну мы оставили себе в запас на дорогу, остальные пять развезли на специальной тележке с притороченной к ручке помпой для розлива в канистры. Пять бочек на шесть самолетов делится замечательно! Развезли, поставили, с помощью ведер и канистр наполовину опорожнили – облили вражескую технику. Пленных за это время увели под конвоем за конюшню, пятерых гансов, неспособных идти самостоятельно, тащили под руки, всех своих отослал прятаться туда же. Остался один, отошел подальше, чтобы не закоптиться, в руках – трофейная ракетница. С первого выстрела не получилось, прицеливаемся получше и получаем то, что заказывали. Ослепительно белый шарик ракеты попадает в кузов ближайшего грузовика. Полыхнуло там неслабо, сразу занялись два самолета, через несколько секунд огонь перекинулся на остальные. Зрелище красивое, но небезопасное – взрывная волна от первой бочки сбила с ног. Так и поджариться недолго! Пока убегал, получил еще два толчка в спину, в двух метрах справа меня обогнал рваный кусок от бочки, после чего я очень горячо возблагодарил Господа за толику везения, данную мне свыше. Остальное веселье наблюдал уже из-за стены.

Часть 3

Вместе со всеми там присутствующими. Правда, эмоции были разными. Немцы настороженно и угрюмо смотрели на два гигантских костра в ночи. Связанные, безоружные, в одном белье, они выглядели жалко и беспомощно. Летчики выделялись среди них закопченными мордочками, да болтающимися на шее грязно-белыми шарфиками, которыми они пытались прикрыть лица во время пожара. Холуи-егери графа сидели на земле отдельной кучкой и выглядели не лучше пленных гансов. Их ближайшее будущее представлялось не совсем радужным, судя по испуганным взглядам, украдкой бросаемым на штабс-капитана… Зато казаки, их караулившие, смотрели на горящие самолеты с выражением лица художника, только что закончившего свой шедевр. Ко мне подошел Митяев:

– Командир, я в дополнение к дозору на дороге выставил пост. Не помешает. Вдруг кто-нибудь на огонек заскочит.

– Добро, Михалыч. Как там штабс-капитан? Жив?

– Живой, да только в ногах слабый. Он связанный два дня пролежал, ноги и затекли. Мы его водицей помалу отпаиваем. Просил, когда ты освободишься, к нему подойти.

– Ну, если гора не идет к Магомету… Пошли, посмотрим что там за штабс-капитан.

Мы подошли к сараю, возле ворот которого сидел осунувшийся, изможденный человек в грязной и рваной форме Российской армии. На его принадлежность к офицерскому корпусу указывал только френч и кавалерийские галифе. Все остальное отсутствовало. На лице, заросшем щетиной, было расслабленно-блаженное выражение, глаза полузакрыты. Создавалось ощущение раненого зверя, который нашел ухоронку, забился туда и наслаждается отдыхом и неподвижностью. Главное – жив, а раны, забытые усилием воли, затянутся, зарастут. Услышав шаги, он поднял глаза, собрался вставать, но я его опередил, присев рядом.

– Как Вы себя чувствуете? Разговаривать можете?

– Спасибо, господин подпоручик, говорить могу. Представляюсь: штабс-капитан Волгин Иван Георгиевич, командир партизанского отряда. Честь имею! – Горькая усмешка, более всего напоминавшая гримасу боли, скривила его потрескавшиеся губы, на которых показались капли крови. – Бывший командир бывшего отряда…

– Прошу извинить, но об этом поговорим позже. Скажите, какое обвинение Вы могли бы предъявить графу.

– Эта сволочь натравила свою дворню на меня, когда я спал. Сорвали награды и погоны, отобрали оружие, документы, личные вещи, сняли сапоги… Держали в клети на псарне, кормили скудно, пить почти не давали. – Он скрипнул зубами, проговорил через силу. – Кнутом отходили, как самого последнего каторжника… Он сам приходил смотреть на это, разглагольствовал о том, как после победы германцев мы им служить рабами будем…

Так… Значит, барин зрелища кровавые любит. Ну, будут ему зрелища. Еще и поучаствует в них по полной программе! Поворачиваюсь к казакам, указываю на егерей:

– Развяжите им рты.

И уже холуям:

– Кто взял вещи офицера?.. Я даю десять секунд для того, чтобы признались. Потом – не обессудьте… Митяй, приготовь скамью и веревки. Нагайки при вас? Хорошо!.. Ну, кто?

Видно, «дворовые» знали что такое нагайка и какой эффект на здоровье она оказывает. Все уставились на Миколу, потом кто-то выдавил:

– Вось ён брау…Усё захапау…

Поворачиваюсь к «виновнику торжества»:

– Где вещи?

– Паночак!.. Миластивы!.. Ня бейце!.. Усё аддам!.. Христа ради!.. Тутачки усе, пад стрэхай!..

– Конечно, отдашь, куда ж ты денешься. И Бога не поминай, паскуда. Он тебе не поможет. Кузьма, развяжи его, обыщи, и веди за вещами, куда покажет. Если дернется, пару «горячих» ему нагайкой выпиши.

В карманах егеря нашлись карманный «Буре» с треснувшим стеклом циферблата, золотой нательный крестик, портсигар с гравировкой «За отличную стрельбу в присутствии Их Императорских Величеств». Из сарая к ним добавилось все остальное – сапоги, портупея, фуражка.

– Ордена где?

– Так граф узяу…

– Так как же ты, урод, осмелился руку поднять на русского офицера? Кнутом бить, а?

– Так як жа? Сам их сияцельства прыказау…

– А своя голова не думает? Ну, так мы это быстро исправим. Кузьма, Антон, вяжите его на скамью.

Даже в мерцающем свете пожара было видно, как побелело лицо, на лбу выступила испарина. Егерь бухнулся на колени:

– Памилуйце!.. Людзи!.. Памилуйце!!!

Казаки подтащили его к скамье, положили, распустили путы, затем заново связали руки и ноги под скамьей. Микола уже не умолял, а только тихонько подвывал на одной ноте. Остальные егеря испуганно отодвинулись как можно дальше от места экзекуции, съежились, стараясь быть незамечеными. Тоже, наверное, вину за собой чувствуют. Да, и у графа нормальные не служили бы. Только такие же мерзавцы, как и сам хозяин.

Кстати, о хозяине. Мы тут в Робин Гудов играем, а надо дело делать. Оставляю Гриню за старшего, и идем с Михалычем в дом. В комнате почти ничего не изменилось. Немцы и граф на прежних местах в прежних позах. Егорка держит их всех на прицеле, а Митяй деловито, не торопясь, проводит экспертную оценку коллекции, висящей на стене. Снимает по очереди клинки, критически их осматривает, потом либо вешает обратно, либо кладет на стол. Там, рядом с портфелем, уже лежит шашка с ножнами и рукоятью, полностью выполненными из серебра. Красивая вещь! Черненое серебро с замысловатыми узорами матово бликует на свету. К шашке добавляется такой же кавказский кинжал. Так они же сделаны одним мастером, видно, в пару. Рядом ложится еще одна шашка в богато отделанных прорезным золотом кожаных ножнах…

Так, тут процесс трофеизации идет полным ходом, не будем мешать специалисту. Меня больше интересует сейф, который остался открытым и сиротливо ждет своего исследователя. Переступаю через графа, который что-то невнятно шепелявит по-польски, во всяком случае, «пся крэв» и «курва москальска» я различаю вполне отчетливо в этом потоке глухих и шипящих звуков. Смотрим внутрь. И что мы видим? Часики карманные. И зачем они в сейфе лежат? Дороги, как память? Нет, сбоку ма-аленький такой объективчик виден Нажимаем пипочку, – щелкает… Фотоаппарат! Скорее всего шпиёнский. Ясно, идем дальше. Шкатулка. С российскими орденами. Ну, вот эти гражданские я еще могу представить у хозяина на груди, но офицерский Георгий! С треснувшей и чуть закопченной эмалью! А рядом – Владимир с мечами. И еще несколько. Что-то из этого, скорее всего, у штабс-капитана отобрали. Надо будет спросить. Так, а это что? Деньги – пусть остаются в сейфе. А вот и папочка пухленькая, с бумажками. А на бумажках – закорючки, похожие на арабское письмо… Или – на стенограмму! Вот этим надо поинтересоваться.

– Что это такое? – Подношу листы к лицу графа. В ответ – молчание. Так дело не пойдет. Звонкая оплеуха, голова болезного крутанулась из стороны в сторону. Немцы, вывернув шеи, следят за нашим, пока непродуктивным диалогом. Еще одна плюха. Молчание. Ну, не хотите по-хорошему, будет как обычно. Оттягиваем воротник венгерки, находим на основании шеи точку между ключицей и мышцей, и легонько нажимаем. Вопль, граф старается отползти, не понимая, что палец все равно движется быстрей. Достаточно, отпускаем.

– Повторяю свой вопрос. Что это такое?

В ответ только всхлипы. Нажимаем еще раз.

– Я скажу!..Всё скажу!!!

Еще бы ты не сказал. Сам на тренировках проходил такое, когда болевой порог повышали. Напарник жмет, а ты терпишь. Так и соревновались, кто дольше выдержит. Граф – не выдержал. Наверное, не тренировался. Даже про прикушенный язык забыл, шпарит, пономарь на службе.

– Что это?

– Это – стенограммы разговоров с … моими гостями.

– О чем велись разговоры?

– Мы обсуждали некоторые вопросы, касающиеся состояния русской армии.

– То есть, насколько я понимаю, ты подпаивал тех чиновников и генералов, которые приезжали поохотиться, и они разбалтывали секретные сведения. Так?

Граф очень внимательно следит за моим пальцем, точнее, за тем, чтобы он не приближался. Наконец, выдавливает из себя:

– Да.

Вот так вот. А наши доблестные контрразведчики высылают эшелонами евреев только по подозрению в шпионаже. Вот кого ловить надо! Всякую титулованную мразь, которая забыла, что такое «Родина». И высылать сразу в Магадан, или на Таймыр, моржей с белыми медведями приручать. Ладно, возмущаться потом будем.

– Где ключ к текстам?.. Еще добавить для большей откровенности?

– Нет! Не надо! Он – в папке под обложкой!

Смотрим. Пара листков есть. Хорошо.

– Чьи ордена в шкатулке? Не говори мне, что ты получал военные награды. Не поверю. Так что, побереги здоровье и отвечай на вопрос.

– Там… У меня раньше еще офицеры останавливались…

– Ага, и забывали ордена в бане, или спальне. Штабс-капитан был ведь не первым, а? Где они? – Легонько нажимаем на «кнопку правды».

– А-а!.. Их было двое… Их… Похоронили…

Ну, ты и сволочь! Титулованная сиятельная сволочь с австрийскими, польскими и еще неизвестно какими корнями! Род, наверное, от Иуды ведешь! Твоих предков надо было в колыбельках душить, чтобы ты, урод, родиться не смог!

Еле сдерживаюсь, чтобы не сломать шею этой твари. Ничего, недолго тебе осталось, полчаса, не больше. Ладно, пока остынем и посмотрим что там за подарки в портфеле у оберст-лейтенанта. Он, кстати, какой-то квелый, глаза пустые и бессмысленные. Шок? Ну да это – по-нашему. Берем портфель, открываем, достаем… и обалдеваем! Первая же карта – зона ответственности германского корпуса со всеми нанесенными подразделениями. Вот это – ДА!!! Это что, мы уже задание выполнили? Можно дырочку в кителе вертеть? К действительности меня возвращает ехидный голосок-шелест Дениса Первого: «Ты сначала „клюкву“ на шашку получи!»

Все данные, которые нам нужны – вот они, на карте! А ведь внутри – целый ворох бумаг. Так, это, скорее всего, полетные задания. Типа – что и где посмотреть. И замечания на немецком… В-общем, рейд можно заканчивать. Информации – море. Пора собираться домой…

От состояния эйфории меня оторвал Михалыч, ласково поглаживающий в руках шашку, только что снятую со стены. По сравнению с другими, она выглядела достаточно скромно. Рукоять из слегка потемневшего от времени серебра с красивым кавказским чернением, слегка изогнутый хищный клинок, по которому бегут причудливо изломанные линии. На первый взгляд – красивая старинная вещь.

– Командир, это же Гурда! – Вахмистр похож на ребенка, которому дали в руки игрушку, о которой он давно мечтал. – Знаменитая чеченская шашка! Ей же цены нет!

– И что в ней знаменитого?

– Мой дед говорил, что Гурда может перерубить любой другой клинок, что даже панцири турецкие ей не помеха. Не сломается, не затупится, после этого платочек шелковый разрежет. Давай попробуем!

Жалко разочаровывать человека, да и самому интересно.

– Что рубить будем?

Михалыч оглядывается в поисках металлической «жертвы», берет бронзовый подсвечник, отставляет в сторону. Мой взгляд находит две немецкие сабли, лежащие на подставке. Это, скорее всего – гауптмана и оберст-лейтенанта, знать бы еще где чья. А по идее, какая разница-то? Беру в руки первую попавшуюся, достаю из ножен, киваю Митяеву, – мол, давай! Он примеряется к шашке, пару раз прокручивая в руке клинок. Гурда разгоняется в нескольких почти незаметных глазу восьмерках и петлях, и обрушивается на золингеновский клинок. Жалобное звяканье, на пол падает обломок сабли. Митяев осматривает лезвие, расплывается в довольной улыбке. Накидывает на него салфетку, аккуратно тянет ее к острию. Ткань, не пройдя и половины лезвия, распадается на две половинки.

– Ни царапинки, ни щербинки!

Я внезапно вспоминаю эпизод из романа Вальтера Скотта, когда султан Салладин и Ричард Львиное Сердце хвастаются своими клинками. По восточным понятиям лучший клинок – тот, который перерубит что-то несопротивляющееся. И араб легко рассекает своей саблей подушку…

– Ублюдочные варвары! Хлопы! Схизматики! Быдло немытое! – прорывает в истерике графа. – Вам руки следует отрубить, которые дерзнули коснуться этого оружия!

Видно, предстоящая потеря части коллекции заставила его забыть об инстинкте самосохранения. Или он всерьез надеется после всех своих фокусов остаться в живых? Вот это он зря. Очень даже зря! Впрочем, Михалыч с ответом не задерживается:

– Я не знаю, кем были твои деды, мои всегда вольными казаками ходили, а не холопами. Могли за такие слова убить, и были бы в своем праве. Да и батюшка им грехи эти враз отпустил бы…

Граф, услышав отповедь в таком стиле, немного поостыл.

– Батя мой говорил не раз: «Что с бою взято, то – свято!». А дед, когда я еще казачонком был, учил меня, несмышленыша: «Чтоб взятый с бою клинок служил тебе верой и правдой, его надобно напоить кровушкой прежнего хозяина»…

Оп-па, а чтой-то графу так взбледнулось? Не иначе, проблемы со здоровьем приключились. Или приключатся в ближайшее время. Пока я наблюдал за светлейшими метаморфозами, пропустил начало мастер-класса от Митяева. Увидел только двойной всплеск клинка у головы, и на пол упала часть графской шевелюры. А над ушами образовались две небольшие лысинки. Оказывается, мой Михалыч – куаффер, то бишь парикмахер, правда, слегка своеобразный. Но очень креативный. В памяти всплывает байка из будущего про Байконурского цирюльника. Ее рассказывал наш «старый зубр», подполковник Сарычев, в свое время отбарабанивший на Полигоне двадцать лет, и приехавший в Сибирь «отдохнуть от жары». С его слов, на «Десятке» жил старый гражданский парикмахер, страшный выпивоха, но супер-мастер. От постоянного употребления «шила» у него тряслись руки, и ради некоторого количества адреналина к нему ходили бриться. Работал он только опасной бритвой, и когда клиент был готов к процедуре, старик стоял перед ним с бритвой в трясущейся руке, выжидая момент. Потом следовал резкий взмах рукой, и щека была выбрита, наступала очередь другой стороны…

По мере осознания происшедшего изменения имиджа, поляк сначала по-поросячьи взвизгнул, потом громко испортил воздух и, судя по всему, бриджи. Наверное, непроизвольно. Вряд ли разумный человек стал бы использовать отравляющие вещества раздражающего действия в замкнутом помещении. Пришлось открывать окно, чтобы проветрить комнату.

– Мы служим своему Отечеству. А ты служишь тому, кто заплатит побольше. От шпиона нельзя ожидать верности. Так кто из нас холоп? И кому следует что-то отрубить? Да, и рубить мы не будем. Там, во дворе на лавке твой Микола ждет нагаек. Ты будешь следующим. А чтобы шляхтецкая гордость не пострадала, мы лавку застелим ковром. Это – по вашим обычаям? А потом в этот же ковер и завернем, прежде, чем закопать…

– Командир, смотри, какое ружье чудное! – подал голос Митяй, показывая на стену. – приклад какой-то круглый, да вот в сумке еще два – запасные, что ли? О, еще железяки какие-то…

Ну-ка, ну-ка… Блин, сегодня просто праздник какой-то. Целый День Подарков. Сначала – портфель, теперь – замечательное ружье. Пневматический многозарядный штуцер Жирардони! Тот самый, за который Наполеон приказал стрелков казнить на месте. Иными словами – почти бесшумное оружие, бьющее на 150–200 шагов мягкими свинцовыми пулями калибра 13 мм. И самое главное – магазин на двадцать пуль!

Вот это мы точно берем с собой! Даже если он неисправен, – отремонтируем. С помощью технических достижений начала 20-го века. На каждый австрийский штуцер найдется русский Левша.

«Ален ноби, ностра алис! Что означает – если один человек построил, другой завсегда разобрать может!» – Фраза кузнеца из культового фильма «Формула любви» в данном случае более чем актуальна.

И будет у нас «глухой» ствол. Длинноват, правда, но это – не страшно. Все замечательно, но надо заниматься делом. Гауптман уже пришел в себя, поэтому фразу дублировать не надо:

– Господа, вы сейчас переоденетесь в свою форму и пойдете с нами. В гостях хорошо, но пора собираться домой.

И уже на русском языке:

– Митяй, Егорка, отвяжите от кресел, потом пусть переоденутся и – во двор. Смотрите внимательно, фокусы всякие могут быть.

Оп-па, а оберст-лейтенант на ногах-то и не стоит. Совсем бедняга изнервничался. Так мы далеко не уйдем. Надо его в чувство привести. Тем более, что лекарство под рукой, то есть, на столе. Беру рюмку, наливаю до краев коньяком, протягиваю штабному.

– Выпейте! Это приведет вас в чувство.

Немец смотрит на меня непонимающими глазами, механически выпивает «лекарство», давится кашлем, зато глаза становятся осмысленными.

– Егор, и этого вонючку прихвати…

Да, чуть не забыл! Поворачиваюсь к графу:

– Где оружие и награды штабс-капитана? Быстрее, а то терпение кончится!

– Шашка на столе, ножны – вон там, в углу… Ордена – в шкатулке… – Испуганный аристократ торопливо докладывает, наверное, не хочет еще раз попасть «под раздачу». – Наган Вы уже забрали…

– Да, герр гауптман, где документация на аэропланы?

Фон Штайнберг стоит, расправив плечи, насколько это позволяют связанные руки, и, вздернув подбородок, высокомерно смотрит на меня. Ну, что ж, поиграем в «гляделки». Только не долго… Поняв, что своего я добьюсь все равно, отвечает:

– Все документы в автомобиле радиостанции, в сейфе… Надеюсь, вы поймете меня, как солдат солдата и выполните мою просьбу… Если мне суждено умереть, пусть это будет пуля, а не петля и не нагайки…

Ой-ой-ой, какие мы гордые! Не хочется мне что-то гауптмана на тот свет отправлять раньше времени…

– У нас будет время еще поговорить об этом. И у вас не будет причин быть недовольным моим решением. А теперь – идемте.

Беру шашку, ножны, ордена, и выхожу со всеми. Через пять минут мы – во дворе. Там ничего практически не изменилось. Пленные сидят на земле, ждут своей участи. Егерь на скамейке неподвижен и тих. Спит, наверное. Штабс-капитан сидит на том же месте, сняв китель. Неизвестно откуда взявшаяся Ганна аккуратно обтирает ему избитую спину. Увидев меня, Волгин отстраняет ее. Чувствуя особенность момента, одевает форму с уже прикрепленными погонами, встает, пошатываясь.

– Иван Георгиевич, это – Ваше? – протягиваю ему шашку, наган, ордена. Вижу, как предательски задрожал подбородок, на глаза навернулись слезы… Бережно, как новорожденного, штабс-капитан взял шашку на руки, потом очень нежно погладил золотистую рукоять с маленьким алым крестом на «клюве», вытянул клинок на треть из ножен, приложился к нему трясущимися губами…

– Ласточка моя милая!.. Вернулась ко мне… Не захотела покидать хозяина… Спасибо тебе …

Это может казаться мистикой, или простым совпадением, но лезвие после этих слов полыхнуло алым отблеском догорающего пожара. Стоявшие рядом казаки отвернулись, Митяев отчаянным движением смахнул слезу с лица. У меня отчаянно шипало в носу и я стоял с каменной мордой, не мигая, чтобы тоже не прослезиться…Непослушными руками положил ордена и револьвер в фуражку.

– Денис Анатольевич, я – Ваш должник. А в роду Волгиных долги всегда отдают… Спасибо Вам…

– Полноте, Иван Георгиевич! Какие долги могут быть между офицерами в военную пору!..

Так, лирику закончиваем, а то пауза затянулась, начинаем экзекуцию.

– Этому уроду, – показываю на растянутого Миколу, – что поднял руку на офицера Российской армии, всыпать двадцать «горячих». Останется жив, – значит, повезло сволочи. Михалыч, распорядись!

Митяев подзывает двоих казаков, те достают нагайки. Нет, сволочи не повезло! Не выдержит. И поделом.

Поворачиваюсь к графу и обращаюсь по-немецки, чтобы поняли все:

– Твой холуй сейчас получит плетей за то, что по твоему приказу поднял руку на русского офицера. Скорее всего, он умрет. Тебя же, как германского шпиона ждет другая участь. Как говорят в таких случаях НАШИ союзники англичане: «Вы будете повешены непременно за шею и провисите так, пока не умрете, да смилуется Господь над вашей заблудшей душой». Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

Граф мешком оседает на землю, кто-то из казаков оттаскивает его к стоящей неподалеку сенокосилке и привязывает к импровизированному «якорю».

– Начинайте!

Нагайка со свистом полоснула по спине егеря. Он отчаянно изогнулся, быстро засучил связанными ногами, пытаясь унять боль. Я ожидал дикого вопля, но слышно было только невнятное мычание. Рот, скорее всего, кляпом заткнули, чтобы не нарушал майскую ночную тишину… После пятого удара тело безжизненно обвисло и дальнейшее было делом техники. Михалыч послал одного из своих развязать двух егерей, чтобы те убрали тело с лавки. Напуганные зрелищем, они очень быстро утащили тушку куда-то внутрь сарая.

Теперь займемся графом. Оборачиваюсь в его сторону и замираю, как вкопанный… Его нет!.. В смысле у сенокосилки от него только обрезки веревок остались. Сбежал, тварь! Тревогу-то он не поднимет, в его возрасте бегать по ночному лесу – удовольствие еще то. Но и наказание должно быть исполнено!

На границе полумрака и тьмы еле видно мелькает его спина. Уйдет же! И попасть в него сейчас оч-чень проблематично. Но пока начальство думает, подчиненные действуют. Ветерок, на счастье, сдул с луны остатки очередной тучки, стало чуть светлее. Кто-то в полутьме выскакивает на несколько шагов вперед, чтобы глаз сбоку не слепило отблесками пожарища, вскидывает на ходу винтовку, тут же бахает выстрел. Бегущая вдалеке фигура падает. Только сейчас различаю стрелявшего – Семен, сибиряк, «найденый» в фольварке. Находка, что ни говори, отличная. Во тьме, с первого выстрела попасть в бегущую цель, и ведь не случайно. По поведению видно – знает, что попал. Видит мой взгляд, подходит.