Текст книги "О них не упоминалось в сводках"

Автор книги: Дмитрий Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Мы так увлеклись, что не заметили, как к углу леса, неподалеку от нас, подошли немецкие автоматчики. Только когда затрещали автоматные очереди, мы прекратили стрельбу.

– Обходят, гады! – воскликнул Чапенко. – Вот они слева. Огонь!

Пока разворачивались тяжелые гаубицы, расчет полковой пушки успел сделать три выстрела. Автоматы смолкли. Фашисты скрылись в лесу.

– Легко мы отделались, – тихо сказал Семенихин. Он все время сопровождал меня, выполняя обязанности и разведчика, и связного, и ординарца.

Оставив двух убитых лошадей, батарея тронулась на новый рубеж. Когда проезжали мимо злополучной опушки, Семенихин, заметив что-то, бросился в лес. Послышались выстрелы. Взяв несколько красноармейцев из орудийного расчета, я поспешил на выручку разведчику. Но он уже шел к нам навстречу, ведя перед собой немецкого солдата с поднятыми руками. Обмундирование гитлеровца было испачкано землей.

– Что делать с ним? – спросил Чапенко.

– Расстрелять и точка, – предложил батарейный пулеметчик Михаил Коротких.

Совсем недавно в Рогачеве погибли от вражеской бомбы его жена и сынишка. Он готов был душить гитлеровцев голыми руками.

Немец, видя суровые, гневные взгляды, произнес что-то на своем языке.

– Просит, чтобы его не убивали, – перевел красноармеец П. И. Ведерников. – У него есть мать, жена, маленькая дочь…

«Ну и что же! – подумал я. – У меня тоже есть дочь, а где она? Может, ее уже нет в живых?! Кто в этом виноват? Вот один из тех, кто поднял руку на нас, нарушил счастье наших детей…»

Немец молча смотрел на нас.

– Ишь губы-то пересохли, видно, пить хочет, – сказал кто-то из красноармейцев.

– А ты что, пожалел его? Они наших пленных не жалеют, – ответил Семенихин. Потом, немного подумав, отстегнул фляжку от пояса и подал ее солдату. – На, черт с тобой! Не к зверям попал, а к людям.

Немец недоверчиво взял флягу, посмотрел на Семенихина и начал жадно пить. Мы молча ждали. Он вытер губы и вернул флягу.

– Ну, так что же будем с ним делать? – снова спросил Чапенко.

– Отправим в разведотделение, – распорядился я. – Там с ним разберутся. Поехали, время дорого!

– Теперь ему лафа. Раз в плен к нам попал, жить будет, как за каменной стеной, – недовольно сказал Ведерников.

– По местам! Садись! – крикнул Чапенко.

Мы снова двинулись в путь…

Начиная с этого злополучного дня дивизия всю вторую половину августа отходила на юг через Красную Гору, Новозыбков и Злынку.

Тяжелое впечатление осталось от этого периода. Изнурительные бои сменялись трудными маршами.

30 августа наша дивизия заняла оборонительный рубеж на восточном берегу реки Снов от города Щорса на юг до Нового Млинова.

Разведывательные подразделения противника подошли к реке одновременно с нами и пытались с ходу переправиться через нее в нескольких местах. Но эти попытки потерпели неудачу. Враг затаился, поджидая, видимо, подхода своих главных сил. Какова обстановка на соседних направлениях, мы не знали. Но по отдаленному гулу, по заревам пожаров на востоке и юго-западе догадывались, что бои идут в районе Новгород-Северского и около Чернигова. Ориентировались мы опять-таки по географической карте. Другой карты не было в этот раз даже у командира дивизии.

На следующее утро было принято решение перейти в наступление в направлении Грязна – Городня, вдоль железной дороги Щорс – Гомель. Прежде чем родилось это решение, между Тер-Гаспаряном и комиссаром дивизии возник спор. Первый был против наступления, второй предлагал наступать, упредить противника. Рассудить их было некому: связь со старшими начальниками отсутствовала.

Мы с Деревенцом слушали эту перепалку, и оба были за наступление.

– Ну а вы, начальники, как думаете? – обратился Тер-Гаспарян к Семенову и Елшину. – Сергей Иванович, ваше слово.

– Артиллерии – кот наплакал. Наступать можно, но с очень ограниченными целями, – ответил Семенов.

– Конкретно, с какими?

– Захватить плацдарм перед Щорсом и держать его.

– Это не решение вопроса, – возразил комиссар дивизии.

– Как твое мнение? – спросил Тер-Гаспарян у начальника штаба.

– Наступают тогда, когда есть превосходство в силах, когда есть гарантия успеха. А у нас нет ни того, ни другого, – ответил Елшин. – Лучше жестко обороняться: в обороне один трех наступающих бьет. Можно согласиться и с предложением Сергея Ивановича.

– Вы, товарищ Елшин, привыкли по-академически мыслить, – недовольно произнес комиссар.

– В академии учат воевать, – спокойно сказал Елшин.

И все-таки 1 сентября части дивизии перешли в наступление. Сначала оно развивалось успешно, передовые части противника были отброшены от реки на три километра, за деревню Грязна (восемь километров юго-западнее Щорса).

Утомленный боем и жарой, 107-й стрелковый полк приостановил продвижение. Один батальон расположился западнее, а основные силы полка сосредоточились в самой деревне. Две батареи 84-го артполка заняли огневые позиции на огородах, остальные расположились под тенью развесистых деревьев. Жителей не было видно.

Тер-Гаспарян вызвал всех командиров частей на восточную окраину деревни. Последним прибыл командир артполка майор Воропаев. Остановившись около меня, он спросил шепотом:

– Ну как – дальше наступать будем?

– Сейчас комдив объявит.

Только Тер-Гаспарян начал отдавать боевой приказ, как за деревней раздалась сильная стрельба из всех видов оружия. Противник, незаметно сосредоточившись в лесу, примыкавшем к огородам, перешел в контрнаступление. Кроме того, оказалось, что на чердаках домов спрятались гитлеровцы, не успевшие выскользнуть из окруженной деревни. Теперь они тоже открыли огонь.

– Товарищи командиры, по местам! – крикнул Тер-Гаспарян.

А бой разгорелся уже в самой деревне и быстро перемещался к восточной окраине. Подразделения полка начали отходить.

Повлиять на ход боя мы не могли: резервов и вторых эшелонов в дивизии не было. Задержали несколько групп бойцов. Они залегли и изготовились к стрельбе.

Немцы быстро приближались. Тер-Гаспарян, безнадежно махнув рукой, быстро пошел к берегу. За ним последовал и Семенов.

Остановив незнакомого лейтенанта со взводом красноармейцев, я приказал им догнать командира дивизии и помочь ему переправиться через реку.

Лейтенант высказал опасение:

– Он такой горячий, не хлопнет меня за отход?

– Ничего с вами не случится, догоняйте быстрей!

В это время из деревни на галопе вынеслись артиллерийские упряжки, впереди батареи скакали лейтенант В. Э. Шомоди и политрук А. Д. Шлеев. Я выбежал к ним навстречу с криком: «Стой!»

Шомоди взмахнул шашкой, и батарея, сделав вольт налево, почти не сбавляя аллюра, развернулась фронтом на деревню. Расчеты готовили орудия к бою, вытаскивали из передков и зарядных ящиков лотки со снарядами. А из крайних домов уже трещали немецкие автоматы. Лошади переднего уноса[3]3
  Орудие тогда перевозилось тремя парами лошадей, каждая пара называлась уносом (передним, средним и коренным).


[Закрыть] одного из орудий забились в предсмертной судороге, путая постромки. Задние лошади испуганно кидались в стороны, и вся упряжка превратилась в какой-то метущийся клубок. Ездовым с трудом удалось распутать постромки и успокоить лошадей.

Алексей Шлеев подбежал к правому орудию и вместе с батарейным пулеметчиком открыл огонь по фашистам. Шомоди выкрикивал команды. Два орудия начали стрелять, заставив врага умолкнуть.

– Пожалуй, лучше сняться с позиции и занять новую за рекой, – предложил Шомоди. – А то всех лошадей перебьют.

– Правильно, Виктор, действуй!

– Передки, на батарею! – крикнул Шомоди и взмахнул шашкой над головой.

Но сменить позиции сразу не удалось. Из кустов, справа от батареи, появилось десятка четыре немецких солдат. Они на бегу строчили из автоматов. Как подкошенные упали заряжающий и правильный первого орудия. Остальные номера, укрывшись за орудийными щитами, припали к земле.

– Картечью, огонь! Живо! – скомандовал Шомоди, встав на колено.

Грохнули два выстрела. За ними еще два. Через минуту, когда рассеялась пыль, мы снова увидели гитлеровцев. Грязно-серыми кучками они лежали на земле в ста пятидесяти – двухстах метрах от нас. Некоторые пытались подняться или ползти к кустам.

– Вот это да! – удивился я. Мне впервые довелось видеть результаты стрельбы картечью.

– Как корова языком слизнула! – радовался Шомоди.

Бой в деревне стал затихать, он переместился южнее, в лес, куда отходили подразделения полка. Как все быстро изменилось! Только нашей беспечностью можно было объяснить такую неудачу. Вот и мы с Семеновым, проезжая через деревню, видели расположившиеся, как на биваке, подразделения, но нам и в голову не пришло прервать этот преждевременный отдых… А теперь нужно было дорогой ценой расплачиваться за ошибки.

Батарея Шомоди снялась с позиции, забрала с собой раненых и на рысях направилась к мосту. Политрук Шлеев отдал мне своего коня, а сам пересел на передок орудия.

В безоблачном небе появилось звено наших самолетов У-2. «Наконец-то!» – обрадованно подумал я. Было видно, как штурман, сидевший сзади летчика, выбрасывал из кабины бомбы. Они с треском рвались на огородах.

Вскочив в седло, я на галопе стал догонять батарею. Но лошадь вдруг споткнулась, и я, перелетев через ее голову, больно ударился о землю. Выстрела я не слышал, а конь мой лежал бездыханным, только дрожали у него мышцы на упругой шее. Не успел я сообразить, что делать дальше, как в кустах прозвучала автоматная очередь. В правую ногу что-то кольнуло. Я не чувствовал боли, но нога не двигалась.

Из разодранного голенища виднелась окровавленная портянка. Надо было снять сапог, но я боялся: если поднимусь – сразу заметят немцы. А мне и сдачи дать нечем – один пистолет в руке. Но, к счастью, из кустов больше никто не стрелял.

Мимо меня пробежала небольшая группа бойцов. Среди них – Семенихин. Он незадолго до начала боя ушел к колодцу за водой, и я потерял его из виду.

– Николай! Сюда! – обрадованно закричал я.

Разведчик склонился надо мной:

– Что такое? Вы ранены?

– Задело немножко.

– Эх, не вовремя как! Ну ничего, сейчас перевяжем, у меня пакет есть.

Он разрезал сапог и брюки. Из кровоточащей раны торчал острый кусочек кости. Сразу усилилась боль. Семенихин кое-как забинтовал ногу. Опираясь на его плечо, я заковылял в сторону моста, который находился километрах в двух от нас.

В деревне снова вспыхнула перестрелка, а возле моста появились разрывы вражеских снарядов. Сзади послышался конский топот. Из деревни вынеслась двуколка. Семенихин бросился ей навстречу, повис на шее лошади и остановил повозку. В ней он и доставил меня в медсанбат нашей дивизии.

Мне сделали какой-то укол большим шприцем. Боль в ноге заметно уменьшилась.

Семенихин сидел рядом около часа. Мне очень не хотелось расставаться с этим славным пареньком, смелым солдатом и верным боевым товарищем. По его лицу я видел, что и ему тяжело прощаться со мной.

– Ты, Коля, береги себя. Подлечусь, мы еще встретимся, – нарушил наконец я затянувшееся молчание. – Передавай привет всем нашим…

– До свидания, – тихо сказал он и пошел, низко опустив голову. Я смотрел ему вслед до тех пор, пока он не скрылся среди деревьев. И сразу тоскливо стало на сердце…

Увидеться с Николаем Семенихиным мне больше не довелось. После войны я несколько раз пытался найти Николая, но так до сих пор ничего не знаю о нем. Ни в списках погибших, ни в числе пропавших без вести он не значится. Единственная его родственница – тетка умерла во время оккупации. Но мне очень хочется верить, что смелый разведчик Николай Семенихин жив и что мы с ним обязательно встретимся…

Через три дня я оказался в полевом госпитале под Бахмачем. А утром 6 сентября, к моему немалому удивлению, в нашей палате появился воентехник Петров из 141-го артполка.

– За вами на машине приехал. Полковник Семенов приказал разыскать и отвезти в Курск, – сказал он мне. – В седьмой госпиталь по вашим следам заезжаю. Ну, думаю, если и здесь не застану, вернусь обратно.

– Как дела в дивизии?

– Неважные, опять начали отход. Немец жмет с двух сторон…

Я был очень тронут тем, что, несмотря на трудное положение, полковник Семенов нашел время позаботиться обо мне.

Сергей Иванович Семенов умел проявлять заботу о своих подчиненных. Командиры штаба дивизии не раз говорили нам – работникам штаба артиллерии: «Хороший у вас начарт. За таким не пропадешь!»

К Семенову, прослужившему в дивизии шестнадцать лет, все относились с большим уважением, а мы, молодые командиры, старались во всем брать с него пример…

Желающих ехать с нами нашлось много, так как госпиталь собирался эвакуироваться в глубь страны. Вечером мы были уже в Курске, в стационарном госпитале под настоящей крышей.

Два с половиной месяца пришлось мне пробыть в медицинских учреждениях. Я мечтал после излечения вернуться к своим боевым товарищам. Но дороги наши, к сожалению, не сошлись.

Уже после войны от полковников Оспищева и Деревенца я узнал о судьбе Семенова. Они рассказали, что вскоре после моего ранения полковник Семенов был назначен начальником артиллерии 67-го стрелкового корпуса, а несколько позднее – начальником артиллерии 2-го кавалерийского корпуса. Деревенец был переведен к нему начальником штаба артиллерии.

Погиб С. И. Семенов 19 апреля 1943 года. Вражеский снаряд попал в его машину. Похоронен он в Старом Салтове, Харьковской области.

А наша 55-я стрелковая дивизия, возрожденная заново в конце 1941 года, приняла затем участие в боях на Северо-Западном фронте, в Курской битве и прошла победным маршем до Бреста, почти по тому же маршруту, по которому в начале войны ей пришлось отходить.

Обо всем этом рассказывается в воспоминаниях Н. Б. Ивушкина, бывшего начальника политотдела этой дивизии. Книга называется «За все в ответе», она недавно вышла в серии «Военные мемуары».

Через 20 лет после начала войны в Минске был организован городской союз школьников «Юный патриот». Молодые следопыты заинтересовались судьбой тех, кто сражался на территории Белоруссии летом 1941 года. Из случайных и очень скудных источников они узнали, что в числе тех, кто первыми нанесли врагу серьезные потери, были части 55-й стрелковой дивизии. В исторической литературе эта дивизия не упоминалась. Только в мемуарах генерал-полковника Л. М. Сандалова были посвящены ей несколько строк, названы фамилии Д. И. Иванюка и Г. А. Тер-Гаспаряна.

Школьники решили восстановить картину боев, начали разыскивать бывших воинов этой дивизии. Первыми нашлись командир орудия Я. Г. Рыбак и политрук батареи В. Н. Туманов из 141-го гаубичного артполка. В архивах был обнаружен Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении их за первые бои правительственными наградами.

Ни тот, ни другой ничего не знали об этом.

По просьбе юных патриотов, с которой они обратились в Верховный Совет СССР, ордена были торжественно вручены Я. Г. Рыбаку и В. Н. Туманову в 40-й средней школе Минска. Выступая по телевидению, ветераны рассказали о боях, в которых участвовали, вспомнили своих фронтовых друзей. Передача помогла разыскать еще нескольких участников войны, в том числе Г. И. Матвеева, бывшего разведчика 2-го дивизиона 141-го артполка, и меня.

В августе 1963 года школьники пригласили в Минск всех нас для участия в походе по местам первых боев 55-й стрелковой дивизии.

С огромным волнением подъехали мы к рубежу около деревень Завинье и Мариново. Тот же курган, те же безымянные высотки! Но ни Костиной могилы, ни каких-либо следов войны мы не нашли. Все стерто временем. Только в памяти, как на экране, возникли незабываемые картины гремевшей здесь битвы.

Школьники-старшеклассники внимательно слушали наши рассказы.

Потом мы встретились с жителями деревень Завинье и Мариново. От них узнали о судьбе некоторых бойцов, о том, где похоронены павшие в бою красноармейцы и командиры. Останки более чем двухсот безвестных героев были собраны в одну братскую могилу, на которой поставлен памятник. В этой могиле, видимо, покоится прах Сергея Утешева и остальных артиллеристов 129-го противотанкового дивизиона и 111-го стрелкового полка.

На реке Щара мы с трудом отыскали места огневых позиций 2-го и 3-го дивизионов 141-го гаубичного полка и артиллерийских батарей 228-го стрелкового полка. Начиная от опушки, где когда-то стояли орудия, и почти до самой реки вырос густой лес. Только небольшие углубления на месте воронок и попадающиеся кое-где деревья без вершин говорят о том, что здесь когда-то шли бои.

Один из жителей ближайшей к этим местам деревни – Михаил Попко рассказал нам, как в 1941 году, будучи еще мальчишкой, бегал со своими приятелями к реке после того, как кончился бой. Вся опушка леса была перепахана снарядами. Орудия исковерканы, около них много убитых. За огневыми позициями в лесу целое кладбище лошадей. Все было смешано в одну кучу: трупы коней, передки, зарядные ящики, вырванные с корнем кусты и деревья.

На позициях было оставлено десять 122-миллиметровых гаубиц, две 76-миллиметровые пушки и четыре 45-миллиметровых орудия. После боя они представляли собой груду металла. Расчеты их погибли, не дрогнув перед врагом.

С болью в сердце ходили мы с Михаилом Попко по земле, когда-то обильно политой кровью. Яков Григорьевич Рыбак и Владимир Николаевич Туманов долго стояли на том месте, откуда вели стрельбу двадцать два года назад. Я не спрашивал их, о чем они думали, мне было понятно их состояние.

Юные друзья записывали наши воспоминания. Они узнали о героизме батарейцев Сергея Утешева и других товарищей по оружию, о которых я рассказываю в этой книге. Но многие герои, погибшие на белорусской земле, остались неизвестными. Не удалось установить, например, фамилии командиров всех орудий и батарей 129-го противотанкового дивизиона и дивизионов 141-го артполка. Будем надеяться, что когда-нибудь все-таки мы узнаем их имена,

НА ВОЛХОВСКОМ

Моряки рвутся в бой

В конце 1941 года я вышел из госпиталя и был назначен командиром отдельного истребительно-противотанкового дивизиона 73-й бригады морской пехоты. Эта бригада только что сформировалась в глубоком тылу.

Новый год мы встретили на станции Тихвин, где разгружались наши эшелоны. Повсюду виднелись следы недавних боев. Как ни старалась зима прикрыть их пушистым снегом, они проступали во многих местах. Разрушенные, обгоревшие дома, разбитые машины и танки, исковерканные вагоны – вот что осталось после бушевавшего тут сражения.

Гитлеровцам, начавшим наступление во второй половине октября, ценой больших потерь удалось продвинуться на сто километров и захватить Тихвин. Но советские войска, перейдя в контрнаступление, разгромили вражескую группировку. План немецкого командования – выйти к реке Свирь, соединиться с войсками, наступавшими из Финляндии, и тем самым полностью изолировать Ленинград от страны – потерпел крах. Гитлеровцы были отброшены назад.

Мы внимательно следили за военными действиями и радовались первым большим победам нашей армии. Противник был разбит под Тихвином, под Ростовом-на-Дону. Продолжалось начатое в декабре контрнаступление советских войск под Москвой…

Из Тихвина дивизион походным порядком выступил на север. 150-километровый марш оказался нелегким.

Стоял сильный мороз. Встречный ветер безжалостно щипал щеки, забирался под полушубок. Дорога была разбита, в некоторых местах – снежные заносы. На ночевки останавливались в попутных деревнях.

На пятые сутки, усталые, продрогшие, мы добрались до Пашского Перевоза, расположенного в десяти километрах от устья реки Свирь. Бригада была включена в состав 7-й отдельной армии, оборонявшейся между Ладожским и Онежским озерами. Нас оставили в резерве. Один стрелковый батальон был послан охранять побережье Ладожского озера от Свирицы до мыса Лепина. Остальные части занимались боевой подготовкой.

Вместо обещанных 57-миллиметровых противотанковых пушек получили на станции Паша 45-миллиметровые пушки. Две батареи дивизиона были на конной тяге, а третья перевозилась на машинах. Все остальные артиллерийские подразделения бригады имели только конную тягу.

Личный состав нашего дивизиона, как и всей бригады, состоял преимущественно из военных моряков. Командиры взводов и батарей – молодые лейтенанты – прибыли к нам прямо с боевых кораблей Тихоокеанского флота и из военно-морских училищ.

Из командного и начальствующего состава только я, мой заместитель лейтенант С. А. Житник и еще несколько человек были из сухопутных войск.

Комиссар дивизиона батальонный комиссар Василий Дмитриевич Мазуров до войны работал старшим преподавателем кафедры марксизма-ленинизма военно-морского училища. Ему шел уже пятый десяток. Во всех движениях этого невысокого человека, во взгляде его добрых внимательных глаз, в его басовитом голосе чувствовались спокойствие и уверенность. С первого же знакомства он понравился мне, возникло такое чувство, будто я давно знаком с ним.

Моряки рвались в бой. Но вот прибыли на фронт и оказались в резерве. Опять начались занятия. Люди высказывали недовольство, просили скорей отправить на передовую.

– Рано вам воевать, молодым да зеленым. Стрелять еще как следует не научились, – посмеиваясь, отвечал комиссар Мазуров. – Вот осваивайте поскорей новое дело, тогда и на передовую можно…

Командиры взводов и батарей, хорошо знавшие корабельную артиллерию, без труда переквалифицировались в наземных артиллеристов. Они понимали все с полуслова. Но у них не было еще боевого опыта.

На первых порах у нас возникало немало различных трудностей. Вот, например, уход за лошадьми. Большинство моряков – бывшие горожане – видели лошадей лишь издали. Мы с Житником ревниво наблюдали, как они относятся к непривычному для них делу.

– Товарищ лейтенант, ну что еще с ней делать? Вроде бы чистая, а ветфельдшер Шкарупа говорит, что грязная, – беспомощно разводил руками краснофлотец Михаил Тищенко, обращаясь к заместителю командира 3-й батареи В. М. Соколову.

– А шут ее знает, какая она должна быть, – откровенно признался тот, опасливо похлопывая лошадь по крупу. – Драй ее, как палубу, чтобы блестела.

Но вскоре моряки привыкли к лошадям и стали любовно ухаживать за ними. Кстати сказать, тот же Тищенко и некоторые другие краснофлотцы были впоследствии награждены ценными подарками за то, что отлично берегли доверенных им лошадей.

Пришлось выслушивать немало жалоб нашего каптенармуса М. Л. Митрофанова на моряков, которые стремились урвать для своих коней побольше сена и овса. Эти жалобы меня не огорчали, а, наоборот, радовали. О лошадях теперь можно было не беспокоиться. Они находились в надежных руках.

Располагались мы сравнительно недалеко от Ленинграда. Раньше только из газет да по радио узнавали, что делается там. А в Пашском Перевозе нам довелось встречаться с людьми, только что прибывшими из осажденного города. От их рассказов становилось не по себе.

В Ленинграде кончилось продовольствие, жители сидели на скудном пайке. Электростанции прекратили работать, водопровод замерз. От голода и холода умирали тысячи людей. Снабжение города шло по единственной дороге – ледяной трассе, проложенной по Ладожскому озеру. Эту дорогу бомбила немецкая авиация.

Несмотря на все трудности, Ленинград продолжал сражаться. Ослабевшие от недоедания рабочие ковали оружие для обороны, делали танки, пушки, пулеметы и боеприпасы.

На передовой гремели бои. А у нас, в тихом поселке, было спокойно. Лишь изредка появлялись в небе фашистские самолеты. 2-й батальон бригады, охранявший побережье Ладожского озера, без труда отражал наскоки мелких разведывательных групп вражеских лыжников.

23 февраля бригада приняла от 21-й стрелковой дивизии полосу обороны северо-восточнее Лодейного Поля с передним краем по южному берегу реки Яндеба. Все три стрелковых батальона были поставлены в первую линию. Ширина фронта каждого из них равнялась шести-семи километрам. В резерве находились приданные бригаде 120-й и 189-й лыжные батальоны.

Вокруг незнакомая местность. Никто из бойцов и командиров нашего дивизиона не бывал тут раньше. Густые леса, многочисленные озера, болота, скрытые под снежным покровом, – все это не давало возможности маневрировать силами и средствами. Советские войска занимали здесь жесткую оборону на том рубеже, где наступление противника было остановлено еще в октябре 1941 года…

Батареи противотанкового дивизиона были распределены по стрелковым батальонам. Всю первую неделю мы затратили на оборудование огневых позиций. Люди обживались на новом месте. А это было не так-то просто. Стояли сорокаградусные морозы, земля была покрыта толстым слоем снега.

– Тут и в мирное время жить нелегко, – как-то заметил Мазуров. – А теперь втройне трудней. Ни домов, ни конюшен. Все нужно делать самим.

И люди делали. Мы с комиссаром целыми днями находились в батареях, разбросанных друг от друга на расстоянии двух-трех километров. Бойцы и командиры работали не считаясь ни с чем. Если и жаловались, то не на трудности, а на то, что оказались на «спокойном» участке фронта.

– Никогда не думал, что придется на передовой конюшни строить, – огорченно сказал мне лейтенант Николай Александрович Понятовский, командир 2-й батареи, когда я приехал к нему. – Противника не видно, замаскировался, притаился в дзотах на том берегу. Наши тоже в землю зарылись. Не война, а охота снайперов за одиночками. Огневых задач нам не ставят: танков у противника здесь нет и стрелять не по чему…

– Из наших пушек хорошо бить прямой наводкой по амбразурам. Ищите цель сами. Разведайте дзот, выберите удобную огневую позицию. Затемно установите орудие, а на рассвете бейте, – посоветовал я.

– Надо попробовать. Хоть не даром хлеб будем есть, – согласился Понятовский.

Мы разговаривали в землянке командира батареи. Понятовский и младший политрук Михаил Петрович Бизюков разместились в неглубокой яме, накрытой сверху плащ-палаткой. В ней было холоднее, чем снаружи.

– За двое суток можно было бы перекрыть и печку поставить. Не умеете устраиваться, – укоризненно сказал я. – Этак вы и себя и людей поморозите.

– Да, каюта у нас без удобств. Еще не успели, товарищ капитан, – оправдывался Понятовский.

Я осмотрел расположение батареи. Люди, как и сам командир, мерзли в неотапливаемых землянках, а костры разводить запрещалось. Лошади стояли под открытым небом, привязанные к деревьям, глодали кору. Возле орудий не было глубоких окопов и ниш для снарядов.

Батарейцы с посиневшими от холода лицами зябко переминались с ноги на ногу, когда я разговаривал с ними.

– На метр в землю вкопались, а там вода, – оправдывался командир огневого взвода лейтенант Владимир Степанович Чук.

– Сделайте насыпные стенки еще на метр. Материала, что ли, нет? Бревна, земля, утрамбованный снег. За день можно целый дворец построить!

Мне вспомнилось, как еще в довоенное время учил нас устраиваться на ночлег в полевых условиях командир 40-го артполка Г. Е. Дегтярев. Бывало, выведет полк зимой на двух-трехсуточное учение и поставит задачу не иметь в полку ни одного обмороженного. Мы привыкли строить шалаши, снежные и земляные укрытия от холода, обогревать их кострами, разложенными в ямах, использовать тепло потушенных костров и угли. Прошло около семи лет, но эта наука не забылась. Я поделился опытом с озябшими моряками.

Через два дня во 2-й батарее были готовы землянки с нарами и печками. Для лошадей отрыли неглубокие котлованы, обнесли их снежно-ледяными стенками, а сверху покрыли жердями и снегом. Большая работа была проведена и по оборудованию орудийных окопов: сделали укрытия для расчета, ниши для снарядов. Хорошо потрудился огневой взвод, которым командовал лейтенант Николай Порфирьевич Милях. Он проявил смекалку и изобретательность в оборудовании боевых позиций и землянок для личного состава.

Я решил проверить 1-ю батарею. Командира батареи лейтенанта Сергея Николаевича Яроша и его заместителя лейтенанта Виктора Алексеевича Поминова нашел на наблюдательном пункте.

– Финны здесь как на курорте: никто по ним не стреляет, – доложил Ярош. – Мы три часа сегодня ползали по переднему краю. Видели дымки от землянок, но дзот обнаружили только один. Хотели стрелять, да ротный не посоветовал.

– Это почему же?

– Говорит, пока сами не устроились, противника лучше не задевать. Но мы все же стрельнем! Руки чешутся!

– Боится ответного огня, – добавил Поминов.

– Вашему ротному, видно, только медведя из окна дразнить. Зачем же мы сюда приехали? Раз разведали – бейте!

Я дал лейтенанту Ярошу несколько советов, как выбирать и занимать огневую позицию, как лучше вести стрельбу по амбразурам дзотов, какие меры надо принимать, чтобы избежать потерь. Ярош взялся за дело с присущей ему энергией.

Обойдя боевые порядки батареи, я еще раз убедился, как трудно было людям приспособиться к суровым условиям здешнего климата. Командиры огневых взводов лейтенанты Иван Савельевич Макуров и Николай Максимович Макаров догадались обнести неглубокие котлованы землянок дерево-земляными стенками и обложить их снаружи утрамбованным снегом. В землянках стало теплее. Но все равно неудобств было много.

Под жердевым полом хлюпала вода. Она текла по стенкам, капала с потолков. Время от времени ее вычерпывали котелками. Когда топилась печка, в землянке становилось душно как в бане, а переставали топить – воздух сразу остывал, стены покрывались инеем. Требовалось особое мастерство топить железную печку так, чтобы поддерживать нормальную температуру.

В 3-й батарее, у лейтенанта Александра Васильевича Лубянова, бойцы устроились лучше, чем в других подразделениях. Этому благоприятствовала местность. Орудия стояли на более возвышенных и сухих местах. В землянках меньше воды.

О противнике Лубянов доложил мне такими словами:

– Зарылись как кроты. Совсем мертвая оборона. За весь день только одну огневую точку обнаружили да дымок в лесу видели.

– А стоит высунуть голову, сразу под снайперскую пулю попадешь! – вмешался в разговор заместитель командира батареи лейтенант Василий Михайлович Соколов.

Действительно, на первый взгляд оборона противника не проявляла никаких признаков жизни. Кругом сугробы и лес. Заметенные деревья похожи на белые скирды. И тишина, изредка нарушаемая одиночными выстрелами или шумом снега, сорвавшегося с отяжелевших веток.

Я внимательно смотрел в бинокль. На склоне бугорка видна маленькая, едва заметная темная полоска – щелочка. Похожа на амбразуру дзота. Из этой амбразуры в любую минуту мог застрочить пулемет. Лубянов заверил меня, что за ночь подготовит временную огневую позицию, а утром откроет огонь по вражескому дзоту.

У нас не было схем расположения огневых точек противника и его траншей. Штаб 21-й дивизии, оборонявшейся до нас на этом участке, почти никаких разведывательных сведений бригаде не передал. Поэтому пришлось начинать все сначала. Мы установили непрерывное наблюдение за передним краем противника.