Текст книги "О них не упоминалось в сводках"

Автор книги: Дмитрий Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Все было тщательно продумано и расписано. Нам оставалось лишь одно: следить, как выполняется поставленная задача. Наблюдать за противником и своими войсками невозможно: все потонуло в дыму.

Огневой налет закончился. Прозвучал сигнал «Снег», обозначавший начало периода подавления и разрушения отдельных целей. Огонь основной массы орудий и минометов перенесся в ближайшую глубину обороны противника. Другая часть артиллерии уничтожала отдельные цели на переднем крае. По амбразурам дзотов, по столбам проволочных заграждений и по надолбам били орудия прямой наводкой. По участкам траншей, по наблюдательным пунктам и блиндажам вели огонь 120-миллиметровые минометы и гаубицы. По мощным дзотам и убежищам стреляли тяжелые батареи.

Различить в общем гуле стрельбы резкие хлопки противотанковых пушек было невозможно. Но я знал, что батареи старших лейтенантов Соколова, Понятовского и Макурова стараются вовсю. Каждое орудие должно выпустить по гитлеровцам двести снарядов.

Новый сигнал – и опять огневой налет всей артиллерии по первой позиции противника.

Уже целый час длилась артиллерийская подготовка. На огневых позициях – напряженная работа. Орудийные расчеты, несмотря на январский мороз, трудятся без полушубков. Жарко людям. Раскалились стволы пушек и гаубиц.

В воздухе послышалось гудение моторов. Наши самолеты несколькими волнами надвигались на вражеские позиции. Они шли бомбить артиллерийские батареи, штабы и резервы противника. Как их много на этот раз! А ведь год назад в 14-й воздушной армии Волховского фронта насчитывалось всего полсотни исправных машин, да и то старых образцов!..

До конца артиллерийской подготовки осталось пятнадцать минут. Темп огня резко усилился. Последний огневой налет перед атакой самый мощный. Орудия били с предельной скорострельностью. Опять взвились к небу огненные стрелы реактивных снарядов. «Катюши» произвели залп за пять минут до атаки.

Бураковский кричит в телефоны, предупреждает командиров батальонов: быть готовыми к броску вперед. Я приказываю командирам артиллерийских групп перенести огонь на первый рубеж огневого вала. Артиллерия, не делая паузы, обрушивает удар по первой траншее противника. Ждем сигнала о перенесении огня на следующий рубеж. Это будет означать, что пехота пошла на штурм.

Но вот уже десять минут держим огневой вал на первой траншее, а атаки все нет и нет. Что там пехотинцы медлят?

Наконец взвились к небу зеленые ракеты.

– По рубежу «пантера», огонь! – радостно скомандовал я в телефоны.

Огневая завеса тремя скачками, по сто метров каждый, передвинулась на новый рубеж огневого вала.

Но снова неприятность. Батальоны сигнал дали, а в первую траншею не ворвались, залегли перед ней.

Бураковский по телефону ругает комбатов, торопит их. Оказывается, пехота поджидала запоздавшие танки. Кроме того, бойцы, ни разу не ходившие в атаку за огневым валом, боялись огня своей артиллерии, который грохотал в трехстах – четырехстах метрах от них.

– Морозов! Придется перенести огонь вперед, иначе пехота не поднимется! – говорит Бураковский.

Пришлось перенести огонь на следующий промежуточный рубеж. Как раз к этому времени подошли танки, пехота бросилась в атаку следом за ними. Первая траншея была взята на участке 2-го и 3-го батальонов.

В худшее положение попал 1-й батальон, наступавший без танков на левом фланге бригады, на Мишкино. Расстояние здесь между передним краем противника и исходным положением батальона достигало пятисот – шестисот метров. Нужно было преодолеть это пространство по ровной местности.

Батальон смело ринулся в наступление, но, как только с Мишкино был снят огонь артиллерии, враг начал бить с фланга из пулеметов и орудий. Пехота залегла.

Произошло то, чего мы опасались. Ожили опорные пункты противника на высотах юго-восточнее Мишкино.

Откуда-то с юго-запада открыли огонь несколько вражеских батарей.

1-й батальон попытался подняться в атаку. Некоторые бойцы добежали до проволочных заграждений. Но гитлеровцы ударили навстречу из автоматов и пулеметов. Заработали минометы противника.

– Эх, пропал батальон! – с болью в голосе воскликнул Бураковский. – Дай по Мишкино огня побольше!

– Нельзя, товарищ полковник. Пехота залегла перед самыми проволочными заграждениями, своих перебьем.

– Тогда прибавь огня на фланге, по высотам!

– Туда бьют пять батарей и бронепоезд. Сами видите, все высоты в разрывах. Резерва у меня нет. Не снимать же артиллерию с огневого вала!

– Нет, этого делать нельзя. Вот положение!

Трудно было следить за боем 1-го батальона. Роты, несмотря на усилившийся огонь, пытались преодолеть последние сто метров, отделявшие их от противника. Люди падали, сраженные пулями и осколками.

Одна рота все-таки ворвалась в траншею. Но поддержать смелую атаку не удалось. Вражеская минометная батарея преградила дорогу другой роте, бросившейся на выручку товарищам. А в траншее шла неравная схватка, рота отражала контратаку за контратакой и погибла почти вся.

Фланговым огнем со стороны Мишкино и с господствующих высот юго-восточнее этого пункта противник простреливал наши боевые порядки. Вражеская артиллерия прижимала к земле атакующую пехоту. После неудачных попыток овладеть Мишкино командир бригады отказался от захвата этого опорного пункта. Все усилия решено было перенести на Тортолово.

– Пошли в батальоны, разберемся, в чем там дело, – сказал мне Бураковский.

Километр пути мы преодолели с трудом: в некоторых местах укрывались от вражеских снайперов, иногда шли кустарником, иногда делали перебежки или переползали опасные участки. Когда добрались до хода сообщения, стало легче.

Командир 3-го батальона майор Яркин доложил обстановку. Его роты захватили только часть первой траншеи противника. Я ожидал, что Бураковский гневно обрушится на майора. Но полковник только сказал хмуро:

– На учениях отличные оценки получали, а в бою не вышло… Готовьтесь к штурму Тортолово. Завтра оно должно быть в наших руках. – И, обратившись ко мне, добавил: – Давай-ка еще раз посмотрим на Тортолово. Надо подумать, как его штурмовать.

Мы высунулись из укрытия и стали разглядывать местность. Метрах в четырехстах от нас грохотали разрывы. Это вражеские минометчики обстреливали свою бывшую траншею. Отдельные мины залетали и к нам.

Слева, со стороны железнодорожной насыпи, по нашей траншее начало бить прямой наводкой 105-миллиметровое орудие. Стреляло оно болванками, которые были опасны только при прямом попадании. Но когда огромный кусок металла со страшным визгом скакал вдоль траншеи, все прятались кто куда мог.

– На испуг, проклятый, берет! – сказал командир бригады, поднимаясь со дна окопа, после того как болванка пролетела над нами.

Заработал вражеский крупнокалиберный пулемет. Пули со свистом ударялись о бруствер, и нам пришлось на время прекратить наблюдение.

– Морозов, прикажи артиллеристам, пусть разделаются с этими мерзавцами, – распорядился Бураковский. – Нас бьют, а твои пушки молчат.

Артиллеристы будто услышали слова полковника. Неподалеку ударили сорокапятки из 1-й батареи. На наших глазах пулемет и орудие противника были подавлены. Бураковский вызвал к себе командира стрелявшей батареи. Им был старший лейтенант Макуров.

– Сколько еще целей подавила батарея? – спросил Бураковский.

– После артподготовки три дзота и четыре пулемета на открытых площадках. Стреляли и по пехоте в траншеях, – доложил Макуров. – А две цели сейчас подавили.

– Это я видел. Хорошо стреляли! Потери в батарее большие?

– Один расчет вместе с орудием полностью выведен из строя.

– Отличившихся в бою представьте к награде. Можете идти, продолжайте уничтожать противника!

– Есть, товарищ полковник!

Отойдя с Макуровым в сторонку, я расспросил его о действиях батареи. Он накоротке рассказал о боевых делах расчетов всех орудий, огорчался большими потерями в личном составе.

Очень тепло отозвался Макуров о своем замполите старшем лейтенанте А. П. Куце, который неотлучно находился на огневых позициях орудий.

– Час назад подхожу я к нему. Он стоит прислонившись к стенке окопа. Спрашиваю: «Как дела, Саша?» – «Все в порядке. Мы научим фашистов уважать наших артиллеристов». Отошел я, обернулся, а Куц уже на земле лежит. Он, оказывается, скрывал, что ранен. А ведь у него только одно легкое, другое удалили еще после первого ранения. Беречься бы ему надо…

Во 2-м батальоне положение тоже было незавидное. Пехота не смогла продвинуться вперед и овладеть всей траншеей противника. Бойцов прижимал к земле минометный огонь, а при попытках подняться в атаку гитлеровцы пускали в ход пулеметы.

– Прекратите бесполезные атаки! Так всех людей погубим! – приказал Бураковский командиру батальона майору В. Н. Бирюкову. – Надо готовить все заново. Наступление продолжим с утра.

Короткий зимний день кончился, затихли и боевые действия. Обе стороны приводили себя в порядок.

Результаты первого дня операции оказались неутешительными не только для нас, но и для соседа справа. Он тоже не смог значительно продвинуться вперед.

– Плохо подавили артиллеристы оборону, вот и неудача, – сделал вывод Бураковский, когда мы с ним возвращались на командный пункт.

– Это, конечно, одна из причин, – согласился я. – Такую оборону надо подавлять тяжелыми орудиями, реактивными минометами, авиацией, а потом лезть в атаку А у нас одна мелкота, гаубиц всего двенадцать. И огневой вал не помог.

– Первый блин комом. И пожалуй, нам крепко влетит…

Но старшее начальство на этот раз было добросердечным. Почти не ругали. Бураковский объяснил это тем, что достигнут некоторый успех на главном направлении: войска 2-й ударной армии продвинулись там на три километра.

На командный пункт были вызваны все командиры частей. Бураковский выслушал их доклады и поставил задачу во что бы то ни стало овладеть Тортолово.

Но следующий день тоже не принес нам успеха. В 10 часов началась артподготовка. Шестьдесят пять орудий и минометов из ста пяти имевшихся у нас долбили Тортоловский опорный пункт. Но как только огонь был перенесен в глубину, уцелевшие огневые точки противника свинцовым ливнем прижали атакующую пехоту к земле. Наступать нашим было очень трудно: метель вихрила снег, встречный ветер бил в лицо. Из-за плохой видимости орудиям, стрелявшим прямой наводкой, невозможно было вести точный огонь по противнику. Только одной роте 2-го батальона удалось немного продвинуться вперед. 3-й батальон, атаковавший Тортолово в лоб, опять понес большие потери. Командир батальона доложил командиру бригады, что 1-я рота осталась без офицеров, и просил утвердить командиром этой роты старшину 1-й статьи Чекавинского. Полковник дал согласие.

Бураковский решил захватить Тортолово ночью и поручил Чекавинскому ворваться в этот опорный пункт. Остальные силы батальона должны были развить успех 1-й роты. Весь остаток дня и вечер прошли в подготовке ночного штурма; Чекавинский попросил, чтобы эта операция начиналась без всякого шума со стороны артиллерии. Бураковский его поддержал, и поэтому запланированный огневой налет по опорному пункту пришлось отменить.

Роту Чекавинского пополнили в основном уцелевшими моряками.

В 22 часа рота скрылась в непроглядной тьме. Бойцы проникли в ход сообщения, соединявший Тортоловский и Мишкинский опорные пункты, и подобрались с фланга к Тортолово. Чекавинский находился впереди и сам бесшумно «снимал» немецких часовых и наблюдателей.

Смельчаки внезапно атаковали противника, ворвались в его окопы, в дзоты и землянки. Об этой атаке известили нас треск автоматов и разрывы ручных гранат. Десятки осветительных ракет вспыхнули по всему фронту. Вражеские артиллеристы и минометчики, не разобравшись, в чем дело, открыли шквальный огонь по всем нашим траншеям, видимо полагая, что советская пехота перешла в наступление.

Между тем рота Чекавинского захватила часть Тортоловского опорного пункта, перебив там ошеломленных гитлеровцев. В этом бою осколком снаряда Чекавинскому оторвало левую руку, но он продолжал руководить бойцами, отражавшими контратаки противника.

Весь следующий день немцы пытались вернуть Тортолово, но безуспешно. Можно представить, как трудно было самому Чекавинскому и другим раненым бойцам, ослабевшим от потери крови. Но эвакуация была невозможна: рота находилась в огненном кольце, а подкрепление не подходило. Артиллеристы старались изо всех сил помочь им: отражали огнем своих батарей контратаки гитлеровцев против горстки моряков.

Вечером Чекавинского ранило еще раз: осколками были перебиты ключица, бедро и голень правой ноги. К этому времени под покровом темноты удалось подбросить в Тортолово подкрепление. В бессознательном состоянии Чекавинский был вынесен с поля боя. Носилки с почти безжизненным телом пронесли мимо нашего пункта. Врач, осмотрев раны моряка, доложил Бураковскому, что ранения смертельные и в медицинской помощи вряд ли он нуждается…

Однако сильный организм Чекавинского с помощью заботливых врачей, сестер и нянь победил. Полгода провел он в тыловом госпитале, прежде чем встал на ноги.

Об этом мы, однополчане, узнали много лет спустя от К. С. Работягова, бывшего комиссара батальона. Он первым случайно встретил Чекавинского в Москве…

В ночь на 15 января штурмовой отряд 3-го батальона под командованием сержанта Тищенко закрепил успех роты Чекавинского. На захваченные рубежи была послана 1-я рота 2-го батальона. Но она сбилась в темноте с нужного направления, заблудилась в разветвленной сети траншей и к утру попала в окопы 2-й роты 3 го батальона, приняв их за немецкие. Завязалась перестрелка. Пока разбирались, что и как, противник контратакой при поддержке артиллерии и танков обрушился на тортоловский гарнизон. Ценой больших потерь после ожесточенного трехчасового боя гитлеровцам удалось отбросить наших и завладеть Тортолово.

Продолжать наступление мы больше не могли: в ротах осталось по восьми – двенадцати человек.

В ночь на 17 января бригада сдала свой участок 450-му полку 265-й дивизии, а к рассвету сосредоточилась в лесах, в десяти-двенадцати километрах восточнее Тортолово. Артиллерийский и минометный дивизионы оставались еще несколько дней на прежних позициях для усиления 450-го полка.

На этом и закончилось участие бригады в прорыве блокады Ленинграда. 8-я армия не добилась существенного успеха, но своим наступлением она отвлекала силы противника от главного направления, перемалывала их, содействуя продвижению 2-й ударной армии.

Севернее нас разгорелось ожесточенное сражение. Обе стороны уже со второго дня операции начали вводить в бой вторые эшелоны, резервы, которые через день-два снова требовалось подкреплять свежими силами. Сама местность не благоприятствовала войскам 2-й ударной армии. Наступление шло среди торфяных болот. Танки не могли поддерживать наступающих: они проваливались в трясину. Противник засел в мощных опорных пунктах. С юга, с Синявинских высот, вражеским артиллеристам были как на ладони видны боевые порядки наших войск до самого Ладожского озера.

17 января между войсками Волховского и Ленинградского фронтов оставалась узкая полоска земли, на которой с тупым упорством сопротивлялся враг, усиленный свежей дивизией СС. Трудно представить, каково было волнение в войсках и в осажденном городе! Все ждали соединения фронтов.

И вот исторический момент наступил!

Утром 18 января части 2-й ударной армии Волховского фронта соединились с частями 67-й армии ленинградцев. Шестнадцатимесячная вражеская блокада пала, спасительные ворота в Ленинград были открыты. Окруженные и прижатые к Ладожскому озеру, гитлеровские войска пытались прорваться на юг, но были уничтожены. К концу дня образовался «коридор», который накрепко связал исстрадавшийся город с Родиной.

«Коридор» этот был, правда, еще невелик. Ширина его составляла восемь – одиннадцать километров. С севера – Ладожское озеро, с юга – Синявинские высоты, господствовавшие над местностью. Но эта операция вошла в историю Великой Отечественной войны как одна из замечательных страниц: она имела большое политическое и стратегическое значение. Ленинградцы рассказывали, как ликовал город-герой, освобожденный от тисков голода и лишений. Через «коридор» длиной до двенадцати-тринадцати километров, через эту спасительную артерию, сразу же устремились колонны машин с продовольствием, медикаментами и всем необходимым для войск и жителей города.

2-я ударная и 67-я армии, повернув свои войска фронтом на юг, продолжали наступление с задачей сбить противника с Синявинских высот и еще шире распахнуть образовавшиеся ворота. Но враг успел подтянуть пять свежих дивизий и большое количество артиллерии. Фашисты оказали упорное сопротивление. Наши войска были вынуждены перейти к обороне, закрепляя захваченные рубежи.

22 января бригада начала закрепляться на отсечной позиции за боевыми порядками 265-й и 286-й дивизий. Мы должны были подготовить контратаки в нескольких направлениях на тот случай, если противник перейдет в наступление. Подразделения рыли окопы. Прибывало пополнение.

В эти дни произошла смена командования бригады. Бураковский был назначен командиром 191-й стрелковой дивизии, а на должность командира нашей бригады прибыл полковник Н. В. Симонов.

Я постепенно приглядывался к новому командиру. В первые дни казалось, что работать с ним будет очень трудно. Больно крутым показался его нрав. Но после нескольких деловых встреч с Симоновым мнение мое резко изменилось. Я понял, что он имеет большой практический опыт и всей душой болеет за свое дело. Строгий и придирчивый, он в то же время проявлял большую заботу о людях, вникая во все мелочи службы и быта. Симонов до войны был начальником штаба дивизии, организаторский талант у него сочетался с высокой штабной культурой. С каждым днем совместной работы с ним я открывал новые хорошие черты у своего командира.

Синявинские высоты

По радио и из газет мы узнавали о все новых и новых победах советского оружия. Закончилась ликвидация окруженной немецкой группировки на Волге и Дону. Полным ходом шло освобождение Северного Кавказа и других районов нашей страны. Эти сообщения как живительный бальзам действовали на людей, вселяли в них бодрость и силу, воодушевляли на новые подвиги…

В ночь на 3 февраля бригада, вошедшая в состав 2-й ударной армии, сосредоточилась в районе Рабочего поселка № 1, в шести километрах к северу от Синявино.

Мы оказались в тех самых местах, где две недели назад полыхал огонь жарких боев. От построек в Рабочих поселках остались только развалины. Повсюду исковерканные танки, орудия, автомашины.

2-й ударной армии было приказано захватить Синявинские высоты, выйти в район Мги, очистить от врага Кировскую железную дорогу и тем самым расширить «коридор» между Волховским и Ленинградским фронтами.

Командующий армией генерал В. 3. Романовский поставил нашей бригаде ближайшую задачу – овладеть юго-западной частью Синявино и высотой 50.1. Слева от нас действовала 364-я дивизия, а справа, как и при наступлении на Тортолово, – 80-я дивизия. Фронт наступления – полтора километра.

Атака должна была начаться утром 7 февраля. Продолжительность артиллерийской подготовки – семьдесят пять минут: сначала огневой налет, затем период подавления отдельных целей и снова огневой налет.

Начальник артиллерии армии генерал Д. Д. Калашников придал бригаде три артиллерийских полка. Боевой порядок бригады строился в два эшелона: в первом эшелоне 1-й и 3-й батальоны, во втором – 2-й батальон, в резерве – 4-й батальон, батальон автоматчиков (без одной роты) и 45-миллиметровая батарея противотанкового дивизиона.

Я представил на утверждение командира бригады состав двух артиллерийских групп, который и был принят. Но когда я доложил обо всех остальных вопросах артиллерийского обеспечения, Симонов посетовал на то, что снарядов дали очень мало: с таким количеством боеприпасов трудно взломать вражескую оборону.

И на этот раз мы не получили полных данных о противнике. Пурга, снегопад, короткий зимний день препятствовали ведению авиаразведки. Мало целей засекли и наши артиллеристы. Мы не видели, что происходит в тылу противника. Зато враг имел возможность следить за всеми нашими передвижениями. С Синявинских высот просматривалась вся местность вплоть до Ладожского озера, весь «коридор». Только отдельные участки уцелевшего леса, разбросанные на снежной равнине, могли в какой-то степени скрыть от вражеского взора наши штабы, резервы и огневые позиции некоторых артиллерийских батарей.

Передовые части бригады прижались к полуобрывистому подножию высот, откуда не видели ничего, кроме отдельных участков первой траншеи и выносных ячеек противника.

Первая линия вражеских окопов проходила по скатам высот, но главный узел сопротивления, его опорные пункты находились на плоских вершинах. Синявино, вытянутое на целый километр по юго-западным скатам, до войны представляло собой большой населенный пункт. Гитлеровцы растащили все дома и постройки. Фундаменты, подвалы, погреба были превращены в оборонительные сооружения. Чтобы выкурить фашистов оттуда, требовалось знать точное расположение всех укреплений.

Куда стрелять – вот что в первую очередь беспокоило меня и начальника штаба артиллерии бригады майора Леонида Михайловича Капустина. Сколько мы ни нажимали на командиров артиллерийских частей, на их штабы и разведывательные органы, на разведывательное отделение штаба артиллерии армии, но собрать достаточно данных для планирования огня нам не удалось. Пришлось скрепя сердце большую часть огня спланировать на глазок, по наиболее вероятным местам скопления противника.

Как-то вечером заехал к нам командир 2-й артиллерийской дивизии полковник К. А. Седаш. Он едва протиснулся в узкую дверь нашей землянки. Поздоровавшись, спросил, какие есть претензии к двум полкам его дивизии, приданным нашей бригаде.

– Снарядов мало, и данные о противнике скупые. Если можете, выручайте, – ответил я.

– Ничем не могу помочь, – с сожалением произнес Константин Афанасьевич.

Он ознакомился с огневыми задачами, поставленными полкам. Согласился с ними и пообещал силами своего штаба проверить готовность артиллерии к бою.

После ухода Седаша майор Капустин сказал:

– Не завидую я ему. Роздал свои полки, командовать нечем. А штаб-то у него больше, чем штаб артиллерии армии. Без дела сидят люди.

– Артдивизии созданы недавно, сейчас еще поиски идут, как их правильно использовать, – возразил я.

– А по-моему, артдивизию не надо разбрасывать по всему фронту. Лучше бить огнем в одном месте, мертвые «коридоры» в обороне противника создавать…

В ночь на 7 февраля наша бригада, сменив полк 80-й дивизии, заняла исходное положение у подножия Синявинских высот. Вся артиллерия к этому времени стояла на огневых позициях в полной готовности. Первые залпы намечено было произвести в 8 часов 45 минут. Но из-за сильной пурги наступление перенесли на следующее утро.

Пользуясь возможностью еще раз проверить состояние частей и подразделений, я обошел наблюдательные пункты командиров групп, разместившиеся рядом с пунктами командиров батальонов, уточнил вопросы взаимодействия. Видимость с пунктов, прижатых к самому подножию высот, была очень плохой. Выпуклые скаты скрывали вершину, где размещались главные огневые средства. А что делалось за обратными скатами – этого мы не знали совсем.

Побывал я и у капитана Житника. Истребительно-противотанковый дивизион находился здесь в еще более тяжелых условиях, чем на безымянных высотах под Тортолово, где хоть противник был виден – не мешали ни пурга, ни мороз… По ходу сообщения я добрался до 1-й батареи.

– С огневыми позициями просто беда! Чуть вытащим орудие вперед, сразу попадаем под обстрел, потери несем, – доложил мне командир батареи старший лейтенант И. С. Макуров.

Действительно, удобных мест, с которых можно было бы видеть противника и вести по нему огонь прямой наводкой, не оказалось. Трудно укрыть, замаскировать орудия на голых скатах.

У орудий, спрятанных в снежных окопах, находилось по два дежурных бойца. От сильного мороза и пронзительного ветра спасали полушубки, шапки, ватные брюки и валенки. Надо сказать, что войска хорошо обеспечивались теплой одеждой. Остальные номера по очереди грелись в землянках, которые моряки называли кубриками. В один из таких «кубриков» заглянули и мы. В нем было тесно, народу набилось как сельдей в бочке. Слабый свет коптилки, висевшей в углу, едва пробивался сквозь толщу табачного дыма.

Мы не стали протискиваться вперед, постояли немного у двери. Каких только разговоров здесь не было! Говорили и о сообщениях Совинформбюро, и о трауре, который был объявлен в Германии по поводу уничтожения армии Паулюса, вспоминали о доме, о довоенной жизни. И все это было приправлено шутками, остротами.

– За дух своих бойцов я не беспокоюсь. Орлы! – С красивого лица Макурова, обрамленного бакенбардами, исчезло озабоченное выражение, и казалось, что от теплоты, появившейся в его глазах, тает иней на ресницах. – Пушки и снаряды от самого леса, через всю равнину, на себе тащили. Пришли сюда – и сразу за кирки и лопаты взялись. Ну а сейчас отдыхают. Завтра наступать, а им хоть бы что…

Мы с Макуровым осмотрели запасные огневые позиции, которые выбирал командир огневого взвода младший лейтенант Зайцев, недавно вернувшийся из госпиталя.

А. Д. Зайцев был ранен при авиабомбежке в конце сентября прошлого года. Тогда он был мичманом и старшиной 1-й батареи. Осколок бомбы так разворотил Зайцеву грудь, что страшно было смотреть. Фельдшер Аня Прохорова с большим трудом сумела наложить повязку на такую большую рану. Перед тем как отправиться в медсанбат, Зайцев, оттолкнув поддерживавших его бойцов, подошел к кухне, съел полкотелка каши и сказал:

– Ну а теперь можно и подлечиться… Смотрите у меня, морские волки! Воюйте как следует! Не подкачайте! Вернусь – проверю!

Жалко было расставаться артиллеристам со своим старшиной, а командир батареи Ярош чуть не расплакался при прощании с мичманом. Все желали Зайцеву быстрейшего выздоровления и возвращения в дивизион.

И Зайцев вернулся в свою батарею, но уже командиром взвода. Ему присвоили звание младшего лейтенанта.

– Вы почаще Зайцева одергивайте, а то он чересчур уж смел, – сказал я, видя, как тот без всяких предосторожностей ходит во весь рост. – Такой богатырь на всю бригаду один.

– Говорил ему, да разве удержишь?.. Разгуливает, как по палубе. Таких у нас немало. Старший лейтенант Макаров, Мирсанов…

– И вы в том числе, – добавил я.

– Нет, – смутился Макуров, – я стараюсь поосторожней.

Простившись со старшим лейтенантом, я пошел в другие батареи. Там позиции артиллеристов тоже оставляли желать много лучшего. Младший лейтенант А. И. Алехин, бывший командир орудия, командовал теперь огневым взводом. Он, как и у Тортолово, разместил свои орудия в окопах, отрытых под разбитыми немецкими танками. Танков тут было достаточно, особенно правее, в районе Рабочего поселка № 6.

Беседуя с батарейцами, я обратил внимание, как мало осталось в дивизионе моряков. Во взводах их насчитывалось по нескольку человек. Остальные бойцы – новички, незнакомые мне лица.

Возвращаясь из дивизиона, я столкнулся с подполковником Коноховым и майором Жук. С Коноховым – заместителем командира бригады по политической части – я встречался на дню несколько раз: то на нашем пункте, то в боевых порядках, где он пропадал целыми днями, а Дмитрия Ильича не видел уже с неделю, поэтому этой встрече очень обрадовался.

– Вот показываю подполковнику все наше хозяйство, – сказал Дмитрий Ильич, здороваясь со мной.

– Хозяйство не плохое, есть что показать. Был я в батареях. Настроение у бойцов отличное, – ответил я. – Поговорили обо всем. Правда, незнакомых много. За два месяца, как я ушел из дивизиона, сменилась почти половина людей.

– Зато растут быстро наши моряки. Глядишь, матросом был, а теперь сержант, а то и в офицеры вышел, – сказал Жук.

– Так и должно быть. Война – самая лучшая академия для настоящего воина, – подтвердил Конохов.

«Отличный заместитель у Симонова», – думал я, идя в штаб группы. Дмитрий Петрович Конохов, прибывший к нам в бригаду с партийной работы, был во всех отношениях обаятельным человеком, умел заразить любого веселым, бодрым настроением и ненавистью к врагу.

К утру 8 февраля пурга наконец утихла. В 10 часов, после 75-минутной артиллерийской подготовки, два батальона бригады атаковали Синявинские высоты. Соседи справа и слева тоже перешли в наступление.

Наш бригадный командно-наблюдательный пункт размещался около Рабочего поселка № 5, на опушке рощицы, наполовину изреженной снарядами. Отсюда хорошо видны были скаты высот, где шел бой.

Цепи атакующих почти слились со снегом. Бойцы, одетые в маскировочные халаты, шли во весь рост, с трудом поднимаясь по скользкому насту. До вражеской траншеи пехоте надо было пройти около трехсот метров. Наша артиллерия перенесла огонь на вершину высоты, где, по расчетам, находился главный узел сопротивления противника.

– Молодцы! Смело идут! – воскликнул Симонов. – Вижу, что артиллеристы хорошо поработали.

– Кажется, неплохо, – согласился я. – Первую траншею видим, поэтому и бьем точно, а вот по вершине стреляем наугад, по площади. Другого выхода нет.

Наша радость оказалась несколько преждевременной. До передовых окопов противника оставалось каких-либо сто метров, как вдруг из них затрещали автоматные очереди, ударили уцелевшие пулеметы. Цепи пехоты стали редеть, все больше и больше оставалось на снегу белых бугорков.

– Эх какая досада! – Симонов схватил телефонную трубку. – Яркин, Скляров! Ну еще, еще немножко! Нажимайте смелей!

Трижды батальоны пытались сделать последний бросок, но безуспешно. В бой был введен 2-й батальон. Он залег буквально в пятидесяти метрах от вражеской траншеи, перед проволочными заграждениями, и больше не смог подняться, прижатый сильным и точным огнем.

После третьей попытки ротам 3-го батальона удалось в конце концов ворваться в окопы противника. Гитлеровцы были отброшены к окраине Синявино. Мы продвинулись вперед на триста метров.

Полковник Симонов по телефону доложил командарму о первом успехе, а потом снова принялся звонить в батальоны, отдавая распоряжения. Опять поднялись в атаку наши бойцы. Но продвинуться дальше они не смогли. Все попытки захватить вторую траншею успеха не имели.

Я требовал от командиров артиллерийских групп, чтобы они быстрее подавляли огневые точки. Но артиллеристы не видели противника. Командиры групп майор Илларионов и полковник Узлянер жаловались на большую убыль наблюдателей, находившихся в цепях наступающей пехоты.

Командир противотанкового дивизиона капитан Житник сообщил, что вести огонь прямой наводкой очень трудно: из снежных окопов не видно целей, а стрельба с лыж не получается. Большие потери в орудийных расчетах.