Текст книги "Другая история Руси. От Европы до Монголии"

Автор книги: Дмитрий Калюжный

Соавторы: Сергей Валянский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

Украина и казаки

Историю Украины нельзя понять без экскурса в казачье прошлое. Даже новое имя страны «Украина» пошло от них. На старинных картах территории с надписью «Украйна» появляются впервые в XVII веке, надпись эта всегда относится к области поселения запорожских казаков. Отсюда оно стало распространяться на всю Малороссию.

Обычно, как только речь заходит о запорожском казаке, встает яркий образ Тараса Бульбы и требуется глубокое погружение в документы, в исторические источники, чтобы освободиться от волшебства гоголевской романтики. Облик казака в поэзии мало схож с его реальным историческим обликом. Он выступает в литературе в ореоле беззаветной отваги, воинского искусства, рыцарской чести, высоких моральных качеств. Он борец за православие и за национальные южнорусские интересы.

Однако, так ли это? Выясняется, что на запорожское казачество с давних пор установилось два прямо противоположных взгляда.

Одни усматривают в нем явление дворянско-аристократическое, «лыцарское». Украинский историк Дм. Дорошенко в своей популярной «Истории Украины з малюнками» сравнивает Запорожскую Сечь со средневековыми рыцарскими орденами. «Тут постепенно выработалась, – говорит он, – особая воинская организация наподобие рыцарских братств, что существовали в Западной Европе».

Другие полагают, что в казачестве воплощены чаяния плебейских масс и идеи народовластия, с его всеобщим равенством, выборностью должностей и абсолютной свободой.

Обе эти версии не казачьи и даже не украинские. Первую выработал в XVI веке польский поэт Папроцкий. Наблюдая в Польше панские междоусобицы, грызню магнатов и забвение государственных интересов, поэт противопоставил всему политическому разврату тогдашней Польши свежую, здоровую, как ему казалось, среду, возникшую на окраинах Речи Посполитой, среду казацкую. Погрязшие во внутренних распрях поляки, по его словам, и не подозревали, что много раз были спасены от гибели этим окраинным русским рыцарством, отражавшим, подобно крепостному валу, напор турецко-татарской силы.

Также не в Малороссии, а в той же Польше начало всех сочинений, описывающих блестящие воинские подвиги казаков, из которых видно, что все казаки – шляхтичи, но с каким-то темным прошлым; для одних разорение, для других провинности и преступления были причиной ухода в казаки. Казачьи подвиги рассматривались ими, как средство восстановления чести.

Подобные сочинения, наполненные превознесением храбрости дворян, ушедших в казаки, наделяли рыцарскими чертами и все казачество. Литература эта, без сомнения, была известна запорожцам, способствуя распространению среди них возвышенного взгляда на свое сообщество. Когда же казаки начали в XVII веке захватывать земли, превращаться в помещиков и добиваться дворянских прав, версия об их рыцарском происхождении приобрела для них особенную важность. Но надуманность ее очевидна! Будь казаки шляхтичами с незапамятных времен, зачем бы им надо было в XVII–XVIII веках добиваться шляхетского звания? К тому же, хорошо известно происхождение подлинного литовско-русского дворянства, чтобы у исследователей мог возникнуть соблазн вести его генезис от запорожцев.

Всякая попытка приписать казакам роль защитников православия против ислама или католичества не находит документальных подтверждений. Наличие в Сечи большого количества поляков, татар, турок, армян, черкесов, мадьяр и выходцев из других неправославных стран не свидетельствует о запорожцах, как ревнителях православная или выходцах из оного.

Оба Хмельницких, отец и сын, а после них и Петр Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого, главы Ислама. С крымскими же татарами, этими «врагами креста», казаки не столько воевали, сколько сотрудничали, вместе ходили на польские и на московские окраины, да и вообще роднились. Современники отзывались о религиозной жизни днепровского казачества с отвращением, усматривая в ней больше безбожия, чем веры. И на рыцаря по внешнему виду казак XVII–XVIII века никак не похож, причем тут имеются в виду не столько баранья шапка, традиционный оселедец и широкие шаровары, СКОЛЬКО ВСЯКОЕ ОТСУТСТВИЕ ШАРОВАР.

Сохранилось любопытное описание одного из казачьих гнезд, своего рода филиала Сечи, Хвастова, составленное московским попом Лукьяковым:

«Вал земляной, по виду не очень крепок, да сидельцами крепок, а люди в нем что звери. По земляному валу ворота частыя, а во всяких воротах копаны ямы, да солома постлана в ямы. Там лежит человек по двадцати, по тридцати; голы что бубны без рубах нагие страшны зело. А когда мы проехали и стали на площади, а того дня у них случилося много свадеб, так нас обступили, как есть около медведя; все казаки, и свадьбы покинули; а вся ГОЛЫТЬБА БЕС ПОРТОЧНАЯ, А НА ИНОМ И КЛОЧКА РУБАХИ НЕТ; страшны зело, черны, что арапы и лихи, что собаки: из рук рвут. Они на нас стоя дивятся, а мы им и втрое, что таких уродов мы отроду не видали. У нас на Москве и в Петровском кружале не скоро сыщешь такого хоть одного».

Запорожская Сечь, по всем дошедшим до нас сведениям, недалеко ушла от описанного табора.

А вот просто поразительное сообщение:

«В 1614 г. казаки на лодках пересекли Черное море, взяли Синоп, уничтожив гарнизон и стоявший там турецкий флот. В 1615 г. они совершили поход на столицу Османской империи Стамбул, сожгли гавани в его окрестностях, разбили преследовавший их флот. В 1616 г. казаки взяли Кафу (Феодосию) и уничтожили находившиеся там военные корабли, а также 14-тысячный турецкий гарнизон. В 1616 г. ими был совершен поход на Трапезунд (Трабзон)».

Из этого следует, что запорожские казаки, переплыв Черное море на лодках (!) без всяких приспособлений и артиллерии штурмовали и захватывали крепости, уничтожали многотысячные гарнизоны, и даже громили турецкий флот. Лодки, потопляющие самый сильный в то время флот мира! И сколько же их приплывало, чтобы одолеть города с крупнейшими гарнизонами, какими были именно Синоп и Стамбул?

Это просто легенды, и совершенно непонятно, как они могли попасть в столь солидный труд, как «Всемирная история», изданная Академией наук (1958 год, том 4, стр. 43).

В книге В. А. Голобуцкого «Запорожское казачество» казаки представлены пионерами земледелия, осваивателями целины в Диком поле. Автор видит в них уже не воинское, а хлебопашеское, по преимуществу, явление, что совершенно не соответствует ранней их истории.[83]83
  Не ранее середины XIX века начался процесс быстрого освоения целины в Малороссии. Но возможным это стало только после изобретения так называемого «малороссийского плуга» (сабана); до этого никакая европейская земледельческая техника не могла справиться со степной целиной – очень плотной почвой, напоминающей «упругое войлочное одеяло», как пишет Ю. Новиков. Корни трав так переплетают ее, что в верхнем слое толщиной 10–15 см не поймешь, чего больше, корней или земли. Ни шашкой такого «одеяла» не прорубить, ни топором.


[Закрыть] Он не стесняется зачислять в казаки не казачьи группы населенная, например, мещан.

И взгляд на казаков как на оплот демократии тоже возник не на Украине, а в России в эпоху народничества. Он был наиболее ярко выражен в статье Костомарова «О казачестве»,[84]84
  «Современник», 1860.


[Закрыть] где автор, восставая против общеизвестного мнения о казаках как о разбойниках, объяснял появление казачества «последствием идей чисто демократических». По Костомарову, казаки несли Украине такое подлинно демократическое устройство, что могли осчастливить не только эту страну, но и все соседние с нею.

Сегодня мы имеем возможность оценить демократию не по формальным признакам, а по ее общественно-культурным и моральным ценностям. Равенство и выборность должностей в общине, живущей грабежом и разбоем, никого не восхитят. Господства толпы никто сейчас с понятием народовластия не сближает. А запорожским казакам именно государственного начала и недоставало. Они воспитаны были в духе отрицания государства. Казаки не только гетманский престиж ни во что не ставили, но и самих гетманов убивали с легким сердцем. Сохранилось описание банкета, данного Мазепой в шведском стане, в честь прибывших к нему запорожцев. Подвыпив, запорожцы начали тянуть со стола золотую и серебряную посуду, а когда кто-то осмелился указать на неблаговидность такого поведения, то был тут же прирезан.

Если такой стиль царил в эпоху гетманщины, когда казачество пыталось создать что-то похожее на государственное управление, то что же творилось в знаменитой Сечи? Кошевых атаманов и старшину поднимали на щит или свергали по капризу, либо под пьяную руку, не предъявляя даже обвинения. Рада, верховный орган управления, представляла собой горластое неорганизованное собрание всех членов «братства». Казачья «демократия» была на самом деле охлократией, властью толпы. Не здесь ли таится разгадка того, почему Украина не сделалась в то время самостоятельным государством? Могли ли его создать люди, воспитанные в антигосударственных традициях?

Захватившие Малороссию казаки превратили ее как бы в огромное Запорожье, подчинив весь край своей дикой системе управления. Отсюда частые перевороты, свержения гетманов, интриги, подкопы, борьба друг с другом многочисленных группировок, измены, предательства и невероятный политический хаос, царивший всю вторую половину XVII века. Не создав своего государства, казаки явились самым неуживчивым элементом и в тех государствах, с которыми связывала их историческая судьба.

Многие исследователи объяснение природы казачества предлагают искать в «диком поле» (Дешт-Кипчакии), среди тюркских кочевников. Полагаем, действительно, осевшие в Приднепровье «степняки» (потомки крестоносцев низших званий) со временем русифицировались и положили начало южнорусскому казачеству. Согласно П. Голубовскому, между «степным кочевым миром» и русской стихией не было в старину той резкой границы, какую мы себе обычно представляем. На всём пространстве от Дуная до Волги «лес и степь» – люди оседлые и пришлые – взаимно пронизали друг друга, происходило сильное смешение кровей и культур.

Одичавшие воины Ватикана долго не могли угомониться. Об «азовских казаках» неоднократно пишут русские летописцы со времен Ивана III, характеризуя их как самых ужасных разбойников, нападавших на пограничные города и чинивших необычайные препятствия при сношениях Московского Государства с Крымом (населенным татарами). «Поле не чисто от азовских казаков», читаем мы постоянно в донесениях послов и пограничных воевод государю.

Казаки не признавали над собой власти ни одного из соседних государей, хотя часто поступали к ним на службу, что естественно для потомков людей, служивших внегосударственным формированиям, вроде рыцарских Орденов. Отряды казаков состояли на службе у Москвы, не гнушалась ими и Польша. Известно, по крайней мере, что король Сигизмунд-Август призывал к себе белгородских (аккерманских) и перекопских казаков и посылал им сукно на жалованье. Но чаще всех привлекал их себе на помощь крымский хан, имевший постоянно в составе своих войск крупные казачьи отряды. Разбойничая на пространстве между Крымом и «московской украйной», казаки были в военном, бытовом и экономическом отношении самостоятельной организацией.

Да и легендарные казацкие морские походы в Турцию были совсем не патриотическим и не благочестивым делом. Это ясно из их поведения в христианских странах.

«Были в Швеции казаки запорожские, числом 4000, – пишет польская летопись, – над ними был гетманом Самуил Кошка, там этого Самуила и убили. Казаки в Швеции ничего доброго не сделали, ни гетману, ни королю не пособили, только на Руси Полоцку великий вред сделали и город славный Витебск опустошили, золота и серебра множество набрали, мещан знатных рубили и такую содомию чинили, что хуже злых неприятелей или татар».

Под 1603 годом повествуется о похождении казаков под начальством некоего Ивана Куцки в Боркулабовской и Шупенской волостях, где они обложили население данью в деньгах и натуре.

«В том же году в городе Могилеве Иван Куцка сдал гетманство, потому что в войске было великое своевольство: что кто хочет, то делает. Приехал посланец от короля и панов радных, напоминал, грозил казакам, чтоб они никакого насилия в городе и по селам не делали. Все люди плакали, Богу Создателю молились, чтобы таких своевольников истребил навеки. А когда казаки назад на Низ поехали, то великие убытки селам и городам делали, женщин, девиц, детей и лошадей с собою брали; один казак вел лошадей 8, 10, 12, детей 3, 4, женщин или девиц 4 или 3».

Чем эта картина отличается от вида крымской орды, возвращающейся с ясырем из удачного набега? Разница может быть та, что татары своих единоверцев и единоплеменников не брали и не продавали в рабство, тогда как для запорожских «лыцарей» подобных тонкостей не существовало.

В среде казачества многие десятилетия практиковалось намеренное выпячивание собственных воинских доблестей, что объясняется, по-видимому, не сословным или национальным чванством, а созданием благородной легенды о своем прошлом. Явление прогрессивное, с прицелом на будущее. Ведь в первой четверти XIX века пошли разговоры в среде малороссийского дворянства о возможном восстановлении украинского казачества. Малороссийский генерал-губернатор князь Н. Репнин, утвержденный в этой должности в 1816 году, даже представлял Александру I и Николаю I меморандумы на этот предмет. Самым серьезным возражением против такого проекта было укоренившееся со времен Петра Великого убеждение в военной несостоятельности казаков; они не умели вести регулярных войн с европейски обученными войсками. «И понеже можете знать, – писал Петр Мазепе, – что войско малороссийское нерегулярное и в поле против неприятеля стать не может». Казацкий способ сражаться служил для Петра образцом того, как не следует воевать. Всякое отступление от регулярного боя он именовал «казачеством».

Известно было неумение казаков осаждать города. Вообще там, где нельзя было взять неприятеля врасплох лихим налетом или обманом, казаки долго не трудились; тяготы и жертвы войны были не в их вкусе.

Шведы, за полугодовое сотрудничество с ними, прекрасно разгадали эти качества. До наших времен дошел разговор короля Карла XII со своим генерал-квартирмейстером Гилленкроком под Полтавой во время ее осады. Гилленкрок высказал мнение, что русские будут защищаться до последней крайности и королевской пехоте сильно достанется от осадных работ. На что Карл заметил, что он вовсе не намерен употреблять на это свою пехоту, а следует использовать запорожцев Мазепы. Гилленкрок ответил:

«Но разве можно употреблять на осадные работы людей, которые не имеют о них никакого понятия, с которыми надобно объясняться через толмачей и которые разбегутся, как скоро работа покажется им тяжелой и товарищи их начнут падать от русских пуль».

Степной характер военного искусства обрекал казаков на мелкую служебную роль во всех армиях, в составе которых им приходилось участвовать – в польской, русской, турецкой, крымской, шведской. Везде они фигурировали в качестве легкого вспомогательного войска.

Составители лестных казакам «историй», вроде известной в XIX веке «Истории Русов» (выводившей всю вообще русскую историю из казаков), это знали и всеми силами старались представить военную деятельность своих предков в ином виде. Это было важно им с точки зрения восстановления казачества; слишком же общеизвестные факты поражений они непременно объясняли всевозможными изменами и предательствами.

Школа Запорожья была не рыцарская и не трудовая крестьянская. Правда, что много крепостных мужиков бежало туда, и много было поборников идеи освобождения селянства от крепостного права. Но принесенные извне, эти идеи не приживались в Запорожье и подменялись другими. Не они определяли образ Сечи и общий стиль ее жизни.

Казакование было тогда[85]85
  Подчеркиваем слово тогда, во избежание недоразумений с современными казаками, выходцем из которых, кстати, считает себя один из авторов.


[Закрыть] особым методом добывания средств к жизни. В низовьях Днепра сабля приносила больше барышей, чем хозяйство. Именно поэтому в казачество шли не одни простолюдины, но и шляхта, подчас из очень знатных родов. До учреждения оседлого реестрового казачества в середине XVI века термином «казак» определялся особый образ жизни, «сходить в казаки» означало удаляться в степь за линию пограничной охраны и жить там как угодно, то есть, в зависимости от обстоятельств, ловить рыбу, пасти овец или грабить.

Фигура запорожца не тождественна с типом коренного малороссиянина, они представляют два разных мира. Один – оседлый, земледельческий, с культурой, бытом, навыками и традициями, унаследованными от киевских времен. Другой – гулящий, нетрудовой, ведущий разбойную жизнь, выработавший совершенно иной темперамент и характер. Казацкая служба была создана инициативой и усилиями польского государства, а не самого казачества.

Если помнить о хищной природе казачества и не смешивать его с беглым крестьянством, тогда будут понятны события середины XVII века. А события эти – не что иное, как захват малочисленной степной вольницей огромной по территории и народонаселению страны.

У казаков с давних пор была мечта получить в кормление какое-нибудь небольшое государство. Судя по частым набегам на Молдаво-Валахию, эта земля была раньше всех ими облюбована. Они ею чуть было не овладели в 1563 году, когда ходили туда под начальством Байды-Вишневецкого. Уже тогда шла речь о возведении этого предводителя на господарский престол. Через 14 лет, в 1577 году, им удалось взять Яссы и посадить на трон своего атамана Подкову, но и на этот раз успех оказался непродолжительным, Подкова не удержался на господарстве. Невзирая на неудачи, казаки чуть не целое столетие продолжали попытки завоевания и захвата власти в дунайских княжествах. Прибрать их к рукам, учредиться там в качестве чиновничества, завладеть урядами, – таков был смысл их усилий. Неудачи преследовали их, и понятно, почему: за их «ордами» никто не стоял, тогда как раньше «орды» (ордена крестоносцев) имели за спиной всю западную Европу.

В конце концов, судьба к ним оказалась благосклоннее, чем они могли даже предполагать, и отдала им гораздо более богатую и обширную, чем Молдавия, землю – Украину. Выпало такое счастье в значительной мере неожиданно для них самих, из-за крестьянской войны, приведшей к падению крепостного права и польского владычества в крае. Но, как и во всех остальных подобных случаях, более высокая хозяйственная культура оседлого населения «перемолола» и этот набег, подтверждая нам лишний раз, что и никакого другого дикого, вроде «монгольского», завоевания русских земледельческих территорий быть не могло.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1
Словарь книжников и книжности Древней Руси[86]86
  На основании книги Труды Отдела древнерусской литературы, т. XXХIХ 1985.


[Закрыть]

1. Летописец Владимирский (ЛВ) – летопись XVI века, сохранившаяся в двух списках. ЛВ был известен историкам XVIII – начала XIX веков под названием «Летописца Кривоборского», по имени владельца рукописи в XVII веке; однако в последующие годы он был забыт. В тридцатых годах XX века ЛВ был вновь обнаружен М. Н. Тихомировым, отметившим его близость с летописью Симеоновской, а также с доступными нам фрагментами летописи Троицкой. Совпадение ЛВ с этими летописями оканчивается 6887 (1379) годом. Дополнительными источниками при написании ЛВ были, очевидно, летопись Новгородская-IV и московское летописание XVI века, основанное, в свою очередь, на одном из московских великокняжеских летописных сводов; в последней части ЛВ заметно совпадение с Прилуцким видом «Летописца от 72-х язык» и летописью Тверской (известие о причащении бывшего митрополита Зосимы в 1496 году). Полный текст ЛВ доходит до 7031 (1523) года. В разделе, посвященном XVI веку, содержится ряд известий о церковном строительстве и событиях в Москве при Василии III и митрополите Варлааме.

2. Летописец Двинской («Летописец вкратце. Списано о двинских жителех, и о наместниках, и о судиях, и воевоцких, и дьячих приездех», заглавие краткой редакции) – памятник провинциального летописания последней четверти XVII и XVIII веков. В научный оборот ЛД был введен Г. Ф. Миллером.

Погодное изложение событии в ЛД начинается с XIV века (1342, 1397 годы) и делится заголовками на три части, отражающие три этапа политической истории Поморья: борьбу за присоединение Двины к великому княжеству Московскому, правление московских наместников и, наконец, воеводское управление на Двине. Известия ЛД в основном оригинальны и содержат немало уникальных, неизвестных по другим источникам фактов.

Текст ЛД представлен тремя редакциями, сохранившимися в пятнадцати списках XVII–XIX веков. Первая редакция создавалась местным жителем и была доведена повременными записями до 1677 года, она датирована 1676–1682 годами. В нем имеется немало сведений, отсутствующих в последующих редакциях, но нет характерных для позднейшей пространной редакции дополнений, а характер известий, язык и стиль изложения светские. Текст за конец 60-х и за 70-е годы XVII века особенно подробен и насыщен живыми деталями, убедительно показывающими, что автор был непосредственным свидетелем, очевидцем событий.

Содержание этого варианта характеризуется промосковской ориентацией, отрицательным отношением к расколу, вниманием к общерусским политическим событиям и к церковной истории. ЛД представляет интерес и для изучения более ранней истории русского летописания; исследователи предполагают, в частности, что ЛД и летопись Холмогорская использовали один и тот же источник – общерусскую летопись, близкую к летописи Вологодско-Пермской.

3. Летописец Еллинский и Римский (в научной литературе именуется также «Еллинский летописец») – памятник хронографии. Автор и время создания неизвестны. А. А. Шахматов предполагал, что ЕЛ восходит к древнеболгарской «исторической энциклопедии» – компилятивному изложению всемирной истории, составленному в эпоху царя Симеона (Х век). В настоящее время предполагают, что и первая и вторая редакции ЕЛ восходят к общему архетипу, а именно к не дошедшей до нас Архетипной редакции, состав которой лучше всего сохранился в первой редакции ЕЛ. В Архетипной редакции на основе Хроники Георгия Амартола, Хроники Иоанна Малалы и Александрии Хронографической (в первой редакции) излагалась всемирная история от царствования Навуходоносора до царствования византийского императора Романа Лакапина (середина Х в). Что же касается вводной части ЕЛ в первой редакции, в которой повествуется о древнейшей истории, от сотворения мира до падения Израильского и Иудейского царств, и в которой большое место занимает пересказ античных мифов, то принадлежность ее Архетипной редакции спорна: возможно, что эта вводная часть появилась лишь в ЕЛ второй редакции, откуда впоследствии перешла в состав ЕЛ первой редакции. Она дошла до нас в четырех списках: один – конца XV века, остальные списки – XVI века.

Вторая редакция ЕЛ была составлена, видимо, в XV веке, не позднее 1453 года. Во вторую редакцию ЕЛ вошел полный текст Книги пророка Даниила с толкованиями Ипполита, почти полный текст Жития Константина и Елены, рассказ о взятии Иерусалима Титом, Сказание о построении храма Софии в Константинополе, два сказания о посмертном прощении императора-иконоборца Феофила, фрагменты из Жития Богородицы Епифания Кипрского и ряд извлечений из других памятников. Основной компонснт Архетипной редакции ЕЛ – текст Хроники Георгия Амартола – напротив, был сокращен: опущены фрагменты, содержащие богословские и мировоззренческие рассуждения. В заключительной части редакции читаются русское летописное сказание о взятии Царьграда фрягами (см. Повесть о взятии Царырада фрягами в 1204 г.) и небольшие извлечения из разных летописей (например, о походах на Византию Олега и Игоря). Завершается редакция кратким перечнем византийских императоров, доведенным до Мануила Палеолога (вступил на престол в 1391 г.).

Вторая редакция ЕЛ является значительным этапом в развитии древнерусской хронографии. В результате серьезной редакторской переработки текста Архетипной редакции памятник стал более сюжетным, значительно увеличился объем исторических сведений, в нем содержащихся. Текст был разбит на небольшие статьи, выделенные киноварными заголовками, что сделало памятник более наглядным, помогало ориентации в его тексте.

Попытка издания ЕЛ была предпринята в начале нашего века К. К. Истоминым. Издание не было завершено.

4. «Летописец начала царства» (в рукописной традиции известный как «Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии») – официальная летопись, излагающая события 1533–1552 годов. ЛНЦ, основанный на документальных материалах, подробно освещает вопросы внутренней и внешней политики, городское строительство, дворцовые церемонии, содержит хронику военных операций. ЛНЦ составлен в связи с победой над Казанским ханством и заканчивался описанием праздничных торжеств.

В последующие годы ЛНЦ неоднократно редактировался. Редакция, доведенная до 1556 года, вошла в состав летописи Никоновской. По сравнению с первоначальным текстом здесь были сделаны вставки, возвеличивавшие правителя А. Ф. Адашева (который признается составителем и первой редакции), усилена критика в адрес своевольного боярства. Редакция 1556 года впоследствии пополнилась статьями 1556–1558 годов, в которые были включены и проекты двух адашевских реформ. Известна еще редакция ЛНЦ, доводившая изложение до 1560 года, когда Адашев подвергся опале (и вскоре скончался). Летописные записи последующего времени заносились в черновые тетради, хранившиеся в Царском архиве. В 1568 году, согласно Описи Царского архива, «Летописец» (то есть ЛНЦ редакции 1560 г.) и «тетрати» (с записями за 1560–1568 годы) были пересланы в Александровскую слободу, где в это время находилась царская резиденция, и были подвергнуты обработке в связи с использованием в летописном своде Лицевом. Несколько ранее, в середине 60-х годов XVI века, ЛНЦ редакции 1560 г. был включен в состав Свода за 1560 год, который, в свою очередь, отразился в летописи Львовской. После 1568 года, в связи с опричным террором и общегосударственными потрясениями, официальное летописание надолго прекращается и восстанавливается (в несколько иных формах) только к концу XVI – началу XVII века.

Изд.: ПСРЛ, М., 1965, т. 29.

5. Летописец Новый («Книга глаголемая Новый летописец») – документ, охватывающий время с конца царствования Ивана 1V до 1630 года. Название памятника объясняется по-разному. Кто считают его новым произведением по сравнению с «Историей» Авраамов Палицына и «Степенной книгой», кто – сочинением, целью которого являлось изложение современной истории как продолжения, а не повторения старых летописей.

ЛН относится к крупнейшим памятникам позднего русского летописания. Он является популярнейшим летописным произведением XVII века, сохранившимся во множестве списков. Вопрос о ранних редакциях ЛН не решен. ЛН был закончен после рождения царевны Анны Михайловны 14 июля 1630 года (об этом сообщается в его заключительной главе), но не позднее 1 сентября того же года.

Большинство исследователей разделяет предположение о том, что ЛН составлялся в окружении Филарета близким к нему священником или монахом. Источники ЛН подбирались служащими Посольского приказа, а литературная обработка собранных материалов (в частности, выписок из архивного делопроизводства) была поручена кому-нибудь из близких к патриарху лиц, причем текст памятника получил санкцию самого Филарета, по инициативе и под наблюдением которого он составлялся. Несомненно, что ЛН возник по официальному поручению, но от кого оно исходило, пока решить нельзя. Автор ЛН знал материалы политического сыска кануна Смуты, а также дипломатические документы зтого времени (вряд ли, однако, эти дела прошли через руки летописца; скорее он пользовался справками приказных, тем более что в архивах материалы сыскного делопроизводства названы ветхими, погнившими, «разбитыми» и «распавшимися»). ЛН свидетельствует о знакомстве его автора с документами времени Лжедмитрия и Василия Шуйского. Безусловно, летописцу были хорошо известны фонды приказных архивов, в частности Посольского и Разрядного приказов (автор ЛН часто обращается к «разрядам»).

Автор начинает свое повествование с описания присоединения Сибири и «Казанской войны» в последние годы царствования Грозного. До февраля 1599 года встречаем трафаретную погодную форму изложения, а последующая часть ЛН характеризуется почти полным отсутствием точных дат и соответствующего членения текста. Нередки фактографические противоречия памятника и двойственность его изложения. Так, лаконичные, деловито-сухие статьи справочного характера, касающиеся приемов послов, строительства, царских походов по монастырям и тому подобного, соседствуют в ЛН с целыми литературными очерками, (например, о гибели царевича Дмитрия в Угличе).

Обоснование прав Романовых на престол было одной из главных задач этого исторического документа.

6. «Летописец от 72-х язык» – летописная компиляция конца XV – начала XVI века, состоящая из двух основных частей: первой, доведенной до 6926 (1418) года и сходной с летописью Ермолинской, и второй, доходящей до 6985 (1477) года и близкой в общих чертах с летописями Никаноровской, Вологодско-Пермской и летописным сводом Московским великокняжеским 1479 года.

Наиболее оригинальной является, несомненно, вторая часть этого Летописца, содержащая фрагмент великокняжеского летописания за 6925–6985 (1417–1477) годы. Текст фрагмента позволяет предполагать, что он восходит к великокняжеской летописи, предшествовавшей Московскому своду 1479 года, поскольку в нем нет вторичных вставок свода 1479 года – пространного рассказа о Флорентийском соборе 1439 года и известия о том, что новгородцы в 1477 г. сами назвали Ивана III «государем».

ПСРЛ 1963, т. 28.

7. Летописец Переяславля Суздальского (в рукописи: «Летописец русских царей») – летописный текст, обнаруженный М. А. Оболенским в сборнике конца ЧМ века. Оболенский полагал, что ЛПС восходит к оригиналу – рукописи 1261–1262 годов.

ЛПС содержит текст Повести временных лет, а затем статьи 1137, 1143 годов и изложение событий 1138–1214 годов, сходное с Летописью Радзивилловской. В другом списке ЛПС летописный текст обрывается на статье 907 года. По гипотезе А. А. Шахматова, оба списка восходят к летописно-хронографической компиляции XIV–XV веков, «Временнику великих царств», которую исследователь отождествлял с гипотетическим «Владимирским полихроном». В состав этой компиляции входили: изложение всемирной истории, Киевская летопись (Киевский Выдубицкий свод?) и Переяславская летопись (известия 1102, 1111, 1138–1214 годов), в свою очередь восходящая и Владимирскому летописному своду начала XIII века.

8. Летописец Рогожский – летопись первой половины XV века. Единственный список ЛР середины XV века был открыт в начале XX века Н. П. Лихачевым. ЛР состоит из нескольких частей. Вплоть до 6796 (1288) года текст его представляет довольно краткую компиляцию, основанную на двух источниках – суздальском летописце, доведенном до последней четверти XIII века, и кратких выдержках из летописи Новгородской-IV. Во второй части ЛР, за 6796–6835 (1288–1327) годы, помещен текст летописания, сходный с соответствующим текстом летописи Тверской XVI века. Следующая часть ЛР, за 6836–6882 (1328–1374) годы, представляет собой систематическое соединение двух источников – тверского, сходного с Тверской летописью, и общерусского, сходного с летописью Симеоновской и восходящего, очевидно, к тексту, близкому к летописи Троицкой. С 6883 (1375) года следы тверского источника ЛР прерываются, и ЛР становится почти идентичным с Симеоновской летописью; как и в Симеоновской, текст этот с начала 90-х годов XIV века расходится с текстом Троицкой (судя по цитатам Карамзина). В пользу тверского происхождения этой редакции говорят тверские известия 1410–1412 годов и Повесть о нашествии Едигея в 1408 году, где специально отмечается судьба тверских земель во время нашествия; составителем рассказа о нашествии Едигея в 1408 году был, по предположению М. Д. Приселкова, автор-москвич, недовольный политикой Василия I и бежавший в Тверь. Уже при редактировании ЛР к тексту редакции 1412 года были добавлены чисто тверские известия за 1288–1375 годы из тверского летописания.