Текст книги "Рапсодия гнева. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Янковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]

Преступник, убивающий ради денег, творит Зло, поскольку деньги, как ни крути, гораздо проще человеческой жизни. Болезнетворные микробы тоже Зло, понятно почему. Ведь любой микроб, даже любая их колония проще самого простенького млекопитающего, а значит, их жизнедеятельность, ведущая к смерти сложного организма, никак не может быть Добром».

Фролов бродил по городу пару часов, примеряя новую формулу и так, и эдак. За это время он сделал несколько важных выводов. Одним из первых был тот, что Добро существует совершенно независимо от человека. Не будь его, объекты, пусть даже неживые, все равно бы усложнялись и упрощались. Рождались бы галактики, взрывались бы звезды. Добро оказалось по-настоящему объективным. Но жизнь не зря бросилась в глаза первой как явный образец Добра – живые объекты куда сложнее неживых.

Второй вывод поразил еще больше первого. Добро оказалось самодостаточным, оно совершенно не нуждалось в борьбе со Злом, как некоторые считают. Добро созидает, усложняет материю, используя для этого простые частицы, атомы, молекулы, пыль… Пыль усложняется в камни, камни в стенные блоки, блоки в стены, стены в дома. Можно разрушить один дом или даже несколько, сделав из полученного материала более сложный, более полезный для жизни дом. И это будет Добро. Так можно усложнять до бесконечности, и Зло в этом процессе не нужно совсем. Оно лишнее – только мешает.

Оно паразит.

Для существования Зла обязательно нужно Добро, иначе Зло просто не сможет существовать физически. Хулигана никак нельзя будет назвать хулиганом, пока он не окажется рядом с лавочкой, чтоб ее сломать, упростить. Кто-то строил ее, усложнял древесину, превращая в брусья, сколачивал гвоздями. Для этого никакой хулиган нужен не был. Но вот он появился и сломал. Он использовал Добро для того, чтоб родить Зло. Никак не иначе.

А вот запри его, не дай гвоздя – портить стены, не дай стул – сломать, не дай людей – плеваться в них… Как он тогда будет творить Зло? Не выйдет, поди.

Значит, если Зло является самым настоящим паразитом и может существовать только на том, что построено Добром, то какой в нем смысл? Никакого! Его можно смело и безжалостно уничтожать, как мы уничтожаем вшей и болезнетворных микробов.

Коммунист не становится сложнее оттого, что назвал себя коммунистом, так какое он имеет право уничтожать ученого, писателя, актера? Какое право он имеет грабить его? Наоборот, коммунисты упростили религию, обычаи, праздники, превратив их в занудные митинги. Они отменили сложную систему рыночного распределения, заменив ее упрощенной уравниловкой и льготами отдельным слоям населения. Они даже искусство упростили до идеологической пропаганды. Выходит, что коммунизм – самое настоящее Зло. Ничуть не лучше хулигана, ломающего лавочку в парке.

Третий вывод оказался не столько удивительным, сколько важным. Оценку Добра и Зла можно производить только по действиям той или иной системы. Не по мыслям, не по желаниям людей, а только по их поступкам. Слова стояли на грани мысли и действия, поэтому Фролов долго не знал, к чему их отнести. В конце концов он понял, что сказанное слово – не поступок. Человек сколько угодно может угрожать, но никогда не убить. А вот записанное слово уже является действием, поскольку имеет влияние на других людей. Причем записанное в широком смысле этого слова – от заляпанного жиром листка до компьютерного файла или телепередачи. Донос, к примеру, это записанные слова, признание тоже. А от устного признания можно легко отказаться, если оно нигде не записано. Среди всего этого были редкие исключения, но они, как водится, только подтверждали правило.

Саша медленно, тяжело вынырнул из пучины воспоминаний, словно поднялся по лестнице, протиснулся в дверь и снова оказался в душной комнате для допросов. Наручники ощутимо сдавили запястья за спиной, длинный стол убегал вперед, как дорога, ведущая в тупик. Но теперь Фролов снова уверился в своей теории – зря сомневался.

Если бы Владислав Петрович разобрался в ситуации, если бы попробовал выяснить правду, то не имело бы значения, видел он момент задержания или нет. Ему не пришлось бы ни лгать, ни предавать. А так он просто все упростил. Не стал связываться с безнадежным делом. Вот оно… Зло. Следователь не должен был запросто поверить другу, но он мог бы инициировать служебное расследование, а ребята из службы внутренней безопасности умеют раскрывать милицейские нарушения. Это их работа.

С другой стороны, если бы правда оказалась на стороне омоновцев, то Саша никогда бы не воспринял отказ следователя от помощи как предательство. Может, было бы обидно, но вина лежала бы на нем самом. За несдержанность, за необдуманность поступков, за утрату контроля над рефлексами. Но Сейчас такой вины Фролов на себе не чувствовал, а потому отказ от помощи рубанул душу, будто остро отточенный меч.

Владислав Петрович вернулся и снова присел на стул в дальнем конце стола.

– Знаешь… – задумчиво вымолвил он. – Мне тут одна умная мысль пришла. Давай Марину подключим? Понимаешь, она твоя жена, никто ее в жизни не упрекнет за то, что тебе помогала, а журналистам без разницы, кто источник. Лишь бы информация была горячей.

– Она-то как узнает? – нахмурился Саша.

Ему эта затея совсем не понравилась. Марина расстроится, да и впутывать ее во всю эту грязь… Ох как не хочется!

– А я тебе помогу! – воодушевился следователь. – На бумажку, карандаш, пиши записку. Я передам Марине.

– Нет, Владислав Петрович. Не хочу я ее впутывать, веришь?

– Ну… Как сам-то выпутываться думаешь?

– Да никак, Пусть крутится эта ваша машинка, которая правосудием называется, а там поглядим. Может, она и впрямь правильно судит?

– Н-да… Ладно, ты подумай еще, а я завтра после обеда заскочу снова. Меня областная комиссия донимает, что-то раскопали они на нашего ночного стрелка. Вроде как есть конец, откуда могла появиться в городе такая винтовка.

– Интересно… – поднял глаза Фролов. – Шепнешь мне потом?

– А то! Только если ты журналистам говорить не станешь.

– За кого ты меня держишь?

– Шучу! – через силу улыбнулся Владислав Петрович и с наигранной бодростью встал.

Он еще раз глянул на друга, но оба уже поняли, что к этому доброму слову отныне придется прибавлять слово «бывший». Словно тень пролегла, словно трещина в сердцевине пространства.

Следователь подмигнул и вышел в коридор.

Вариация девятая

14 ИЮНЯ. ВЛАДИСЛАВ ПЕТРОВИЧ

Владислав Петрович уселся на переднее сиденье «Волги», захлопнул дверь и чуть заметно кивнул водителю:

– Домой.

Он бы с радостью прошелся пешком, но теперь этого сделать нельзя, даже если очень захочется. В кейсе на заднем сиденье лежали материалы, предоставленные областной комиссией, сам он эти материалы не добыл бы ни под каким предлогом. Даже думать нечего. И настолько секретными они были, что десяток расписок пришлось оставить, так что придется теперь ездить. Пока они на руках, не стоит подвергать себя случайностям улицы.

Вечерний город под резиной колес словно съежился, сократив знакомые расстояния, поэтому к дому подъехали быстро. Следователь отпустил машину и устало вошел в затхлый подъезд. Третий этаж типовой пятиэтажки – не высоко, не низко, просто день вывалил столько, что хотелось, в который уж раз, жить на первом или переехать в высотный дом с лифтом. Но куда уже сниматься с привычного места на старости лет?

Ключ в два щелчка повернулся в замке, рука толкнула обитую дерматином дверь. Не думая, будто совершая ритуал, который не в памяти, а в мышцах давно, закрыл за собой, поставил кейс у стены, скинул сандалим и зажег свет в прихожей.

Пусто, уныло…

Мелькнула мысль, что, когда умрет, его не сразу найдут. Кому он нужен? И смерть будет тихой, спокойной, скорее всего во сне. Так умирает большинство стариков – чуть не дожив до рассвета, в час Быка по восточному счету.

Почему же об этом думается с такой горечью? Может, древние были правы и смерть мужчины должна быть другой? В горниле битвы, на острие копья… Чушь какая! Давно уже отгремели настоящие битвы, только на телеэкранах остались да в светлых юношеских фантазиях.

Квартира, несмотря на душный вечер, казалась какой-то холодной, как труп на жаре. Солнце шпарит, а коснешься его – ледяной холод. Много общего у этой квартиры стало с трупом, после того как жена не вернулась домой из больницы. И в душе стало так же. Два десятка лет прошло, а ничего не изменилось.

Пусто, уныло…

Зажженный под чайником газ не добавил тепла, даже напротив, подчеркнул синим светом затаившийся в углах сумрак. Такой же точно в душе. Днем хоронится где-то, а вечером выползает, уже не боясь яркого солнца, начинает давить, отбирать силы. Почему-то подумалось, что сумрак, наверное, и есть родина безразличия. Но следователю нельзя быть безразличным. Бесстрастным – да, но ни в коем случае не равнодушным.

Надо бы выпить кофе, но за сегодня принял его уже столько, что сердце отзывалось дробным боем на любое изменение настроения. Достаточно будет чаю.

Владислав Петрович взял из прихожей кейс, зажег свет в комнате и присел за рабочий стол. Свет от люстры лился тоже желтый, унылый, больше пристойный в подвале, чем в людском жилище. Нигде, ни на стенах, ни на столе, не виднелось фото жены. Раньше было – убрал. Почему-то никак не мог смотреть в ее глаза, что-то мешало, будто виноват в чем-то. Хотя какая за ним вина? Никакой… Ни формально, ни по сути.

Рядом со столом, в стене, виднелась квадратная дверца вмурованного оружейного сейфа. Владислав Петрович выдвинул ящик стола, нашел ключи под бумагами и встал, скрипнув ножками стула по крашеному непокрытому полу.

Каждый вечер он так стоял – двадцать лет. После смерти жены две недели не прятал пистолет на место, все равно не выходил из дома, а потом, по вечерам, стал подходить к сейфу и думать – доставать или нет? Каждый раз доставал. Выложит на стол и глядит в ствол. Это стало каким-то ритуалом, заменой фотографии на столе. В те трудные дни тоже ведь не было фотографии… Только пистолет терпеливо смотрел в глаза черным срезом ствола. Он не спешил, почему-то был уверен, что когда-нибудь будет все по его, по-пистолетному. Но Владислав Петрович не спешил тоже – ждал своего часа Быка.

Но сейф отпирал каждый раз, как и сейчас. Пальцы нащупали ребристый пластик рукояти, холодную вороненую сталь, подхватили, вытянули на свет. Магазин с патронами остался на месте, закрытый в специальном отделении еще одной маленькой дверцей. Раньше следователь доставал и его, но сейчас не было надобности. Все это действительно превратилось в ритуал.

Пистолет грузно лег на стол, вычищенный и ухоженным, как всегда, щелкнули замки кейса, зашелестели бумаги. Чайник на кухне отозвался призывным бульканьем кипения.

Следователь прошел на кухню, тараканы разбежались от зажженного света, под пальцами звякнула фарфоровая крышка заварного чайника. В нем тоже почти пусто.

Уныло…

Может, все же кофе? Нет…

Долил кипятка – заново заваривать лень, достал чашку, высыпал в нее три ложечки сахару. Заварка, понятное дело, вышла жидкой – подсолнечное масло и то темнее. Пришлось вылить всю. Сойдет.

Вазочка с печеньем. Сколько ему? Неделя? Две? Какая разница… Забрал с собой в комнату вместе с чаем. Это ужин такой. Ничего не меняется…

Двадцать лет…

Из всего лежащего на столе пистолет бросился в глаза первым, хотя к нему как раз можно было бы и привыкнуть. Владислав Петрович почему-то вспомнил о патронах, но доставать не стал. Что за глупость?

Прежде чем разбираться в бумагах, надо упорядочить в голове все, что собрано за день. Собрано много, все разрозненное – друг другу противоречит, а тут еще Саша со своими рефлексами, будь он неладен.

Днем, после неприятного разговора с дедовским замом о задержании Фролова, пришлось вернуться к работе по утреннему делу – больше ничем заниматься не дали, прижимала областная комиссия, требовали работы на месте, даже помогали, на удивление. Поговорил с мальчиком, отчисленным из американской миссии, а потом с другим, которого не отчислили. Мальчиков он выбрал не случайно, боялся, что с девочками говорить будет труднее.

Хотя и с ними пришлось помучиться – четырнадцатилетние подростки не очень склонны делиться секретами со стариками. Хотя кто мог подумать, что будут какие-то секреты? Но вышло именно так.

Следователь вынул из кейса диктофон, чуть отмотал ленту, чтоб не слушать сначала. Это Кирилл, четырнадцать лет, отчисленный:

«– Нас еще в группу не собрали, а уже все было ясно. Кэролайн спрашивала, дружим ли мы с девочками в классе, и тон у нее был такой, словно мы младенцы безмозглые. Даже противно. Девки, конечно, почти у всех есть, только почти никто не сказал – постеснялись. Я тоже не стал говорить – не на исповеди. Но кто сказал, того сразу не стали вписывать в группу. Я тогда уже подумал, что тут какой-то особый прикол, с девками что-то связано. А со взрослыми о них лучше не говорить, только нарвешься. Станут поучать, умные советы давать. На себя бы посмотрели… Грызутся, как крысы, а нам советуют – с той дружи, а эта тебе не подходит. Идут они… Я и маме не стал говорить, что нас об этом спрашивали.

– Почему? – Это Владислав Петрович.

– Да ну ее! Сказала бы, что я опять отмазки леплю, чтоб не ходить на занятия. Она от этой миссии без ума, поспорила на работе, что я поеду учиться в Америку. Это у ней бзик такой. А нам обещали – мол, кто доучится хорошо, те поедут в ихние институты или университеты, что там у них. Ну а мне зачем? Школу бы закончить… Ходил в миссию, чтоб маму не расстраивать. А то она когда злая, ее перемыкает по полной. Не дает гулять, гитару забирает.

– В Америке понравилось?

– А я ее видел? Нас с самолета в автобус и в школу. Кругом степь, даже трава почти не растет, городишко вроде нашего, жарища. Все кругом по-английски базарят, да так, что не разобрать ничего. У меня к обеду даже голова разболелась – половину понимаешь, половину додумывать приходится, словно уши забились. Ходишь, как дурак. Зато кормили от пуза. Но удовольствия мало – надо было вилку в левой руке держать, нож в правой, хлебом подливку не вымакивать… А потом всех, чуть не строем, мыть руки и зубы чистить. Вот радость… Так у них, оказывается, после каждой еды зубы чистят. Это, говорят, Богу угодно.

– А что за Бог?

– В смысле? Бог как Бог. Только молятся не по-нашему.

– И что, город вам не показали?

– Да что там смотреть? У нас хоть памятники есть, а у них вообще ничего. Дома и пыль на дорогах. Шериф прикольный был, в шляпе. Дал в машине посидеть.

– Что это был за штат?

– Не написано. Но Кэролайн говорила, что Юта. А вечером был бал. Это они его так называли. Потом до меня дошло, что из-за этого бала нас и перли через океан. Ну. С девками знакомиться. Печеньем угощали, играли в фанты, индейку жарили, жрали попкорн. Скукотища.

– У них что, своих парней нет?

– А я знаю? Нам вообще ничего не показывали. Жили в школе, днем ели, в мяч играли, запускали самолетик с моторчиком, а вечером бал. Многие познакомились с девками ихними, но днем их не приводили, только вечером.

– Тебе ни одна не понравилась?

– Да что я, чокнутый? Они там будто примороженные, несмотря на жару. Ходят, как куклы, сидят, улыбаются. Не разобрать, что говорят. На фиг думаю, мне та миссия, переживет моя маман и без университетов американских.

– В смысле? Вам что, сразу сказали, что кто не знакомится, того отчисляют?

– Не… Не сразу. За три дня до отъезда, когда видать было, кто познакомился, а кто нет. Я их послал с их угрозами. Вот и отчислили…»

Владислав Петрович выключил диктофон. «Вот оно как… Сводничество в международных масштабах. Интересно, зачем? Кому оно надо? В американский альтруизм не верится, да и странный получается альтруизм. Так, надо это взять на заметку, за это миссию можно хорошо пришпилить. Кирилл сказал, что между познакомившимися в Америке ведется интенсивная переписка, преподаватели проверяют письма, как домашнее задание. Так что доказательства собрать можно.

Но что нам это дает по ночному выстрелу? Ну не вяжутся концы с концами…

Что вообще может дать убийство одного из преподавателей миссии? По большому счету ничего. Миссия как работала, так и будет работать. Или тут дело в конкретном человеке? Это один из вариантов, но у меня пока нет материала, чтоб его рассмотреть. Нужно собрать досье на этого Алекса, чем занимался, за что отвечал, какие предметы вел.

Есть еще вариант, не такой глупый, как кажется поначалу. Убийство затеяно лишь для того, чтоб привлечь внимание к деятельности миссии. Нет… Зачем убивать? Можно было просто состряпать кляузу. Или не хватило бы? В нашей-то трясине все заглохло бы в первый день. А так в сегодняшней «Вечерке» уже статейка. Вот только эффект от нее, скорее всего, прямо противоположный. Пожалеют бедных американцев, несущих разумное, доброе, вечное.

Да… Стрелял явно профессионал, поэтому всякую чушь можно сразу отбросить – тут добивались вполне конкретной цели. Может, даже добились. Надо только понять, что именно двигало ночным стрелком, а если не им, то заказчиком. Тогда можно и дело раскрыть, и предугадать новые ходы противника».

Следователь усмехнулся странной мысли, мелькнувшей в уме. «А если ночной стрелок не противник? Чушь! Преступник всегда противник. Даже тот мальчик, метнувший гранату в насильников на вокзале, был противником. Я призван защищать закон, значит, любой преступивший его – враг. Тут все ясно.

Цель… Цель ночного стрелка была непонятна. Чего он достиг? Просто убил человека. Глупо. Но может, оно кажется глупым лишь оттого, что я чего-то просто не знаю? Черт…»

Владислав Петрович отхлебнул из кружки, откусил печенье, задумался.

Ладно, пока все равно не хватает данных. Подождем отпечатков, поднимем досье на Алекса Бертрана. Может, это банальная личная месть? А пока надо почитать то, что дали из области на запрос о винтовке.

Он отставил кружку и принялся перебирать бумаги. «Ого! Отчеты особого отдела… Точно, как я и думал – утрата оружия во время боевых действий! Пропал именно КСК «Рысь», очень любопытно… Не так давно, кстати. Понятное дело, в Чечне, как раз под конец третьей войны. До чего же быстро областные комиссары управились! Просто удивительно, тем более в нынешний обстановке. Молодцы.

Н-да… Интересная история! При проведении специальной операции ранен один из ребят, другой вытягивает его с поля боя, но не может забрать винтовку – слишком тяжелая. Ах вот почему материалы достали так быстро! Это же наши ребята, городские! Из разведотряда морской пехоты. Снайпер и корректировщик. Где имена… А, вот. Корректировщик – Андрей Руденко, снайпер – Александр Фролов».

Следователь замер, словно ткнулся лбом в стену. Перечитал еще раз. Саша? Что за черт?

Никаких следов оружия особистами найдено не было, но, согласно рапорту Фролова, винтовка была уничтожена подрывом, чтоб не досталась врагу. Кстати, именно так должен поступить снайпер по инструкции, если вынужден оставить КСК «Рысь». Так что все правильно, придраться не к чему. Кроме всего прочего, факт подрыва был установлен с базы визуально, в стереотрубу.

Никаких других случаев утраты крупнокалиберных снайперских комплексов «Рысь» не случалось.

Вот тебе и сюрприз…

Хотя не такой уж сюрприз. Что-то чувствовал Владислав Петрович, чувствовал с самого начала… Поэтому поехал на место возможной снайперской позиции именно с Фроловым, никого больше не взял. А смысл? Теперь даже хотел бы укрыть – ничего бы не вышло. Вот они, документы, вот его фамилия. А сам он в клетке. Голыми руками бери.

Следователь откинулся на спинку стула, глянул в тупой пистолетный ствол.

«Но где мотив? Саша что, из чистых патриотических побуждений грохнул юсовца? Не похоже… Хотя ненавидит американцев он люто. Может, есть причина? Или все же не он? Случайность? С ним ведь были еще двое, все городские, наши. Каждый умеет обращаться с такой винтовкой. Просто Фролова я знаю и о нем первым делом подумалось.

Нужно быть бесстрастным, но ни в коем случае не равнодушным.

Черт бы все это побрал.

Ну а если все-таки Саша? Есть ли в этом случае ему оправдание?»

Оправдать нарушение закона… Владислав Петрович никогда и предположить не мог, что придется об этом задуматься. Наверное, все же нельзя. Закон карает сам по себе, это в принципе и есть его функция. Нельзя собой подменять закон, иначе это будет уже беззаконие. Явное, ничем не оправдываемое.

Если миссия нарушила закон, хотя в этом надо еще разобраться, то по закону она и должна отвечать. Миссионеров можно выслать из страны, даже посадить, если таков закон, но не отстреливать, как врагов на войне. Война – это совершенно другое дело и там совершенно другие законы – нельзя сравнивать. Ни в коем случае. А уж тем более нельзя использовать законы войны в мирной жизни.

Владислав Петрович настолько уверился в этом, что стало легче. Всегда легче, когда знаешь, что прав. Как-то раз Фролов помянул некую формулу своей правоты, над которой бился долгие годы. Он что-то говорил такое заумное, сбивался на каждом слове, но следователь сразу понял тогда, что это какой-то бред, мало связанный с практикой. На самом деле правоту может определить только закон, установленный обществом, в котором живем. Именно потому, что живем мы именно в этом обществе, ни в каком другом. В другом обществе другие законы, учитывающие другие условия. Так что о той объективности, о которой говорил Саша, не может и речи быть. Что хорошо для американцев, например продажа оружия гражданам, то плохо для нас. Другие условия и другие законы. Есть и общечеловеческие ценности, конечно, но они учитываются всеми законами, кроме созданных бесчеловечным обществом.

Что-то в последней мысли не понравилось Владиславу Петровичу, но он поспешил отвлечься – глупо рубить сук, на котором держится вся твоя мораль.

В принципе, становясь членом общества, автоматически принимаешь его законы. Не хочешь – иди в другое место, законы которого тебе нравятся. Вот и все.

Взять ту же «Миссию надежды». Да, они внедряют моральные ценности другого общества – американского. И что? Кого-то гонят в миссию силком? Заставляют родителей отдавать своих детей миссионерам на обучение? Если было бы так, то это уже была бы война. Война именно этой цели и служит – ввести на чужой территории свои законы. Тогда территория, на которой действует закон общества-победителя, автоматически становится ему подвластной. Приходит вражеская армия и на штыках приносит новый закон, вешает новое знамя, отменяет все старые законы. Все. Территория захвачена. Точка. Конец абзаца.

Так что если бы кого-то заставляли принимать чужой закон, то это была бы война и можно было бы действовать по законам войны – безжалостно убивать врагов. Так и делают все и всегда. Но для того, чтоб заставить, нужна некая сила, армия например. И убивать надо именно эту силу, то есть вражеских солдат, а не мирное население общества с чуждыми или чужими законами. И если ночной стрелок в каком-то порыве перепутал миссионеров с солдатами, то нет ему оправдания и жалости к нему нет. Преступник он, вот и все.

На самом же деле не заставляют. И Кирилла никто неволить не думал – захотел и ушел, хотя дуется, злится, думает, что выгнали. Но таких, как Кирилл, горстка, а большинство от американской поездки просто в восторге. Новая страна, новые впечатления, новые люди, новые знакомства. Странно только, что знакомство пытались урегулировать по половому признаку. Вот с этим надо разобраться, это уже было явно против воли ребят, раз остались недовольные. Хотя дети – не общество. Никто и нигде не дает им волю делать то, что хочется, везде ограничивают и пытаются дать то, что нужно, а не то, что хочется.

Владислав Петрович немного отдохнул уже от трудного дня, горячий чай позволил разогреться, расслабиться. Стало вдруг ясно, для чего нужна была эта поездка в Америку и почти принудительные знакомства наших мальчиков с американскими девочками. До чего же все просто и до чего безобидно!

Это не внедрение законов американского общества, нет! Это объединение двух обществ. Миссионеры, в отличие от своих воинственных соотечественников, бивших ракетами по Югославии, просто хотят объединить два народа узами любви.

Сделав такой вывод, следователь успокоился и отставил чашку. На полировке стола осталось едва заметное мокрое колечко. Он встал, убрал пистолет с бумагами в сейф, расстелил диван и пораньше лег спать.

15 ИЮНЯ. ЕЩЕ ДО РАССВЕТА

В зыбкий утренний сон нагло ворвался настойчивый клекот телефонного звонка.

– Черт… – еще не проснувшись как следует, глянул на часы Владислав Петрович. – Четыре утра… Чтоб их всех… Что там случилось?

Он, зябко перебирая босыми ногами по прохладному полу, сорвал телефонную трубку, а за окном уже вяло расплывалась акварель зарождающегося утра.

– Дежурный по Управлению, – представился знакомый голос. – Владислав Петрович, у нас ЧП.

– В четыре утра?

– Дед тоже уже не спит, подняли, как и вас. Скоро все будут на ногах, включая и областную комиссию. Сейчас помощник готовит телекс в Киев. Дело действительно серьезное.

Следователь почувствовал неприятную тяжесть в груди, терпеливо прислушался.

– Полчаса назад, – продолжил дежурный, – убили еще одного американского гражданина. Стивен Белл, консультант по безопасности городского международного брачного агентства. Снайперский выстрел в голову.

– Они что, сдурели ходить по ночам? – в сердцах выкрикнул Владислав Петрович.

– Никто и не ходил. Его застрелили на балконе гостиницы, где он жил. Покурить вышел. Собирайтесь, я сейчас машину пришлю.

Следователь положил запищавшую частыми гудками трубку и со вздохом взъерошил ладонью короткие волосы с давно пробившейся сединой. Можно было бы выпить чаю, но надо заваривать, а это некогда, да и лень к тому же. Перебьюсь.

Он торопливо оделся, взял денег из серванта, сунул в карман пиджака и, закрыв дверь, спустился на улицу, где дворник уже усердно шуршал по асфальту метлой.

Серебристые звезды медленно отступали от чуть заметного еще намека на рассвет, только большой ковш Медведицы висел прочно, незыблемо. Самое тихое время суток. И если бы дворник не шуршал метлой, то можно было бы услышать, как на вокзале у моря объявляют прибытие московского поезда. Где-то за домами, возле рынка, зацокотал от плохого бензина автомобильный двигатель, фыркнул, переключившись на другую передачу, и заурчал мерно, успокоенио. Звук приближается. Наверно, сюда.

По стене противоположного дома ударил яркий свет фар, расчертил ее дрожащими тенями от веток деревьев. Огромная сгорбленная тень дворника быстро поползла по стене – машина сворачивала в дворовый проезд, – что-то пугающее было в этой тени: слишком огромная. Она дернулась и убежала во тьму за домами, словно уродливая ведьма унеслась верхом на мохнатой метле.

Яркий свет фар ударил в глаза, но водитель быстро сообразил и переключился на ближний. Скрипнули тормоза, двигатель заурчал на холостых оборотах, теперь свет бил прямо под ноги, клубясь сизым дымком выхлопа. Владислав Петрович помахал водителю и открыл переднюю дверь замовской черной «Волги».

– Доброе утро… – поздоровался он.

Водитель только кивнул, не отреагировав на неуместность фразы. Казалось, его вообще ничего в этом мире не трогало, кроме руля и приборной панели. Вот уж воистину – человек на своем месте.

В салоне не играла музыка, только тревожно шипела рация выкрученным до отказа шумоподавителем – город холмистый, надо держать чувствительность приемника на пределе. Несмотря на бесстрастность водителя, машина пропиталась тревогой от покрышек до кончика антенны: ранний приезд, совершенно несонный водитель, отсутствие музыки и в кои-то веки включенная рация. Все это вызывало не столько чувство тревоги, сколько чувство тревожного ожидания чего-то неотвратимого, большого и страшного. Наверно, так звери чувствуют себя перед землетрясением, а люди перед войной.

– В какой гостинице его застрелили? – спросил следователь.

– «Украина». Балкон выходит в сторону двора. – Водитель плавно отпустил сцепление и добавил газу.

Двигатель снова зацокал – бензин совсем дрянной.

Ага, значит, водитель на месте уже был. Владислав Петрович припомнил вид из окон гостиницы. Все ясно, снайпер бил со двора одного из частных домов на Толстовской горке. Больше просто неоткуда. Это уже лучше, хоть какая-то зацепка, да и соседи видеть могли.

На этот раз место преступления выглядело совершенно иначе. Какая уж тут трясина! Инспектора ДАИ на патрульных машинах с двух сторон перекрыли стояночную площадку гостиницы, на которой стояло уже не меньше десятка автомобилей, распугивавших рассветные сумерки резким перемигиванием синих проблесковых маячков. Белым пятном выделялся сверкающий лаком «фольксваген» Деда, окруженный четырьмя затянутыми в черное бойцами СОБРа; дальше «мерсы», «уазики», «Волги», сиреневый микроавтобус «тойота», принадлежащий Службе Безпеки, бронированный «ЗИЛ» областной комиссии и черный автобус СОБРа с дымчатыми стеклами. Не хватало только пожарников и духового оркестра, а так бы точно – форум «большой восьмерки» в миниатюре. В локальных, так сказать, масштабах.

Сквер у стоянки тоже оцепили, неизвестно зачем, гостиничные балконы едва не ломились от рано разбуженных постояльцев, вылезших поглядеть на нечастое зрелище – синие сполохи мигалок высвечивали любопытные, безразличные, встревоженные лица, метались по белоснежному фасаду шестиэтажного здания. Владислав Петрович чуть закусил губу – такого еще видеть не приходилось.

Водитель достал из кармана пропуск и прилепил к, лобовому стеклу над приборной панелью, инспектор хмуро пригляделся и качнул полосатым жезлом: мол, проезжайте.

– Первый, я пятый… – зашипел динамик рации голосом дежурного. – Прошу связи!

– Что там? – буркнула портативная японская рация голосом Деда.

Ага, значит, уже не в машине. Черт старый… Владислав Петрович был из тех, кто не жаждет встречи с начальством. Хорошее начальство в первую очередь не должно мешать работать.

– Первый, загляните в Управление, с вами Киев просит связи.

– Конкретнее! – теряя терпение, рявкнул генерал.

– Представитель посольства известной вам страны.

– Принял. Сейчас буду.

Водитель приткнул «Волгу» к самому бордюру между спецназовским автобусом и областным бронированным лимузином.

– Черт… – вслух ругнулся Владислав Петрович. – Сейчас начнется… Не хватало нам только международных обид. Интересно, как бы отреагировали американцы на ноту нашего правительства по поводу гибели в их стране наших граждан?

– Никак, – неожиданно отозвался водитель. – А наши сейчас будут извиваться, как угри на раскаленной сковороде. Удивляться нечему… Слабый всегда извивается перед более сильным, слуга перед господином. Ничего не изменилось со средних веков. Как и тогда, сейчас существует только одно международное право – право сильного. А еще кто-то заикается о цивилизованности Запада…