Текст книги "Рапсодия гнева. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Янковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]

Так и подмывало сходить в порт, поглядеть, что делают юсовцы, много ли высадилось народу и техники. Но нельзя… В таком виде там бродить не дадут, Украина не позволит выставлять напоказ перед «гостями» не самых лучших своих представителей. Ей ведь надо стать полноправным членом мирового сообщества! Да…

Неужели не понятно, что с повадками лакея в любом сообществе только за лакея и будут держать, даже если примут? Внешний лоск и безграничная лояльность Западу уважения к стране не добавят, а без этого полноправным членом мирового сообщества не стать. Хоть согнись в три погибели. Так и останешься чистенькой и некусачей собачонкой, которую западные партнеры приветливо треплют по загривку, когда надо, а когда не надо – сапогом, сапогом! Чтоб не забывала, кто в мире хозяин. Но Украине на это, видимо, наплевать… Не правительству, что было бы еще полбеды, а народу! Лишь бы приобщиться к мировым ценностям, а что дальше – там поглядим.

Но «там поглядеть» уже не выйдет. Там уже и тявкнуть не дадут.

Раньше Фролов сильно недолюбливал немцев, но после югославской войны отношение к ним изменилось если не на любовь, то на крайнее уважение. Германия тоже ведь американская собачонка, прирученная, откормленная, но не угас, оказывается, в немцах рыцарский дух самоуважения! Не угас… Отказались они от участия в наземной операции НАТО, так и сказали – не будем, и все. Открытым текстом. Тявкнули все-таки. Но для этого нужна внутренняя душевная сила, которой в Украине, скорей всего, нет. Если бы была, то не стали бы прогибаться. Не допускали бы иностранные военные корабли на собственную военную базу. Это же дичь какая-то… Жуть! Позорище…

Вспомнились слова одной из любимейших песен Высоцкого – «Баллады о борьбе»:

И пытались постичь

Мы, не знавшие войн,

За воинственный клич

Принимавшие вой,

Тайну слова «приказ»,

Назначенье границ,

Смысл атаки и лязг

Боевых колесниц.

Неужели Украина так уж долго «не знала войн», что позабыла это самое «назначенье границ», сведя его к банальному вытрясанию таможенных пошлин со всего, что движется? Не так уж долго – со Второй мировой войны… Просто истинно национальный боевой дух угас в ней со смертью последнего запорожского казака. Печально. А держать границы только для сытости таможенников и вовсе отвратительно.

Раз за разом все повторялось сызнова… В восемнадцатом году Украинская Рада целовала в задницу австро-германских захватчиков, а во время Отечественной войны расползлась по земле и душам бандеровщина, которой тоже неведомо было назначенье границ.

Самое смешное, что за все поцелуи под хвост австро-германские оккупанты Киева попросту разогнали Украинскую Раду, когда убедились в ее бесполезности. А принимал ли всерьез Третий рейх бандеровских прислужников? Бросил, когда стало жарко. Самим бы ноги унесть…

Неужели мало уроков? Правду говорят, что уроки истории учат лишь тому, что история ничему не учит. Как минимум дважды Украина стелила ковры иноземным захватчикам – именно захватчикам! – и ровно столько же получала плевки в душу за свое радушие. Мало. Надо попробовать еще. Европа себя исчерпала, теперь надо постелить ковер Америке, которой тут вообще делать нечего. Сколько же можно наступать на одни и те же грабли?

В этом плане Россия оставляет впечатление намного более благоприятное. Та же неустроенность, нищета, разруха, но душевные силы и огонь сердца остались. Не быть ей лакеем!

Вспомнился разворот примаковского самолета в день начала югославской войны. А ведь премьер летел выпрашивать деньги! Не стал. Это выше человеческого достоинства – протягивать руку, когда в тебя откровенно плюют.

Вспомнились демонстрации у американского посольства в Москве, исписанные стены, выбитые окна, подростки, показательно сжигающие доллар. Детский сад, конечно, но в то же время хоть какой-то показатель неповиновения грозной силе, пришедшей с чужого материка.

Вот оно, назначенье границ – хранить родную землю. Ковры под ноги лишь тем, кто спрашивает разрешения, и тем, кто идет с чистым сердцем, а не с камнем за пазухой. Вот и весь сказ.

Зелень лесопарка отделяла начинающуюся жару от остатков предрассветной прохлады, Фролов шел знакомой тропкой, оставив за спиной выверенные ряды городских кварталов. Тропинка круто побежала с холма, больно впиваясь в босые ступни камнями и упавшими с деревьев сучьями, пришлось приседать и хвататься за пучки травы, чтоб окончательно не рассадить ноги. Но каменистый склон быстро кончился, снова раскинув вокруг ровный участок, густо заросший низкорослым крымским лесом.

Среди деревьев гуляли с собаками, огромная овчарка угольно-черного окраса весело гонялась за маленьким синим мячиком, коричневый доберман старательно поднимал лапу под каждым встреченным деревом. Интересно, почему среди гуляющих с собаками почти одни только женщины? Странно…

Далеко впереди и внизу, под холмом, шумела редкими машинами скрытая за деревьями и склоном дорога, ворчал тепловозным дизелем вокзал, формируя питерский поезд. Сразу за лесопарком, притулившись к покатой спине холма, царствовали трущобы – иначе не скажешь. Целый поселочек из домов, построенных в сорок четвертом году, сразу после освобождения города от фашистов. Старые, покосившиеся, с облупившейся штукатуркой, с неопрятными прогибами черепичных крыш, они вызывали безотчетную жалость, как дрожащий под дождем бездомный щенок. Может быть, из этой жалости пару лет назад, когда с деньгами было полегче, Саша за бесценок прикупил у старушки один из этих домов.

Прикупить прикупил, да на себя не оформил, подарил московскому другу, приезжавшему каждое лето на куцый месяц отпуска. Ему можно и без удобств – летом печку топить не надо, вода есть, свет тоже. Что ещё? Не за гостиницу же платить…

Друг ленью не отличался – за два года подремонтировал домик, привел двор в порядок, срубил лавочку у входа. Любо-дорого поглядеть. Сто лет теперь простоит.

А брошенные дома вокруг медленно и уверенно разрушались, жалкие, никому в этом мире не нужные. То ли хозяева ломили цену, не давая обрести халупкам новых владельцев, то ли померли уже, не оставив наследства, но скоро домишки начнут сносить, устанавливая на их месте вездесущие гаражи.

Саша отыскал знакомый проход между притулившимися домами и начал спускаться по жалким остаткам давно развалившейся каменной лестницы. Рядом по бетонному желобу текла грязноватая вода, где-то кудахтали проснувшиеся куры, невпопад тявкнула из-за соседнего забора лохматая собачонка. Хорошо – значит, кто-то въехал и сюда.

Когда лестница кончилась, Фролов свернул чуть левее и сразу уперся в глухую дощатую калитку с заботливо прибитым номером «12». Над ним, белым по густо-зеленому, через трафарет было набито слово «Лагерная». Пришли.

Саша улыбнулся и, ловко перехватив сверток под мышку, легко перемахнул через глухой забор, сложенный из дикого камня, увитого плющом.

Во дворе было чисто, ухожено, а вид с холма открывался отменный: соседняя Зеленая горка гордо выпятила памятник первому въехавшему в город танку, приткнулись корабли у пирсов узкой морской бухточки, кипел утренней жизнью неутомимый вокзал, как на ладони виднелась почти вся Корабельная сторона и далекая Северная сторона, чуть затуманенная утренней дымкой привокзального смога. Здорово! А над всем этим царствовал подернутый розовыми облачками рассвет, и солнце, как полновластный хозяин Вселенной, надменно взирало с быстро теплеющего небосвода.

Американских боевых кораблей отсюда видно не было, но Саша знал – их угловатые серые громады, несущие на стальных спинах по стрекозе-вертолету, пристроились в самом центре города, в торговом порту. Он почти физически слышал чужую речь, окрики коротких приказов, шипение сжатого воздуха и настороженную песню ветра в стальных сетках локаторов.

Фролов вздохнул и, пройдя босыми ногами по шершавой от старости бетонной дорожке, тихонько постучал рукоятью пистолета в выкрашенную голубой краской дверь. На вокзале загудел тепловоз, на одном из кораблей ударили в рынду, откуда-то издалека неслась еле слышная музыка. А в доме тихо… Спят, как сурки.

Саша постучал еще раз, на этот раз в окно. За стеклом заворочались, донесся скрип престарелых диванных пружин, упали тяжелые часы, звякнув браслетом.

– Ну? Кого там принесло? – раздался изнутри молодой заспанный голос.

– Джек, это я, – негромко отозвался Фролов. – Открывай, а то на бетоне стоять холодно.

– А тапочки носить не пробовал? – открыл дверь худощавый бледнокожий парень в одних только голубых плавках. – Чего не спится-то?

Вид у него был не менее колоритный, чем у Саши, – странная помесь прожженного хиппи и переученного московского студента: длинные светлые волосы стянуты в хвост на затылке, умные глаза близоруко сощурены, в каждом движении еле уловимая легкость и ловкость, заметная только спецу. На вид лет двадцать пять, да ему столько и было.

– Нашел время спать! – фыркнул Фролов. – Ставь чайник. Кофе есть? Правильно, лучше чай.

В комнате было накурено крепким трубочным табаком, на столе лежали старомодные очки в прозрачной оправе, рядом многозарядный пневматический «корнет» последней модели, стояла пепельница из ракушки рапана, керосиновая лампа и, как драгоценный камень в куче хлама, выключенный портативный компьютер.

Саша положил сверток возле компьютера и расслабленно уселся на видавшую виды табуреточку, крепкую не по годам. Джек прошлепал тапочками на кухню, звякнули пустые бутылки, тонкой струйкой зажурчала вода в алюминиевый электрический чайник.

– Жрать хочешь?

– А что есть? – поинтересовался Саша.

– Блин, он еще перебирает… Пирожки с картошкой со вчера остались, китайская вермишель, соленые огурцы… Нет, огурцы Японец вчера добил. Во, пельмени есть холодные, тоже вчерашние, творог, сметана.

– Тащи!

– Все, что ли?

– Тут разберемся…

Джек хлопнул дверцей древнего, как этот дом, холодильника и, быстро просыпаясь, вывалил на стол оставшееся со вчера добро. Еды было много – после голодного дня и ночи душа радовалась простенькому изобилию.

– Ты чего, с паровоза прыгал? – оглядел Сашу Джек. – Или напился до зеленых чертей?

– Хуже. Чуть позже расскажу. Лучше поведай мне, где Японец?

– С Таней на гулянке. Велика, кстати, тоже нет. Так что с тобой случилось?

– Дернул из райотдела, – беззаботно ответил Фролов.

– Офигеть… – присвистнул Джек. – За что загребли?

На самом деле его звали Женей, но ему самому больше нравилось Джек. Сначала было модно «под Запад», потом привык к кличке больше, чем к имени. Вообще это было удобно, потому что Японца тоже звали Женей, но тот на кличку обижался, приходилось звать по имени. Правда, за спиной все равно все звали его Японцем – за чуть раскосые глаза татарской крови и за чрезмерную любовь к аниме, японским мультикам. Год назад он обстриг черные рокерские патлы, свисавшие до плеч, и теперь выглядел без присущего ему налета романтичности – хилый, тощий, подслеповатые глаза чуть навыкате от толстых контактных линз.

– Я племяннику Деда рожу разбил. И магнитофон в придачу.

– Как ты везде успеваешь?

– Учись, пока живой.

– Нет уж, спасибо! – Джек поймал вилкой холодный пельмень и задумчиво сунул в рот. – Сначала научи из райотделов сбегать, а потом уж всему остальному.

– Не прибедняйся, сам откуда хочешь сбежишь. Там у тебя чайник вскипел. Мне без лимона.

– А его и нету.

Джек прошлепал в кухню, забрякал чашками.

– Тебе сколько сахару?

– Сколько не жалко. Четыре.

Он почему-то вспомнил, как три года назад познакомился в Москве сначала с Японцем, а потом и с Джеком.

Вообще-то он там много с кем познакомился, но по-настоящему сдружился лишь с этими двумя. Но даже если взять всех Сашиных знакомых, а обычных людей среди них было мало, то и среди них Японец выделялся, как луна выделяется среди прочих ночных светил. Только со знаком минус.

Да, Женя Японец был человеком редкостным, особым…

И пока Джек на кухне возился с чаем, Фролов незаметно для себя все глубже уходил в минувшие события.

ЗА ДВА ГОДА ДО УБИЙСТВА АЛЕКСА БЕРТРАНА.

ВОСПИТАНИЕ ЯПОНЦА

Слишком много раз Саша видел, как родительская любовь превращает молодых парней в настоящих моральных и физических калек. Почти всегда безвозвратно. И первым шагом на этом всегда одинаковом пути является отмазка от срочной службы.

Вообще-то отмазаться хочется всем – всем родителям и всем подросткам, за редчайшими исключениями, лишь подтверждающими правило. Совершенно не хочется подвергать своих чад унижениям дедовщины, ужасам плохого питания и несносного обращения начальников с подчиненными, мерзости антисанитарии и неисчислимым опасностям ратного труда. Иногда даже смертельным опасностям. От них родители и вовсе покрываются холодным потом, видя кошмарные сны с расчлененными трупами, отрезанными пальцами и оторванными ногами.

Самим же чадам вовсе не улыбается перспектива попусту потратить несколько лет жизни, надобность оставить любимых девушек, сытную домашнюю кухню и мамин уход.

Все эти мотивы отмазок совершенно нормальны, обусловлены родительскими инстинктами, инстинктом самосохранения, продолжения вида, банальной ленью и нежеланием перемен. Нет в этом ничего позорного – обычные животные мотивации, которые в общем-то почти всегда движут основными массами общества. Ответственность – это для избранных и уж в любом случае для кого-то другого. Все почитают героев, но мало кто спешит становиться ими. Зачем?

Мало того, бытует мнение, что героизм – это дитя каких-то особых условий. Военных, например, или каких-то экстремальных, вроде стихийных бедствий. Чушь! Героизм – это прежде всего ответственность за себя и за других людей, за их жизнь и поступки. Умение жертвовать. А ответственность напрямую связана с системой внутренней дисциплины человека, с определенной системой запретов. Чем больше запретов устанавливает сам себе человек, тем больше его ответственность, тем больше возможности проявить героизм.

Героизм всегда непрактичен. Только американцы могут совершать подвиги за деньги, а не за славу, но это уже не героизм, а каскадерство – желание и умение продавать собственную жизнь по частям.

Запреты настоящего героя тем и отличаются, что запрещают упрощать собственную жизнь, то есть запрещают идти по темному пути Зла. Герой – это человек, находящийся у власти и запретивший себе воровать, герой – это милиционер, запретивший себе хоть на букву отступать от закона, герой – это художник, музыкант, писатель, запретивший себе гнать халтуру, герой – это солдат, запретивший себе трусость. Но на таком героизме денег не заработаешь.

И все же… Правду говорят, что прежде чем стать хорошим командиром, надо походить в солдатах – научиться подчиняться. Прежде чем стать хозяином жизни, богачом, знаменитостью, надо научиться отказывать себе во многом. Как ни банальны эти слова, но система запретов формирует характер.

Настоящий мужской характер.

Человеческий.

Без него не станешь вообще никем.

И вот сердобольные родители, отмазывая дитятю от армии, лишают его самого первого шанса почувствовать на собственной шкуре систему запретов, попробовать ее на вкус, на цвет и на запах. Хочется остаться дома, в привычном дружеском коллективе, рядом с любимой девушкой. А нельзя… Это самая первая ответственность, может быть, самая важная. Отбирая ее, родители отбирают куда большее, чем первую брачную ночь, хотя по сути в этом есть много общего.

Но если первая брачная ночь делает парня мужчиной физиологически, то первая настоящая ответственность делает его мужчиной по сути. Человеком Сильным, Человеком Ответственным, Человеком, который в состоянии изменить все в своей жизни так, как надо ему и его близким. Без нее он сможет только до конца дней своих проработать каким-нибудь оператором в банке, как попка нажимающим одни и те же кнопки на компьютере. Животное существование… Протоплазма, как писали братья Стругацкие, просто жрущая и размножающаяся протоплазма. С жизнью Мужчины это не имеет ничего общего. В такой жизни не к чему стремиться, разве что пересесть со старого компьютера на новый или уж в лучшем случае стать старшим оператором. Но это уже ответственность.

Конечно, далеко не все ребята, кто не служил, докатываются до такого края, но это уже их личная заслуга. Собственная. Только они сами могут заставить себя не опуститься ниже плинтуса, никто уже не поможет, тем более родители. В принципе если зачатие является самым первым родительским актом по отношению к ребенку, то воля не отмазать сына от армии, перебороть себя, свою родительскую опеку, является последним, что могут сделать родители. Дальше они могут помогать или не помогать, но это уже будет помощь только материальная – никакой другой ни отец, ни мать оказать после этого уже не могут. Потому что их сын становится взрослым мужчиной, ответственным человеком, хозяином собственной судьбы. Хорошо он с этим справляется или плохо, зависит только от его личной ответственности, которую сам на себя возложил. Моральную же помощь он может теперь получить либо от себя, либо от им же созданного окружения – друзей, любимых. Никак иначе. Мама или папа могут только пожалеть, но не помочь – это будет только утирание соплей розовым кружевным платочком. По-настоящему утешить или ободрить сможет только друг или любимая девушка, но и дружба, и любовь – это большая ответственность. Огромная…

К ней надо сначала привыкнуть.

Позволить ее себе.

Не испугаться.

Поэтому Фролов не относился пренебрежительно к маменькиным сынкам, не служившим срочную, – за ними нет вины. Потому что нет в этот период еще за ними самостоятельности, возможности решать самим. Иначе половина тех, кого отмазывали родители, с радостью пошли бы служить. Проверено.

Это родители, не думая о будущем, хотят подольше оставить их, «таких маленьких», под своим теплым крылышком. Многим пацанам это противно, в них как раз в это время зарождаются мужские, человеческие ростки, в них зарождается потребность в ответственности за кого-то. И именно этой потребностью родители беззастенчиво пользуются. Мол, подумай о нас, сынок! На кого ты нас бросаешь, на кого оставляешь?

И ребенок, преисполненный гордостью, идет на жертву. Причем не такую большую, но приятную. Это все равно что и рыбку съесть, и с рыбаком не поссориться. И ответственность на себя взял за родителей, и дома остался, в тепле, в уюте.

Родители еще не знают, что ответственность сына они зарубили на корню, потому что для того, чтоб сформировать систему запретов, нужна железная воля, которой в молодом человеке еще нет. Служба же в армии устанавливает мощнейшую систему запретов автоматически, по факту, в приказном, так сказать, порядке. Не спрашивая ни разрешения «жертвы», ни ее согласия.

Парня попросту выгоняют на зарядку по утрам, заставляют следить за внешним видом, заставляют выполнять идиотскую работу, даже дружить заставляют, хотя истинной дружбой армейские взаимоотношения назвать сложно. Скорее это силовой симбиоз, потребность друг в друге для выживания в экстремальных условиях. Надобность вступать в такие отношения с людьми, которые на гражданке тебе бы триста лет не снились, тоже формирует ответственность.

Родители же, при всем своем желании, выгнать чадо на зарядку в мороз не могут, не могут они и заставить рыть траншею от забора и до обеда. Во-первых, жалко сынишку, а во-вторых, он их просто пошлет подальше, если они ему такое учудят. А много ли найдется парней в восемнадцать лет, которые без приказа со стороны, сами могут выскочить на мороз побегать, заставить себя тягать железо и виснуть на турнике, запретить себе пить спиртное?

Много!

Не в восемнадцать лет, конечно, лет в двадцать, в двадцать пять, когда уже сами могут осознать, что без груза ответственности они место пустое, никчемное, коза на веревке, одинаковая доска в бесконечном заборе.

Путь этот куда тяжелее, чем общепринятый армейский, но результаты приносит не меньшие. Если не служил в армии, но можешь заставить себя делать не просто то, что не хочется, не просто то, что надо, а постоянно накручивать себя, постоянно совершенствоваться, постоянно требовать от себя и других, быть недовольным собой. Тогда да… Тогда сможешь достигнуть всего, чего только захочешь.

К таким людям относился Джек. Обычный вроде москвич, тоже не служил, тот же институт, что и у Японца, но до чего непоседлив, до чего требователен к себе! Именно к себе! Он никогда не хнычет, что ему мало ПЛАТЯТ, но он постоянно недоволен тем, что мало ЗАРАБАТЫВАЕТ. Он учится и работает, снова работает, учится новому и работает опять. Он постоянно себя заставляет, накручивает, не дает себе расслабиться ни на минуту.

Такому человеку совсем не обязательно бегать по утрам, не надо укреплять силу воли упражнениями индийских йогов, у него и без того хватает ответственности, сформирована жесткая система запретов. Позавидуешь!

А есть такие люди, которым все пополам. Лишившись первой ответственности, они лишились ее навсегда. Они уже не могут заставить себя что-то сделать, даже не хотят что-то делать. Не собираются. Наезженная колея. Родительский кружевной платочек. Жена, может быть. Не от страстной любви, а потому что «уже пора», друзья все попереженились. Один ребенок – надо же когда-то. Работа рутинная, почти всегда нелюбимая – хватало бы на жизнь, чего дергаться? Вроде не безработный, и то хорошо. Все как у всех. Трясина.

Но есть люди особого сорта. Мечтатели. Не приняв на себя первой ответственности, не сумев оторваться от родителей, не найдя сил принять какое-то решение самостоятельно, они тем не менее строят все это в мечтах. Какие блестящие подвиги совершают они на зыбких экранах фантазий! Сколько жизней спасли, сколько победили темных и злобных врагов, сколько сердец милых дам благосклонно засветились любовью к ним! В мечтах…

Дайте мне только возможность, шепчут они засыпая… Только бы возникли условия, в которых я могу проявить себя! Война, чума, землетрясение, пожар, тонущая в ледяной воде девушка – какие только картины не рисует жаждущий человеческой жизни мозг! Жаждущий приключений, путешествий, опасностей, любви, дружбы, подвига, всего того, без чего мужчина в принципе не может почувствовать себя мужчиной, будь у него член хоть тридцатисантиметровой длины. Отнюдь не физиология делает мужчину мужчиной, только действия, отличающие его от жрущей и размножающейся протоплазмы, – умение и желание закрыть собой весь мир от всех и всяческих бед, защитить любимых, создать и облагодетельствовать семью, построить дом, посадить дерево и вырастить детей. И каждый день, каждый подаренный жизнью день защищать все это от накатов враждебного, завистливого, глумливого внешнего мира.

Без всего этого самец не станет мужчиной – лишь жалким, зависимым и безвольным существом, считающим, что основное отличие мужчины от женщины – это количество выпитого и выкуренного да работа по дому. «Я тебе не баба! – кричат такие на жен. – Чтоб готовить жрать! У меня есть дела и поважнее, позначимей. Приходи пораньше и будь любезна сготовить мужу ужин и посуду помыть, а то уже засрались совсем».

Сам он посуду помыть не может – это выше его «мужского» достоинства.

Но среди мечтателей таких нет. Мечтатели вообще ничего не делают, по большому счету. Они мечтают. Мечтают о том, что когда-нибудь случай подарит им возможность совершить нечто значимое. Куда более значимое, чем банальное мытье посуды и прибивание полок на кухне.

Но поскольку мечтатели, ничего не делая в реальности, совершают в мечтах настоящие чудеса, они еще ас потеряны окончательно. Они мечтают, значит, хотят. Просто они терпеливо ждут условий. Вот если бы у меня были деньги… или вот если бы я был поздоровее… или вот если бы я в детстве попал в Японию и выучился там боевому искусству… или вот если бы на мою соседку напали грабители…

И невдомек им, что условия для совершения значимых поступков, подвигов есть постоянно. Проблема мечтателей совершенно в другом, но они о ней не знают и даже думать не хотят. Проблема их в том, что они уверены, будто условия эти недостижимы для них лично, а когда они, эти условия, буквально наступают на ноги, у мечтателя шевельнется что-то в душе, но отступит, осядет. Нет, это все-таки что-то не то… Не так я себе это представлял…

Крик в ночи – грабители напали не на соседку по лестничной клетке, а на девушку из соседнего дома. Что-то шевельнулось в душе, но… Вторгается в мысли «здравый рассудок». А вдруг это подстава? Специально кричат, чтоб выманить лохов из дома? А вдруг эта девчонка сама виновата, а я только влезу зазря? А вдруг бандиты с оружием? Наверняка с оружием! И их наверняка человек пять.

Красивая, но верная смерть – это очень безответственно, думают они. Даже если не смерть, а просто по роже накостыляют. Ладно я, но по отношению к родителям это безответственно. Они этого не переживут.

И вот в этом упоении от собственной значимости, пусть даже для одних только родителей, он стискивает зубы и старается не обращать внимания на крик. Ловушка, обман, верная гибель. Нет, это не те условия. Не те… Придется ждать еще.

Ему даже близко не приходит в голову мысль, что родители от него ничем не зависят. Он не содержит их, наоборот, на его прихоти и нужды они добавляют то, чего не хватает с его рутинной зарплаты. Вся надобность родителей в нем состоит лишь в том, чтоб было у кого под носом держать розовый кружевной платочек. Не ходи без шапки, Петечка; не дружи с этой девочкой, о ней такое говорят; не нужен тебе мотоцикл, еще зашибешься…

Содержать родителей может лишь тот, кто не задумываясь выскочит из дому на ночной крик с подвернувшимся под руку тяжелым предметом. Иначе не бывает. Но если копнуть глубже, то у ответственного человека всегда «что-нибудь есть» посерьезнее просто тяжелого предмета. Потому что содержать – это иметь ответственность не только за себя, но и за других. Именно поэтому ответственный человек заранее, не думая, понадобится или нет, занимается боксом или каратэ, учится той специальности, которой овладеть труднее всего, чтоб снизить конкуренцию на рынке труда, пробивается потом и кровью в самый престижный вуз, потому что придется махать дипломом, чтоб по-нормальному устроиться в жизни. Ответственно устроиться. Так, чтоб можно было самому содержать семью, а если силенки крепки, то и родителей на старости лет.

Мечтатель мечтает о том, что было бы, если бы он поступил в МГУ или МФТИ, а ответственный человек поступает туда.

– Невозможно! – кричит мечтатель. – Нужно иметь блат!

Но ответственный человек уже об этом подумал и еще года два назад познакомился с сыном довольно влиятельного человека, теперь помогают друг другу по старой дружбе.

– Нужны деньги! – кричит мечтатель.

Но ответственный человек без сна и отдыха изучал программы для верстки и дизайна, устроился в престижную рекламную фирму и заработал столько, сколько надо – еще и осталось.

– Не устроиться сейчас в престижную фирму, – сомневается мечтатель. – С улицы никого не берут!

Конечно! Поэтому ответственному человеку, несмотря на глубокие знания программных пакетов, пришлось почти год за гроши сидеть на сканере и тупо сканировать иллюстрации к рекламе. Он не думал, что это несправедливо. Он знал, что иначе нельзя. Зато потом, когда освободилось место дизайнера в хорошей фирме, у него уже был такой послужной список и умения, что не взял бы его на работу только полный идиот.

– Откуда умения-то? – спросит мечтатель. – Если он тупо сидел на сканере?

От верблюда… Если ответственный человек выпьет лишнего, то может рассказать, как в обеденный перерыв угощал пивом старшего дизайнера, печатника, резчика, верстальщика… За этот год он узнал о полиграфии все – начиная от проблем цветоделения и кончая малейшими тонкостями послепечатных работ.

Зато потом, уже в престижной фирме, он, выпускник Физтеха, не знал никаких преград. Удачливый черт, говорили про него… Приехал черт-те откуда, из Калининграда, устроился в Москве, да еще как устроился!

Но он не был удачлив. Он был трудолюбив и ответствен. За себя и за тех, кто рядом. Фролов всегда вспоминал его по-доброму – человека, без всякой корысти помогающего другим, потому что сильный, потому что ответственный.

Ответственный человек не ждет условий, в которых мог бы проявиться, – он создает такие условия сам.

«Делай то, что у тебя получается лучше всего, бросай на развитие этого все силы, не растрачивай их на всякую чушь» – такой девиз у ответственных людей.

«Делай все, до чего можешь дотянуться, учись всему, что можешь раскопать, меняй работы, рискуй, ищи то, что у тебя действительно получается лучше всего, а потом бросай на развитие этого все силы» – таков принцип жизни очень ответственных людей, сильных, полноправных хозяев жизни.

«Не дергайся, не трать время попусту, жди удобного момента для проявления своих способностей» – это руководство мечтателей.

«На фиг! Все равно сдохнем, а после нас хоть потоп. Наслаждайся жизнью, пока живешь», – булькает жрущая и размножающаяся протоплазма в кипящем котле жизни.

Но на самом деле от мечтателя до ответственного человека всего один шаг. Маленький. Мечтатель просто не может, не умеет, не приспособлен создать себе необходимые условия для раскрытия возможностей. Даже более чем возможностей – способностей, таланта, которые из мечтателей просто брызжут, как масло с раскаленной сковороды. Ответственный человек от мечтателя отличается тем же, чем кинетическая энергия от потенциальной – не силой, но напором, вектором.

Японец был мечтателем, причем далеко не худшим, поэтому Фролов не то что не презирал его, а даже любил. Отеческой, можно сказать, любовью, хотя разница в возрасте была не такой уж большой. Мало того, что за ним не было вины в отсутствии ответственности, но и родители не были виноваты в этом. Служить он не пошел только из-за редкой болезненности. Зрение минус тринадцать, хилый, морально неуравновешенный, депрессивный, неуживчивый.

Но кроме плохонького здоровья был у Японца и еще один недостаток, но зато такой, что чуть ли не полностью перекрывал многочисленные достоинства. Японец был трусом – редкостным, удивительным, каким-то совершенно запущенным.

Хороший случай. Саша, познакомившись с ним впервые, был в совершенном восторге – сырой материал, девственно чистый, потенциал преогромнейший, желание меняться есть. Но заставлять себя, создавать собственную систему запретов, брать на плечи ответственность Японец не мог. Не знал как. Не научился. Да еще и боялся к тому же. Сильно.

Он мог работать как лошадь, как трактор, как пошедший вразнос дизель, мог не спать ночами, почти не есть, но делал все это исключительно на пинковой тяге, словно боялся жить без страховки со стороны близких друзей. Пнешь, вдохновишь, зажжешь – работает. Иначе киснет, словно квашеная капуста в бочке, впадает в меланхолию, ищет смысл жизни. Стержня в нем нет, вот в чем беда. Собственного стального стержня.