Текст книги "Произведения (сборник) (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Туэло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 129 страниц)

По представлению Н.Н. Муравьева-Амурского генерал-губернатором Восточной Сибири был утвержден М.С. Корсаков. Это был надежный и достойный продолжатель его идей, планов и начинаний.

1861-1881 гг. В отставке. Посмертная слава. Будучи в отставке, Н.Н. Муравьев-Амурский вынужден был теперь уделить больше внимания своему здоровью, больше времени проводить во Франции, и, по мере необходимости, приезжать в Петербург для участия в работе Государственного Совета. Ему не раз предлагали крупные посты – наместника в Варшаву, на Кавказ, но состояние здоровья не позволяло вернуться к активной административной деятельности. Двадцать лет его последующей жизни были заполнены лечением, путешествиями и постоянной перепиской с многочисленными соратниками по Амурскому делу. Он никогда не забывал о делах Сибири и Приамурья, постоянно использовал свой авторитет и связи для содействия их развитию. Он был в курсе всех политических событий в России и в Европе, по мере сил и возможностей старался принять участие в судьбе России, переживая ее успехи и неудачи. С огромной болью переживал безвременную смерть М.С. Корсакова в 1871 году, был глубоко потрясен убийством в марте 1881 года царя Александра II.

Приезжие в Париж русские искали как особой чести и удовольствия встречаться со стариком-юношей. Перестав начальствовать, он стал симпатичнейшим человеком, каким был от природы.

Николай Николаевич не пускал к себе министра внутренних дел Тимашева, приезжавшего в Париж собирать сведения и сплетни о русских, да развлекаться с дамами полусвета. Потом тот оглашал в Петербурге Николая Николаевича человеком "непримиримой оппозиции". Вот как описывает свои встречи с графом Н.Н. Муравьевым-Амурским, входившим в свое время в число десяти самых влиятельных лиц в государстве, М.И. Венюков, служивший под его началом в Восточной Сибири:

"Что, например, был я для него, как не капризный штабс-капитан, ушедший со службы из Восточной Сибири довольно резким манером и даже вызвавший в 1858 году его замечание: «Он со мною не хочет служить».

Однако сколько раз имел я удовольствие в 1876-1877 годах принимать его у себя в крошечной комнатке скромного отеля «Saint-Roch» и мы часами беседовали не об одном прошлом, а о современном и грядущем России, особенно азиатской, о их благе и счастье…"

"…Улицы и площади Иркутска полны народа, все знают, что генерал-губернатор уезжает навсегда. Люди со слезами на глазах прощаются с ним. Граф едет в Вознесенский монастырь. После молебна его выносят на руках соратники, на улице перехватывают крестьяне, затем – инородцы. "Им и выпало на долю, – вспоминал Б. Милютин, – сказать последнее прости: "Мы, граф, тебя не забудем. Не забудь и ты нас!" Тронулись повозки. Все стояли без шапок, кто крестился, кто бежал сзади... Шибче и шибче двигались повозки, а народ долго стоял без шапок. И невольно пришло в голову: "Закатилась зорька Сибири".

Следующие 20 лет, живя с Екатериной Николаевной во Франции, Муравьев-Амурский все ждал, что о нем вспомнят на родине. «В Россию меня не зовут, – с горечью писал он, устав считать бесцельно уходящие годы, – даже говорят, там совсем не желают скорого моего возвращения».

Тяжелые военные и жизненные испытания, многочисленные дорожные неудобства (Н.Н. Муравьев-Амурский проехал по разным дорогам свыше 120 тысяч верст, и большая часть из этих верст пришлась на плохо устроенные дороги Сибири и Дальнего Востока) сказались на общем состоянии его здоровья. 18 ноября 1881 года в Париже, после тяжелого заболевания, жизнь графа Н.Н. Муравьева-Амурского завершилась.

На отпевании была огромная толпа русских во главе с великим князем Константином Николаевичем.

Екатерина Николаевна поставила в изголовье его могилы на Монмартрском кладбище вытесанный из камня большой православный крест.

"Бог не дал мне заслужить внимание моих современников, – горько сетовал когда-то Николай Николаевич, – не рассчитываю я на внимание и потомства». Но он ошибся…

А теперь, с целью получения объективной характеристики личности, попытаемся "испачкать" честное имя благородного человека, жизнь положившего на алтарь отечества. По воспоминаниям современников и последующим произведениям писателей, исследователей и публицистов.

В 1831 году принимал участие в подавлении польского восстания. Неужто возглавлял карательные экспедиции? История умалчивает, но был награжден за храбрость и отвагу.

В качестве офицера для особых поручений при командующем кавказского корпуса в 1838-1839 годах несколько раз принимал участие в походах против горцев. Там ковалась агрессивность личности против свободолюбивого народа.

С 1840 по 1844 годы усмирял племя убыхов на черноморском побережье. Наверное всех погубил, так как сегодня о племени убыхов никто ничего не знает.

Н.Н. Муравьев-Амурский плохо, недостаточно сильно настаивал на необходимости захвата Кореи, Монголии и Манчжурии, в результате чего эти территории не принадлежат России. А так могло быть славно…

Не удались попытки Муравьева-Амурского устроить правильное пароходное сообщение по Амуру, в результате чего оно было организовано неправильное.

…Жена, заливаясь слезами, поднялась на свою лошадь и поехала за своим жестоким мужем…

Немало свидетельств осталось о вспыльчивости Муравьева и приступах его безудержного и порой неправедного гнева. Одни были склонны объяснять их особенностями характера, другие – последствиями ранения, третьи – упоением безграничной властью. Говорили, что усмирять боевого генерала в такие моменты удавалось только его жене Екатерине Николаевне, Катрин де Ришемон в девичестве. Окружающие называли любовь генерал-губернатора к жене безграничной. Известно, например, что в 1855 году Екатерина Николаевна спасла жизнь адъютанту своего мужа, которого Муравьев хотел расстрелять за неисполнение какого-то приказания...

Генерал был страшен и жесток в гневе. Он мог посадить в тюрьму за жалобу на своего любимца из числа "золотой молодежи", мог преследовать судей, вынесших неугодный ему приговор, защищать от справедливого наказания чиновников, чья нераспорядительность была причиной гибели десятков казаков от голода.

Когда сердился, похож был на пьяного, даже доходил до отчаянья, за что через несколько часов ругал себя. Был вспыльчив, но отходчив.

Он же пытался обеспечить привилегированное, монопольное положение торговой Амурской компании, организованной под его покровительством; запрещал свободную торговлю хлебом, так как высокие цены затрудняли закуп хлеба для снабжения Приамурья.

При нем же нелегко приходилось многим самостоятельным людям, имевшим мнение, отличное от генерал-губернаторского, и привыкшим отстаивать свою позицию. Такая нетерпимость приводила к разрыву генерала с самыми талантливыми и инициативными сотрудниками, на место которых нередко приходили посредственности или приспособленцы...

"…У Муравьёва было много хороших качеств для администратора; но, конечно, были и недостатки: несколько легкое отношение к делу, много для блеска, для популярности, и фаворитизм. В последние годы он заметно опустился и физически, и умственно. Продолжительная жизнь за границей в полном бездействии имела на него неизбежное влияние и наложила на него отпечаток недовольного эмигранта." (генерал-фельдмаршал граф Д.А. Милютин).

Самым ожесточенным временем борьбы стали первые годы губернаторства Муравьева. По вверенному его заботам краю прокатилась целая череда судебных процессов, направленных на пресечение преступной финансовой деятельности местных золотопромышленников. Был поставлен заслон противозаконной переправке намытого золота в Китай. Муравьев вообще ратовал за создание единой государственной золотодобывающей компании. Его усилия на этом поприще встретили ярое сопротивление не только местных, но и столичных чиновников, привыкших к «сибирской мзде» (это плохо, что это еще за социализм он придумал…, прим. автора).

Отделенного заседателя, под управлением которого находился Туруханский край, вместе с 8-ю торговцами, державшими в своих руках всю хлебную торговлю и диктовавшими высокие цены, Муравьев-Амурский приказал взять в солдаты и отправил служить в Вилюйск (это еще страшнее Тьму-Таракани, прим. автора).

Иркутских хлебных спекулянтов-перекупщиков выпорол и на год засадил в тюрьму. (В то время Российская империя еще не взяла курс на либеральную экономику, прим. автора)

Он прибыл в Иркутск в марте 1848 года. При знакомстве с чиновниками никому не подал руки – все они были плохо помянуты в отчетах ревизии сенатора Толстого.

Выпив чаю с ромом и закусив сухарем, выходил в город в простой шинели, без охраны, навещал присутственные места, рынки, магазины.

Отчего-то нередко случается в России: патриот, борец и умелый управленец является одновременно настоящим самодуром. Известна байка о том, как чем-то разгневанный губернатор привязал станционного смотрителя к отводу своей повозки и провез его по морозу до следующей станции. Насчет здоровья несчастного смотрителя история молчит.

«От его быстрого орлиного взгляда ничто не укрывалось, – писал современник. – Если замечал он какие-либо неблаговидные поступки торговцев... то с таковыми не церемонился: суд и расправа чинились тотчас же, и городская тюрьма принимала к себе новых квартирантов».

Принятая Муравьевым система управления неизбежно порождала многочисленные конфликты, как правило, возникавшие в зонах столкновения интересов, совпадения компетенции и в связи с делегированием генерал-губернатором части своих полномочий адъютантам и чиновникам особых поручений. Немалую роль в провоцировании конфликтов играли и особенности характера Муравьева – чрезмерная доверчивость, вспыльчивость, склонность к быстрым, порой необдуманным решениям. Попытка преодолеть существовавшую в крае (как, впрочем, и во всей империи) всеобщую коррумпированность чиновничества, хотя и дала некоторые результаты, нередко вырождалась в систему фаворитизма.

Вообще для Муравьева, как и для многих его современников из административной среды, были характерны противоречия. непоследовательность, колебания, неизбежные для деятелей переходных эпох. В сложных ситуациях прибегали к традиционным, знакомым способам решения, пусть и не эффективным и не отвечавшим новым взглядам. Именно этим можно объяснить широкое использование военно-административных методов при колонизации Амура и при закупках хлеба для ее нужд.

Для переселения на Амур были отобраны штрафованные солдаты со всей России, которым предусмотренное законом наказание заменялось ссылкой. Вынужденное согласие на штрафную колонизацию стало крупной ошибкой Муравьева-Амурского. Она не привела и не могла привести к достижению поставленной цели – прочному хозяйственному освоению Амура. Ее осуществление вызвало рост преступности, о чем писали губернаторы Буссе и Казакевич. Она же опорочила репутацию и Амурского края, и генерал-губернатора Восточной Сибири.

Либеральные планы и благородные идеи в управленческой практике либо не осуществлялись вовсе, либо осуществлялись совсем не в том виде, как предполагал сам Муравьев и многие его молодые сотрудники.

В личной переписке Муравьев признавал необходимость освобождения крестьян с землей, отмены телесных наказаний, введения гласного судопроизводства с присяжными, свободы печати, протестовал против аристократических конституционных проектов и всесилия петербургской бюрократии. В своей административной практике он не всегда последовательно проводил в жизнь эти идеи.

Муравьев осуждал телесные наказания, но был вынужден прибегать к ним как предусмотренной законодательством мере наказания, хотя неохотно – это наглядно проявилось во время волнений забайкальских старообрядцев в 1859 г., когда им были приняты довольно щадящие меры наказания. В то же время, как показали действия Муравьева во время "занадворовской истории" и иркутской дуэли 1859 г., он не был в состоянии признать независимость суда от административной власти.

Как это часто бывает, главные герои не получают заслуженного признания при жизни. Так случилось и с Геннадием Ивановичем Невельским. Не желая делиться славой (?), генерал-губернатор Восточной Сибири граф Муравьёв-Амурский способствовал упразднению Амурской экспедиции в 1855 году и отстранению Невельского от амурских дел. Оставшуюся жизнь Геннадию Ивановичу пришлось посвятить непривычной для себя кабинетной работе в Санкт-Петербурге.

Не верю про дележку славы. После ликвидации Амурской экспедиции Н.Н. Муравьев-Амурский предлагал Геннадию Ивановичу должность начальника генерального штаба при главнокомандующем войсками Восточной Сибири. Тот отказался потому, что с генерал-губернатором трудно было работать, характерами не сошлись.

В библиотеке Шестунова собирались самые злые городские языки во главе с Петрашевским, составляли воззвания и письма, письма... Отсюда в далекий Лондон к Герцену в "Колокол" ушла гневная статья доктора Николая Белоголового "Под суд!" с обвинениями в адрес порядков, введенных генерал-губернатором в его правление. Узнав об этом, Муравьев закрыл библиотеку, выслал Шестунова за Байкал, а Петрашевского в сопровождении жандармов отправил в болотистую Енисейскую губернию.

Ну, что, получилось "испачкать" светлую сущность личности?

В заключение, хочу привести полностью исследование А.А. Сабадаша о Н.Н. Муравьеве-Амурском, 2001г.

Личность Н.Н. Муравьева-Амурского

в воспоминаниях современников.

Дневники и воспоминания И.А. Гончарова, М.И. Венюкова, П.А. Кропоткина и Г.И. Невельского дают возможность составить представление о политических воззрениях Н.Н. Муравьева-Амурского на конкретные проблемы тогдашней действительности, равно как и личностных качествах этого человека. В этом и заключается их научная ценность.

И.А. Гончаров о своем пребывании в составе кругосветной экспедиции на фрегате «Паллада» в 1852-1855 гг. в качестве секретаря начальника экспедиции вице-адмирала Е.В. Путятина создал роман. О Муравьеве-Амурском там написано немного. По-видимому, писателя, придерживавшегося умеренно-либеральных взглядов, чья аполитичность смущала многих советских исследователей его творчества, мало интересовали перипетии дальневосточных событий, в центре которых находился Н.Н. Муравьев-Амурский, хотя вполне возможно, что причиной явилась банальная мимолетность встреч будущего автора книги «Фрегат «Паллада» с генерал-губернатором Восточной Сибири. Тем не менее, и эти немногочисленные упоминания позволяют судить о демократизме Н.Н. Муравьева в отношениях со своим окружением и простыми людьми.

М.И. Венюков в мемуарах о совместной с Н.Н. Муравьевым поездке на Амур в 1857 г. вспоминал о популярности генерал-губернатора в обществе, проявившейся, в частности, во время пересечения участниками экспедиции Байкала на пароходе «Безносиков», пассажиры которого нисколько не стеснялись его присутствием; он любезно разговаривал, и ни один при этом не держался навытяжку, «не унижался до лести или до каких-нибудь изысканных и двусмысленных оборотов речи».

Автор рассказал о непродолжительной остановке в доме казака Скобельцина, в ходе которой «Н.Н. Муравьев остался у него пить чай, вспоминал его службу, спрашивал его указаний насчет хозяйственных условий Амурского края и вообще оказывал внимание, сколько мог», о завтраках и обедах в доме М.С. Корсакова и на катере самого Н.Н. Муравьева-Амурского, всегда проходивших весело в простой и непринужденной обстановке, о визите на Усть-Зейский военный пост и чуткости, проявленной генерал-губернатором по отношению к несшим там службу казакам, потерявшим за зиму двадцать девять человек, и многом другом. Последний факт раскрывает еще одно, чисто человеческое качество Н.Н. Муравьева, а именно – глубокое уважение и сострадание к людям, чьими жизнями оплачивалось утверждение России на амурских берегах.

Г.И. Невельской упоминает о встречах с Н.Н. Муравьевым-Амурским осенью 1847 г. в Петербурге, когда состоялось знакомство только что назначенного командира военного транспорта «Байкал» с недавно утвержденным в своей должности генерал-губернатором Восточной Сибири, положившее начало их содружеству, итогом которого стали географические открытия Г.И. Невельского, успешная оборона Дальнего Востока в годы Крымской войны, прорыв в решении «амурского вопроса»... Встреча 3-го сентября 1849 года в Аяне, в ходе которой Г.И. Невельской доложил Н.Н. Муравьеву о результатах своих исследований Татарского пролива и Амурского лимана, описана исключительно рабочей, лишенной какой бы то не было церемонности и помпезности.

В путевых дневниках П.А. Кропоткина, прибывшего на Дальний Восток летом 1862 г., то есть спустя год после отставки Н.Н. Муравьева-Амурского с поста генерал-губернатора Восточной Сибири, среди записей о недавнем правителе края, сделанных по еще свежим воспоминаниям о нем представителей местного общества, содержится следующее, весьма примечательное свидетельство о личности графа Амурского: «Он умел удивительно воодушевлять общество, любил женщин, из которых ни одна перед ним не могла устоять, умел соединять сословия силой своего обаяния перед дамами, заставляя их забыть, что с ними на балу находились актрисы, был поклонником гражданского брака».

Об открытости и коммуникабельности Н.Н. Муравьева, его умении находить общий язык с людьми в ситуациях подчас критических, свидетельствует и приводимый князем случай успокоения генерал-губернатором солдат полка раскольников, взбунтовавшихся из-за того, что «у одного из них вырвал бороду какой-то чиновник». Полк пал перед ним на колени, а вечером Муравьев кутил с ними в лагере.

Высоко оценивали современники деятельную натуру Н.Н. Муравьева-Амурского, его увлеченность и работоспособность. «В беседах с ним, – вспоминал И.А. Гончаров, – я успел вглядеться в него, наслушаться его мыслей, намерений, целей! Какая энергия! Какая широта горизонтов, быстрота соображений, неугасающий огонь во всей его организации, воля, боровшаяся с препятствиями..., которыми тормозили его ретивый пыл! Небольшого роста, нервный, подвижный. Ни усталости взгляда, ни вялого движения я ни разу не видал у него. Это и боевой отважный боец, полный внутреннего огня и кипучести в речи, в движениях...».

Полностью разделяют это мнение М.И. Венюков, воссоздавший в своих «Воспоминаниях о заселении Амура в 1857-1858 гг.» множество бытовых деталей четвертого сплава по Амуру, а также процесса подготовки Айгуньского договора с Китаем, которые в значительной степени описаны сквозь призму личного участия Н.Н. Муравьева в этих событиях. И.А. Кропоткин прямо связывал расцвет региона с периодом пребывания в должности генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева-Амурского, характеризуемого им как исключительно умного, деятельного, обаятельного человека, желавшего работать на пользу края. Эта оценка подтверждается в мемуарах Г.И. Невельского.

В воспоминаниях М.И. Венюкова, Г.И. Невельского и П.А. Кропоткина отмечается прямота и принципиальность Н.Н. Муравьева. По словам П.А. Кропоткина, он «один решался говорить царю многое, за что камарилья ненавидела его и всячески старалась спихнуть», и сам любил, когда «ему говорили дерзкую правду, и... всегда умел уважать дерзкое письмо, если оно опиралось на правду». В частности, Н.Н. Муравьев-Амурский обратил внимание на В.Н. Фон Клингенберга – отводника земель для золотодобычи, который, узнав об обвинениях в свой адрес со стороны одного из исправников, обратился с письмом к генерал-губернатору, требуя проведения над собою следствия. Вскоре фон Клингенберг был назначен окружным начальником Минусинска. Н.Н. Муравьев дал ход служебной карьере заседателя, препятствовавшего намерению местного архиерея строить церкви за счет и без того нищих крестьян.

Вместе с тем за демократизмом и обаятельностью Н.Н. Муравьева-Амурского, его открытостью и прямотой скрывался сложный, противоречивый характер, накладывавший существенный отпечаток, как на саму личность генерал-губернатора Восточной Сибири, так и на восприятие его в обществе.

Неуравновешенность и вспыльчивость Н.Н. Муравьева в случае малейшего противодействия задуманным им планам со стороны чиновников любого ранга даже по незначительным, второстепенным вопросам приводили к немедленной вспышке гнева графа Амурского. Как свидетельствует А.И. Гончаров, «пылкий, предприимчивый дух этого энергичного борца возмущался: человек не выдерживал, скрежетал зубами, и из обыкновенного ласкового, обходительного, приличного и любезного он превращался на мгновение в рыкающего льва... ». В этой связи уместно вспомнить следующие слова П. А. Кропоткина: «Как и все люди действия предварительной школы, он в глубине души был деспот; но Муравьев в то же время придерживался крайних мнений».

Действительно, с одной стороны, Н.Н. Муравьев, выразивший «полное сочувствие... предложению» Г.И. Невельского исследовать амурский лиман и обещавший «употребить все средства к его осуществлению», приложил, по воспоминаниям самого же Г.И. Невельского, немало сил в борьбе с канцлером К.В. Нессельроде, военным министром А.И. Чернышевым и другими противниками проведения Амурской экспедиции, ходатайствуя за своего единомышленника перед начальником Главного Морского штаба А.С. Меньшиковым и министром внутренних дел Л.А. Петровским. С другой стороны, он до конца упорствовал в своем заблуждении, переоценивая стратегическую значимость Петропавловского порта и намереваясь перенести туда Охотский порт, не желая соглашаться с Г.И. Невельским, предлагавшим передислоцировать главную военно-морскую базу России на Тихом океане в устье Амура. И только события Крымской войны вынудили генерал-губернатора принять аргументы мореплавателя.

Как свидетельствуют М.И. Венюков и П.А. Кропоткин, энергия генерал-губернатора передавалась его сподвижникам, заставляя последних действовать более активно и инициативно. Так, М.С. Корсаков – будущий преемник Н.Н. Муравьева-Амурского, а в 1848-1856 гг. – чиновник для особых поручений при генерал-губернаторе, находясь в непосредственном подчинении у человека, лично изъездившего «по делам службы, 120000 верст», в конечном счете «свое атаманство в Забайкалье не выслужил, а выездил».

Проложенные по всей Восточной Сибири шоссе с наведенными мостами и устроенными на спусках перилами, по словам П.А. Кропоткина, появлялись «по желанию Муравьева», причем даже там, «где Муравьев никогда не езжал», ибо сама «возможность его приезда заставляла приниматься за усыпание дороги галькою». Однако причины этого усердия муравьевского окружения связаны отнюдь не только с магнетизмом и энергетикой личности генерал-губернатора, и многие, а прежде всего П.А. Кропоткин, отмечают авторитарность методов руководства Н.Н. Муравьева.

Неисполнение кем-либо из его подчиненных своих обязанностей влекло за собой, по выражению М.И. Венюкова, «административную грозу», наблюдать которую ему приходилось неоднократно за время своих контактов с Н.Н. Муравьевым-Амурским. В частности, генерал-губернатор распорядился посадить на гауптвахту нерчинского почтодержателя, когда при смене лошадей обратил внимание на то, что «они и сбруи очень плохи». Год спустя на грани расправы оказался местный почтмейстер, о злоупотреблениях которого стало известно Н.Н. Муравьеву, и только неподконтрольность почтового ведомства генерал-губернатору Восточной Сибири вкупе с нежеланием последнего прибегать к недозволенным методам воздействия спасли проворовавшегося чиновника от заслуженного наказания.

Интенданты, чинившие «каверзу» подрядчику, обязавшемуся обеспечить сплав по Амуру в 1857 г. мукой, получили от Н.Н. Муравьева выговор в выражениях, из которых «слова «мошенничество» и «воровство» не были самыми сильными и жестокими». В аналогичном положении оказался и корабельный инженер капитан Бурачек, не обеспечивший надлежащее качество барок, построенных под его присмотром для вышеупомянутого сплава... Многие из подобных разносов носили справедливый характер, ибо казнокрадов в чиновничьей среде было предостаточно, но в ряде случаев наказания выносились спонтанно, без объективного разбора обстоятельств конкретной ситуации. Впечатление очевидцев подобных действий Н.Н. Муравьева наиболее ярко сформулировал М.И. Венюков: «Это было до такой степени по-генеральски, по-аракчеевски, что у меня что-то оторвалось в груди, и с тех пор я стал холоднее к человеку, в котором дотоле видел почти одни хорошие качества».

Д.А. Кропоткин, отмечая смену настроений в обществе по отношению к Н.Н. Муравьеву-Амурскому от всеобщих восторгов до прямых укоров в посредственности и даже в бесчестности, расценивал это как «закон неизбежный», полагая, что «время середины еще не пришло» и «взгляд на Муравьева еще не выяснился». Данная оценка, безусловно, справедлива для 1863 г., которым датирована приведенная запись из дневника ученого-этнографа. Вместе с тем, и сам П.А. Кропоткин, и другие авторы, оставившие воспоминания о генерал-губернаторе Восточной Сибири, многие из которых составлялись и редактировались спустя десятилетия после описываемых событий, как раз и способствовали выявлению этого объективного «взгляда на Муравьева» как на человека сложного, неординарного, с целым рядом недостатков, в окружении которого было немало людей нестоящих и откровенных проходимцев.

Еще в большей степени дорисовывают воспоминания гражданскую позицию и политические воззрения Н.Н. Муравьева-Амурского, так как в силу неоднородности собственных убеждений мемуаристов мы имеем возможность составить наиболее полное и объективное представление об отношении графа Амурского к основным проблемам российской действительности середины 19 века.

Убежденным поборником интересов России на Дальнем Востоке предстает Н.Н. Муравьев в воспоминаниях Г.И. Невельского, чья книга «Подвиги русских морских офицеров на крайнем Востоке России» изображают генерал-губернатора Восточной Сибири одним из немногих чиновников столь высокого ранга, понимавшим всю необходимость урегулирования проблемы пограничного размежевания с Китаем с сохранением за Россией левого берега и устья Амура, а также Приморья, и приложившим все силы в борьбе как со столичной проавстрийской партией во главе с канцлером К. В. Нессельроде, чинившей всевозможные препоны решению «амурского вопроса», так и китайскими властями, действуя зачастую без всякой поддержки, а то и вопреки имеющимся правительственным предписаниям.

Государственником характеризуют Н.Н. Муравьева А.И. Гончаров, М.И. Венюков... Некоторым диссонансом звучит лишь заявление П.А. Кропоткина, упоминающего в своих мемуарах, работа над которыми была им окончена в 1902 году, о якобы имевших место в 1857-1861 гг. в кабинете генерал-губернатора беседах молодых офицеров с сосланным в Иркутск М.А. Бакуниным, в которых обсуждалась «возможность создания Сибирских Соединенных Штатов, вступивших в федеративный союз с Северо-Американскими Соединенными Штатами». Правда, судя по контексту, речь не идет о сепаратизме Н.Н. Муравьева, по крайней мере в современном значении данного понятия, тем более, что указанное не находит подтверждения ни у самого М.А. Бакунина в письме к А.И. Герцену от 7 ноября 1860 г., сообщавшего адресату о стремлении графа Амурского к «вольной... и крепко соединенной славянской федерации», но никак не к «Сибирским Соединенным Штатам», ни у других современников Н.Н. Муравьева. М.И. Венюков приводит случай безусловного согласия генерал-губернатора с распоряжением управляющего делами Сибирского комитета статс-секретаря Буткова, блокировавшим строительство американцами железной дороги в Забайкалье как раз из-за угрозы экономического закабаления территории, распространения там республиканского духа и отторжения в конечном итоге Сибири от России. Да и сам П.А. Кропоткин сорока годами ранее опровергал подобные слухи о Н.Н. Муравьеве.

Еще более неоднозначны русские путешественники и писатели середины 19 века в оценке политических убеждений генерал-губернатора Восточной Сибири. Если Г.И. Невельской в своих воспоминаниях особо не затрагивал данный вопрос, то А.И. Гончаров, а еще в большей степени М.В. Венюков – негласный сотрудник зарубежных изданий А.И. Герцена и Н.П. Огарева, наиболее политический, по выражению А.А. Степанова, русский географ своего времени, в целом, рассматривали Н.Н. Муравьева-Амурского как человека довольно либеральных воззрений. Именно с подачи М.И. Венюкова стало историографической традицией считать, Н.Н. Муравьева первым губернатором, открыто поддерживающим идею отмены крепостного права в России.

В путевых тетрадях и письмах молодого, еще далекого от политики офицера П.А. Кропоткина, проходившего в 1862-1867 гг. военную службу на Дальнем Востоке, генерал-губернатор характеризуется умеренным либералом, создавшим в управляемом им регионе атмосферу свободы и вольнодумства. Это и отношение к политосужденным, с которыми «обходятся с замечательным уважением везде», и библиотека Вагина в Иркутске, где «был в свое время просто оппозиционный клуб, из которого исходили разные уличные демонстрации против правительства», и многое другое.

Здесь П.А. Кропоткин во многом пересекается с М.И. Венюковым, также писавшем о человеческих, даже дружеских отношениях Н. Н. Муравьева со ссыльными революционерами, от декабристов, получивших в 1856 г. «всепрошение по ходатайству Муравьева же», до петрашевцев (М.П. Петрашевский, Н.А. Спешнев, Ф.Н. Львов) и народников (М.А. Бакунин), из которых М.И. Петрашевский являлся «даже одно время чем-то вроде хозяйки дома Муравьева» и «пользовался этим положением, чтобы говорить своему покровителю вещи, которые не смели сказать другие: например, укорял его за стремление удешевить полицейскими мерами хлеб на иркутском базаре, за ложную экономическую политику в Забайкалье, при снаряжении амурских сплавов и т. п. И Муравьев слушал, оспаривал, как умел, может быть, сердился; но никогда не думал за несходство мнений ссылать Петрашевского в Минусинск, как сделал потом Корсаков».

Граф Амурский содействовал в возвращении прежних чинов Н.А. Спешневу и Ф.Н. Львову, а «Спешнев был сделан Муравьевым даже редактором основанной в 1858 году газеты «Амур». М.А. Бакунин же «нашел себе покровителя в Муравьеве, который доставил ему нечто вроде нештатного, но постоянного и прибыльного места адвоката золотопромышленников при главном управлении Восточной Сибири». Отмечал географ и «широкое умственное движение» в иркутском обществе, вызванное деятельностью Н.Н. Муравьева-Амурского.

Спустя 40 лет в своих «Записках революционера» П.А. Кропоткин, ставший к этому времени одним из виднейших представителей радикально-демократического крыла русского общества, идеологом отечественного анархизма, уже принципиально и по-иному отзывался о Н.Н. Муравьеве-Амурском, указывая, в частности, на то, что «демократическая республика не вполне бы удовлетворила его». Подобная оценка выглядит крайне завышенной на общем фоне свидетельства о генерал-губернаторе Восточной Сибири его сподвижников, в том числе и самого П.А. Кропоткина, сделанных им ранее, вследствие чего можно усомниться в ее объективности, тем более, если учитывать склонность и других революционеров 19 в. переоценивать радикализм политических воззрений Н.Н. Муравьева.