Текст книги "Заповедник "Неандерталь". Снабженец (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

И для Васьки килограммовый пакет сухого порошка сока маракуйи. Испанского. Только добавить воды и подождать пару минут. Не какая-то там галимая химия, а реальный сублимированный фрукт. Экзотика! Удивлять бабу, так удивлять.

Чая в подарочном наборе в жестяной красивой коробке. И просто хорошего байхового в картоне. Жестянку в подарок Тарабрину. Остальное ««тильки для сэбэ»». Надоел уже квас.

Кофе растворимого пару банок. Французского. Гранулированного. Хоть сам такого не люблю особо, но долго искать нормальную джезву и ручную кофемолку охоты не было. А под руку не попалось. Раньше армяне такими вещами активно торговали. Джезвы были из настоящей красной меди, изнутри луженые оловом. А сейчас их что-то не видно на этом рынке.

Грязь, везде упаковка использованная валяется. Лотки продавцов в железных морских контейнерах. Тут тебе и витрина, и прилавок, и склад. Кругом потомственные хабалки торговые и бывшие интеллигентные люди, переквалифицировавшиеся в торгашей, и ещё стесняющиеся своего нового статуса. И толпы озабоченных горожан, ищущих товар подешевле.

Из динамиков над рынком с надрывом выла Тяня Буланова, наводя тоску. Но уверенно отнимала у Пугачевой основного ее слушателя – баб среднего возраста, средней внешности и со средним образованием.

Тошно мне стало от такой наглядной картины обильной разрухи. До сих пор не пойму: как это, всеми фибрами души ненавидящая ««торговое быдло»», советская интеллигенция добровольно отдала страну этим же торгашам в руки, а сама осталась у разбитого корыта. Причем, отдавала, активно при этом похрюкивая. Видно ждали они для себя от новой власти за поддержку чего-то подобного указу «О вольности дворянской», но… за что боролись, на то и напоролись. Кормить бездельников и трепачей были согласны только коммунисты.

Уходил с рынка под задорный хит девяностых. ««Комбинация»» пела ««Бухгалтера»». Героя нового времени.

Вернулся в тарабринский мир, нагруженный как ослик. Пора мне набирать в команду ««верблюдов»», как это челноки делали. Только вот засада: тарабринских местных мужиков, здесь уже рожденных, брать нельзя – на обратном переходе в свое ««осевое время»» они помрут. У Степаныча самого команда торгашей из пришлых личностей, как Василиса объяснила – набранных с бору по сосенке из разных времён.

– Так-то ты меня ждешь, милёнок разлюбезный? – грубо толкнула меня сердитая Василиса.

Надо же... Уснул я с пачкой долларов в руках, раскладывая ими пасьянс по годам выпуска.

И лампа керосиновая горит.

И ноутбук пашет, батарею жрёт.

Совсем забыл за эти трое суток ««потустороннего времени»», что сам же и приглашал Василису на ночной перепихон. Это я трое суток пахал без продыху, а для нее только-только день прошел, в который мы купаться на море ездили. Стыдобища. Позор на мою бывшую седую голову.

– Что это? – спросила Василиса, поднимая со стола банкноту. – Чего это тут пять?

– Деньги, – ответил я. – Пять долларов.

– Странные какие-то деньги, – покачала головой вдова. – У нас они совсем не такие. Где это такое тратить можно?

– В Америке.

Женщина что-то прикинула для себя в молчании и, решившись, спросила.

– Возьмёшь меня туда с собой? Любопытно поглядеть, как в других местах люди живут.

Вот-вот… тратить твои деньги любая баба готова в любой момент.

– Взял бы охотно, – ответил я, ничуть не погрешив против совести, – да только ты вернуться обратно не сможешь.

– Да. Трепались дворовые тарабринские бабы о чём-то таком. – Согласилась со мной Василиса и задумалась.

– Семья твоя большая? – интересуюсь.

– Семеро братьев и сестёр. Два десятка племянников и племянниц. У священников всегда большие семьи. У нас еще средняя была. – Улыбнулась Василиса. – Одна я пустоцвет.

– Часто с ними видишься?

– Как когда... – отвечает. – По большим праздникам собираемся у кого, по очереди. Но больше по разным там радостным или трагическим случаям. Последний раз все виделись на похоронах матери.

– Так вот. Если мне тебя с собой в другое время взять, то ты их никогда больше не увидишь. Никогда. Осознаешь? Я один у папы с мамой рос. Всегда хотел братьев иметь. И сестёр. Но…

– Поняла. А жалко.

– Лучше на это погляди, – передал я ей подарочную коробку с комбинацией.

Пусть отвлечётся.

– Это мне? – охнула Василиса на яркий картон упаковочной коробки, а руки ее уже сами собой атласный бант развязывают.

– Тебе. Тебе. – Улыбаюсь своим беззубым ртом.

– Какая красота, – ахнула Василиса, разворачивая комбинацию. – Но срамота же жуткая.

– А ты только для меня ее одевай. Вместо этой, – дернул я за длинную батистовую ночную рубашку.

– Ну, разве только для тебя, когда никто другой не видит, – склонила голову к плечу.

Серьги висюльки брякнули. Мои серьги.

– Вот и переодевайся прямо сейчас, – предложил императивно.

Переоделась Василиса при мне и быстро, но покраснела только, когда увидела себя в зеркале.

– Стыдоби-и-и-ища… Но и красотища-то какая, – шептала она, крутясь перед зеркалом, оглаживая на себе темно-синий шелк с голубыми кружевами.

– А по мне, так в ней ты просто королевишна, – довольным тоном проворковал я.

Уже на постоянном моём диване в смежном купе, когда отдышались от ударного секса, я спросил.

– Чем же такой старый бабуин, как я так привлёк упертую бобылку, что склонилась она к блуду?

Что характерно, кружевную комбинашку – по молчаливому согласию, – мы с неё не сняли. И касаясь жестких синтетических кружев, дополнительно возбуждались от таких прикосновений.

Василиса честно ответила, даже не задумываясь.

– Ты необычный. Не похож ты на наших мужиков. Да и бабий час пришел. Я ребеночка хочу, пока не пришла пора родилку на кадилку отдавать.

– А с мужем у тебя детей не было?

– Как-то не получалось у нас, – грустно ответила женщина.

Ну да… контрацепции в местных общинах тут видимо никакой. Так что либо она бесплодна, либо таковым был ее муж.

– Давай еще раз повторим, – раздухарился я. – Может у нас и получится.

Что-то мне тоже наследника захотелось. Раз уж вторая молодость обломилась. Первую-то я всю на свои эгоистические хотелки растратил.

Через сутки у меня начали резаться зубки. Как у младенца. С болью и зудом. На этот раз я подготовился и вывез из Москвы девяностых болеутоляющие таблетки с кодеином, которые потом запретили к продаже. Так что особо не мучился.

Доллары тасовал. По номиналу и годам выпуска по сумкам раскладывал. Спалиться на первом же выходе в Штаты на несуществующих в шестидесятые годы банкнотах мне не улыбалось.

Остались не разобранными только сотки. Но их было много. Больше, чем купюр всех остальных номиналов вместе взятых.

Заглянул Тарабрин. С интересом.

– Ну что, Митрий? Новые зубы еще не выросли?

– Режутся. – Ответил я. – Чай будешь?

Когда это еще Тарабрин от чая отказывался?

Пока нам чай заваривали, вертел Тарабрин в руках доллары разных годов.

– Откель такое богачество? – ерничая, кивнул Иван Степанович на пачки долларовых соток.

– Банк взял, – ответил я честно.

И в ответ на круглые глаза Тарабрина, рассказал, как было дело.

– Значит, вор у вора дубинку украл, – рассмеялся проводник и предложил. – Давай меняться.

– Что на что?

– Доллары на золотые николаевские империалы. Мне в твоём времени кое-что прикупить надо. А я тебя в начало двадцатого века свожу – там много чего можно прелестного приобрести.

– В моём? Тогда тебе только эти подойдут, – показал я ему 100-долларовую купюру дизайна 1996 года. – А что, наших денег у тебя не осталось?

– Да сколько было, все тебе отдал, – сознался проводник несколько смущенно.

– Только покупать? Не торговать? – засомневался я.

– В твоём времени я с торговлей завязал, – обреченно сказал Тарабрин. – Одного раза мне за глаза хватило.

– Сведешь меня с твоим знакомым умельцем, который старые документы делать может.

– Ни разу не проблема, – ответил проводник. – А что тебе требуется?

– Права на управление автомобилем. Американские. Образец есть. Ну и советские… как права, так и паспорт. Военный билет еще.

– Спросим, – ответил Тарабрин. – Заплатить ему за труды есть чем, – кивнул он на пачки долларов. – Заодно и плакат тебе оформим.

– Какой плакат? – удивился я.

– Плакатный заграничный паспорт Российской империи. Как на купца второй гильдии из какого-нибудь Задрищинска, что подальше от железной дороги стоит. Такого, куда депеши месяцами ходят.

– Тогда лучше из Урюпинска, – засмеялся я, вспоминая кучу анекдотов про этот город.

– Из Урюпинска не получится, – заметил Тарабрин. – Там донские казаки живут. И всей торговлей торговые казаки заправляют. Платят в казну войска налога сто рублей в год и катаются с товаром по станицам и хуторам. Так что будешь ты у нас сибиряком забайкальским. Но чуток подождем, пока у тебя борода вырастет.

Тут и чай нам подоспел.

Я и чайную коробку подарочную Тарабрину вручил под такое дело.

– Надо смотаться в твою Москву, пока у нас гусь на юг не полетел.

– Только пусть сначала у меня зубы отрастут, – попросил я.

Старый гравер, покрутив в руках фотошопную болванку аризонских автомобильных прав, потыкал пальцами в клавиатуру компьютера и откатился от стола.

Кресло у него было офисное на пяти колесах. Кожаное. Директорское, с высокой спинкой. И вообще оборудование тут фирменное, дорогое и современное. Для 1996 года очень даже и очень.

– Делал как-то я такие, только с фотографией, для Сёмы Капетильмана несколько лет назад. Тот тогда в Штаты через мексиканскую границу мылился и не желал иметь проблем с иммиграционной службой федералов со своей израильской визой. Звонил мне как-то потом оттуда, что все в порядке, мое изделие не подвело. Благодарил. Он даже после лесного пожара, когда офис шерифа со всем архивом сгорел, обменял мой ««блинчик»» на местную ксиву нового образца. Так что не проблема. Сделаю как надо.

Поглядел на наши другие хотелки, записанные на тетрадном листе в косую линейку.

– А вот это вам дорого встанет. Старый бланк военного билета я достану, не трудно пока. Права тоже сделаю. Но вот паспорт образца шестидесятых годов… может быть уже и бланков таких, ни у кого не осталось. Царский паспорт вообще сами могли сделать – ничего сложного. Ну, да ладно, возьму до кучи.

– Сколько, – спросил я.

Тарабрин, после того, как представил меня этому фармазону, вообще старался не отсвечивать в разговоре.

– Три тысячи бакинских рублей, – ответил умелец. – Это с оптовой скидкой. И за твоего напарника еще скидку учти, ему как постоянному клиенту.

– Согласен, – ответил я. – Вот задаток.

Положил на стол пять сотенных купюр нового образца.

– Слышал я про них, но еще в живую не видел, – повертел умелец в руках 100-долларовую банкноту с большим портретом покойного президента Франклина. Даже на свет ее посмотрел. – Заходите через две недели. Фотографии приноси три на четыре с уголком. ««Плакат»» на какую фамилию делать?

– Ян Дмитриевич Ковальский, купец второй гильдии из сосланных в Сибирь поляков. Второе поколение, – озвучил я заранее заготовленную ««рыбу»».

– Много лишней информации. ФИО и вероисповедание. Больше ничего не нужно. Ну, и город, в котором выдавали.

– Вероисповедание католическое. Город – Анадырь. – Ответил я.

– Не пойдет Анадырь, – возразил он мне. – Как место жительства вполне, но не как место выдачи заграничного паспорта. Запишем – Охотск. Там сидело начальство, как Чукотки, так и Камчатки. Слушай, а Тобольск тебе не подойдёт? У меня в коллекции оттиск их городской печати есть, а охотскую печать придется искать в архиве. И ««чугунка»» через Тобольск не проходит. Туда тоже поляков ссылали. Бывшую шляхту мятежную.

Я согласился на Тобольск. Какая разница?

Что меня покоробило, так это то, что никакого игрового настроя у гравера не было. Всерьез он всё говорил и делал.

Выйдя из прохладного подвала на жаркую и пыльную Малую Бронную, рассказал свои выводы Тарабрину.

– Митрий, я тоже по первой напрягся от такого общения. Почувствовал себя аж народовольцем в подполье,– ответил Тарабрин. – Но делает он всё качественно, как для жизни. Хоть мы и представляемся ему этими чёртовыми реконструкторами. Пойдем лучше сластей нашим бабам накупим. Тут недалече есть фирменный магазин фабрики ««Красный Октябрь»». Потом сравним с ««Эйнемом»».

Как ни жгли мне руки доллары в бешеном количестве, но сначала сходили мы в Нижний Новгород 1913 года. На Макарьевскую ярмарку. Не одни. С нами было восемь помогальников из постоянной команды Тарабрина, которых он обзывал приказчиками.

Заселились на постоялый двор. Красивый бревенчатый дом, под русскую старину оформленный. Терем такой двухэтажный с многочисленными хозяйственными постройками и флигелями во дворе – того же стиля. Как Исторический музей в Москве.

Одет я был плохо и это меня нервировало. Косоворотка, полосатые холщёвые порты, юфтевые сапоги, жилет и пиджак, хоть и шерстяные, но от разных костюмов. На голове картуз, похожий на фуражку – всё из тарабринского барахла. Ужасно выглядел, в отличие от самого Ивана Степановича, который гляделся даже щёголем. В бежевой чесучовой тройке, манишке с бабочкой, двуцветных туфлях и в шляпе-канотье соломенной. Даже тросточку с серебряным набалдашником прихватил. В манжетах у него брюлики в золоте сверкали. А через живот двойная золотая цепь часовая с брелоками.

Лето, жарко, а я в сапогах как этот… Прислуга отельная, на меня глядючи, рожи кривит. Остается только плохое настроение портить до упора. Хотя куда уж дальше.

– Доверься мне, Митрий, – шепнул Тарабрин. – Всё будет хорошо.

Ну, я и за ним тишком да молчком.

А вот перед Степанычем местные половые просто стелись, величая его ««вашим степенством»».

Приказчиков определили во флигель, а нас ввели в трехкомнатный люкс на втором этаже главного здания. В центре гостиная, а по сторонам смежные спальни. Куча бархатных драпировок на дверях и окнах. На стенах довольно неплохие картины в золоченых багетах. В оконном простенке большие напольные часы башней фирмы ««Мозер»». Стильная мебель. И люстра электрическая – бронза с хрусталём. Был даже ватерклозет, вполне современного мне вида, только вместо фаянса – чугун эмалированный.

Тарабрин приказал подать нам в номер водки, сливочного масла с французской булкой и белужьей икры. И местного модного портного – тоже в номер подать.

– Зачем нам портной? – спросил я, намазывая себе бутерброд.

– Ну не ходить же тебе тут как хитрованцу. Ты у нас хоть и провинциал по местным нормам, но всё же купец аж второй гильдии. А у нас тут крупная закупка на восемь возов и одну двуколку. С лошадьми. Никто же не знает, что у тебя золота полсаквояжа. Вот для начала тебя и приоденем. А по одёжке встречают…

– Заметил уже, – скривил я рожу, – А лошади тебе зачем, куда потом они? У тебя же люди на волах пашут, на осликах ездят. Я только водовозов с лошадьми видел.

Да хоть куда, – ответил Тарабрин, разливая ««Спотыкач»» шустовкой выделки. – Кроме как сразу обратно. Хоть в работу, хоть на колбасу. Тебе, к примеру, хозяйством обзаводиться надо.

– Где я конюхов возьму?

– Лучше всего нанимать их в год эмансипации крепостных. Из наследственной дворни, которых многие помещики от жадности на улицу выпнут. Эти, пока не побосячили, служат хорошо. Особо если семейных берёшь. И баб их к хозяйству приставить можно. Не понравится – через пятилетку расчет в ассигнациях, в вашем времени сделанных – они лучше настоящих будут. И обратно его. Он с твоими деньгами лавочку откроет – будет жить. А понравится работник – как сам договоришься дальше с ним.

– Какое хозяйство? – не понял я. – Зачем?

– Ну, не век же тебе в вагоне жить, – поднял брови Тарабрин. – Тебе Крым нравится, вот и заселяй гору Митридат. Построиться я тебе помогу. И людьми, и материалом. Сам заниматься маетком не захочешь – Василиса на то есть. Баба она хваткая. Правит работниками твердо. А у вас, как я посмотрю, всё сложилось удачно. Сам удивлён. Васька после гибели мужа никого к себе не подпускала. Что сидишь – наливай. Мы тут купцы или кто? Не выходи из образа.

Модным портным оказался молодой кудрявый еврей. Бритый. Глаза карие на выкате. В речи с характерной картавинкой.

Измерил меня всего самодельным из клеёнки мягким метром. Показал модные журналы. Французские. Спросил о пожеланиях.

Я кивнул на Тарабрина. Сказал.

– Хочу быть как он.

– Это летний костюм, – поддакнул проводник. – Но моему компаньону еще нужен и зимний выход.

Тут же возник на столе альбом с образцами тканей.

Выбрал тёмно-синий бостон в тонкую, едва заметную, полосочку.

– Надеюсь, туфли у вас найдутся? – посмотрел Тарабрин на портного пристально. – И головные уборы, конечно.

Нас заверили, что всё будет как в лучших домах ЛондОна. Даже лучше.

– Фирма Ротштерн гарантирует, – гордо вскинул местечковый кутюрье голову, демонстрируя нам свой выдающийся кадык.

Получив от меня задаток в один империал, портной удалился, заявив, что первая примерка будет завтра.

– Что, Степаныч, – разлил я по-новой. – Чтобы не выходить из образа, позовём девочек?

– Это как раз лишнее, Митрий. Сифилис тут гуляет. На ярмарку все окрестные проститутки даже из Москвы сбежались. Увидишь красивую, хорошо одетую даму, которая покажет тебе кольцо на кончике языка – можешь смело договариваться о цене. Но не советую. Хоть в твоём времени, говорят, что сифилис уже лечат. Но оно тебе надо играть в такую лотерею.

– А сколько стоит такая дама? Просто так спрашиваю, из интереса.

– От двадцати пяти рублей и выше. За обычный сеанс. Если что желается экзотическое – то по согласованию сторон. В прошлый раз модной тут была дива, что насасывала ртом. Так та меньше ста рублей с клиента не брала. И что ты думаешь? Очередь стояла.

– Потерпим, – сказал я. – Незачем Василисе такие подарки привозить.

– Вот это правильно, – поднял рюмку Тарабрин. – За это и выпьем.

– Ну, за благоразумие, – поддержал я проводника, подражая голосу актёра Булдакова.

Выпили.

– Зачем я тебе в Крыму? – проявил я интерес. Вряд ли Тарабрин заговорил об этом просто так.

– Соль, – кратко ответил Иван Степанович и пояснил. – За солью этой чёртовой мы практически экспедиции через год – два посылаем. Отрываем кучу людей от земли. Да и не знают они, где нормальную соль в Крыму брать. Каждый раз новое место пробуют. А ты если и не знаешь нужное место, так найдешь в своем ««осевом времени»». Как и нужную технологию добычи. Вот тебе и дело в нашем Беловодье. Практически монополия. Склад с приказчиком можно и на Тамани держать. Только пополняй вовремя. По домам люди сами ее развезут. А то сейчас отсюда из восьми фур, две с солью пойдут.

Прикинул я к носу. Быстро посчитал в уме количество народонаселения, которому нужно каждому 4 грамма соли в день и еще сколько-то на ежегодные засолки овощей, мяса и рыбы. И выдал результат своих размышлений.

– Не проще ли ежегодно к тебе вагон соли прикатывать хоть от царя, хоть от нэпманов. Эльтон и Баскунчак ни дня не останавливались. Да и на самостийной Украине шахты с каменной солью работают. Там в девяностые за доллары чёрта лысого купить можно, не только копеечную соль. Хоть танк, хоть крейсер – только плати. А мне самому организовывать у тебя соляной бизнес – навар от яиц. Боюсь, что вложения себя не окупят.

– Вот и займись, Митрий, этим делом. Не всё же мне мотаться по временам и весям. Народ у нас плодится и размножается. Вагон прикатить – не сложно. Только своя соль также нужна. Представь, что по какой-либо причине нас на Тамани не станет. Как народ будет жить-выживать? Я про это задумался, только распятый на древе. До того считал себя вечным. Не так уж много я от тебя прошу. Наливай.

– Хороша икорка, – сказал я закусив. – У нас такая теперь только за бугор уплывает. За валюту.

– Вот и прихватишь отсюда бочонок, – хитро подмигнул Тарабрин.

Глава 4

Первым делом на ярмарке, после того как меня прилично одели, и я стал похож на человека не вызывающего подозрений у полиции, я купил пистолет – американский 10-зарядный ««Саваж»». За 28 рублей без гравировок и прочих лишних понтов типа перламутровых щёчек на рукоятке, которые мне усиленно пытался втюхать приказчик в лавке. Патрон, правда, хиленький – 7,65х17, но и таким патроном эрцгерцога Франца-Фердинанда Гаврило Принцип сумел убить. Правда, чуть ли не в упор. И у Пуришкевича получилось Распутина из такого же ««Саважа»» заколбасить. Главное пестик компактный – всего 16 сантиметров в длину и в кармане нормально умещается – не топорщит. И весит всего чуть больше полкило.

В качестве кобуры к нему продавался этакий мягкой кожи кошелёк на защёлке, только глубокий. Можно носить во внутреннем кармане пиджака не протирая саржевой подкладки металлом.

Я – проводник. Мне убивать никого нельзя. Так что для моих целей – ранить и заставить отказаться от преследования, больше подошел бы калибр с хорошим останавливающим действием – 9 мм, а то и больше, но таковых на ярмарке не было, хотя оружейных салонов стоял длинный ряд. Выбор пистолетов большой, но даже ««Люгер»», который ««Парабеллум»», был там под точно такой же патрон, но дороже ««саважа»» в полтора раза.

А большинство предложения вообще было пукалками под патрон 6,35х15. Или велодогами под спортивный мелкашечный патрон, называемый тут ««монте кристо»», выпускающиеся для велосипедистов, чтобы на ходу от собак отстреливаться. Таким даже застрелиться не получится, если и захочешь.

Не считать же за оружие скрытого ношения огромный полуторакилограммовый револьвер ««Смит-Вессон русский»» с его длинным стволом и сантиметровым дулом? Цена – 90 рублей за пару в красивой деревянной коробке. Или ««Маузер С96»» с длинным стволом в деревянной кобуре-прикладе. Вес – за килограмм. ««Чудо пистолет-карабин для путешественников»» с конским ценником в 47 рублей серебром без патронов.

А с большими 9-мм ««Браунингами»» тут присланная на усиление московская столичная полиция ходит. Кобуры деревянные, больше похожие на протез голени. И, судя потому, как ее мотает на городовом, тяжелая очень. И в продаже я их не видел.

Пистолеты Кольта правительственной модели в гражданскую продажу в России еще не поступали. Хотя и попали они уже в список разрешенного оружия для строя офицерам императорской армии – на видном месте этот список в лавке висел. Но… за свой счёт.

Вот примерно то, что мне надо, а к нему патроны-резиноплюи из моего ««осевого времени»». Будет тогда ««наикращяя нелеталка»». Резиновой пулей убить – это умудриться надо, а бьет 45-й калибр мощно. С хорошим останавливающим действием. То, что надо. Но это на будущее.

А сейчас с чем-то ходить надо среди этих толп. Защищенным. Электрошокер бы не помешал. А то и тазер. Но это всё в Америке, причем в Америке моего ««осевого времени»».

Вон, Тарабрин, для своих приказчиков приобрел оптом курковые двустволки тульского завода. Даже не посоветовавшись со мной, взял 16-й калибр. По моему мнению, этот калибр – ни два, ни полтора. Мне 12-й нравится. Да вообще фирма ««Зауэр»» в Германии работает, и в России торгует. Помню, еще в 1960-х годах все охотники гонялись за трофейными ружьями ««Зауэр»» – ««Три кольца»». Кто смог достать – хвалились ими безбожно.

Для хранения покупок сняли мы огороженный высоким забором двор с конюшней, амбаром, навесами и небольшой бревенчатой сторожкой от непогоды. На ярмарке такие дворы сдавались для приезжих коммерсантов целой улицей. Теперь тарабринские приказчики там дежурят парами. С полными патронташами и ружьями. Сутки через двое. Свободные от караула помощники проводника ночуют, как и раньше, на постоялом дворе во флигеле.

Освободили от караульной службы только тех помогальников, что были у Тарабрина знатоками лошадей. Они нам конский состав будущего обоза выбирали из богатого ярмарочного предложения. Но наше со Степанычем слово было заднее – мы бюджет держим.

Двуколку вообще выбирал я сам, так как Тарабрин сказал, что она для меня лично, чтобы я у него бензин зря не тратил. Вот не понимаю я его логики. На одну машину топлива натаскать – день работы, зато кататься можно зимой в тепле. А не в открытых всем ветрам и метелям санях.

Но выбрал.

Во-первых, на эллипсовидных бронзовых рессорах, чтоб не так трясло – сидишь-то практически на оси.

Во-вторых, на высоких облегченных колесах на железном ходу.

В-третьих, с легким кузовом плетёным из тростника на железном каркасе. С небольшой площадкой для чемоданов за сиденьем, на которую стационарно встал как родной широкий и глубокий американский дорожный кофр – типа багажник. Всего два сидячих места. Править конём должен один из пассажиров. Так что учиться мне придётся и этому искусству.

В оглобли двуколки сторговали у казака-хитрована трехлетнюю кобылу донской породы. Светло-рыжую, аж золотистую на солнце, красавицу. С белыми ««чулками»» на трех ногах и белой ««звездой»» во лбу. Ну и всё, что положено к упряжи у него же взяли.

– Она и под седло приучена, – крикнул мне вдогонку казак, когда кобылу уводили из его загона.

Видно он ещё и седло хотел мне втюхать. Но мне казачьи седла не нравятся. Я английское седло куплю. То, что потом спортивным стало по всему миру.

Соль продавалась в лыковых рогожных кулях. С Баскунчака – хорошая соль. По утверждению продавца, такая рогожа под дождем не промокает.

Я не поверил, смотался из амбара на нашем складе в свое ««осевое время»» и прикупил в ««Спортмастере»» пару прорезиненных тентов для шестиместных палаток. Теперь точно ничего не промокнет.

Самое смешное, на мой наряд начала века в Москве ««осевого времени»» никто и внимания особого не обратил. Ходит человек по торговому залу в хорошо сшитой тройке при бабочке и в шляпе-канотье, ну и фиг с ним.

Оказалось – зря мотался, потому как купил Тарабрин под соль два крытых пароконных фургона с поворотным дышлом. Почти как у американских пионеров. Так что дождь не страшен для груза.

И к фургонам по паре русских тяжеловозов соловой масти. Двух кобыл и двух жеребцов. Они нам обошлись вдвое дороже распространенных битюгов, на которых тут биндюжники рассекают, но как сказал наш знаток коней – порода эта добрая. Ее в артиллерию в ремонт казна закупает. Там они шестеркой три тонны гаубицы с зарядным ящиком тягают. Да и красивее они нескладных битюгов. Вот и сохранилась эта порода, и в СССР, и в современной России, а битюгов не осталось.

Взяли бы мы этих тяжеловозов и больше, но больше в продаже не было.

Брабансоны были, першероны были, фризы были, даже английские шайры – огромные красавцы, и те наличествовали. Народ вокруг ходит, восторженно языком цокает. Но не покупает. Во-первых, они были намного дороже отечественного тяжеловоза – они и крупнее, и выше в холке. В России такую импортную нарядную коняку в кареты шестеркой цугом запрягают. Понты. Отсюда и цена. Во-вторых – привередливые они к кормам. Не для наших спартанских условий. Вот и разобрали русских коников практически всех до нашего приезда. Всех, что артиллерийские ремонтёры раньше них не выкупили – у тех было право первой руки. Но, как говориться, остатки сладки.

– Шайры хоть и не так привередливы к корму, как фризы, но зато жрут как не в себя, – дал наш лошадиный знаток консультацию. – Мы их не прокормим. У нас на Тамани трава сухая и жесткая, а эти к сочной и мягкой травке привычные. Ты, Иван Степаныч, лучше на арденов посмотри. Хорошая тягловая порода. В жратве непривередлива. У Бонапартия еще они пушки тягали. Не обращай внимания на то, что ноги кажутся коротковатыми. Зато характер спокойный, послушный и умницы большие.

Походили мы вокруг расхваленных арденов, пощупали их, зубы и мохнатые копыта осмотрели. Да и купил Тарабрин этих бельгийских тяжеловозов по паре на остатние фуры. Четыре мерина и восемь кобыл. Жеребцов арденских в продаже совсем не было. Все пятилетки. Все гнедые с черными мохнатыми ногами.

Сделал нам конский барышник, что торговал арденами, две скидки – за опт, и за то, что заплатили золотом, а не бумажными деньгами. Но все равно кони не дешевыми оказались. Импорт! За морем телушка – полушка, да рупь перевоз.

– Мы этих кобыл нашими, русскими, тяжеловозами покроем. Неплохие полукровки должны выйти, – ездил нам по ушам тарабринский знаток.

– Никак ты, Ваньша, восхотел собственный конный завод завести? – подколол его Тарабрин.

– А ежели и так, то кому от сего будет худо? – вскинул головой лошадник.

– Ну, а если на чужом заводе? Управляющим пойдёшь? – это уже я влез. Из любопытства и вредности.

– А пойду. Все с лошадками в обнимку.

– Вот к нему, – кивнул на меня Тарабрин, – и пойдёшь конный завод ладить. В Крым. Хороших тяговых коней разводить, соль возить, много ее надо будет.

Удивляет меня проводник. Хотя, что тут удивительного? Привязывает он меня к своей общине как может и чем может. Василисой, солью, племенным конным заводом. От своего хозяйства особо не побегаешь.

Для своего будущего хозяйства обзавелся я незаменимой вещью – самоваром. Даже двумя. И оба из Тулы. Один емкостью на ведро воды, другой – на пять ведер. Кипяток нужен дома не только чай пить.

Продавались здесь и посеребренные самовары варшавской работы, но это, по-моему, уже лишние понты.

А вот серебряные подстаканники, тоже варшавской фабрикации, я взял. Вместе со стаканами гранеными. Пригодятся. Как и ложки-вилки серебряные на 12 персон. Молочники там, сахарницы, чайницы и прочую мелочь для дома. Отечественные, недорогие, хлебниковской работы. Фаберже тоже в продаже был, но заметно дороже. Сервиз отечественный гарднеровского фарфора обеденный также на 12 персон – 96 предметов. Два больших рогожных короба вышло, упакованных по всем правилам для дальней дороги.

Главное, турку купил – кофе варить, настоящую, медную, турецкую! Кофемолку ручную. И фунт йеменского мокко в зелёных зёрнах. Посмотрим, как он тут от нашего кофе отличается.

Потом подумал, вернулся и взял еще фунт кофейных зёрен. И заодно чая в запас фабрики Высоцкого в жестянках по четверть фунта – он тут лучше качеством, чем тот, что в России ««осевого времени»» продают. Это я уже на постоялом дворе распробовал.

И что значит хорошая одежда в это время от правильного портного… Везде ко мне с поклоном, все предупредительны, величают не иначе как ««вашим степенством»». Не знают, чем ещё угодить, лишь бы я купил чего-нибудь у них.

Тарабрин растолковал.

– Для мещанина, даже богатого, ты слишком свободно себя ведешь, Митрий, а от дворян отличаешься отсутствием презрительного взгляда и пренебрежительных жестов. Не снисходителен, как интеллигент. Значит – купец. Купец, глядя на твои манеры, ты провинциальный. Но с деньгами, судя по одёжке. И куришь ты дорогие толстые папиросы. Да бороду модно стрижёшь. Вот отсюда и почёт. Глаз у приказчиков наметанный, кого степенством величать, кого благородием, а кого и взашей сразу гнать. Тебе только золотой часовой цепи через пузо для полноты образа не хватает.