Текст книги "Заповедник "Неандерталь". Снабженец (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 9

Готовый собачий питомник был весьма похож на привычное в ««осевом времени»» собачье заведение – полицейский или хорошей части охраны железной дороги. Иначе и быть не могло – сам же его проектировал по виденным в той жизни образцам. Для каждой собаки был построен отдельный просторный и крытый вольер из сетки-рабицы с деревянным полом и тёплая будка внутри него. В вольерах высокий человек мог стоять в полный рост. Задние стенки вольеров были наружными стенами самого питомника. Сами вольеры на тридцать шесть собак располагались ««покоем»», а посередине оставлен просторный выгул с некоторыми снарядами для дрессировки. Бум, двойная лестница, барьер, дорожка из разновеликих пеньков. Кроме нормальных ворот наружу, была еще между вольерами калитка в сторону будущих конюшен, чтобы при необходимости можно было пройти насквозь все дворы маетка, не выходя за периметр.

Кстати, высокую лестницу, вполне, можно было использовать и как сторожевую вышку. С нее окрестности далеко видно.

Сосипатор многое посчитал баловством, но согласился со мной, что если территория позволяет, то почему бы и нет. Но заявил с некоей задумчивостью.

– Не каждый человек так живёт, как вы тут для псов понастроили. И вольер да ещё будка в нём.

И это любитель собак говорит. Псарь от бога. Наверное, я еще многое в людях не понимаю, хоть и жизнь прожил. Или у них в девятнадцатом веке совсем другие стандарты были.

– Сам же проект утверждал, – удивился я.

– Так-то бумажка, а тут вживую сам видишь, – вздохнул Сосипатор. – Но мне нравится. Надеюсь, и мне тут дом построят не хуже, чем моим собакам.

– Со временем, дорогой Сосипатор, со временем, – обещал я. – Не всё сразу. Слышал, как говорят: Москва не сразу строилась. Пока тут поживешь, – кивнул я на административное здание питомника у ворот. Две бытовки были поставлены в два этажа с наружной лестницей и балконом, с которого весь питомник как на ладони. Под балконом остеклённая веранда. Первый этаж под склад. Второй для жилья – две комнаты распашонкой с печкой в тамбуре. Рядом пристроен навес для собачьей кухни с чугунной печью-плитой и дровяным складом. По-спартански пока.

Построили питомник целиком из вывезенных мною из Москвы девяностых материалов. Даже крыша была из металлочерепицы – ее в отличие от всего остального белорусы собирали. А так питомник сладила Тарабринская артель плотников. И уже перешла на соседний двор ваять из дубового лафета каркас первой конюшни. Пока еще деревянной.

Но пилорама работает, так что стройматериала пока хватает. А стены первой конюшни решили делать засыпными – опилками, пропитанными известью меж двух дощатых стен. Внешняя стена внахлест, внутренняя – в стык. Такую конструкцию уже на собачьем питомнике опробовали. Опилок у нас много пилорама производит. Успевай только солярку завозить. И с известкой проблем нет никаких. Каменщики сами щебень ракушечника на нее жгут.

А под каменную конюшню пока только траншеи под фундамент прокопали. И бутовый камень с каменоломни завезли. Цемент из Америки. Ручную бетономешалку из России девяностых. Где что выгоднее было брать, там и брали.

Между собачьим питомником и деревянной конюшней оставили место для брандмауэра. Противопожарную безопасность никто не отменял. Но его очередь последняя. Если нарубленного камня хватит.

Кони пока – все шестнадцать тяжеловозов, – на вольном выпасе внутри огороженных полей. Свежей травкой заправляются и поля удобряют. Если камни не возят.

А камни возить – целая операция. Далековато расположены каменоломни. За сутки всего одна ходка обозом получается. Туда и обратно. Пока грузят – коням на морду вешают торбу с овсом. У речки обязательная остановка – коней напоить.

Одна телега почти восемь сотен килограмм везёт. А восемь фур – шесть с половиной тонн. Можно и больше грузить, но тогда коням чаще отдых давать надо и на колёса избыточная нагрузка получается – оси-то деревянные. Смазываем местной нефтью, что на поверхность сочится на севере керченского полуострова – не хватало мне еще деготь из других времён таскать. Так что нашли оптимум. И так Шишкин весь извёлся. С одной стороны ему лошадок жалко, с другой – для них же конюшню из этого камня строить.

Это еще он обиженку на меня держит, что заставил я с ходу его лошадок щебень возить на дорогу – воронки от пней засыпать.

Вывез поваров-детдомовцев в ««Неандерталь»». Не без косяков. Несмотря на то, что всё было чётко оговорено с ребятами ««на берегу»» – оплата, условия работы и быта, пять лет на месте без отпуска, глухомань, полное отсутствие цивилизации и привычных для современной молодежи развлечений, невеста нашего хлебопёка, когда поняла, где оказалась, устроила нам многочасовую истерику. Не сразу, а как увидела в моем домике леопардовые шкуры и узнала, что это обитатели соседнего леса. Пришлось доставать заначку простейшего народного антидепрессанта.

Но, как бы то, ни было – хлебопечка работает, народ кормит свежим хлебом. Почти по царской армейской норме – фунт в день. Правда фунта не получается, так как форма хлебная рассчитана на буханку в 700 грамм. Но полбуханки свежего хлеба в день каждый в пайку получает.

Этой паре мы еще взрослую бабу дали в помощь – закваску готовить, а то молодёжь даже не знала, как обходиться без магазинных дрожжей. А местные бабы в этом доки.

Второй повар, тот, что на полевую кухню нанялся, только и сказал, когда узнал где он.

– Прикольно. А мамонты тут есть?

Когда узнал, что нет тут мамонтов, кисло выматерился.

– Ну, так не интересно. А с бабами тут как?

– Каком кверху, – ответил ему Жмуров. – За руку взял – женись.

Да и мало у нас пока женского персонала. Жена Вани Шишкина. Жена да дочь ветеринара. Моя жена, жена да дочери Сосипатора, которые еще не приехали. Еще пара тёток в возрасте. Остальные мужики тут командированные, без семей. Сказали: семьи привезут, когда будет куда – как построятся. А пока в двух больших палатках армейских монастырём живут.

На пилораме Ян Колбас с помощниками из бывших лесорубов работают ударно. Штабель бревен потихоньку тает, штабеля досок потихоньку растут. Сушатся.

Колбас нет-нет, да и напомнит мне про свою деревеньку.

– Всё помню, – отвечаю ему. – Соль. Сосипатор. Потом и моё обещание тебе исполним. Не опоздаем. Мне пока из архива еще документы не принесли. Да и на место надо съездить, своим глазом посмотреть, что там, да как в 21 веке. Мало нас с эсесовцами впрямую махаться.

Архивариусов в Москве и Минске я деньгами зарядил на поиск событий в 1943 году в деревне Лапинцы Воложинского района Минской области. По возможности с полным списком жителей этой белорусской вески. Но, как это обычно и бывает, архивные крысы торопиться не любят. Как их не стимулируй. У них и своя плановая работа есть, за которую начальство спрашивает.

Пока удалось узнать только приблизительную дату события – вторая половина июля 1943 года. Списка жителей не обнаружено. Известно только то, что все они были ««заживо сожжены вместе с постройками»» в ходе карательной операции ««Герман»», в которой принимал участие украинский полицейский батальон под руководством зондеркоманды СС.

Ужаснее было другое. Архивная справка гласила, что в Белоруссии во время Великой Отечественной войны немцами и их украинскими и прибалтийскими приспешниками было уничтожено 628 сел и деревень вместе со всеми жителями, включая немощных стариков, инвалидов, и матерей с грудными детьми. Мне жизни не хватит их всех спасти, даже долгой жизни проводника. Но хоть одну веску мы спасём. Я обещал Яну.

Юшко делает полную профилактику ««шкоде»» – той скоро в поход.

Я настроился на рейд в революционную Гатчину, и уже прикидывал в фотошопе прикольные мандаты для группы захвата собак, но прибывший Тарабрин сказал, что монстра с прицепом пойдет с нами в дореволюционный Омск – за сельхозтехникой на конной тяге. Так что экипировка, соответствующая времени экспедиции.

Поедем трое. Третьим будет Юшко как наш персональный водитель. Мало людей, но больше в кабину ««шкоды»» не влезет. А кузов с прицепом будут заняты на обратном пути неудобными железками.

Оделись ««степенствами»», добавив только кожаные шофёрские куртки – для форсу, и чтобы в пути не продувало. И очки-консервы, как необходимость, кабина-то без ветрового стекла.

Темпоральное окно пробили на знакомую Тарабрину таёжную дорогу и целый час по ней тряслись, пока не выехали на широкий тракт около города. На удивление проходимость монстры была великолепной, можно катить просто по бездорожью.

Золотая осень отбирала свои права у лета, и это было насладительно для глаз.

Но сам город до того, как не въехали на центральные улицы особо не впечатлил. Озеленён был очень слабо. Разве что деревянные дома были очень большими, хотя и одноэтажными, но скорее длинными – окон на восемь по фасаду. А вот в центре застройка была уже каменной в два-три этажа.

На улицах повсеместно торговали арбузами. Прямо из куч, огороженных досками. Стоило все копейки. Размером полосатые ягоды были средние, далеко не астраханские с Богдино. Особого ажиотажа у местных эта торговля не вызывала.

Зазывала надрывался в крике.

– Последние арбузы. Больше завоза не будет.

Увидев мою заинтересованность, Тарабрин заметил.

– Если хочешь, то на обратном пути возьмем на всех ваших трудников. Сколь места останется. Порадуем народ.

И снова обратил свое внимание к Юшко, у которого проводник работал за штурмана в незнакомом для водителя городе.

Заселились в трехэтажную гостиницу ««Россiя»». В номер люкс, как всегда это происходит с Тарабриным. Юшко изображал слугу торговых партнеров и нес за нами наши чемоданы. А как иначе, если у него никаких документов нет? А так – сам при господах, с них и спрос.

Мы с Тарабриным держали в руках только по небольшому саквояжу, правда, тяжёлому от золота.

– Тут, по крайней мере, номера с водопроводом, ванной и электричеством, – пробурчал Тарабрин, когда я ему попенял на расточительство. – И Ваня с нами будет. Негоже слуге жить отдельно от господ. Хотя водитель авто – слуга привилегированный. Меньше, чем за пятьдесят рублей в месяц в этих палестинах и не найдёшь.

– Так много, – удивился я, уже зная, что кухарка в столицах получала всего 5 рублей в месяц. А средняя зарплата квалифицированного рабочего-металлиста примерно в 25 рублей. Это если не считать железной дороги, там расценки на квалифицированный труд выше. Машинист паровоза получал до 250 рублей в месяц. Кочегар до 150. Но разница в оплате зависела от дальности маршрута и от руководства дороги. Частные владельцы платили больше государства.

– Провинция. Что хочешь? – отмахнулся Тарабрин. – В Петербурге шофёра меньше, чем за сто рублей не нанять.

И повернулся к портье, что выдавал ключи от нашего номера, провожающего нас прислужнику, распорядился.

– Вот что, любезный, прикажи-ка ты подать нам в номер для начала сельтерской воды и все городские газеты на прошедшую неделю. Самовар попозже готовь.

– Будет исполнено, ваше степенство, – склонил тот перед Иваном Степановичем свой набриолиненый пробор.

Блин горелый! Даже в кожаной шофёрской куртке и очках-консервах на лбу Тарабрин – ««его степенство»». Это надо ж так уметь с людьми разговаривать. Причем совсем нейтральным тоном, без криков и приказов. Я, наверное, так никогда не научусь.

Пачка газет, что принесли нам в номер, была на удивление толстой. Кроме популярных деловых изданий – ««Омского телеграфа»» и ««Омского вестника»», привлекших наше внимание обилием торговой рекламы, встречались откровенно либеральные листки – ««Голос Сибири»», ««Иртыш»», ««Степной пионер»», ««Струны»» и ««Белый цветок»». Последние две газеты радовали обилием среднего качества виршами местных поэтов, несмотря на основную идеологическую направленность. ««Белый цветок»» так вообще был весь посвящен теме борьбы с туберкулёзом. Этакое ««СПИД-инфо»» начала ХХ века.

Из интересующего нас, активно пропагандировались различные локомобили и трактора с поставкой из Североамериканских Соединенных штатов по бешеным ценам и предоплате – и паровые, и на основе полудизелей, даже керосиновые и бензиновые. Конная сельхозтехника только упоминалась об адресах ее продажи и ценах. Видимо считалось, что потребитель и так про нее всё знает. Пестрело от упоминания американских, германских, австрийских, бельгийских, датских, шведских и английских брендов.

– Степаныч, – отложил я хрустящий лист газеты, – тут сказано, что производство машин ««Эльворти»» находится в Елисаветграде. Это Малороссия, насколько я понимаю. Так какого же… мы в Сибирь припёрлись?

– Как тебе сказать… – Тарабрин отложил свой листок. – В твоем Елисаветграде только один этот английский завод и есть. А тут и датчане свои заводики в этом городе поставили, бельгийцы, и американцы много чего интересного привозят через Владивосток. Потому и цены тут на ту же продукцию ««Эльворти»» будут немного ниже, чем брать у них с завода. Конкуренция. Никуда от ее законов не деться.

Тут нам внесли пышущий жаром самовар. И я отложил в сторону газеты и красный карандаш, которым отмечал интересующие объявления.

К чаю подали заранее мелко наколотый сахар, медовые коврижки, сладкие пряженцы, шаньги, варенье шести сортов, белый хлеб и сливочное масло.

– Извольте, ваши степенства, откушать, – поклонились нам половой из ресторана и коридорные слуги, – такого масла даже в Вологде нет. Не изволите ли к чаю ромку подать?

– Степаныч, ты как хочешь, – откликнулся я на последнее предложение полового, раскладывая салфетку, – но я грог не люблю. Лучше потом рюмку ликёра на диджестив. Типа ««Куантро»» или ««Бенедиктина»».

– Только не ярославской выделки, – бросил Тарабрин через губу.

– Не извольте беспокоиться, ваши степенства, того что вы заказываете нет в наличии, но вот ««Шартрез»» есть прямиком из Франции.

Шуршала прислуга тут как электровеники. Оно понятно, абы кто в пятирублевый номер за сутки не заселяется. Так что и чаевые с нас ждут усиленные.

Ваня Юшко только головой крутил и когда прислуга ушла, выдал нам.

– Ну, вы даёте… Прямо Штирлицы.

– Ну, а ты как думал? – усмехнулся ему Тарабрин и продолжил наш прерванный отельными слугами разговор. – Два года назад в Омске прошла Первая Сельскохозяйственная выставка, куда много кто со всего мира привез образцы своей техники. Выставка была не только сельхоз, как следовало из названия, но также торгово-промышленной и лесной. Плюс здесь сошлось пересечение двух железных дорог и водного пути, что даёт легкую доступность доставки сюда товара, чем в другие места. Так что место тут намоленое. Протоптали сюда дорожку буржуины, по ней и топают за барышами. Сюда же и покупатели со всей Сибири съезжаются и не только. Привыкли уже. Вот почему и мы здесь. Выбор тут больше, чем в любом другом месте в это время в России. А по технике так даже больший выбор, чем на Макарьевской ярмарке.

– Да, – поддакнул я и шлёпнул я свернутой газетой по столу, – я тут знакомое слово увидел – ««Болиндеръ»». На перспективу надо подумать о водопроводе с насосом от реки, а то ручей наш с водопадом мы быстро выпьем. Но это не к спеху. Адреса все на монстре объезжать будем? Их тут много.

И повернулся к Юшко.

– У тебя сколько топлива?

Ваня почесал в затылке.

– Если ралли по городу устраивать не будем, а заезжать только под погрузку, то на обратный путь хватит.

– Завтра лихача наймем для разъездов, – решил Тарабрин. – А Ваню оставим монстре профилактику делать, чтобы не встать где-нибудь на обратном пути. И это… Держи. – Тарабрин протянул Юшко три империала. – Это для местных вроде как твоё жалование за месяц. Можешь тратить по своему вкусу, пока мы по делам катаемся. Табачку там прикупить, того-сего. Обедать в ресторане.

– Премия как бы тебе, – улыбнулся я. – Из зарплаты не вычитается.

И Ваня улыбнулся глупо смущённо. Он явно такого от нас не ожидал.

Катались мы с Тарабриным целый день на лихаче – извозчике с хорошим породистым рысаком в оглоблях лакированного фаэтона на резиновом ходу. Правда и стоило такое удовольствие в два раза дороже обычного ««ваньки»». И только потому, что заранее арендовали выезд на целый день. А так, по коротким маршрутам, лихачи брали еще дороже. Но понты – это наше всё. Так что и принимали нас управляющие местными отделениями иностранных фирм с соответствующим уважением.

Первый день толкли воду в ступе на переговорах, обсуждении цен и тактико-технических данных сельхозмашин на конской тяге. Осматривали сами машины в лабазах. Условия поставки у нас были только одним вариантом: плати и бери.

Во второй состоялись сами покупки.

У ««Американской международной компании жатвенных машин»» забрали со склада единственный экземпляр дискового плуга, точнее, если переводить на язык 21 века – культиватора. Все остальное у пиндосов стоило дороже, чем у их конкурентов, или заказ на поставку с предоплатой. А доставка в течение полугода нас совсем не устраивала.

У датчанина Рандрупа, который рискнул поставить свой завод в самом Омске, взяли железные плуги на три лемеха под запряжку парой тяжеловозов, бороны и довольно прогрессивные сеялки.

У англичан из Елисаветграда – косилки, ворошилки и жатки. Запасные пилы для них. Ещё конные грабли.

Соответственно полный набор фирменной упряжи.

На третий день собирали покупки по складам и грузили их на ««шкоду»», что было непростым делом, учитывая, что длинные железки этих агрегатов торчали в разные стороны.

Свободные места в кузове и прицепе, что не заняли бочонками с ««русским маслом»» – перетопленным сливочным, (оно долго может храниться без холодильников), забили арбузами.

Запаслись и ««царским вареньем»» – в крыжовник вставляется кусочек грецкого ореха и варится это в вишнёвом сиропе. Объедение. Должен же я себя хоть чем-то побаловать? Тем более что диабета у меня больше нет.

Юшко, когда бродил по городу в отвязанном состоянии, оптом закупился на табачной фабрике Серебрякова, и гордо щелкал ««зиппой»» перед местной публикой, прикуривая толстую папиросу.

Но справились и к вечеру, заправив водой ацетиленовые фары, рыча мощным мотором, выдвинулись из гостеприимного города, очень любящего людей у которых в кармане водятся золотые монеты.

А там и до лесной дороги, с которой ««окно»» домой Тарабриным открывалось, недалеко уже.

Трава уже поднялась высоко над палом, что черных проплешин видно не стало совсем. Не так как всегда, но достаточно для того чтобы начать ее косить. Вот и косили. В три конные косилки и вручную там, где косилкам неудобь. Всю работу остальную побросали – страда. Кто не косит – тот ворошит. Механическая ворошилка у нас только одна. Важное дело – зимний корм для лошадок и прочих жвачных, если таковые появятся у меня. Любой крестьянин знает, что много сена не бывает. Бывает его мало – тогда беда по весне.

После косьбы у нас пахота и сев. Сеять будем ячмень, овес и кукурузу. На последней настоял уже я. Ею не только людей кормить можно. Я и рецепт из интернета в своём осевом времени выписал, как готовить силос и силосные ямы на зиму. Сейчас день год кормит.

Ужаснах. Всю сознательную жизнь бегал я от реального производства, а тем паче сельского хозяйства, профессию выбирал такую, чтобы с ними если и пересекаться, то накоротке. И вот на тебе, куда тебе, во что тебе – председатель колхоза со всеми втекающими, разве что без райкома на загривке. И сам себе снабженец. Ни днем, ни ночью продыху нет.

Балдеет только инженер. У Жмурова вроде как отпуск образовался. Но тоже в потолок не плюёт – камушки пересчитывает. Что-то прикидывает, перетаскивая с места на место американский теодолит.

Ваня Юшко ладит три железные бороны в один агрегат – монстрой таскать. Колёса на ней уже поменял на железные. Казалось, его деревенская душа поёт. Глаза, по крайней мере, сияют.

Остальные белорусы в роли учителей при конных механизмах. Технику безопасности в народ вбивают, иной раз крепкими затрещинами.

Высохшее сено свозим с деловых полей на КамАЗе. И скирдуем в сторонке. Сеновалы построим – перенесем туда.

Народ только жалуется, что баб мало и им самим приходится в поле весь женский труд работать.

Как я понял, что механизмы заменили кучу народа, вывел из сельхозобращения артель каменщиков. А то стройка совсем встала. И пилорама встала. А это не дело.

Жмуров этому был не рад – настроился уже на лёгкий труд, а то и совсем на отдых.

Только Сосипатор со своими рейнджерами не принимал участие в битве за сено. В степь сайгаки вернулись, и они народ мясом обеспечивали. А то какой из мужика работник без мясной пайки?

Темпоральное окно в Гатчину 1917 года открыли на лесном участке Красносельского шоссе южнее села Вайялово – там было пустовато в это время суток. И еще целый час катили по нему на монстре с нашей невеликой скоростью, пока не показались крайние дома самой Гатчины. При этом основательно подмёрзли – все же декабрь месяц под Петроградом далеко не юг.

7 декабря по старому стилю была основана Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров Российской республики. А мы припёрлись в Гатчину 14-го – через неделю. Пока никто не очухался и шел в этой страшной структуре организационный период. А царскую псарню еще не успели ликвидировать путём поголовного расстрела собак, как царских сатрапов и опору старого режима.

Подготовились солидно. На монстре развивались сразу два красных флага, прикреплённых к крыльям передних колёс. Вся команда была одета в кожу – куртки, галифе, ботинки, краги и ремни, добытые в Архангельске летом 1917 года. Всё новенькое, аж скрипучее. Перчатки из века ХХI-го. Под куртками у всех гимнастерки и черные свитера под горло. Разве что шапки-ушанки матросские были на нас из ХХ века – иначе можно было и дуба дать, – только красные звёзды ярко выделялись на черном мехе чебурашки. Ещё кокетливые бантики на груди красные.

Черные ангелы революции.

Только у меня на ногах были чешские рыжие шнурованные сапоги и рыжий же ремень. Да еще рыжими были деревянные кобуры маузеров. Только Сосипатор не стал изменять своему большому ««Смит-Вессону»».

Винтовки австрийские и пулемёт Горюнова в кузове у заднего борта в качестве ретирадного орудия.

За этим пулеметом пришлось мотаться на незалежную и самостийную Украинскую державу 1994 года, где прапорщиками вооруженных сил Украины проводилась большая распродажа родины. По дешёвке. Правда, ни российские рубли, ни свои фантики, иронично украинцами же именуемые ««хохлобаксами»», никто брать не хотел – все требовали только портреты вечнозелёных мертвых президентов одной залужной страны. Но у нас их было. Так что всё срослось к обоюдному удовольствию.

В нагрузку к пулемету СГМБ пришлось взять три ящика мосиновских винтовок образца 1930 года, ящик пистолетов ТТ (эти брали ради патронов, которые подходили к маузерам), пару ящиков ППШ. Оставшееся место в кузове КамАЗа забили ящиками с патронами. Всё с мобилизационного склада под Белой церковью. Ничего более современного в этот заход заполучить не удалось, хотя на будущее обещали и СКС, и пулеметы РПД. Автоматов Калашникова на этом складе не было вообще.

И это еще я еле отбился от нагрузки в виде гранат РГ-42.

А так только плати – весь склад вынесут. Но все по рангу и ранжиру. Если прапор торговал винтовками и патронами, то полковники барыжили танками и бронетранспортерами. Генералы самолётами, тактическими ракетами и средствами ПВО. Адмиралы сидели в готовности, распились весь флот – хотя бы на иголки. Все равно мичмана уже все, что можно с кораблей поскручивали на продажу. Но нам такого добра не надо – воевать не с кем. Для неандертальцев даже мосинка явно избыточная вундервафля.

Последний штрих в подготовке лежал у меня в полевой сумке – изготовленный в фотошопе мандат Совета народных комиссаров Российской республики за подписью управляющими делами СНК тов. Бонч-Бруевича о ликвидации царской охоты и увольнении всего ее персонала со службы. Вторая бумага была серьезнее – мандат за подписью председателя ВЧК тов. Дзержинского об организации охраны московского кремля и лично председателя ВЦИК Съезда Советов тов. Свердлова. В том числе охраной собаками крупных пород, коих член коллегии ВЧК тов. Беленький имел право конфисковать в любом месте Российской республики у любого владельца. А в случае саботажа применять все репрессивные меры на месте. Все подписи, штампы и печати на месте, скопированные с подлинных документов в архиве. Не придраться, разве что к хорошему качеству бумаги. Но Финляндия рядом и вроде как еще из состава России не вышла.

У каждого бойца моего маленького отряда в кармане лежала бумага, что он – далее шла настоящая фамилия, чтоб не путаться, является бойцом отряда особого назначения орготдела ВЧК.

Австрийские винтовки взяли потому, что народ обращению с ними уже обучен, да и их длинные клинковые штыки выглядели более зловеще тонких мосинских ««иголок»».

Прошли Гатчину насквозь, распугивая редких поутру прохожих и, перевалив через мост, углубились в Егерскую слободу.

Завалившись в канцелярию обер-егермейстера Его Императорского Величества, бросились отогреваться около жарко натопленной изразцовой печи, коротко приказав находившемуся там человеку подать горячего чаю. Хоть и подбиты были наши ««комиссарские»» куртки толстой байкой, но всё же зима на дворе.

На что он у нас даже документов не попросил предъявить. Даже обидно – столько труда в них было вложено.

На улице оставили только часового при монстре, облачив последнего в большой – до полу, бараний тулуп с высоким воротником. А то открутят со ««шкоды»» какую-нибудь важную деталь, а нам еще обратно отсюда катить.

Когда принесли кипящий самовар, мы уже слегка отогрелись у печки. И, зная о нерегулярном снабжении города продовольствием, выставили на стол паюсную икру, сало, хлеб и репчатый лук, что взяли с собой в дорогу. Угостили и сторожа, который приготовил нам самовар и заварил крепкий чай.

Приняли для согрева по пятьдесят грамм водки, чем очень удивили конторского сторожа, который с 1914 года уже привык к сухому закону в стране.

– Неужто отменили? … – спросил он в пространство, и мелко перекрестившись, со смаком выпил. Потом выдохнул. – Слава тебе, господи Иисусе.

Вот ему будет удивление от большевиков-трезвенников. Те больше кокаином баловались в это время. А сухой закон отменит только Рыков в 1923 году.

Успели сменить замерзшего на улице часового, когда в помещение ввалился очень высокий сухощавый человек в длинной кавалерийской шинели без погон, но с желтыми петлицами. Оружия при нем не было.

– Кто вы такие? – спросил он, отряхивая голиком снег с сапог.

– А ты кто такой, красивый? – спросил его в ответ Сосипатор.

Размотав башлык и сняв папаху, пришедший доложился.

– Отставной взводный унтер-офицер лейб-гвардии Ея Императорского величества кирасирского полка Владислав Рагузский. До первого ноября исполнял должность смотрителя конюшен Императорской охоты. На данный момент самое высокое начальство здесь. Бывшее начальство. Назначенный Временным правительством управляющий Государственным учебно-показательным охотничьим хозяйством господин Карпов бежал из Гатчины вместе с Керенским и его генералами.

На вид визитёру было лет пятьдесят.

– А вы что же не сбежали? – спросил я из чистого любопытства.

– Ну, во-первых, я не генерал, а простой унтер. Во-вторых, у меня тут дом. Часть дома. И другого нет. И всё-таки позвольте полюбопытствовать на ваши документы.

Ну, раз настаивает, покажем. И я вынул из планшетки свой мандат. В свою очередь спросил.

– О создании ВЧК по борьбе с контрреволюцией и саботажем слыхали в вашем медвежьем углу?

– Газеты получаем, – уклончиво ответил Рагузский.

– Я член коллегии ВЧК товарищ Беленький, – представился я временным оперативным псевдонимом и протянул ему мандат, ««подписанный»» Дзержинским.

Кстати, товарищ Беленький действительно был такой в первой коллегии ВЧК. Хоть по телеграфу проверяй.

Мандат от Бонч-Бруевича я благоразумно придержал, так как царская охота была закрыта еще в конце марта 1917 года временным правительством князя Львова. Это мы вовремя от сторожа узнали, а то бы вляпались, как Штирлиц с волочащимся парашютом на Унтер-ден-Линден.

Бывший кирасир бегло прочитал мандат и, отдавая его обратно, примирительно сказал.

– Это вам не ко мне. Это к Баранову. Я подумал, вы за лошадьми приехали. Так что позвольте откланяться.

И надел папаху на голову, заматывая башлык.

– Метёт? – участливо спросил Ваня Юшко.

– Метёт, – подтвердил бывший кирасир. – К вам Баранова прислать?

– Если будете так любезны, мы были бы вам за это благодарны, – ответил я.

Когда входная дверь стукнула за ушедшим кирасиром, я сказал Юшко.

– Ваня, доставай еще один штоф ««Смирновской»». По писятику маловато будет. До наркомовской нормы не дотягивает.

Выпив, и с удовольствием закусив бутербродом с салом и луком, я спросил у сторожа.

– А этот Рогузский тут большой начальник был?

– Если не брать князя обер-егермейстера и барона егермейстера, да царского ловчего, то в нашей Егерской слободе третьим он тут после царского стремянного и царского ружьеносца. И хотя с должности сам ушел по болезни, на конюшне кажон день пропадает. Беспокоиться за лошадок. Любит их. Дневальные-то конюхи разбежались все.

– Он дворянин?

– Откуда, – захихикал сторож, – почётный гражданин, правда, потомственный. А так происхождения он самого подлого – крестьянского. Рази что католик, а не православный. Но конюшнями в нашей слободе он четверть века уже ведает. Трудно сказать, откуда он у нас появился. С какой стороны. Тут почти все потомственно должности перенимают. А этот – кирасир, едри его мать.

И присев на корточки сторож подбросил пару поленьев в печь, хлопнув чугунной дверцей.

– А Баранов? Кто таков будет? – не отставал я от сторожа, ибо информации лишней не бывает.

– Барановы – наш род. Слободской. – Ответил сторож, поднимаясь на ноги. – Завсегда при собаках службу несли и передавали ее от отца к сыну. Только вот от всего этого рода тут один человек и остался. Кого на японской войне побило, а кого и на германской.

– Разве царских слуг в армию призывали? – удивился Ян Колбас.

– Даже великие князья на войне гибли, – усмехнулся сторож. – А уж дворцовых служителей от воинской обязанности никто не ослобонял. В соответствии с возрастом все в войске служили.

– А должность у Баранова какая? – не отставал я от сторожа.

– Был государев доезжачий [конный псарь]. Сейчас – корытиничий [лицо, заведующий кормлением собак] при меделянах. Сам попросился на такое понижение, после того как царскую охоту закрыли и государевы чины не у дел остались. Он и живёт с ними на псарне, хотя четверть дома в слободе имеет. Бобыль. Ближе собак у него никого нет.