Текст книги "Закат Ра (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Савчатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Небрежным жестом он спрятал блестящий кругляш в кармане плаща и похлопал Тиефа по плечу.

– Тебе нужно выспаться. Постарайся, во всяком случае. Вот, ну-ка… – он приподнял голову Тиефа и подложил под нее пискнувшую личинку стратха. – Что б удобней было. А теперь спи.

Он прикоснулся пальцем ко лбу Тиефа, отчего веки сразу налились тяжестью.

– Спи, Тиеф, – услышал он уже откуда-то издали тихий голос. – Утро обещает стать... Обещает стать дивным сном.

Tat 22

– Почему ты боишься его? – Сейвен слегка кивнул головой в сторону спящего себя, сделав вид, что пропустил мимо ушей признание Крайтера. «Ой, Крайтера ли?» – И как тебя называть? Я вижу Крайтера, но…

– Зови меня Теньеге.

– Теньеге?

– Да. Так называл себя один мой близкий друг… – при этих словах облик Крайтера завибрировал, взблеснул ртутью и переменился. Теперь перед Сейвеном сидел Сейвен в остро отутюженной форме ларга купола Бредби.

Сейвен поморщился и создание, будто уловив его неудовольствие, вновь завибрировало, вспыхнув обликом Делио Флаби. Образ просуществовал недолго, скомкался и как-то чудно ввернулся сам в себя. Следом с калейдоскопичной быстротой замелькали фигуры особ, как знакомых Сейвену, так и неизвестных вовсе.

– Так, хватит, – прервал он череду характеров, да так неудачно, что перед ним замерло существо, исторгнутое потусторонним кошмаром… На явно женском лице с седыми висками старца, кривилась болезненная улыбка третьей, кажется, детской персоны. Глаза: один голубой, другой серый, смотрели на него хоть и с готовностью, но без страха… Одетое в лоскутное платье существо уже не могло остановить свои метаморфозы и продолжало медленно меняться.

– Хватит, – повторил Сейвен уже спокойнее и отхлебнул из кружки.

– Выбери меня, – бесцветным голосом выговорило существо.

– Хорошо, хорошо… Стань, эээ… А стань-ка моей матерью, – вдруг вырвалось у него прежде, чем он успел сообразить чего просит.

Едва он это сказал, как существо вспыхнуло в последний раз и пред Сейвеном оказалась стройная женщина в сером, строгом платье. Она застенчиво подняла на него серые же глаза, но потупилась, поджала узкие губы, закусила нижнюю, снова, было, подняла взгляд, но опять потупилась, беспомощно пожав плечами. В руках она теребила кружевной платок с монограммами «Л.Б.». Один край платка был слегка надорван.

Разглядывая утонченный стан, Сейвен почувствовал, как волосы у него на затылке зашевелились. Он никак не ожидал такого эффекта и теперь, вглядываясь в неуловимо знакомое лицо, сожалел о произнесенном выборе. Выбери он кого-то другого, отнесись к выбору осознано, а не выпали первое, что пришло на ум – он не поверил бы. Но перед ним сидел образ детства, которого он не знал.

– Мама?..

– Сейвен.

– Это и вправду ты?

На этот раз женщина не отвела взгляда и, в глубине ее серых глаз, Сейвен прочел ответ. Он протянул к ней руки и она, смущено улыбнувшись, протянула свои в ответ.

– Теплые, – глупо пробормотал он, чувствуя как к горлу подбирается комок. – Твои руки, они теплые, мама.

– Ну конечно, – она слегка сжала его ладони в своих. – Ты так вырос… Стал таким сильным. Я горжусь тобой, сынок.

По ее щеке скользнула немая слезинка и Сейвен, глядя на нее, почувствовал, что плачет сам. Безмолвно, скупо… Лишь уголки губ слегка дрожали, а взгляд жидко затуманился. Он с силой зажмурился, выдавливая скопившиеся слезы, а когда открыл глаза, то не увидел прежнего купе вагона. Они сидели, все так же взявшись за руки, за дощатым, отполированным до блеска столом, в светлой комнате, обставленной хоть и скромно, но со вкусом. Слева за широким окном простирался яркий солнечный день. Свет пробивался сквозь тонкую занавесь и легкий ветер, пахнущий морем, лениво волновал ее. До слуха доносился детский радостный крик, далекий шум двигателя и медный звон колокола маяка.

Облик матери переменился. На смену строгости платья пришел цветной сарафан, подвязанный белым фартуком. Волосы ее больше не прятались на затылке в подобранном пучке, а струились темными волнами, скрывая плечи и хрупкую грудь. В ее взгляде больше не было смущения, а только слезы счастья.

За дверью, справа от Сейвена, послышались шаги, которые прервались грохотом поленьев – кто-то свалил дрова у самого входа. Затем скрипнули петли, и дверь распахнулась, впуская в просторную комнату еще больше света. На пороге возник мужчина в потертых рабочих штанах и клетчатой рубахе с закатанными до локтей рукавами. Он смахнул пот со лба, пригладил ладонью белокурые волосы и, переступив порог, замер, удивленно уставившись на гостя, восседающего за столом в медвежьей шкуре.

– Диегор... Сейвен… Наш сын вернулся, – она бросилась к супругу, обвила его жилистую шею руками и зарыдала. Вслед за ней поднялся и Сейвен, неуклюже поправляя свою глупую шкуру.

«Стало быть, вот это мой отец?» Тот, кого звали Диегор, ласково погладил женщину по голове, поцеловал ее в висок, что-то тихо шепнул на ухо и отстранил, мягко проводя рукой. Он смотрел на Сейвена взглядом, совершенно ничего не выражающим. Непонятно было если он броситься к нему, то с тем чтобы задушить в объятьях или просто задушить. Наконец он медленно развел руки в стороны и произнес низким, сильным голосом:

– С возвращением, мышонок.

От этих слов сердце заколотилось с утроенной силой, а ноги стали какими-то ватными. Он сделал шаг, второй, но запнулся и упал. Прямо в руки отца.

– Неуклюжий, – произнес тот со смешком, обращаясь к женщине. – Как всегда.

Чуть позже, вдоволь утолив голод разлук, они сидели втроем за столом и пили завар. Диегор одолжил сыну шорты и футболку, так что Сейвен с облегчением избавился от опостылевшей шкуры, перепоручив ее бережливой матери. Разговор не особо клеился. Родителям было достаточно умиленно созерцать своего сына за одним столом, а Сейвен попросту не знал о чем их спрашивать. «Спросить о том, как они погибли? Сколько мне было тогда годков, что я ничего не помню?» Первое сильное впечатление от встречи смерклось и в голову лезли мысли, что он занимается совсем не тем… Нет, он был рад узнать своих родителей, хотел узнать о них больше – все, но… «Это все не то… По крайней мере не теперь». И оттого молчал, не зная о чем можно было говорить с ними, а о чем лучше промолчать.

– Теньеге, – наконец осторожно произнес он.

– Да, Сейвен? – с готовностью ответила мать.

– Где мы? Где мы сейчас?

– Деревня Майло на юге Гелионского побережья. Твоя маленькая родина. Но ты ведь не совсем это имел в виду, правда?

Сейвен покосился на отца, но тот как будто не слышал их разговора, а мурлыкал себе под нос песенку, показавшейся Сейвену смутно знакомой, и макал пряник в кружке.

– Да, не совсем… Но все равно спасибо. Мне здесь нравится, – и он снова выглянул в окно, удивляясь правдоподобности окружения.

– Ты там же. В генизе Вербарии.

– А ты, действительно моя мать?

В ответ она ласково улыбнулась и накрыла его ладонь своей.

– Да, милый. Не переживай. Я действительно твоя мама. Но теперь я часть чего-то гораздо большего. Помимо всего я Теньеге. Поэтому можешь быть со мной прям и откровенен.

– А-а-а?.. – он многозначительно указал глазами на отца, но тот вдруг выбрался из-за стола и, извинившись, что ему пора на баркас, чмокнул в щеку супругу, похлопал сына по спине и вышел за дверь.

– Он безумно рад, – с улыбкой проговорила она. – Но он стесняется и оттого так сдержан.

Сейвен и сам усмехнулся, но тут же помотал головой, отгоняя ненужные мысли и спросил:

– Ты знаешь где Разиель?

– Девушка, что пришла вместе с тобой?

– Да! Она настоящая? Это, действительно она?

– В некотором роде, да она настоящая. Настолько, насколько могут быть реальны воспоминания.

– Знаешь, мама, глядя на все то, что сейчас меня окружает, я все больше убеждаюсь, что реальнее воспоминаний быть ничего не может.

– В этом ты тоже прав. Однако… Различие все-таки существует. Различие между ней и элементами генизы. Например, я, твой отец и все остальные крупинки ментальностей находят-таки свое воплощение. Вместе мы, как капли, составляем генизу. Разиель не имеет здесь своего места, нет той крупинки, которая помогла бы ей по-настоящему стать частью Вербарии.

– Постой. А как же я? Я полагал, что она, как биоэфирная волна, опирается на меня.

– Милый, но ты ведь и сам не вещественен.

– Ничего не понимаю.

– Представь, что это, – она постучала по своей опустевшей кружке. – Частичка генизы, границы некой отвлеченной ментальности. А вот это, – она взяла в руки чайник и налила полкружки. – Ее содержание. Если лить вот так: – тут она подняла чайник настолько высоко, насколько смогла и метко наполнила кружку до края. – Жидкость дольше находится ни в чайнике, ни в кружке. Вне вместилища. Утрировано, конечно, но ты как этот самый завар в полете, навечно оторванный от вместилища. Ментальности всех остальных либо в генизе, либо в теле. А вот твоя… Твоя ментальность не имеет границ.

– То о чем ты сейчас говоришь… Разиель догадывалась об этом. Но я так и не понял. Она здесь? Она настоящая?

– Я видела только ее отражение.

– Немыслимо… Это ведь была она. Точь-в-точь, до самой последней мелочи!

– Отзеркаленная ментальность не будет отличаться от оригинала, точно так же, как отражение в зеркале копирует стоящего перед ним человека. Оно может быть идентично во всем, но это только отражение.

– Значит, я был прав и настоящая она в генизе Земли. Слава хранителям, Крайтер не будет гоняться за пустотой в кармане… Ну и где она? Где это ее отражение?

– Очевидно, что в зеркале. Но раз ее с тобой нет, то она у другого зеркала.

– Атодомель…

– Верно. Единственно создателя можно противопоставить моему мальчику, – Теньеге ласково улыбнулась.

– Я должен найти его. Найти и придушить.

Улыбка слетела с лица Теньеге и с минуту она сидела молча.

– Ты думаешь, что осилишь его? – наконец с сомнением произнесла она. – Создателя?

– Однажды мне это удалось.

– То была лишь тень.

– Скажи где искать его и я попробую.

– Не торопись. Сперва послушай свою мать, внимательно послушай. После решишь идти к нему или нет, – она выбралась из-за стола, подошла к окну и задернула штору, отчего комната погрузилась в легкий полумрак. Затем она вернулась и, усевшись за стол, протянула Сейвену руки. – Возьми. Возьми крепче. Так, а теперь закрой глаза и не открывай, пока не скажу.

Сейвен послушно сомкнул веки и приготовился, было, к ожиданию, как туТ же и услышал:

– Все можешь открывать.

Они сидели в тесном каземате, скудно освещенном чадными факелами. В грубо вытесанных стенах, сводчатом, как будто выгрызенный потолке отсутствовали даже намеки на окна или отдушины. Замкнутое пространство каверны, казалось было вырублено глубоко в скале где-нибудь в горах или под землей. Стол, за которым они сидели, обратился в безобразный валун, засаленный и грязный. Пол устилала трухлявая солома вперемешку с чем-то белым, напоминающим переломанные кости.

Одежда матери переменилась сообразно окружению. Пышное черное платье с высоким, остистым воротником и глубоким вырезом декольте. Черные перчатки, доходившие до середины предплечий, на пальцах удлинялись, отчего кисти рук напоминали паучьи лапки. Сам же Сейвен остался в прежних шортах и футболке. «Ну вот, снова я как будто чужой».

– И зачем все это? – он обвел взглядом пещеру. – В домишке мне нравилось больше.

– Тссс, – Теньеге приложила неестественно удлиненный палец к губам. – Говори тише. Нас не должны услышать.

– Кто? Атодомель?

– Нет. Айро.

– Кто?! – Сейвен подскочил на месте. – Ты сказала Айро?!

– Не кричи, прошу! – вслед за ним поднялась Теньеге и опасливо оглянулась через плечо. – Если она услышит нас, то придется уходить еще глубже. Сядь. Вот так.

– Извини, я… Больше не стану. Просто все это бред какой-то. Зачем Айро подслушивать нас? Зачем нам бояться ее? Она ведь только… Она всего лишь ребенок. Я найти ее хотел, а не прятаться!

– Айро больше не маленькая девочка, которую ты любил. Которую вы все любили, – тихо, произнесла Теньеге. – Она паразит, живущий глубоко во мне и отравляющий меня. Ты помнишь болото? Ловушку, из которой с таким трудом вырвался? Это была ее западня. Она не хочет твоего возвращения. Она не хочет быть спасенной. Она хочет оставить все как есть.

– Но как же… Как же Атодомель?

– Создатель связан ею, связан крепко.

– Но я видел его! Сразил его там, на Земле…

– Попасть к тебе помогла ему я. Тише! Сейвен, мне пришлось ослабить хватку Айро с тем, чтобы он смог сделать хоть что-нибудь! Ведь она разрушает меня, расслаивает на обрывки воспоминаний так, что в конечном итоге от меня ничего не останется! Набор абсурдных, разрозненных суждений, лишенных всякой логики... Я отчаялась, Сейвен. Мне было страшно, я и сейчас боюсь ее. Но все, что предпринял Атодомель, это устремился к вам. Я уверена, он сам в затруднении, иначе не позвал бы тебя. Но он поступил верно. Ты наша последняя надежда.

– Привет, приехали…

Внезапно Сейвена захлестнула волна апатии. Он усомнился, что пред ним, действительно, олицетворение Вербарии, а не очередной морок, непонятно кем сотканный. Он чувствовал себя богатеньким дурачком, которым помыкают как хотят. На Вербарии этим занимался Атодомель, здесь – Теньеге, которая, может, вовсе и не Теньеге, а не пойми что. Он возвращался с вполне определенной целью избавить солнечную систему от Создателя и вытащить Айро из беды. А теперь? Теперь вытаскивать надо самого Создателя и избавляться от Айро.

– Знаешь.., Мама… Я тоже не хочу ничего менять и, пожалуй, оставлю все как есть, – проговорил он бесцветно, разглядываю какую-то особенно белую косточку на земле. – Я хотел избавиться от Атодомель. Ну, так Айро позаботилась об этом за меня, и теперь я вижу, что ее спасать тоже не надо. Так что миссия выполнена, и я отправляюсь домой.

– Ты не поверил мне…

– Нет.

– Ну что мне еще сделать, чтобы убедить тебя?

Сейвен поднял взгляд на вздрогнувший голос и встретился с серыми глазами матери. Наперекор всему, о чем он думал минутой ранее, сердце его сжалось. Каких доказательств он ждал? Чем она могла веско подтвердить свою правду, если все, чем она располагала, был вот этот взгляд? «Либо я верю, либо нет». А он верил. И пусть неверие сулило бегство к Диз, избавление от груза решений, он понимал, что если сейчас отвернется, то жить как раньше уже не сможет. Спрятавшись за стеной неверия, он не искупит вины пред погибшей Вербарией, а безмерно отяготит ее. И только хранителям известно, чем это может обернуться.

– Ничего. Достаточно уже сказанного, – наконец тихо и твердо произнес он, не отводя взгляда. – Я тебе верю, но предпочел бы оказаться обманутым. Ведь если все так, как ты говоришь, то дела обстоят скверно. Очень скверно. Как это случилось? Почему Айро обернулась этим… Этой болезнью?

– Так сказалось ее слияния с матерью. Все, что связано с ней, и тобою тоже, выходит за рамки известного Первым о жизни. Ее теперешняя форма восходит к природе ее породившей, когда ее родила не плотская мать, а мать ментальная. И к тебе, показавшему ей физическую сторону естества. В ментальной плоскости она существовала, росла, и действительность ей только снилась. Но когда вы соприкоснулись, что-то произошло и с ней, и с тобой. Вы как будто поменялись ролями… Точнее, поменялись реальностями. Но что действительно произошло никому не известно. Разве что… Вам одним.

– Ну, если бы я знал, что случилось, то не спрашивал бы тебя. Уж не из-за нас ли Атодомель решил так скоро кончить все и умотать домой? – Сейвен усмехнулся. – Чтобы степенно и несуетно препарировать тебя, мама?

– Может и так. Я не знаю.

– А чего хочет она?

– Этого я тоже не знаю.

– Так может она и не хочет вреда?

– Может она и не хочет, но… Делает.

Она привстала с каменной седловины, и растопыренными пальцами нарисовала в воздухе какой-то знак. Кончики ее удлиненных пальцев оставили следы и Сейвен, вглядываясь в начертанный орнамент, погрузился в него всем своим естеством.

К удивлению, пред ним развернулась картина, виденную им ранее, в повторе сна того, древнего Сейвена, засыпающего под стук колес. Он – тонкий шпиль, одиноко поднимающийся над беспорядочным слиянием жизни и смерти. Волны сладострастия, все тем же искрящимся прибоем, разбивались об его основание. Сейвен вглядывался в томную пучину, но видел лишь хаос конечностей, сочленений, патрубков, растрепанных волос… Вся эта мешанина не тонула в багровой пучине, она была ею.

Веточки искр поднимались хлопьями пепла. В темени высокого, ирреального неба крупинки света обращались звездами, малыми, ли большими, но непременно яркими и живыми.

– Это оно, – услышал Сейвен близкий, как будто исходящий из него самого голос Теньеге. – Вот ее воздействие. Этот океан хаоса наполнен обезличенными, раздробленными на части сущностями. Ментальности там внизу уже больше никогда не вернуться к себе, к той четкой осмысленной структуре, какую сохраняю я. Океан ширится, Сейвен. Медленно и верно он расползается, отъедая от меня все больше и больше. Если ничего не предпринять, то скоро не будет ни меня, ни Вербарии.

– Когда-то давно я уже видел все это. Когда еще был живым человеком, там на настоящей Вербарии… И вот теперь думаю, а была ли она настоящей? Может вся моя прежняя жизнь это чья-то игра? Свой собственный мир, своя Вербария. Только не моя, а чья-то. Чья? Откуда, по-твоему, я мог видеть это во сне? А может быть я и не покидал твоего лона, мама? И вся череда моих злоключений происходит внутри тебя? Или внутри какой-то другой куда более обширной структуры. Внутри Генизы величиной с планету или больше, где возможно смоделировать не один какой-то мир, а вселенную целиком.

Он помолчал, прислушиваясь к шороху чувств Теньеге. Растерянность, боязливость, сомнительность… Но ничего такого, что подтвердило бы его слова. На самом деле Сейвен и сам не был уверен в правоте внезапно пришедшей к нему мысли. Когда он озвучивал ее, он думал о Первых, о целях Создателей, пожинающих миры и запирающих их непонятно где. «Абсолютное познание? Возможно. Но еще возможнее – точная модель вселенной в которой для созидателя нет ничего невозможного».

– Я должен убедиться в том, что я неправ.

– Но Сейвен… – начала было Теньеге, но он решительно прервал ее.

– Мама, я верю тебе. Я знаю, что ты сама много не понимаешь, не знаешь как тебе поступить, чтобы не сделать еще хуже. У тебя есть какие-то предположения, как поступить? С чего следует начать искоренение этого?

– Нет…

– А до’лжно знать наверняка, с чем мы имеем дело. Поэтому я…

– Но, Сейвен!..

– Поэтому я войду в нее.

– Нельзя… Оно погубит тебя, как всех тех несчастных!..

Печаль, горькая печаль, скорбь, но и смирение. Теньеге не хотела отпускать его, но и понимала, что Сейвен не отвернет от задуманного. «Значит это действительно она».

– Мама, – со всевозможной теплотой проговорил Сейвен. – Не бойся, со мной ничего не случится. Ты ведь знаешь это, ты сама об этом говорила. И теперь, когда я поверил, зачем? А то ведь я испугаюсь и разуверюсь в себе сам.

Он усмехнулся и мысленно поцеловал ее.

– Прощай, мама, – произнес он и подкошенным шпилем обрушился в пучину хаоса.

Tat 23

Странное чувство. Как в ночь тяжелой болезни, когда закрываешь глаза и пытаешься уснуть, а перед взглядом, в изрытой мелкими крупинками темноте, что-то непрестанно мельтешит. Повторяется снова и снова, но не так как раньше, а по-другому, еще корявее и искалеченней.

Обычное яблоко то больше, то меньше, то с червем внутри, то с механической, блестящей сердцевиной, из которой торчит провод. Потом уже это не провод, а червь с большими и умными глазами в зрачках которого как раз то самое яблоко…

И если в горячке образ один, то Сейвена разрывали тысячи таких явлений.

Корабль битком набитый отрубленными головами. Разноцветные волосы настолько длинные, что свешиваются за борт, утопают в мутной воде. Корабль плывет в океане волос. Над ним рыба отрывисто машет длинными плавниками, разрывается на две части – передняя продолжает лететь, а задняя падает вниз, ударяется о груду голов, и обращается в чернильный дым. Дым поднимается к небу, из него выявляется могучий великан. Корабль жалкая кроха по сравнению с ним. Великан наклоняется, берет в руку корабль и осушает море волос. Он раскручивает его над головой и швыряет вдаль растрепанной кометой.

Сейвен не видит всего этого. Все это происходит внутри него, как внутри какой-то бочки набитой крысами. Крысы плодятся, стенки бочки распирает, она трещит, но не лопается. Образы-крысы… Они прибывают, становятся нетерпеливее и лаконичней. Они разрывают его обрывочным количеством.

Молоток в одной руке, горсть кривых и ржавых гвоздей в другой. Из-под лохмотьев торчат голодные ребра. Серая изможденная фигура с болтающейся на лице повязкой бродит по черному полю. Она, как живой фонарь, высвечивает небольшой участок и что-то ищет. Из земли показывается голова, серый человек приседает к ней и забивает гвоздь прямо в темя. Когда гвоздь с хрустом проламывает череп, его острие, точно эхо, вырывается из головы человека с молотком. Он поднимается и идет дальше.

Стук. Стук. Хрясь.

Человек сидит на стуле в белой хламиде и с бумажным кульком на голове. В груди у него зияет дыра. Не понятно сквозная она или нет, но оттуда выбирается человек поменьше, без кулька, но с гладким локтем вместо лица. Он садится на колени к первому, его грудная клетка трепещет и рвется с хрустом и брызгами. Наружи появляется третий, но еще меньше с пупырчатым щупальцем вместо головы. Из него пробивается еще один, из того еще и так до бесконечности… Наконец, появляется человечек с лицом Сейвена. Да и сам он очень похож на него. «Постой. Это ведь я и есть».

Сейвен огляделся. Он сидел на коленях у человека с заводным ключиком вместо головы. Родитель не держал его – разверзшись Сейвеном, он окаменел. Вверх громадной пирамидой уходили их прародители. Самый первый, тот, что сидел на стуле с кульком на голове, был самим небом. «Небесной твердью». Вниз спускалась лестница из колоссальных колен-ступеней, теряющаяся где-то в непроглядной тьме. Изредка там вспыхивали молнии, выхватывающие на миг голые ступни первого. Под ними была пустота.

Одолев десяток голов, Сейвен остановился перевести дух и невольно сравнил текущее плечо со скальным выступом. Из теплой прикрытой белой тканью плоти. У этого шея заканчивалась головой игрушечной лошадки. Правда, размеры этой ярко размалеванной игрушечки внушали трепет. «Если это мысли Айро, то дело дрянь. Она не просто расщепляет генизу, она переваривает ее в дерьмо какое-то». Сейвен усмехнулся. «А ведь меня она тоже сожрала. Вот только переварить не смогла».

Головы последних двух великанов, тех, что восседали на коленях у основы-основ, были настолько велики, что неразличимы. Сейвен прервал восхождение и в очередной раз осмотрелся. Бумажный кулек очерчивал рваными краями линию горизонта. По-сути он уже был внутри него, однако ничего не происходило. «Вверх. На самый верх, не иначе».

Восхождение напомнило ему ходьбу по болотистым пустошам. Все та же монотонная рутина, только без усталости и забытья. Цепляться за отвесные стены было удобно – их почти всегда прикрывала ткань, мягкая и прочная. А руками он перебирал быстрее, чем сороконожка лапками. С уступа на уступ, со складки на складку он прыгал не хуже блохи, за один прыжок покрывая двести-триста обычных шагов.

Плечи родоначальника предстали обширными слегка покатыми холмами. Сплошной белый покров кое-где марали алые пятна, казавшиеся доннами иссохших озер. Там, где когда-то желтел пакет, теперь распростерлась плоскость всепоглощающей тьмы. Немного поколебавшись, Сейвен оттолкнулся посильней и прыгнул в нее.

Он выскочил посреди вокзала Сотлехта. Вокруг ходили люди, спешили носильщики, таксисты у парковочных мест зазывно гудели в клаксоны. Сутолока и гомон. «Точь-в-точь как тогда, на Вербарии». Да и сам амфитеатр Сотлехта громоздился все так же естественно и непоколебимо, утопая в дымке погожего дня.

Решив, что будет лучше, если он сойдет с центра площади, Сейвен выбрал никем не занятую скамейку и направился к ней. По дороге на него никто не смотрел. Более того, толпа исподволь расступалась, освобождая дорогу, но не шарахалась, а обтекала его как естественную преграду.

Добравшись до прохладной тени, Сейвен, не без удовольствия, присел и вытянул ноги. Осмотрелся. Все выглядело настолько правдиво, что моментами он забывал, где находится. Подкупали натуральные мелочи, слагающие Вербарию, как слагают живую картину бесчисленные мазки кисти.

Сейвен будто вернулся в прошлое, наперед зная, что и как должно произойти. Знал и мог исправить. «Или наоборот, усугубить все донельзя». Ему вдруг вспомнилось как они, выйдя из хрустального вокзала, наткнулись с Лейлой на патруль стражников. Что если бы тогда он не протянул с улыбкой одному из них запал, а оттяпал бы ему голову? А потом второму. Что бы тогда? Сейвен усмехнулся. До какого абсурда можно довести свое положение одним-двумя простыми действиями. Сотворить все так, как никто в здравом уме не стал бы. С тем лишь одним, чтобы посмотреть: как оно? «Сдерживает только необратимость происходящего. Но так ли это?»

Вдруг на площади стало шумнее, а движение еще оживленней. Неразбериха занялась в самом центре, там, откуда ушел Сейвен. Он вскочил на лавочку, устремил взгляд поверх толпы и увидел черный гейзер. Вокруг явления, шагах в десяти, уже никого не было. «Вот оно поглощение Айро». Когда он добрался до места, то услыхал вопли ужаса. Кричать, действительно, было от чего.

В маслянисто-черной луже, растекшейся на два-три шага, сидело кошмарное существо. Длинные худые руки с беспорядочно трепещущими когтистыми пальцами, оголенные ребра, из клетки которых высовывались дрожащие детские ножки. Выражение перекошенного лица хаотически менялось от экстаза до ярости, а голова чудища то и дело проваливалась в плечи, отчего тело сжималось, натужено выдавливая из себя что-то. В эти мгновения раздавался младенческий крик, отдающий нечеловеческим ревом.

Стоило Сейвену пробиться в круг, как чудовище приподнялось на длинных руках и двинулось в толпу, волоча за собой иссиня-черные внутренности. Народ шарахнулся врассыпную. Организовалась паника, кто-то попадал в обморок. Сейвен тоже попятился назад, запнулся и отскочил шагов на пять, не отрывая глаз от существа. Подобравшись к распростертой на земле девушке, чудовище взгромоздилось на нее и, с отвратительным чавканьем, втянуло в себя. За считанные мгновенья от бедняжки не осталось и следа. Поглотитель же обзавелся новой сущностью, взревел яростным женским рыком и как будто немного подрос.

Кошмар заковылял на руках-ходулях к новой жертве. И снова поглощение прорвалось надорванным получеловеческим рыком. По телу чудища пробежала рябь, на мгновение оно замерло и взмыло черной медузой, обрушившись в самую гущу толпы. Сейвен заметил, как туша втиснула в себя с десяток людей и как те, еще в сознании, боролись с накрывшей их массой. В изнанку кожистой плевы упирались их руки, лица, слышались крики, переходящие в давешний вой.

Сейвен гадливо сплюнул, сомкнул у груди ладони и резко развел их в стороны. Толпу как будто ветром сдуло. Чудовище, слегка качнувшись от ударной волны, развернулось на него и припало к земле. Дожидаться атаки Сейвен не стал и наскочил первым.

Он слегка промахнулся и попал не в грудь, куда метился, а в склизкие плечи. Чудище под ним завыло, втянуло, было, голову, но Сейвен, уже готовый к этому, успел схватить ее за космы и потянул на себя. Шея чудовища натянулась мясистой струной и с чавкающим хрустом порвалась. Тут же из горла хлынул фонтан бурого ихора с крупными белыми включениями.

Отпрыгнув на почтительно расстояние, Сейвен с минуту понаблюдал за агонией чудища, затем обнаружил в руках оторванную голову и с размаху швырнул ее оземь. От удара череп раскололся как пустой орех. Сквозь трещину на лбу что-то виднелось. Он склонился над головой и слегка тронул ее. Внутри, как ядрышко в скорлупе, перекатился череп поменьше. Череп ребенка.

Пока Сейвен брезгливо ворочал оторванную голову, тело монстра вытекло без остатка, превратившись в костистые руины. Когда же он вернулся к трупу, то заметил, что кошмарная лужа под ним шевелилась. Мешанина сгустилась, потемнела и взбугрилась неровными складками. Неустанно перемешиваясь, эта масса втиснулась под скелет и, кость за костью, облепила его. Чудовище, как могло показаться, не сдохло, а переродилось.

Больше всего новый уродец напоминал сороконожку, слепленную из дюжины людей. Конечности распределились вдоль членистого тела, посерели и налились черными жилками. Каждый сегмент тела венчала человеческая голова, с неестественно широко разинутым ртом и провалившимися черными глазницами.

Вдруг головы разом повернулись к нему, чудовище вздрогнуло, заревело десятком голосов и, на широко растопыренных конечностях, бросилось в атаку. Сейвен хищно осклабился, встряхнул руками, удлиняя кисти в ослепительные клинки, расставил ноги пошире и приготовился.

Столкновения он не допустил – упал на спину, пропуская чудище над собой и, руками-клиньями, пропорол тому брюхо по всей длине. Из раны вывалился клубок извилистых нитей. Монстр остановился в десяти шагах, покачиваясь на переплетающихся жгутиках, как лодка на черных волнах. Конечности отвалились, головы по хребту втянулись, а все тело, чуть опустившись к земле, утопло в хаотически тонком сплетении. Вдруг струнки напряглись и вытянулись в длинные иглы. Сократились и снова выстрелили, оставляя в пространстве вокруг существа черные точки. Выстреливая снова и снова, оно скрывалось за следами проколов, как за черным облаком.

– Ну, нет, – Сейвен встряхнул руками, выбрасывая из кистей прежние световые клинки. – Погоди у меня.

Слепящие орудия вонзились в темное облако, как в глину. Сейвен сводил клинки, но это ему удавалось с досадной медлительностью. «Не успею». Иглы выстрелили в очередной раз, пронзая его вместе с пространством. В глазах потемнело, тело наполнилось тьмой, но уже в следующее мгновение он свел руки в мощный столб света. Не помня себя, Сейвен рванул сплетенные кисти вверх и будто вывалился из кромешной ночи в полуденный Сотлехт. Он упал, каменная плитка затрещала под его раскаленным телом, оплавилась. Сквозь белый дым он увидел, как поверженный монстр утекал в узкую щель пространственного разрыва.

– Не уйдешь, – проскрежетал Сейвен, вставая с земли. – Все равно достану!

Он успел втиснуть руку в разрыв, прежде чем тот сомкнулся. Кисть сдавило точно шипастым обручем, но Сейвен руки не отнял, а наоборот просунул вторую и светом, как щипцами, стал раздвигать края. Дыра поддавалась, но с трудом. Вся она покрылась изморозью тонких искр, колючих и нестерпимо холодных. Края прорехи трепетали, искрились лилово-черными молниями и, кажется, звенели. Впрочем, от сильного напряжения, могло звенеть у Сейвена в ушах. Крупные капли света вспыхивали на его лбу и спине, капали частыми вспышками и утекали во тьму прорехи радужными спиралями.