Текст книги "Опытный кролик"

Автор книги: Дмитрий Полковников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

«Как я их всех ненавижу, и русских и немцев», – привычно подумала девушка, но мысли о скучавшем капитане не исчезли из головы. Чем-то парень-большевик ее зацепил.

«Я улыбнулся ей, она улыбнулась мне, и прощайте», – подумал капитан, слыша звук пианино в доме, – «Ага, выходит, он зря потерял два часа, надеясь на собственную неотразимость». Он полюбовался своим отражением лица в почти высохшей луже. Изощренно-коварный мужской план разбился о женскую логику. Где там тот дезодорант, с запаха которого ангелы падают с неба? Не помешал бы.

Ненашев машинально, по привычке козырнул, приветствуя пожилую, но очень гордую по виду женщину, удивленно осматривающего его и результаты ремонта. Пожилая хозяйка была одета аккуратно и носит траур.

*****

Александра Чесновицкая взглянула на очередного поклонника дочери.

Этот заранее гнусный тип чем-то незримо отличался от прошлых лиц. Но не только тем, что первым помог навести порядок во дворе. Чем-то капитан неуловимо напомнил погибшего мужа. Впрочем, и обычных цветов, собранных в безвкусный веник, в руках русского не было. Влюбленностью от командира не пахло. Он явно пришел по делу. Но ее дочка ему нравилась. Мужчина никогда не обманет женщину, если она сама не захочет этого.

А Ненашев в это время вежливо беседовал с подошедшим немолодым соседом из белорусов.

– Что, товарищ командир, панну Майю ждете? Не выйдет у вас ничего. Очень гордая паненка, а мать у нее совсем змея. Да, не вы первый. Как погиб ее отец, мужчин за порог Чесновицкие не пускают, а вашего брата вообще на дух не переносят.

– А где погиб?

– В крепости, в тридцать девятом. Германец ее с хода взять пытался, но зубы-то пообломал. Очень ждал вашу армию господин майор, хоть большевиков и ненавидел. Верил, что на помощь идете, а оно вон как получилось. Зря с Гитлером сдружились – заклятый приятель войной на вас скоро двинется.

– Что, письма с того берега получили? Я не пограничник, но догадываюсь – на ту сторону ночные ходоки из местных есть, – усмехнулся Ненашев, вспоминая читаные когда-то мемуары. Пусть заставы хоть в лепешку разобьется, но всех дырок в границе не закрыть – очень мало бойцов. Поляки из-за Буга навещали родичей, часть, конечно, ловили, но таким бесшабашным все нипочем.

– За предупреждение спасибо. Думаю, запаслись керосином, спичками и солью? Да и совет: щели бы в огородах неплохо освежить. Должны же остаться с польских времен? Ждете, небось, очередной смены власти? – что-то злое вырвалось у капитана.

В том же Бранденбурге-800 местные, очень национально настроенные ребята, засветились [258]258
  [257] = см. спецсообщение разведотдела штаба ЗапОВО секретарю ЦК КП(б)Б П.К. Пономаренко «О подготовке Германией войны против СССР» г. Минск 3 июня 1941 г.


[Закрыть].

– Ты меня не пугай, и не так пугали – свирепея, в ответ сказал белорус. От возмущения он перешел на ты, – Я с германцем, в отличие от тебя сопляка, в восемнадцатом и в тридцать девятом воевал. Он вояка добротный, лютый. Не чета, вашим хлопцам.

– Знаю, отец, – Максим примирительно положил руку на плечо старого солдата, – знаю. Извини, что обидел.

– С одной стороны – хорошая ваша власть. Правильная. Школы открыли, больницы строите, все простому человеку бесплатно [259]259
  [258] = «История Беларуси» Минск, 2004 г.: "Поляки отрицали саму идею белорусской государственности или автономии. Борец за независимость Польши Пилсудский делил, как известно, народы на «исторические» и «неисторические». Белорусов он рассматривал как нацию неисторическую. Западной части Беларуси, или по тогдашней польской терминологии, «восточным крессам» была уготована участь отсталой окраины в польском государстве, аграрно-сырьевого придатка более развитых регионов коренной Польши, экономика которой неоднократно переживала кризисы.
  Глубокими и затяжными были кризисы 1924–1926 и 1929–1933 гг. В это время на западнобелорусских землях количество предприятий сократилось на 17,4 %, рабочих – на 39 %. Рабочие здесь получали зарплату в 1,5–2 раза меньше, чем в центральных районах Польши. При этом она к 1933 г. по сравнению с 1928 г. уменьшилась на 31,2 %"


[Закрыть]. А с другой стороны – несправедливая и больно бестолковая. На одно село вора поставите, и гребет он все под себя. На другое – такого честного, до тошноты, товарища, что ни себе, ни людям жить не даст. А что в городе творится? Да у панов легче бумажку было выпросить, А скажешь что, тут же гребете и правых, и виноватых. Остерегаются вас люди [260]260
  [259] = В сети есть монография Белозоровича В.А. «Западнобелорусская деревня в 1939–1953 годах» Обобщение взято по приведенным там фактам.


[Закрыть].

Ненашев поморщился. Его всегда интересовал вопрос – почему в дни поражений одни селяне бойцов-окруженцев кормили, а другие сдавали красноармейцев и командиров в немецкий плен. С поляками все понятно, для них русские – оккупанты. Плохо замазанные надписи «Долой Советы!», «Пусть живет Польша!» и «Прочь бедняка!» он часто видел на стенах домов [261]261
  [260] = см. В.А. Белозорович «Западнобелорусская деревня в 1939–1953 годах». Монография Гродно: ГрГУ, 2004. – 148 с.


[Закрыть].

Но и с белорусами не легко. Тут все зависело от поставленного на город, местечко, село, деревню конкретного человека. После семнадцатого сентября целый год вопросы решались самотеком.

В первой волне, стоить новую власть приехали и проходимцы, от которых с удовольствием избавились, мобилизовав на советскую работу в Западную Беларусь. Отказаться, значило лишиться партбилета. Они тем более не понимали ни традиций, ни языка, ни культуры. А уж перегибов от излишней «бдительности» не перечесть.

Постепенно разочаровались и люди, когда-то мечтавшие объединиться. То же повториться и Германии в девяностом году. Одни немцы надеялись сразу влиться в сытый рай, а другие считали их недотепами, не умеющими работать и с мозгами, забитыми пропагандой коммунистов.

Серьезно кадрами занялись через год, в октябре сорокового [262]262
  [261] = «17 октября 1940 года Бюро ЦК КП(б)Б приняло постановление „Об упорядочении дела подбора и посылки работников в западные области БССР“, которое запрещало наркоматам БССР, профсоюзным, комсомольским и хозяйственным организациям направлять работников в западные области без санкции ЦК КП(б)Б в каждом отдельном случае. А 21 октября в партийные организации региона было направлено закрытое письмо „О недостатках в работе партийных и советских организаций в западных областях Беларуси“. В нем жестко критиковалась практика воспитания и выдвижения местного населения на руководящие должности» В.А. Белозорович «Западно-белорусская деревня в 1939–1953 годах». Монография Гродно: ГрГУ, 2004. – 148 с.


[Закрыть], наконец-то поняв, что бестолковый начальник больше плодит врагов, чем крепит Советскую власть. Но, упустили время, наломав таких дров, что тошно становится.

Панов по опыту знал, нет ничего хуже, чем воевать рядом с враждебно настроенными людьми. Сказка, подарок для разведгрупп и диверсантов врага. Это потом в сознании местных наступил перелом. Когда оказалось, что встреченные где-то хлебом и солью «освободители» из Европы несли им не свободу, а смерть.

Неожиданно капитана окликнули от калитки. Белорус удивился.

– Вот бисова старуха! Никогда не понять, что у баб на уме. То вашим панам отворот, то внезапно поворот. Идите и не бойтесь, она хоть и злая на всех, но тетка правильная. А я на вашей «таратайке» посижу. Трогать не буду, но посмотрю, интересно.

*****

Пани Александра снова вспомнила странный взгляд аккуратно одетого большевика. Военный человек без конфедератки или фуражки, по ее мнению, стоял на уровне цивильных недошляхтичей. Но что-то в нем не то. Запах! От всех красных командиров постоянно несло дешевым одеколоном и папиросами, а от этого приятным запахом дорогого капитанского табака. И манерами… Дурой ее никто не считал, и Александра спокойно спросила у дочери:

– Почему пана офицера на порог не пускаешь?

– Мама, ты всегда была против русских в нашем доме! – удивленно возразила Майя.

– Ты что-то путаешь, иначе я бы никогда не вышла замуж за твоего отца. Польской крови в нем, дай Бог четверть, а то и вовсе пятая часть. Сама рассказывала, что есть этот пан офицер умеет, как наш полковник, немецкий знает лучше тебя, раз столь фривольную песенку может перевести, да еще так заразительно и обидно сыграть. Я не удивлюсь, если он сможет тебя и на светский прием достойно вывести. Не хочешь его видеть – я сама в дом приглашу. Ну-ка быстро накрывай на стол. И ту, последнюю, бутылку вина достань.

«Неужели дева Мария услышала ее молитвы и послала дочери хоть такого мужа?»

Максим вошел в дом, чистотой напоминающий операционную. Захотелось резко зависнуть в воздухе или надеть костюм химзащиты. Невольно ощущался прошлый достаток – хорошая мебель, некрестьянская утварь.

Черт! Максим лихорадочно вспоминал читаные мемуары – «Нужно соблюдать этикет: снять фуражку, поклониться, прищелкнуть каблуками и ожидать вечное  „пшепрошу“  к накрытому столу».

Тот радовал глаз тарелками, аккуратно разложенными приборами и парой блюд с ароматной пищей. Посредине красовалась бутылка вина с польской этикеткой. Но, не затем он пришел.

– Спасибо, не откажусь, – Ненашев, как умел, перекрестился на изображение девы Марии, патронессе всех женщин земли Польской, владевшей испокон веков их сердцами и умом. За ним интуитивно искренний жест не «заржавеет». Почему военный моряк, вступая на борт корабля, салютует флагу, почему мы протягиваем незнакомцу руку, почему перед поединком склоняем голову перед противником? Традиция и простое уважение.

С религией Саша Панов состоял в весьма простых отношениях. Будучи крещеным, терпеть не мог публичных мероприятий, куда, как мухи на мед, слетались официальные и не очень, лица. Не слушал и проповедей, стараясь судить себя по совести. Но в душе верил, несмотря на то, что крестик на шее давно стал модным атрибутом.

Просто, когда по тебе в упор промахиваются, или подрыв на мине заканчивается ушибами и легкой контузией, совсем не тянет обсуждать математически выверенную теорию вероятности.

А те, кто думает о покорности славян, принявших христианство на Руси, пусть вспомнит почитаемых церковью профессиональных воинов-иноков Александра Пересвета и Андрея Осляби [263]263
  [262] = альтернативную точку зрения о принадлежности воинов к монахам можно почитать в книге А.Л. Никитина «Основания русской истории. Мифологемы и факты» 2001 г. – статья «Александр Пересвет и Сергий Радонежский»


[Закрыть], бившихся на поле Куликовом по благословлению Сергия Радонежского. Да и наш покровитель армии Георгий Победоносец не метлу из стрел в руках держит [264]264
  [263] = Копаясь в эмигрантских философах нашел любопытную цитатку «русский духовный тип представлялся Федотовым сложным комплексом христианских и полуязыческих компонентов, слитых, однако, в нерасчленимое единство» далее можно спорить «важнейшей чертой которого он признавал кенотизм т. е. уподобление Христу, уничижение, кроткое непротивление, жертвенность»


[Закрыть].

Старшая Чесновицкая, торжествуя, посмотрела на дочь. Ухажер точно не большевик, а явно потомок русских дворян. Иначе ей невозможно объяснить поведение гостя.

Что можно сказать по этому поводу. Даже товарищ Сталин не возражал против изучения бальных танцев в военных училищах, понимая важность культурного воспитания командиров Красной Армии.

Те же нормы этикета почему-то внушались родителями, состоящими в компартии. Прочитанные книги. Специфика службы и постоянные контакты с иностранцами. Наконец, просто красивые фильмы про советских «Штирлицев» и красных «адъютантов его превосходительства», исчезнувших с телеэкранов в перестроечное время.

А что потом? Тот же ресторан в сериалах превратился центр постоянного мордобоя, разборок или гнездо коварной русской мафии. Жаль, не сняли до сих пор бандитский налет на «Макдональдс». Сочетание криков «всем лежать, на пол!» и «свободная касса!» точно стало бы изюминкой.

Несмотря на внутреннюю раскованность Панова в местных «пьянках», он так и не смог усвоить манеру поведения русских туристов за границей. Выпирающий живот, майка с надписью «Russia» и желание девятого мая загнать немецких коллег по отдыху в неглубокий турецкий бассейн с криками «Хенде Хох», как-то не вяжется с проявлением любви к Родине в чужом доме. Поэтому вел себя у Чесновицких бывший полковник привычно. Вернее так, как вели себя в польских домах кадровые артиллерийские офицеры Красной Армии.

Он опустил на пол тяжелый вещмешок, и внимательно посмотрел на маму девушки. Его мама всегда говорила: не приходи в гости с пустыми руками.

– Простите, пани, за нескромный вопрос. Если не секрет, в каком городе вы застали восемнадцатый год.

– Не секрет, господин капитан, в Киеве, – мама упорно не желала называть командира «товарищем», смотря несколько настороженно и вопросительно.

– Тогда, возможно, вы не обидитесь на содержимое мешка и поймете все правильно. Если вам некуда ехать, то скоро это может понадобиться, – спокойно разъяснил Максим, – У меня дело к вашей дочери, если вы позволите, пусть она любезно согласится меня выслушать и позволит несколько раз нажать на клавиши своего пианино.

Майя внимательно и несколько разочарованно посмотрела на столь деликатного парня. Давно не слышала спрашиваемое позволение обратиться к ней через мать. Последних подобных нерешительных ухажеров она отшила еще при живом папе.

– Только пусть панна не волнуется – я знаю, ксендз, женатый мужчина и «москаль» никогда не должны жить в сердце польской девушки, – иронично произнес Максим, а потом добавил, – Есть еще одна причина – скоро все вокруг все изменится. Как говорят, всех нас хранит Господь. Вот только срок хранения у каждого разный.

– Но вы-то, надеюсь, не женаты? – несколько оскорблено спросила Майя. Гость не произнес привычных комплиментов. Капитан упорно не желал производить на девушку благоприятное впечатление. Просто человек-загадка.

– Зато капитан почти «москаль», – рассмеялся Ненашев, вспоминая трехкомнатную квартиру в многоэтажке, за МКАДом рядом с Саввинским шоссе, напротив бассейна в подмосковном Реутове. Настоящий «замкадыш» – всего четыреста метров до области.

– Надеюсь, я выкрутился, теперь ваша очередь, – бывший полковник ободряюще улыбнулся.

Майя с достоинством препроводила русского в свою комнату, демонстративно оставив дверь открытой. Пусть мама послушает.

Ненашев подозрительно всмотрелся в спинку никелированной панцирной кровати и для пробы сыграл несколько аккордов популярного когда-то польского танго «Последнее воскресенье» [265]265
  [264] = в русском варианте «Утомленное солнце»


[Закрыть], резко оборвав мелодию. Не хватало еще попросить девушку показать пару бугорков под платьем. Он и так утром рассмотрел все подробности. Капитан старательно воспроизвел мелодию, часто слышанную им в современной Польше, и увидел изумленные глаза девушки [266]...266
  [265] = http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=4134702 – угадаете?


[Закрыть]

– Я думаю, у вас профессиональное музыкальное образование.

– Так.

– А вы способны звучащую музыку превратить в ноты? Я не умею. Дар композитора навсегда прошел мимо меня, как-то больше к пушкам тянет. М-да… – Максим немного смущенно вынул из полевой сумки исписанную тетрадь, – здесь тексты пяти песен, почитайте, а я попробую наиграть мелодии.

– Так вы еще и поэт, – усмехнулась девушка. Ситуация стала ее забавлять.

– Отнеситесь серьезнее, авторов нет в живых, – судя по глазам, капитан не врал. Это заставило задуматься. Тяжело давались Ненашеву чужие тексты – многое вымарано, а некоторые строчки переписаны по нескольку раз. Он тремя пальцами на клавишах обозначил первую мелодию, действительно неплохо – вместе со словами, как будто специально для нее.

– Зачем вам это нужно? – осторожно спросила Майя. Такими вещами не разбрасываются.

– Мне не нужно, – Максим решительно прикрыл дверь, – это подарок вам. Впрочем, приятно будет услышать их на прощанье. Наш общий знакомый настойчиво попросил некого капитана Ненашева посетить ваше заведение. Надеюсь, после такого вечера я навсегда избавлю вас от своего присутствия, а так же доставшегося вам, по моей вине, немца. Черт, визитка гауптмана хоть у вас есть? Хочется знать, кого надо навсегда обидеть.

Она поморщилась, немец ей совсем надоел приторными комплиментами и ухаживаниями. Она полька, а не сластолюбивая француженка. А еще папа научил ее стрелять. Странный русский продолжил:

– Мне показалось, что одна очень хрупкая и талантливая девушка обоснованно желает себе лучшей судьбы. Скоро в Брест приедут артисты из Москвы. Выступить вместе с ними на концерте и уехать в столицу ваш шанс.

– А если я не хочу в Россию? Советы ненавидят все польское.

– Потерпите до августа, начнутся перемены [267]267
  [266] = 30 июля 1941 года подписано советско-польское соглашение, далее последовала полная амнистия польских заключенных


[Закрыть]. Еще скажите маме, я только что неуклюже пытался сделать вам предложение, а вы… Короче, мы займемся музыкой или мне стоит сразу уйти? – он поднялся и открыл дверь.

– Да, займемся – ответила девушка, едва сдерживая невольные слезы. И этот мужчина хочет использовать ее в своих непонятных целях. Красота, ее вечное проклятье.

Две руки капитана осторожно подняли ее пылающее лицо вверх.

– Вы умница, – произнес Максим, покраснел и смутился.

Постепенно плохие мысли исчезли из головы Майи, ее увлекли новые мелодии. Русский был самоучкой и играл по памяти, не твердо и глядя на нее часто сбиваясь. Или он привык к другому инструменту? Как интересно, с иронией подумала она, неужели кроме рояля, пианино и аккордеона большевики придумали что-то еще?

– Дети, – подумал пана Чесновицкая, смотря, как хрупкая кисть ее дочери поправляет сильную руку гостя. Как и наоборот. Нет, она определенно не ошиблась в оценке этого офицера.

Спустя час, вспотевший Ненашев присел за стол и вежливо выцедил бокал белого вина. Мама, неожиданно для Майи, оказалась очень любезной с большевицким офицером. Открыла старый альбом и показала фотографии вместе с мужем. Когда, раскланявшись, капитан ушел, девушка вспомнила о загадочном мешке, принесенный странным гостем. Старая пани уже успела его спрятать. Что же там было?

– Соль [268]268
  [267] = вспомните что фильме «Иди и смотри» отдала мать сыну, уходящему в партизаны.


[Закрыть], – коротко ответила Александра Чесновицкая.

– Что, полный мешок соли? – удивилась дочь.

– Да, и он обещал привести еще, – внимательно посмотрев на Майю, сказала мама, – в магазинах ее давно нет, а если появится – то сразу разбирают. Твой ухажер знает, что скоро война. А мешок соли в такие времена, как два мешка золота.

Старая пана продолжила рассуждать, сколько будет стоить щепотка в грозное время, и по какому курсу ее меняли в те времена. А она по-новому осознала смысл слов Ненашева «скоро все изменится», «срок хранения у всех людей разный», «приедут артисты из Москвы».

Как будто человек, мрачный, как грозовое облако, с редкой улыбкой, напоминающий солнечный луч, знает их судьбы наперед.

А песни очень разные.

Не просто, так менять голос. Музыка и слова из тетради выжимали из нее все, заставляя выкладываться полностью. Неожиданно, но такой подарок Майе понравился – действительно, настоящая работа, по которой она давно соскучилась. Только разрешат ли ей это петь, репертуар утверждал лично директор ресторана.

Глава четырнадцатая или «шлялся призрак по Европе» (10 июня 1941 года, вторник, вечер)

Миновав деревню Аркадия, Ненашев увидел вспышку в поле и тут же грохнул выстрел, за ним еще один. Он тут же заглушил аппарат, извлек «разгрузку» из коляски и мигом скатился в придорожную канаву.

Стреляли не в него, а рядом. Метрах в трехстах впереди.

Черт! С собой кроме «ТТ», ракетницы и пары гранат ничего нет. Не оружие это, средство подорваться или застрелиться прямо в поле.

Урок тебе, Максим, но не с пулеметом же в коляске въезжать в дружественное местечко. Не стоило обставлять свидание с девушкой как контртеррористическую операцию.

Неужели рукастого мужика, взятого им к Чесновицким, убивают? Вот и отпустил человека пивка попить, хорошо хоть всучил еще в лагере наган. Судя по времени – он посмотрел на часы – так оно и есть.

Еще два револьверных выстрела показали, что плотник еще жив. Максим вытащил пистолет и, низко пригнувшись, принялся обходить позицию стрелка, стремясь зайти неизвестным врагам в спину. Похоже, нарвался солдат на местных ребят, желающих с «большевиками» поквитаться или перебраться через границу.

Внезапно Максима сбили с ног, пытаясь вырвать оружие. Он, упав, пихнул ногами нападавшего противника и матернулся, узнавая бойца.

– Силен ты лягаться, капитан, – в ответ на вечный пароль послышался знакомый голос.

– Черт, неужели всех положил?

– Никого. Темно. Ползают еще где-то. Иду через поле – смотрю, тащат трое что-то тяжелое в ту сторону. Окрикнул, а один возьми, да и начни стрелять.

– Направление примерно показать можешь? Ага, вон там? Глаза прикрой, подсвечу обстановку, – Максим запустил осветительную ракету. Враг должен ослепнуть на пару секунд, а они его – разглядеть. Главное, в рощу бы не ушли.

Но, оказалось, в рощу никто уходить и не думал.

Сбоку послышался шорох и последовал выстрел. Враг тоже не дурак, и предпринял свой обходной маневр. Похоже, надеялись покончить с единственным противником и уйти обратно вглубь советской территории.

И тут их попробовали взять в «ножи». Пока невидимый стрелок отвлекал, двое подобрались совсем близко. Максим едва успел отбить блеснувшее лезвие и выпустил полмагазина в слишком быстро двигающегося врага. Того не снесло с ног и пришлось добавить кулаком с зажатым в нем пистолетом.

Грохот и вспышка выстрела прямо над ухом инстинктивно заставили схватиться двумя руками за голову.

– Капитан, ты как, оклемался? – Максима бесцеремонно трясли. Ракета еще догорала, тускло освещая местность.

– Живой, – капитан тяжело поднялся и поднес к глазам руку. Что-то темнело и капало – все же задел зараза. Нашарил фонарик, луч которого выхватил лежащие ничком два тела, еще живых и спросил, – а где стрелок?

– Там, метрах в пяти, в траве. Он прицелился, а я его из нагана.

Звон в ушах так и не прошел.

Максим внезапно понял, как нехорошо обиделся медведь, застреленный Дубровским прямо в ухо.

Он потряс головой. И это плотник саперов после пива? А если ему стопарик налить? Ненашева била дрожь, после опасности начался отходняк. Эх, грамм бы сто пятьдесят универсального антидепрессанта!..

Лежащее ближе тело забилось в предсмертном хрипе, и, после недолгой агонии с парой метаний, уткнулось лицом в землю. Поддаваясь внезапному порыву, Ненашев поднял голову мертвеца, грубо схватив за волосы и осветил лицо.

Какие молодые интеллигентные, пусть и искаженные, черты лица. Жить ему еще и жить. Руки пока еще сжимают перебитую пулей трахею, неуспевшая застыть кровь сочится сквозь пальцы. Глаза широко открыты и брови высоко подняты.

Кровь, переставшая выходить из раны, покрывала грудь и руки, еще сжимавшие перебитую пулей трахею. На лице навсегда застыли широко открытые глаза и удивленно поднятые брови. Что же он видел перед смертью? Маму? Любимую? Незалежную Польшу? Так, он же видел этого парня тогда, рядом с вокзалом в Бресте.

Максима вывернуло. Вновь начал душегубить.

– Что, первый раз? – спокойно наблюдая за ним, спросил немолодой спутник.

– Именно так, первый. И черт с ним! Теперь угадываю с двух раз – чалдон или кержак?

– Казак, – с вызовом буркнул в ответ боец. Максим интонацию проигнорировал, товарищ спокойно завалил двоих. Или одного только вырубил? Послышался слабый стон.

«Ай, молодец», – думал капитан, оборачивая носовым платком кисть и сокрушаясь, что форму теперь придется стирать.

Успокаиваясь, Ненашев снял с трупа ножны и подобрал нож. Первый трофей.

Но, удивляясь самому себе, бережно прикрыл голову убитого валявшейся рядом шапкой.

После и принялся рассматривать следующее тело.

«М-да, в голову, наповал», капитан лишь поджал губы, рассматривая результат. Наган в твердой руке – это вещь, только результат безобразный.

Направил фонарик на раненого. Ну, хотя бы тут мужик в районе тридцати. Воевать с почти детьми как-то мерзопакостно. Луч фонаря высветил неестественно подвернутую ногу. Капитан пощупал чужое голенище сапога и услышал, как лазутчик слабо застонал. Очнулся, гад, но со сломанной голенью. Ничего себе, дяденька-плотник!

– И что будем делать с этим дерьмом? Пограничникам отдать или того…? – комбат провел пальцем себе по горлу. Было видно, что лицо задержанного начало стремительно бледнеть, а губы задергались.

– Больше трупов – меньше бумаг, – пояснил спутнику Максим, – Значит так, крались по полю трое злодеев, мечтая убить капитана Ненашева, а ты, спасая отца-командира, двух бандитов героически завалил. Только слышь, Федор, от тебя пивом несет, как из бочки, так что зажевал бы чем. А один покойник мой. На медаль потянет, а, может, и на отпуск. Идет, казак?

В ответ послышался легкий смешок.

– Идет, товарищ капитан, там еще где-то тюк, который к границе несли.

– Погоди, за собой уберу, – Ненашев вынул из ножен клинок.

Лежащий на земле человек позеленел и с ужасом, переводил взгляд то на одного, то на другого русского. Он был для этих двоих бездушной и ненужной им вещью. Перешагнут и пойдут дальше. Что у них голове? Почему их меньше всего волнует человеческая жизнь.

– Панове, только не убивайте! Все расскажу!

Артиллерист и сапер переглянулись.

– А зачем нам тебя допрашивать? – Максим зевнул и демонстративно примерился, как половчее вонзить, блеснувший металлом, клинок, – Не бойся, это не страшно. Даже можно успеть что-то пафосно крикнуть.

Капитан ткнул пальцем в печень лазутчика и пояснил, намерено перейдя на немецкий язык:

– Удар в это место вызовет смерть в течение минуты от болевого шока, а если вы окажетесь чересчур стойким, то умрете в полном сознании от внутреннего кровотечения.

– Я имею информацию для вашего командования и прошу сохранить мне жизнь. Вы не можете так поступить, вы же культурный человек, – скороговоркой выдавил тот.

Вот так, один маленький шаг, и маньяк-большевик превращен в прогрессивного европейца без всякой магии.

– О! Другое дело. Говорите по делу, проживете еще несколько минут.

В глазах поляка стоял ужас. Одно дело – геройски умереть в схватке, другое – остаться лежать заколотым, как свинья на этом поле. Пленивших его людей не интересовало ни его имя, ни фамилия. Даже то, что он знал, было для них пустым звуком. Потом возникла боль, капитан бесцеремонно стягивал поясными ремнями его руки и ноги, попутно сдирая часы. Еще один полезный трофей Ненашева, который пока нельзя носить.

– Ваш куратор из Абвера или гестапо недооценил ненависть русских к своей бюрократии. Я не хочу полдня писать объяснения, обойдусь трупом, рапортом и большой серебряной медалью бдительному солдату. А мы с солдатом уже договорились, – объяснял Ненашев дрожащему пленному ситуацию.

– А ну, что несли, где оставили? – жестко тряхнул лазутчика капитан, резко ударив по сломанной голени, – Отвечай! Сейчас пасть заткну, в собственных слюнях захлебнешься.

– Пленного сказали взять! Пропуском будет на ту сторону! Там он, около знака в поле! Не надо…, – взвыл нарушитель, но внезапно судорожно вытянулся в струнку и резко обмяк.

Да, переборщил, капитан. Затаился клиент без сознания. Эх, далеко еще Максиму до смершевских волкодавов. Избалован он цивилизацией и в ходе короткого допроса на ум ничего знакового, кроме утюга или пальника, так и не пришло. Ненашев нервно рассмеялся, чувствуя, как дрожь в теле проходит.

– Ну что, Федор, давай смотреть, кто попался нашим «несунам».

«Ох, эти вездесущие пограничники», – саркастически думал Максим, подсвечивая фонариком и распаковывая из мешка «своего» дознавателя.

– Ой, какая прелесть! Батенька, да как же вас так угораздило-то? – но тот, казалось, ничего не соображал, моргал и жадно глотал воздух освобожденным ртом, – До ветра, небось, вышли без конвоя?

Ну, не нравился Панову этот человек, хоть убей.

Капитан совсем развеселился и выпустил в воздух трехцветную ракету, обозначая место. На заставе должны понять сигнал, раз уж на выстрелы не среагировали.

Что-то долго там собираются, Максим машинально взглянул на часы. С момента, как он слез с мотоцикла, прошло около пятнадцати минут. А, вот и они – к комбату неслась тревожная группа пограничников.

*****

Гауптман скептически посмотрел на коллегу-разведчика из Абвера. Зря ждет тех польских унтерменшей с советской стороны границы. Взлетевшая осветительная ракета на том берегу, несколько приглушенных расстоянием выстрелов и ночная возня на русской пограничной заставе, хорошо видимой днем с наблюдательной вышки, красноречиво свидетельствовала о неудаче.

Попытка узнать, что же творится на участке, где большевики резко усилили оборонительные работы, провалилась. Казалось, что недавно увеличивший свою численность саперный батальон красных, просто печет доты и дзоты, как дьявольские пирожки. Особенно беспокоили две запруды рядом со строящимся укрепленным узлом русских. Стоит спустить из них воду и техника сможет пройти лишь по железнодорожной насыпи и шоссе, ведущим в Брест с юга.

Новые обстоятельства заставляли постоянно пересматривать план наступления дивизии. Беспокоились и соседи, на их участках ничего подобного не происходило, только русские там все более интенсивно вели строительство дотов.

Эрих Кон теперь знал, зачем они здесь. Большевики и их жидовское правительство задумало напасть на Германию, коварно накапливая войска для предательского удара в спину. Если Сталин не изменит своей позиции, то фюрер упредит замысел азиата.

Пора парням в батальоне снова нюхнуть перцу. После приезда в Польшу из милой немецкому сердцу покоренной Франции, градус настроения солдат значительно понизился. Да и еще прибывшее из рейха пополнение казалось ему слишком мирно настроенным, все надеялись, что война вот-вот закончится.

Если честно, он сам устал воевать, но побежденный на суше враг не желал сдаваться, отказываясь от разумных условий мира. Гауптману давно все стало ясно. Черчилль надеялся на Америку, всегда любившую погреть руки на чужом горе. Интересно, как жирная свинья смогла так обработать русского вождя, решившего пойти на нарушение договора с Германией? Но, ничего. Пусть едкий пот разъедает глаза его бойцов, раз еще не все побывали под огнем.

Поляки в тридцать девятом встретили штурмовую группу лейтенанта Кона не традиционным «бигосом» и не с рюмкой «старки».

Начало было великолепное. Какая скорость, какой решительный натиск!

В считанные минуты подготовленный к взрыву пограничный мост оказался в руках немцев. Польские солдаты вылезали из своих укрытий ошарашенные, и шли сдаваться с поднятыми руками. Его парни улыбались: жолнежи не верили, что прошло всего десять минут, и война кончилась для них пленом.

Но вот дальше…

Первый танк сопровождения завертелся и встал, весь в дыму. Его катки еще вращались, когда подбили второй танк. Хорошо замаскированную противотанковую пушку долго не могли обнаружить.

А пулеметы поляков заставили пехоту искать укрытие. Все слышали, как кричит экипаж танка-разведчика, но могли лишь зло и бессильно смотреть, как умирали их товарищи.

Снаряд за снарядом пробивал броню, и крики танкистов становились все тише. Потом совсем прекратились, а молодой лейтенант завороженно смотрел на кровь, сочившуюся из пробоин в броне танка.

Тогда Эрих не мог пошевелиться от страха. Ошалевший, он стоял на коленях. Затем, кто-то, не церемонясь, пихнул командира в кювет. Кон не видел тех польских солдат, открывших огонь, но его люди уже неподвижно лежали или, хрипя, бились в агонии, вздымая дорожную пыль.

Лишь внушенное еще в рейхсвере понятие о долге офицера заставило лейтенанта начать привычно командовать, срывающимся в визг от переживаемого ужаса голосом [269]269
  [268] = см. Майер К. «Немецкие гренадеры. Воспоминания генерала СС. 1939–1945» Москва, Центрполиграф, 2007 г.


[Закрыть].

Тем, кто считает войну с Францией мирной прогулкой между кокетливыми прелестницами и сдающимися галлами, державшими в каждой поднятой руке по бутылке шампанского, стоило побывать там тринадцатого мая сорокового года [270]270
  [269] = немецкие потери во Франции за компанию составили 683 танка, убито – 26 455 человек, ранено – 111 640, пропало без вести – 16 659.


[Закрыть].

Танк «Сомуа» [271]271
  [270] = Контратака двух эскадронов S-35, проведенная днем 13 мая 1940 г. у Jandrenouille, позволила выиграть время для отступавших частей – по данным французов на поле боя остались гореть около 50 немецких танков, но и дивизия из 42 машин потеряла 26 (несколько машин требовали ремонта и их бросили). Бронезащита «сомуа» заслужила в этих боях самой высокой оценки – танк командира одного из взводов вернулся из боя имея 29 вмятин от 20-мм и 37-мм снарядов, однако, серьезных повреждений не было.


[Закрыть] въехал на позиции роты, смяв противотанковую пушку и заглох. У неуязвимого для немецких снарядов монстра закончилось горючее, но подойти, подползти к железной коробке казалось безумием. Внутри сидели злые французы, готовые и к аду, и к раю. Экипаж не покинул машину и продолжал сражаться, поливая все вокруг пулеметным огнем и метко стреляя из пушки.

Их спасло орудие «восемь-восемь», спешно поставленное на прямую наводку. Рекомендации по борьбе с хорошо бронированными танками «лягушатников» они получили заранее.

Танк, разгромивший их колонну, сжегший четыре приданных немецких «панцера» и раздавивший несколько грузовиков, после детонации боекомплекта разлетелся на куски. Гауптмана совсем не восхищало мужество врага, самим бы выжить.

Месть, наконец, восторжествовала, и последняя отчаянная атака французских танков захлебнулась [272]272
  [271] = Судьба столкнула де Голля почти лицом к лицу с генералом Гейнцем Гудерианом, германским танковым теоретиком. Его книга «Внимание, танки!» явилась как бы немецким аналогом книги де Голля «За профессиональную армию». Сам Гудериан, спустя много лет, в своих «Мемуарах солдата» напишет: «Мы были информированы о присутствии 4-й бронетанковой дивизии генерала де Голля, который давал о себе знать с 16 мая… Де Голль не уклонялся от боев и с несколькими отдельными танками 19 мая прорвался на расстояние двух километров от моего командного пункта… Я пережил несколько часов неуверенности»


[Закрыть]. За бой он неожиданной получил «Железный крест», всего лишь заставив растерянных и готовых в ужасе бежать солдат удержать позиции.

Те галлы де Голля дрались великолепно, но частный успех их бронетанковой дивизии не мог повлиять на конечный результат. Не помогли и новые танки, уязвимые для германских противотанковых пушек только с пятидесяти метров. Или ста, если стрелять в борт.

Да, бывало и так, одни всю компанию не сделают и выстрела, маршируя до Варшавы и Парижа, а другие в это время теряют товарищей, одного за другим.

А потом пьянящее чувство победы заглушило боль потерь! Они сделали это, поставив армию «лягушатников» на колени, стремительно, почти бескровно, без всяких «Верденских мясорубок».