Текст книги "Император вынимает меч"
Автор книги: Дмитрий Колосов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)
Минуло два года с тех пор, как князья Сян Лян и его племянник Сяй Юй случайно стали свидетелями путешествия повелителя Поднебесной Цинь Ши-хуана к морю Ланье, после чего таинственный маг предсказал им великое будущее. Многое изменилось с тех пор в жизни чуских аристократов.
Скажем сразу, они последовали совету чародея и вернулись в родные края. К тому времени Поднебесная уже в полный голос стонала под гнетом Ши-хуана. Мало того, что владыка Цинь повелел строить Великую стену, мало того, что по его прихоти заложили дворец Эфангун, не имевший равных по величию и великолепию, император решил позаботиться и о загробном жилище. У Тянь-цзы появились сомнения, что он добудет эликсир бусычжияо. На смену лишившемуся доверия императора Сюй-ши появились другие кудесники, одни и которых пичкали Ши-хуана новыми снадобьями, а другие уверяли, что его шэнь непременно вернется в состояние гунь,[57]57
В представлении древних китайцев человек имел две души: телесную (по) и высшую (гунь). После смерти душа-гунь превращалась в светлого небесного духа шэнь, а душа-по – в духа-гуй, который в зависимости от отношения к нему человека мог быть и добрым, и злым.
[Закрыть] если только как следует позаботиться о теле. Потому-то Ши-хуан и повелел строить величественную усыпальницу, которой назначено было затмить могилы всех прежних государей.
Это сооружение должно было не уступать блеском дворцу Эфангун. Стены усыпальницы заливали бронзой, пол представлял собой искусно выложенную карту Поднебесной с дворцами из чистого золота, священными горами из вызолоченного серебра, реками и морями из ртути. Император брал с собой в последний путь многочисленных слуг и воинов из обожженной глины – тысячи и тысячи слуг. Охранять это великолепие Ши-хуан доверял бесчисленным ловушкам: ямам и автоматическим арбалетам.
На строительство усыпальницы были согнаны бесчисленные сонмы работников, которые прибавились к тем, что возводили Великую стену и императорские дворцы. Сначала на эти стройки гнали рабов и преступников со всей Поднебесной, затем, когда сделалось ясно, что сотен тысяч рабов и преступников все равно недостаточно, стали обращать в рабов крестьян, многие из которых, не желая становиться рабами, шли в преступники, чтобы, в конечном счете, все равно стать исполнителями прихотей императора.
На тех, кто оставались обрабатывать землю, промышлять ремеслом или торговлей, ложилось тройное бремя. Чтобы обеспечить рисом и рыбой строителей стены, караваны тянулись аж из самого Ци, за тысячи ли, через поля, леса и реки. Чтобы выковать нужное количество орудий, ремесленников обязали сдавать в казну все свои изделия. Купцам стало нечем торговать, и государство преследовало их, обвиняя в сокрытии доходов. Как результат, вся Поднебесная возненавидела Ши-хуана. Сян Лян воспользовался этой ненавистью.
Он был известен в Чу, этот аристократ. Его уважали линчжу, его, как ни странно, любил простой люд, так как Сян Лян, в сравнении с другими хоу, не был ни высокомерен, ни излишне корыстен. Сян Лян думал зажечь искру недовольства, и был поражен, когда эта искра вдруг обратилася в пламя.
Вначале восстали крестьяне тина, чьи земли были прежде во владении фамилии Сян. Они поднялись разом с таким пылом, какой почти испугал Сян Ляна, не рассчитывавшего, что дело зайдет так далеко и так сразу. Оставив работу, крестьяне наточили свои кетмени, а кто побогаче вынули из тайников мечи и луки и примкнули к Сян Ляну.
Тот, немало дивясь подобному повороту судьбы, объявил себя вождем молодых негодяев, но спустя день, обнаружив, что «негодяев» уже более тысячи, провозгласил себя ваном. По совету фанши, повстречавшегося на берегу Голубой реки, Сян Лян избрал своим символом Солнце, а себя приказал величать Князем Солнца. Племянника, еще совсем юного, но могучей статью вызывающего восторг у согбенных тяжким трудом би чжу, Сян Лян объявил своим первым помощником – Принцем Солнца. Восставшие нарекли себя Детьми Солнца, перетянули лбы повязками с изображением солнечного диска и подняли знамя, невиданное в Тянься – красное с огромным пылающим солнцем. В первый раз стоя под этим самым знаменем, Сян Лян был мрачен.
– Мы плохо кончим! – буркнул он стоящему подле племяннику.
Тот по молодости своей был настроен более оптимистично.
– Все будет хорошо, мы победим! – сказал он.
Сян Лян, искушенный в походах и битвах лишь горько усмехнулся. Он-то знал, что стоит тысяча или две крестьян против искушенных шицзу, вооруженных арбалетами и мао. Потому-то Сян Лян не позволил себе долго рассиживаться. Он повел свое войско по землям Чу, поднимая на бунт все новые толпы би чжу. Под знамена солнцеповязочников сбегались крестьяне, ремесленники, рабы. Потом стали приходить люди более зажиточные – торговцы и даже ши. Наконец, удостоверившись в размахе движения, начали сходиться и линчжу, мечтавшие о возврате земель и богатств, конфискованных Ши-хуаном.
Спустя месяц под началом Сян Ляна было тридцать тысяч человек, из которых половина – вооруженные; спустя два это число утроилось. Солнцеповязочники шли от города к городу, распахивавшими ворота. Императорские наместники разбегались, гарнизоны складывали оружие, а нередко и переходили в стан бунтовщиков. Вскоре весь юг был объят пламенем восстания, стремительными языками расползавшимся по территории других покоренных Цинь царств. Взбунтовались сотни тысяч би чжу, согнанных на строительство Великой стены и императорской усыпальницы, доведенные до отчаяния разорительными поборами крестьяне деревнями бросали работу и вливались в ряды бунтовщиков. Поднебесная в едином порыве поднялась против своего повелителя.
Поначалу Ши-хуан не придал особого значения разгоревшемуся мятежу. Он спокойно выслушал доклад Чжао Гао и небрежно бросил:
– Как они себя зовут? Дети Солнца? Они забывают, что Солнце принадлежит лишь мне, повелителю Тянься! Пошли против них войска. Только немного.
Куда больше императора беспокоили хунны, – эта степная саранча, – прорвавшиеся через Великую стену и разорявшие территории северных и центральных провинций. Именно против хуннов предназначалась армия, поспешно формируемая Мэн Тянем. Сто тысяч отборных латников должны преградить путь зарвавшимся дикарям и отшвырнуть их назад в Степь.
На юг отправились всего пять полков, которые были буквально раздавлены полчищами солнцеповязочников. Известие об этом слегка встревожило императора, но не изменило его убежденности относительно той угрозы, что представляли бунтовщики.
– Это просто сборище черни, наглой и бесцеремонной. Мы разделаемся с мерзавцами одним хорошим ударом. Главное – хунны! Они пришли с севера, они несут смерть. Я боюсь смерти…
Мэн Тянь наконец закончил собирать армию и отправился на запад – навстречу варварам.
– Ты получишь три двора работников за голову каждого мертвого хунна! – щедро пообещал Ши-хуан.
Мэн Тянь молча кивнул в ответ. Он был старым воякой и подозревал, что война будет нелегкой. Поклонившись, дацзян оставил дворец. В тот же день армия из пятидесяти полков по три тысячи в каждом покинула окрестности Сяньяна. В поход шли лучшие из лучших: отряды тяжелых латников, арбалетчики и даже ланчжуны – Ши-хуан счел нужным поделиться своей стражей.
Император с башни следил за тем, как оседает вдалеке пыль, взбитая мириадами конских копыт и подбитых сапог. Затем он возвратился в покои, но не мог найти себе места. Словно загнанный в западню волк, Ши-хуан метался по комнатам, отделанным шелком и парчой, натыкался на кресла, опрокидывал столики с безделушками. Он чувствовал приближение Смерти, Смерть страшила его. Император перестал перебираться из дворца во дворец и затаился в мрачном, насторожившемся Эфангуне. Он приказал усилить охрану и с нетерпением ждал гонцов, сообщавших о каждом шаге Мэн Тяня.
Спустя луну прискакал вестник с донесением, что в Чжао подле Ханьданя была грандиозная битва, победа в которой досталась армии Цинь. Хунны были отброшены и отступили в Вэй.
Ши-хуан ликовал, он был уверен, что близок к тому, чтоб провести Смерть. Ли Сы осторожно улыбался, он не был в этом уверен. Сто полков шицзу с напряжением ждали решающей битвы. Эпоха невиданного расцвета Поднебесной близилась к концу…
Враг РимаЖизнь и смерть царя Митридата Евпатора, пытавшегося возвыситься над Римом[58]58
Авантюрина седьмая – проба пера Хранителя.
[Закрыть]
(Между Востоком и Западом)
Здесь гордый Митридат VI
Решил возвыситься над Римом,
Казалась жизнь ему пустой
Без славы, уходившей мимо.
Ни яд не брал его, ни нож,
Зато измена подкосила:
Острей меча сыновья ложь
Не в грудь, а в спину поразила.
Я. Шильдт
Внизу, под крепостью, бушевала толпа – сотни и сотни возбужденных людей, облаченных кто в панцири, кто в простые одежды. Большинство людей были вооружены: одни размахивали копьями, другие – мечами, третьи – увесистыми палками. Люди громко кричали, кляня Митридата.
– Скверно! – сказал царь неслышно подошедшему сзади Битойту. – Скверно. Но почему бездействует Фарнак? Надо послать за ним…
– Он не бездействует, – ответил Битойт, указывая рукой на вьющуюся снизу дорогу, по какой наверх шла небольшая ярко разодетая группка людей. Панцирь одного из них поблескивал позолотой.
– Фарнак! – узнал Митридат.
Бунтовщики встречали идущих приветственными воплями, многие присоединялись сзади, и шествие принимало все более внушительный вид.
– Он с ними? – изумился царь.
– Сейчас узнаем, – ответил Битойт.
Фарнак и его спутники остановились у ворот крепости. Подняв вверх сжатую в кулак руку, Фарнак продемонстрировал ее укрывшимся в крепости людям. Толпа издала ликующий рев. Затем один из спутников перевязал голову царевича красной лентой.
– Он коронован, – констатировал Митридат. – Проклятье! Ладно, посмотрим, не удастся ли мне договориться! Битойт, спустись вниз и узнай, готов ли он выпустить из города своего отца.
Битойт кивнул и ушел, чтоб вскоре вернуться. Митридат встретил слугу взором, полным надежды. Битойт покачал головой.
– Нет, он сказал, что не отпустит тебя. Он хочет выдать Митридата Помпею.
– Проклятье! – вновь выругался Митридат. – Но у нас еще есть потайной ход!
Увы, Фарнак также знал про этот ход, и у выхода из него слышались голоса и звон оружия. Кельт посмотрел на своего господина, лицо Митридата выражало предельную усталость.
– Вот и все, Битойт. Мне осталось только уйти. Но сначала позаботимся о женщинах. – Митридат извлек из резного шкафчика стеклянный сосуд, полный густой вишневого цвета жидкости. Битойт подал амфору вина, и Митридат вылил туда кровавую жидкость. – Вот теперь хорошо. Раздай его.
Поклонившись, кельт вышел.
Прошло время, толпа бесновалась все громче. Откуда-то появились лестницы, и горожане готовились лезть на стены. Неслышно вошел Битойт.
– Кончено.
– Все?
– Все умерли! – торжественно подтвердил слуга. Все – жены и дочери, юные и прекрасные. Митридату не было жаль их, как не было жаль и себя.
– Значит, пришел и мой черед. – Митридат поднял чашу и медленно, со вкусом осушил ее. – Прощай, Битойт.
– Прощай, господин.
Усевшись в кресло, царь стал ждать, когда холод скует члены. Но время шло, а по рукам и ногам его по-прежнему струилась горячая быстрая кровь. Время шло. Толпа уже начала приступ.
– Проклятье! – выдавил Митридат. – Не действует. Мое брюхо привыкло к яду. – Натянуто рассмеявшись, царь посмотрел на слугу. – Слишком привыкло, Битойт…
Это факт – Митридат был с детства приучен к яду. У него было нелегкое, даже опасное детство, ибо в синопском дворце было опасно просто зваться царем. Здесь издревле полагались на яд и нож, какими устраняли провинившихся вельмож, неугодных правителей и соперников-принцев. От ножа можно было спастись, облачался в кольчугу и беря всюду верных друзей, от яда ж спасения не было. Ибо даже разломленный плод мог таить в себе невидимую отраву.
– Запомни, сынок, от яда нет спасения кроме как ядом! – говаривал отец, Митридат Эвергет.
Отец был искушен в тонкостях дворцового бытия, но это его не спасло. Он умер, как многие, естественной для королей смертью – от яда. Хотя в беде обвинили гнев, будто бы вызвавший у царя приток дурной крови. Но даже гнев не способен окрасить лицо в иссиня-черный цвет.
И каждый знал – чьих рук это дело. Царица Лаодика, дочь сумасшедшего и яростного Эпифана,[59]59
Кантиох Эпифан, царь Сирии.
[Закрыть] такая же яростная и властолюбивая. Муж давно был ненавистен ей, жаждущей власти. Мало того, он грозился взять другую жену. Но не успел! Не успел…
Лаодика тихонько улыбалась своим мыслям, провожая усопшего супруга в последний путь. Теперь уже ничто не мешало ей занять трон. Разве что…
Митридат знал, что мать недолюбливает его. Мягко говоря, недолюбливает. Он был слишком похож на мать – и в его жилах текла дурная кровь Эпифана, царя, осмелившегося схлестнуться с самим Римом. Двум пантерам не ужиться в одной клетке. Кто-то должен уступить.
– Она убьет тебя! – шепнул Митридату один из доверенных слуг. – Сегодня же ночью!
Митридат кивнул в ответ. Этой же ночью он оставил дворец и укрылся в горах Париандра. Здесь, на крутых, заросших склонах его было не так-то легко разыскать. Здесь трудно было подкрасться, чтобы вонзить нож, и не было чаши, в какую можно было б подсыпать отраву. Юноша, которому исполнилось лишь двенадцать, научился обходиться без чаши. Он пил из ручьев, а питался мясом собственноручно подстреленных оленей, приправляя скромную трапезу хлебом и зеленью, какие раз в несколько дней приносил доверенный слуга.
Он мужал не по дням, а по часам. Холодные ночи и охота закалили тело, юнец научился терпеть голод и жажду. Общаясь с проживавшимися по соседству крестьянами, он изучил их язык и быт. Он привлекал людей и вскоре собрал вокруг себя отчаянных молодцов – свою личную гвардию. Теперь он не боялся не только ножа или яда, но даже мечей воинов, каких могла прислать мать.
Но она позабыла о сыне, решив, что он умер. А он был жив, он копил силу и ненависть, он изучал мир и людей, он учился общаться со зверьми и повелевать слугами. Он многому научился.
В один из дней – прекрасный или не очень – Митридат нагрянул в Синопу. При нем был отряд вооруженных воинов, а верные клевреты, проживавшие в столице, заблаговременно позаботились о том, чтобы законный царь был с восторгом встречен народом и войском. Мать встретила Митридата с лицемерным радушием, никого не обманувшим.
– Мой дорогой сынок! Какой же ты стал большой!
Теперь все зависело от того, кто нанесет удар первым. Этим первым оказался Митридат. Он собственноручно заколол мамочку во время очередной аудиенции, после чего приказал перебить ее слуг. Столь жестокий поступок был встречен подданными если не с одобрением, так с пониманием.
– Кто – кого. Понимаем, чего уж там!
Толпа радостным воплем приветствовала юного красавца, вышедшего к ней с увитым диадемой челом. Митридат и впрямь был красив. Лицо его выражало силу, уверенность, ум; могучее тело было столь выносливым и сильным, как ни у одного из его сверстников. Он обращался с оружием лучше бретера и объезжал диких лошадей, обладая способностью держаться в седле по несколько дней кряду. А еще он был умен, как никто из царей. Он знал людей – их лживость, коварство, трусость – и стремился знать их все лучше и лучше. Он постиг многие науки: филологию, грамматику, географию, историю, астрологию. Он знал языки – так много, что поражал этим знанием царедворцев. А позже Митридат изучит аж двадцать пять языков, чтоб говорить без толмача с любым своим подданным, в каком бы уголке гигантской державы этот подданный не проживал. Одним словом, это был повелитель, о каком народ мог только мечтать. Но…
Была и обратная сторона медали. Наделенный многими лучшими качествами, юный царь обладал и целым букетом дурных. Жесткость, коварство, надменность – все это было у Митридата. Он не любил людей, обращаясь даже с ближайшими из своих приближенных, словно с рабами. Он слишком рано и слишком сильно уверовал в свою силу и исключительность. Человек – кем бы он не был – являлся для Митридата лишь одушевленным животным, существующим на этом свете для исполнения воли царя. И жить ему или умереть – должен был решать царь. А Митридат легко относился к смерти, ибо не находил в ней ни ужасного, ни дурного. Что из земли пришло, должно в землю и вернуться. И потому он легко выносил смертные приговоры своим родным, друзьям, чего уж говорить о сторонних людях. И потому в скором будущем он одним словом будет обрекать на смерть многие тысячи, и ни одна струна его души не шевельнется при этом. Ну а пока…
Пока должны были умереть те, кто представляли угрозу власти юного царя. И первым – брат Хрест, человек недалекий и о власти не помышляющий. Но Хрест привлекал к себе уцелевших сторонников матери Лаодики и потому был опасен.
– Пусть умрет! – приказал Митридат. – Добрым нечего делать в этом злом мире![60]60
Игра слов – Хрест означает Добрый.
[Закрыть]
За Хрестом последовала одна из митридатовых сестренок, самая старшая и прыткая. Она намекала братцу, что неплохо был поделиться властью. Митридат посчитал иначе. Одну сестру он собственноручно зарезал, на другой женился. Ее звали Лаодикой, и она была на редкость хороша собой.
– Если не будешь дурить, будем жить в любви и согласии! – посулил Митридат.
Увы, через несколько лет он обвинит супругу в неверности и прикажет казнить. Что поделать, Лаодикам было трудно ужиться подле Митридата.
Укрепившись на троне, Митридат занялся делами своего государства. В те времена Малая Азия представляла конгломерат множества небольших царств, ни одно из которых не обладало силой, дабы вознестись над прочими.
– Раз никто, значит, я! – решил Митридат и начал набирать армию.
Понтийская держава, словно распластавшийся спрут, нависла над черноморским бассейном, выбирая добычу. Ага, зашевелились скифы в Северном Причерноморье, пытающиеся подчинить своей власти греческие города. Те взвыли о помощи, и Митридат без промедления направляет на север войско. Ага, раздоры в Колхиде – и понтийские полки спешат на восток. Ага, что-то неладное в Малой Армении – и митридатовы воины спешат к предгорьям Кавказа.
Всего три года понадобилось юному царю на то, чтоб вдвое увеличить свои владения. На севере под его власть перешли Феодосия и Пантикапей. Дикие скифы были разгромлены отважным Диофантом и искали спасения в степях Тавриды. Также под власть Митридата попали восточное побережье Черного моря с Диоскуриадой и Малая Армения. На эту небольшую, но весьма прибыльную область зарился армянский царь Тигран, но Митридат сумел договориться с ним, отдав в жены дочь Клеопатру.
– Воюй на востоке, а я возьму себе запад! – предложил Митридат.
– А Рим?! – опасливо спросил Тигран, краем уха наслышанный о железной поступи римских когорт.
– Чихал я на этот Рим! Азия должна принадлежать нам – азиатам, наследникам славы Кира и Дария, а римляне пусть распоряжаются в Европе. Я научу их вежливости!
Чихал не чихал, но связываться с Римом Митридат до поры до времени не хотел. По крайней мере, этого не стоило делать без надлежащей подготовки. На третьем году своего правления Митридат предпринял разведывательную поездку по странам, какие намеревался включить в состав своей империи и на какие, не скрывая намерений, уже зарился Рим. Под видом обычного путника, в сопровождении нескольких друзей он посетил Каппадокию, Галатию и Вифинию. В Каппадокии, только что лишившейся царя, был полный хаос.[61]61
Этому небольшому малоазийскому государству здорово не везло в последней четверти II в. до н. э. Сначала в битве с врагами погиб царь Ариарат V. Его вдова Ниса, кровожадная паучиха, ради власти умертвила пятерых своих сыновей и после недолгого правления была казнена шестым, вступившим на трон под именем Ариарата VI Эпифана. Но и этот Ариарат процарствовал всего 14 лет, и был убит своим приближенным Гордием (111 г. до н. э.).
[Закрыть] Здесь правил сопливый юнец, приходившийся племянником Митридату. В Галатии тоже не было твердой власти. Лишь вифинский царь Никомед был довольно крепок. Это был хитрый и расчетливый мужичок, и они с Митридатом быстро нашли общий язык.
– Поделимся? – предложил Никомед.
– Почему бы и нет, – согласился Митридат.
В назначенный срок понтийские и вифинские полки хлынули в Пафлагонию и Галатию. Митридат вел стотысячную армию и довольно быстро потеснил вифинцев из захваченных ими провинций, ясно указав союзнику на его место. Галаты сразу поняли, в чем дело, и подчинились, а вот каппадокийцы оказались недогадливы. Они даже стали протестовать. Тогда Митридат пригласил юного племянничка в свой лагерь, а когда тот, по глупости своей, явился, заколол юнца мечом. Вакантный престол занял сын Митридата, восьмилетний сосунок.
– Самое время, чтобы начать царствовать! – хохотал Митридат.
Теперь владения понтийского царя охватывали почти все черноморское побережье. Митридат сделался самым могущественным властелином в Азии, что пришлось не по вкусу Риму. После войны с Карфагеном римляне пристально следили за тем, чтобы поблизости от их владений не появилась вдруг держава, способная оспорить первенство у Вечного города. К тому же Каппадокия находилась под покровительством Рима. Сенат высказал недовольство бесцеремонными действиями Митридата и приказал Сулле, воевавшему в Киликии против разбойников и пиратов, разобраться с наглым царьком. Под началом Суллы была лишь горстка солдат, но тот без колебаний вторгся в Каппадокию и вытеснил оттуда Митридата, вовсе не желавшего враждовать с Римом, а потом и его зятя Тиграна, ловко втянутого понтийским царем в опасную авантюру. Сулла потребовал от Митридата освободить все занятые тем земли. Понтиец согласился.
Разливая вино, он утешал оскорбленного римским оружием тестя.
– Ничего, ничего, сын мой, – заметим, сын был на пару лет старше «отца», – мы еще возьмем свое! Пусть только римляне уберутся!
Римляне убрались, и Митридат действительно взял свое. Всадники Тиграна напали на Каппадокию и поставили на престоле назначенного Митридатом царя. Одновременно Митридат разжег междоусобицу в Вифинии. Тут терпению вифинцев и каппадокийцев пришел конец. В Рим отправились сразу два посольства с жалобой на Митридата. Рим прислал войско. Митридат сделал вид, что не имеет никакого отношения к бедам соседей.
– А я что? Я тут совершенно не причем! – заявил он. Владыка Понта был достаточно умен, чтобы не ссориться с могучим соседом, только недавно разгромившим у своих границ полчища кельтов. Рим был силен как никогда, и должно было случиться нечто действительно значимое, чтобы кто-либо мог поспорить с могуществом Рима. Но Митридат не унывал.
– Случится! – сказал он.
И впрямь случилось. В Италии разразилась Союзническая война. Италийские племена поднялись против Рима с требованием равных прав и возможностей. Сотни тысяч италиков и римлян сплелись в кровавый клубок, устилая холмы и равнины грудами тел единоплеменников. А тут еще очень кстати Никомед Вифинский решил отплатить за былые обиды и вторгся в Понт. Он рассчитывал на поддержку Рима, которую ему обещал римский посланник Маний Аквилий, но реально оказать эту поддержку римляне не могли.
– Наш час настал! – объявил Митридат своим генералам. – Сейчас или никогда! Если мы не заставим римлян убраться из Азии, черед десять лет они сожрут нас!
Митридат уже давно втайне готовился к этой войне, и потому у него были и войска, и четкий план действий. Потребовалась всего пара месяцев, чтоб довести численность армий до гигантской цифры в триста тысяч человек. Двести пятьдесят тысяч пехотинцев, вооруженных кто по восточному, кто по римскому образцу, сорок тысяч отменной конницы: скифов, мидян, греков, – четыреста боевых кораблей, громадное число припасов. Митридат был готов к войне. У него были опытные генералы, его агенты уже давно вели подрывную агитацию в Азии, Македонии и Греции, восстанавливая тамошний люд против владычества римлян.
Весной 666 года Римской эры[62]62
88 г. до н. э.
[Закрыть] армии Митридата устремились в Вифинию, Галатию и Каппадокию. На реке Амнии дорогу понтийцам попытался преградить Никомед Вифинский, но авангард Митридата в скоротечном бою смял вифинскую армию. Почти тут же потерпел поражение небольшой римский корпус в Каппадокии. Другой римский отряд вообще не принял боя и отступил. Учинитель раздора Аквилий был наголову разбит у Сангария.
Враги всюду бежали, Митридат ликовал. Он приказал отпустить пленных вифинцев и каппадокийцев, объявив:
– Я воюю лишь против Рима и его слуг! Все прочие могут стать моими друзьями!
Это оказалось лучше любой агитации: вся Азия, а следом и Греция, бросились в объятия Митридата. Царства и города, настрадавшиеся от алчности римлян, объявляли себя союзниками понтийского царя. Ликующие толпы провозглашали Митридата новым Дионисом, пришедшим освободить мир от власти тиранов, и выдавали ему спасавшихся бегством римлян. Одним из первых попался Аквилий, которого выдали лесбосцы.
– Какой сюрприз! – обрадовался Митридат. – Он искал в наших краях золота, так пусть же получит его!
Аквилия долго водили по городам, демонстрируя жалкого пленника народу. Его нещадно били кнутом, а потом на глазах Митридата в глотку римлянина влили расплавленное золото.
– Недурное представление! – прокомментировал владыка Понта, бесстрастно взирая на корчащегося в агонии пленника. – Как жаль, что у меня не хватит золота на всех римлян… Но у меня хватит мечей!
И Митридат издал указ, приказывая наместникам умертвить всех италиков, находящихся в Азии. В один день было перебито сто тысяч мужчин, женщин и детей.[63]63
По разным оценкам погибло от восьмидесяти до ста пятидесяти тысяч человек.
[Закрыть] Мир, давно не видевший подобной бойни, содрогнулся от ужаса. Вся Азия оказалась под властью Митридата.
* * *
Он устроился в великолепном Пергаме, поручив Синопу и Боспор сыну Митридату. Другой сын, Ариарат должен был завоевать Грецию и прилегающие к ней острова. Понтийский флот захватил Эгейское море, но потерпел поражение под Родосом.
– Не беда! – решил Митридат, наблюдая за тем, как его войска восходят на корабли, чтобы отправиться в Европу.
Покуда Сулла и Марий выясняли, кто же из них первый, понтийские полки захватили Фракию и Македонию. Друг Митридата Аристион, между прочим философ, поднял бунт в Афинах. Афины приняли понтийский десант, после чего на сторону Митридата перешли ахейцы, лаконцы, беотяне. Римский полководец Сура с громадным трудом отбивался от превосходящих вражеских сил в Фессалии.
Рим занервничал, ибо еще бунтовали самниты, еще не сложили оружия сторонники Мария. А тут вдобавок ко всем бедам этот Митридат, такой жестокий и ужасный. Пред римлянами забрезжил призрак нового Ганнибала. Спрятавшие оружие, но не смирившиеся италики были готовы завопить победное: Митридат у ворот! Сенат не знал, против кого бросить единственную боеспособную армию Суллы. Сулла сделал выбор сам.
– Сначала Митридат. Он – главная угроза Риму. С остальными разберемся потом!
В марте 667 года Римской эры[64]64
87 г. до н. э.
[Закрыть] пять легионов Суллы высалились в Эпире. Римляне не желали тяжелой войны. Сейчас Риму было не до нее. Сулла был готов замириться при условии, что Митридат освободит Грецию и римскую Азию, но Митридат ответил отказом. В одной Греции он имел без малого сто тысяч войска, в то время как у Суллы было всего тридцать.
– Посмотрим, сумеет ли этот выскочка взять верх над моей отборной конницей! – бахвалился Митридат.
Его генералы Аристион и Архелай были столь же самоуверенны, но Сулла развеял их радужное настроение в первой же битве. Хваленая конница ничего не смогла поделать с искушенными римскими легионами и бежала. Сулла очистил от врагов большую часть Греции и приступил к осаде Афин. Архелай и Аристион упорно сопротивлялись, Митридат слал им полкрепления и припасы, но большая часть подкреплений гибла, а припасов расхищалась римлянами. После долгой осады Афины капитулировали. Архелай спасся, а Аристиона Сулла казнил.
Но борьба не была еще завершена. У Суллы были большие проблемы в Италии, где взяли верх его враги, объявившие полководца hostis publicus.[65]65
Hostis publicus (лат.) – враг народа.
[Закрыть] К тому же Митридат отправил в Грецию новую армию, более чем втрое превосходившую силы, бывшие под началом Суллы. Архелай не сомневался в победе, заблаговременно приготовив гонцов с победными реляциями.
Но Сулла не был Никомедом, а римляне – вифинцами. Римский легионер стоил пяти понтийцев, а когорта[66]66
В когорте было шестьсот бойцов.
[Закрыть] – пяти тысяч. По крайней мере, так считал Сулла.
– Чем гуще трава, тем лучше ее косить!
Конечно, он не мог не считаться с понтийской конницей, многочисленной и опасной. И потому Сулла избрал оборонительный план. Он перекопал поле перед своим войском рвами, в которые и угодили открывшие сражение понтийские колесницы. В панике они повернули обратно, приведя в замешательство шедшую следом фалангу.
Воспользовавшись этим, Сулла начал атаку. Архелай остановил ее, бросив в атаку стянутую с флангов конницу. Всадники и впрямь прорвали стройные шеренги манипул, но римляне удержали строй. Вскочив на коня Сулла повел в бой конницу.
– За Рим!
Один вид скачущих римских всадников привел в замешательство понтийскую пехоту, уже посчитавшую, что дело сделано. Пехота дрогнула и побежала, а следом устремились и всадники.
Поражение! Нелепое и чудовищное. Архелай сумел спасти едва ли десятую часть войска, из которого в самой битве не погибло и двух тысяч. Все прочие пали во время бегства или же разбежались. Да, Митридату было над чем задуматься, но он полагался на неисчислимые ресурсы своей державы, на свою ненависть, да еще на то, что римляне перегрызутся между собой.
– Вот увидите, скоро они пошлют еще одну армию, которая сцепится с войском Суллы.
Но победившие в Риме популяры, при всей своей вражде к Сулле, оказались достаточно благоразумны, чтобы не устраивать свару на потеху варварам. Вторая армия и впрямь появилась, но в Азии, и сражаться с ней приходилось уже самому Митридату. Но он нашел возможность послать в Грецию еще одно, третье по счету войско.
– Принеси мне голову Суллы! – напутствовал царь нового своего любимца Дорилая. Тот обещал.
Прибыв в Грецию, Дорилай жаждал решающего сражения с римлянами. Архелай отговаривал его, на что фаворит Митридата намекнул об измене.
– Как могла столь ничтожная римская армия разгромить могучее войско?
Архелай умолк под уничижающим взглядом. Впрочем, через несколько дней Дорилай был разбит в небольшой стычке и стал поуважительнее к римлянам. Но битву ему все же пришлось дать, ибо к этой битве вынудил Сулла. Битву при Орхомене…
И вновь понтийская конница прорвала строй легионов, и те уже дрогнули, но тут, схватив орла,[67]67
Орел – знак легиона.
[Закрыть] бросился вперед Сулла.
– Римляне, если вас спросят, где погиб ваш полководец, отвечайте: при Орхомене!
Призыв подействовал, и легионеры сначала восстановили прорванный фронт, а потом опрокинули вражеское войско.
Дорилай бежал, Архелай бежал, солдаты бежали. Война в Европе была проиграна. Пошатнулось и положение Митридата в Азии.
Корень бед крылся в характере Митридата, который к своим новым подданным относился так же, как и к старым, а вместе – как к рабам. Любой человек, кем бы он ни был, являлся собственностью Митридата, и во власти царя было распоряжаться судьбой этого человека. Рабам Митридат даровал свободу, свободных порабощал. Это нравилось рабам, но пришлось не по вкусу их хозяевам, которые терпели тяжелый гнет поборов и контрибуций. Недовольные восставали, и тогда Митридат жестоко расправлялся с ними. Другие организовывали заговоры против владыки Понта, их беспощадно казнили. Всего за каких-нибудь три года по обвинению в заговорах против Митридата были умерщвлены тысяча шестьсот человек.
