Текст книги "Император вынимает меч"

Автор книги: Дмитрий Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Избиение было столь долгим и беспощадным, что победители устали рубить своих врагов. А так как римляне не сдавались, то наемники без жалости убивали их, не щадя ни всадников, ни сенаторов, выделявшихся дорогими доспехами. Пал Гней Сервилий Гемин, командовавший центром римского войска, был дважды поражен в бок мечом и истек кровью отважный и безрассудный Марк Минуций. Погибли десятки сенаторов, сотни всадников, тысячи простых квиритов. Пятьдесят тысяч павших – такова была кровавая жатва карфагенян на поле у Канн. Лишь несколько сот воинов сложили оружие и были пленены.

Но это было еще не все. Нумидийцы добили римскую конницу и атаковали те неприятельские полки, что направились на захват карфагенского стана. Затем неутомимые варвары заняли оба римских лагеря, захватив в полон еще несколько тысяч вражеских воинов.

Лев Толстой, создавший два великолепнейших полотна двух великих битв – при Аустерлице и Бородино, твердит о случайности хода любого сражения. Что бы не планировал там полководец, сколь бы решительно не настроены воины, все решает случай, каприз судьбы: нелепое ранение Карла прел сражением пол Полтавой, или злосчастный ливень, хлябью своей не позволивший французам воспользоваться великолепной артиллерией при Ватерлоо, или безвестный солдатик, угодивший ядром в ноги генералу Моро.[36] 36
  Многие историки считают, что одной из причин поражения шведской армии в битве под Полтавой было ранение, накануне полученное Карлом XII; дождь помешал Наполеону с самого утра начать битву при Ватерлоо, и именно это промедление оказалось роковым – французы были близки к победе над англичанами, когда на подмогу к тем подоспели пруссаки; взятый на службу в качестве советника французский генерал Моро, чей гений сравнивали с гением Наполеона, успешно руководил действиями русской армии в битве пол Дрезденом, но был смертельно ранен ядром, будто бы выпушенным лично Наполеоном.


[Закрыть]Случайность, гримаса фортуны, но не план, не воля, не гений, не решимость. Как в английской песенке:

Враг вступает в город, пленных не щадя.

Потому что в кузнице не было гвоздя.

Быть может, в этом утверждении и есть доля истины. Быть может. Доля. Ничтожная доля, но никак не правило. Случайность, определяющая все – разве Ганнибал не опроверг Толстого битвой при Каннах? разве Сципион не опровергнет спустя пятнадцать лет битвой при Заме?

Конечно, можно предположить, что конница карфагенян не сумела бы столь резво одолеть противостоящие ей турмы римлян и союзников. Конечно, можно предположить, что римские манипулы атаковали бы более рьяно и прорвали б фалангу Ганнибала прежде, чем был бы решен исход сражения на флангах.

Конечно, ибо будущее подвержено воле случая.

Но гений на то и является гением, чтоб исключить это самое «конечно», чтобы предвидеть любую случайность и контролировать будущее так, как угодно ему; если это, конечно, позволяет отсутствие равного гения у неприятеля. И потому Ганнибал сотворил Канны – величайший в истории пример идеально воплощенного в жизнь плана сражения. План был почти идеален, а осуществлен был идеально безо всяких «почти», столь идеально, что невольно задаешься вопросом: а не приняли ль римляне по неведомой нам причине роль добровольных статистов в игре, разыгранной Ганнибалом, не взяли ль на себя роль мальчиков для битья, чтобы потом отыграться при Заме? Нелепая мысль? Пусть, ибо жизнь порой нелепее самого безрассудного предположения.

Битва при Каннах – шедевр, сотворенный без оглядки на случайность. Ганнибал не мог позволить себе роскоши рассчитывать на дождь или слепую стрелу, что уязвила б Варрона и Павла. Дождь был бы на руку римлянам, ну а полководцев у них было много, и смерть одного из них не могла помочь карфагенянам. Единственное, чем воспользовался Пуниец, был ветер, встречный римлянам, но этот ветер не был случайностью, Ганнибал предвидел его и выстроил войско так, чтобы клубы пыли били в лицо римлянам, а не карфагенянам.

Была ли случайностью стремительная победа карфагенской конницы? Вряд ли. Ганнибал рассчитывал на эту победу, был уверен в ней. Ведь именно на этом строился весь его план. Была ли случайностью стойкость карфагенян в центре. Вряд ли, Ганнибал рассчитывал на эту стойкость и потому сам занял место в рядах фаланги.

Была ли…

Нет, в битве при Каннах случайностей не было – по крайней мере таких, что могли б повлиять на ход сражения. Был лишь план, великолепно продуманный и четко реализованный. И не нашлось гвоздя, способного изменить течение судеб. Далеко не всегда кузнецам удается выковать подобный гвоздь. Далеко не всегда.

Уже смеркалось, когда затих звон стали. Жалкие остатки римского войска бежали в Канузий, где объединились под началом юного трибуна Публия Сципиона. Карфагеняне дотемна подбирали раненых сотоварищей и добивали истекающих кровью врагов. Затем они отправились в лагерь, славя своего полководца и свою же доблесть. Их потери были невелики, но почти каждый второй воин имел рану.

Ганнибал, сидя подле шатра, выслушивал здравицы от генералов. Одним из последних объявился шатающийся от усталости Махарбал. В руке генерала был вместительный кубок, наполненный, понятно, отнюдь не водой.

– Славься, Ганнибал! Ты лучший из всех! – провозгласил старый рубака. – Завтра на Рим?

Пуниец покачал головой.

– Нет.

Тогда Махарбал презрительно сплюнул – прямо на дорогой ковер.

– Мне жаль тебя, Ганнибал! Ты мог бы послать меня к Риму и через пять дней пировать на Капитолии. Боги даровали тебе великий дар – побеждать, но забыли научить тебя пользоваться плодами своих побед.

– Это мы посмотрим! – со значением сказал Ганнибал.

Махарбал ничего не ответил и лишь покачал головой. По своему обыкновению он был уже пьян…

6.6

Невиданный достаток посетил Гуаньдун с тех пор, как повелитель Цинь распространил свою благодатную власть на всю Поднебесную. Рынки Сяньяна заполнились товарами со всех сторон света. Здесь торговали скакунами и собаками, выращенными варварами с севера. Купцы из Чу доставляли слоновую кость, носорожью кожу, цветные перья и краски, добытые у племен, заселяющих южную оконечность земли. С востока, из покоренных Ци и Янь везли соль и морскую рыбу, дикие народы, проживавшие на западе, поставляли овечьи шкуры и великолепные бунчуки. Обитатели Тянься наслаждались достатком и славили своего повелителя. Его имя произносилось в молитвах наравне с именами богов и создателей мира, фанши приносили жертвы, моля Небо о долгих годах жизни для солнцеликого Цинь Ши-хуана. Сам же он не желал слышать ни о каких долгих голах, сам он желал здравствовать вечно.

– Я боюсь Смерти! – шептал себе император, оставаясь один. – Я боюсь… Боюсь…

Он желал жить вечно, подобно Тянь-ян или его холодной тени. Это было законным желанием, ведь разве император не такое же светило, как Луна или Солнце, и разве он не превосходит своим светом мерцающий жемчуг звезд?

После памятного разговора с чародеем Ань Ци-шэном Ши-хуан оказался во власти мечты достичь островов, населенных небожителями и испить там чудесный эликсир бусычжияо. Император стал рабом это своей мечты.

Он послал на поиски островов корабли с чистыми сердцем детьми. Когда ж те вернулись ни с чем, а капитаны, пав ниц, доложили, что ветра и акулы не дают пройти к заветным островам, Ши-хуан послал корабли вновь. Устраняясь от государственных дел, император из года в год спешил к морю Ланье в слепой надежде, что в этот раз судьба смилуется над ним и он обретет вожделенное бессмертие. Он пил варево, изготавливаемое искусным чародеем Сюй-ши, внимал его бормотаниям и ждал возвращения кораблей. Но корабли возвращались ни с чем: злые течения и ветры не пропускали их, хотя капитаны клялись Небом, что видели блистающую золотом вершину Пэнлао. И силы от эликсира Сюй-ши почему-то тоже не прибывали, хотя маг уверял, что варил его в точном соответствии с заповеданными рецептами.

За последние годы Ши-хуан здорово сдал. И прежде не отличавшийся крепким здоровьем, он постепенно превращался в развалину, страдающую от многих болезней. У него все чаше ныла рука, болело колено, а грудь сдавливал огненный ком. Императора словно покинула сила, что питала его изнуренное страхом тело все то время, пока он лелеял мечту погрузить руки в теплые волны моря Ланье. Он исполнил заветную мечту и увидел солнце, поднимающее свой лик прямо из морской бездны. Он ждал, что это солнце подарит ему силу и вечную жизнь, но этого не произошло, что стало ударом для Ши-хуана. Когда-то деятельный, он стал апатичен ко всему, что его окружало. Он перестал интересоваться делами державы, полностью переложив их на плечи приближенных, он едва появлялся на людях, отказывая в свидании лаже ближайшим своим слугам, даже членам семьи. Он стал маниакально подозрителен, не желая видеть подле себя даже тех слуг, что должны были присутствовать подле Тянь-цзе согласно правилам, им же установленным. Единственные люди, кому император хоть сколько-то доверял, были евнухи, какие впервые появились в его окружении после бунта, предпринятого Лао Аем.

Тогда Ин Чжэн не особо вник в причины этого возмущения, в его перепуганном сознании отложилось лишь одно – Лао Ай хотел свергнуть его, Ин Чжэна, чтоб возвести на престол своих ублюдков, прижитых от незаконной связи с матерью-царицей. С тех пор Ин Чжэн сделал для себя важный вывод – стать ближайшим сановником мог лишь человек, не имевший семьи, человек, для которого семью заменяла священная особа Тянь-цзе, человек не имеющий будущего в потомстве, ради которого можно дерзнуть покуситься на трон. Таковыми людьми были евнухи, обладавшие немалой властью через царских жен и наложниц, каким кастраты выказывали особенное почтение. По желанию Ин Чжэна евнухи стали ближайшими слугами повелителя, оттеснив от трона властолюбцев-цэши и бряцающих доспехами генералов.

Сейчас самым доверенным из евнухов императора, а значит, и из приближенных вообще был Чжао Гао, человек низкого происхождения и низких помыслов. Чжао Гао утратил мужскую доблесть по собственной воле, ибо мечтал сделать карьеру, что ему и удалось, ведь человеком он был хитрым, расчетливым и беспринципным. Начал он с того, что подавал императору воду. Теперь же он ведал всей канцелярией, и лишь от его воли зависело, допустить или нет посетителя пред светлые очи Тянь-цзе.

И лишь одному Чжао Гао, чье благополучие всецело зависело от расположения повелителя, Ши-хуан доверял – доверял в той мере, что мог повернуться спиной и даже позволить подрезать волосы, когда длина их становилась больше положенной.

– Этот не предаст! – бормотал Ши-хуан, заглядывая в честные, по-собачьи преданные глаза кастрата.

Император доверял лишь одному Чжао Гаю и более никому.

Ли Сы, чьи советы столь способствовали возвышению Цинь, был предан, но примеры Лао Ая и Люй Бу-вэя научили Ши-хуана осторожно относиться к умникам, способным предать не ради выгоды, а по прихоти своих химерических мечтаний. Книжники твердили о совершенстве, не желая сознаться себе в том, что ни человек, ни мировое устройство никогда не смогут достичь абсолютного совершенства. Ши требовали совершенства от того, кому до полного совершенства не хватало единственного – бессмертия. И потом Ши-хуан не доверял ученым-чиновникам, и не любил их.

Такое же чувство – недоверия и потому неприязни – император испытывал к своим генералам – людям, поставившим на колени пред Цинь все соседние племена и народы. Ши-хуан жаловал и отличал их, щедро наделяя землями и тысячами семейств, но доверия к полководцам не испытывал. Генералы были популярны среди шицзу, единственной силы, с какой императору приходилось хоть сколько-то считаться. И первым среди всех был Мэн Тянь, какому Ши-хуан не доверял более прочих.

Семья, она тоже вызывала неприязнь у Ши-хуана. Он не испытывал теплого чувства к людям, единственное достоинство которых заключалось лишь в том, что в их жилах текла кровь такая же, как у Ши-хуана, холодная и гнилая. Император имел несколько жен и бессчетное множество наложниц, которые подарили ему два десятка сыновей – точного их числа император не знал. Но ни жены, ни наложницы, ни сыновья не грели холодное, вздрагивающее от ужаса сердце Ши-хуана. Все они желали лишь одного – достатка и власти. Никто из них не любил императора: Ши-хуан был уверен в этом. Никто! От них веяло раболепием и равнодушием. От всех, даже от сыновей, которых император видел преемниками своей власти, если конечно…

Ши-хуану не хотелось думать о том, что будет, если ему не удастся испить вожделенного бусычжияо. Не хотелось!

Окруженный сотнями и тысячами людей, низко склоняющих голову, император был одинок. Одиночество окружало Ши-хуана шелестом невидимых ночных крыл. Одиночество и страх.

Император как мог, гнал прочь этот страх, окружая покои телохранителями и глотая чудесные снадобья, возвращающие по заверениям фанши молодость и силу, но не мог избавиться от него.

Император как мог, гнал одиночество, но оно подступало вновь и вновь тысячью равнодушно-улыбчивых лиц, бесконечными покоями и коридорами нового дворца, какой Ши-хуан повелел построить вместо прежнего, что казался императору недостаточно подобающим его величию.

Нареченный Эфангуном, дворец представлял комплекс грандиозных строений из дерева и камня. Покои были отделаны с невиданной роскошью, одного золота для золочения было израсходовано десять тысяч цзиней, а серебра – втрое больше. Дерево для дворца свозилось со всех бескрайних просторов Поднебесной, камень – из лучших рудников, драгоценные безделушки – со всех сторон света. Части дворца соединялись между собой крытыми галереями – так пожелал император, не желавший, чтобы подданные могли его лицезреть. Галереи были протянуты по воздуху, чтобы ни один безумец не мог дотянуться дерзновенной рукой до Сына Неба.

Мастера возвели основные строения всего за пару лет, и какое-то время их работа развлекала Ши-хуана, а новое жилище льстило императору грандиозностью замысла. Но вскоре новая игрушка владыке прискучила. Словно капризный ребенок, он перестал уделять ей внимание, а потом и вовсе приказал возвести вокруг Сяньяна новые дворцы. Когда Чжао Гао с привычной льстивой улыбкой спросил: сколько, Ши-хуан назвал число, от которого у евнуха закружилась голова, хоть он и привык к сумасбродным желаниям своего господина. Зодчие заложили двадцать раз по двенадцать дворцов с тем, чтобы впоследствии уравнять их число с числом дней в году. Возбужденному воображению повелителя Поднебесной было угодно иметь новый дворец на каждый новый день.

Теперь он нечасто ночевал в Эфангуне, где, несмотря на стоявших на каждом шагу телохранителей, могла подползти Смерть. Ши-хуан предпочитал обманывать Смерть, отказывая ей вправе знать, где он остановится на ночь. Словно загнанный зверь, император кружил вокруг Сяньяна, избирая для отдыха то одну, то другую из бесчисленных резиденций. Никто, лаже самые ближайшие слуги не вправе были говорить о том, где ночует Ши-хуан на этот раз. Провинившихся беспощадно казнили, перерубая напополам.

День Ши-хуан, подобно прячущейся в раковину улитке, проводил в завешенных от посторонних взоров и нескромных солнечных лучей шелковыми портьерами носилках, покидая их лишь Для того, чтобы облегчиться. С наступлением сумерек император выбирался наружу, чтобы вновь спрятаться в одном из дворцов. Раз в луну, а иногда и реже он посещал Эфангун, выслушивал доклады Чжао Гая и ближайших советников, а потом вновь исчезал. Словно обезумевший от ужаса и злобы волк, Ши-хуан метался по Гуаньдуну, не находя выхода из тенет, красными флажками расставленных Смертью.

Был самый обычный день, ровно ничем не отличающийся от всех прочих. Ночь император провел в крохотном, укрытом меж двух скал дворце к северу от Сяньяна, а поутру, плотно позавтракав, отправился в путь. Ночь он пожелал провести в Домике у ручья. Отряд ланчжунов и два десятка слуг поспешно, не дожидаясь восхода солнца, направились туда. Сам же Ши-хуан должен был прибыть на место лишь в сумерках.

День едва перевалил свою половину, туны-носильщики не успели еще примориться, когда из-за шелковой занавеси вдруг показалось лицо Ши-хуана. Щурясь от яркого света, император поманил к себе адъютанта. Когда тот, унимая волнение, приблизился к повелителю Поднебесной, император громко, словно страх вдруг оставил его, а силы столь же внезапно вернулись, произнес:

– Ши-чжун,[37]37
  Ши-чжун – дворцовый адъютант.


[Закрыть] прикажи рабам поворачивать в Сяньян.

Адъютант растерялся.

– Но как же, Бися? Нас ждут в Домике у ручья.

– Ты плохо слышишь? – осведомился император, и зловещие нотки прозвучали в его голосе.

Ши-чжуну было известно, как исправляют при дворе слух, отрубая уши, а чаше заодно с головою.

– Я все понял, Бися. Но мы будем там лишь ночью.

– А я и хочу быть там ночью. – Сказав это, император задернул занавесь, пробормотав еще какую-то фразу, которую адъютант не расслышал.

Побагровев от волнения, ши-чжун бросился к командиру телохранителей, чтобы сообщить ему о приказе. Тот немало удивился, но переспросить у Тянь-цзы не отважился. Процессия изменила маршрут и повернула к городу. К Домику у ручья послали гонца с известием, что Ши-хуан не намерен там ночевать.

Как ни спешили носильщики, они не успели войти в Сяньян засветло. Дорога проходила чрез горы, и рабам приходилось быть особенно осторожными, ведь любая оплошность стоила б им жизни. Благополучно преодолев перевал, они сошли на равнину и быстрым шагом, время от времени подменяя друг друга, двинулись к виднеющимся вдалеке стенам Сяньяна. Они шли быстро, как могли, порой даже переходя на легкий бег, но все равно не успели. Ворота оказались заперты. Покуда адъютант и командир ланчжунов размышляли над тем, как лучше поступить, шелковая занавесь откинулась вновь. Лицо Ши-хуана выражало крайнее неудовольствие.

– Почему мы стоим?

– Ворота закрыты, – низко склонил голову ланчжунлин, не отличавшийся сообразительностью.

– Так крикни начальник настенной стражи! – все более раздражаясь, заорал Ши-хуан. – И позови его сюда!

Командиру телохранителей очень хотелось спросить: а если он, то есть начальник стражи, не пойдет – но он не осмелился. К счастью для ланчжунлина и для себя самого начальник настенной стражи отчего-то не усомнился, что его требует сам Тянь-цзы. Ему никогда не приходилось видеть Ши-хуана, но вызолоченные носилки, шелка и черные одежды императора произвели должное впечатление. Кроме того, начальник стражи приметил на поясе императора искусно вырезанную печать, а владеть печатью в Поднебесной имел право лишь человек, обладающий властью. Потому-то стражник без промедления распахнул ворота и согнулся в низком поклоне.

Очутившись в городе, кортеж направился по пустынной улице к рыночной площади. Сяньян спал. Улицы и улочки были темны и безмолвны, в укрывшихся за невысокими заборчиками домах не было ни огонька. Вскоре рабы, не различавшие в кромешной тьме пути, начли спотыкаться. Тогда император властным криком повелел им остановиться.

– Опустите меня! – приказал он. – Я хочу пройтись пешком!

– Пешком? В такое время? – робко запротестовал ланчжунлин.

– А причем здесь время?! – рассерженно воскликнул Ши-хуан. – Какая разница, что за время выберет повелитель Поднебесной для прогулки по своему городу?!

Понятно, что после подобного ответа командир телохранителей счел за лучшее язык прикусить.

Осторожно поддерживаемый за локоть ши-чжуном, император спустился на землю. Драгоценные, расшитые золотом сапоги его утонули в грязи, которая вдобавок ко всему противно чавкнула, распространив вокруг омерзительный запах. Ши-хуан вдохнул эту вонь и неожиданно рассмеялся.

– Смердит! – прошептал он самому себе. – А все же это лучше, чем запах благовоний, которыми пропитаны мои дворцы. Они пахнут Смертью!

Подобрав полы халата, император решительно двинулся вперед. Он и сам не мог понять, что на него нашло. Он словно бросал вызов темноте, таящейся в ней неизвестности – неизвестности, что питала страх, называемый Смерть. Он словно желал найти эту самую Смерть, стремительно шагая вперед по темной, едва различимой в равнодушном мерцании звезд улочке. Перепуганные телохранители и ши-чжун едва поспевали за повелителем. Они порывались остановить его, крикнуть, что ночной Сяньян небезопасен, – уж они-то знали об этом, – но им не хватало решимости.

Улочка закончилась, плавно перетекши в небольшую площадь, образованную рядами домов с трех сторон и шеренгой деревьев с четвертой. Ши-хуан, не сбавляя шага, почему-то направился именно к этим деревьям.

Он по-прежнему не говорил ни слова и шагал столь уверенно, словно поставил перед собой неведомую прочим цель.

Люди объявились внезапно, словно из-под земли. Скорей всего, они вышли из-за деревьев, но в точности этого утверждать было нельзя. Просто вдруг четыре темные тени преградили путь Ши-хуану. Тот слегка удивился – именно удивился, и даже не замедлил шагов. Лишь через мгновение, когда тени обрели отчетливые очертания людей, вооруженных то ли палками, то ли короткими копьями, император сбил шаг. И в этот миг он испугался.

Заверещав, словно подстреленный заяц, Ши-хуан бросился прочь – к отставшим ланчжунам. Тени молча устремились за ним.

Это было приключение, занесенное юй ши в летописные своды. Император, подхватив полы халата, позорно удирал от лихих людей, тех самых молодых негодяев,[38]38
  Молодые негодяи – официальный термин китайской бюрократии, служивший для обозначения преступников, настоящих и потенциальных.


[Закрыть] каких пачками ловили по всей Поднебесной и отправляли на строительство дворцов, дорог и оборонительных стен, а тех, кто покрепче – в армию. Император мчался изо всех сил, буквально воя от ужаса: он наконец осознал, чем может обойтись для него глупая прихоть; а следом топали молодые негодяи, не признавшие властителя Поднебесной. Да, если быть откровенными, даже признай они Ши-хуана, это лишь раззадорило б удаль лихих парней.

К счастью, встревоженные безрассудством императора телохранители отстали не так уж намного. Бежавший первым адъютант, не разобравшись во тьме с кем он имеет дело, сшиб прямо в грязь своего господина, прочие, обнажив чуские, отменной выделки клинки, набросились на молодых негодяев. Те, оценив соотношение сил, поспешили ретироваться. Император, подхваченный телохранителем с одной стороны и ши-чжуном с другой, с трудом поднялся на ноги…

Он возвратился во дворец лишь поутру, весь перепачканный грязью. На телохранителей Ши-хуан старался не глядеть, провинившегося адъютанта по повелению императора обезглавили.

Странно, но встряска положительно подействовала на повелителя Поднебесной.

Приказав казнить ши-чжуна, он весь день истерично хохотал и издевался над обведенной вокруг пальца Смертью, а потом объявил о намерении совершить новое путешествие на восток. Море Ланье магнитом притягивало Ши-хуана к своим таинственным берегам…

Молодые негодяи хохотали, вспоминая недавнее приключение. Голова несчастного ши-чжуна мертво щерилась с одного из зубцов крепостной стены. Цинь Ши-хуан собирался предпринять новую попытку победить море Ланье. Китай пребывал в эпохе невиданного расцвета…