Текст книги "Бенкендорф"

Автор книги: Дмитрий Олейников

В гвардии

Появление Бенкендорфа в гвардии пришлось на завершение «золотой поры» александровского царствования. В большой политике царь отказался от реформаторства, объясняя, что из-за недостатка способных и достойных людей следует «не торопиться с преобразованиями; но для тех, кто их желает, иметь вид, что ими занимаются»90. Император окончательно уверился в том, что «средство против владычества зла» на земле «находится, увы, вне наших слабых человеческих сил. Один только Спаситель может доставить это средство своим божественным словом». Он призывал не переустраивать Россию, а взывать к Господу, «да сподобит Он послать Духа своего Святаго на нас и направит нас по угодному пути, который только один может привести нас к спасению»91.

Отход от прежних реформаторских идей проявился и в военной среде. Воспитанные в эпоху относительного свободомыслия сторонники «либерального» подхода к обучению и воспитанию армии (в основном младшие офицеры) стали испытывать всё большее давление со стороны «традиционалистов», отстаивавших твёрдую дисциплину и абсолютное соблюдение субординации в войсках. Споры шли повсеместно. Вот характерная сцена, описанная А. С. Гангебловым, в то время – прапорщиком лейб-гвардии Измайловского полка: «Для встречи государя полк рано утром выведен был на площадь и построен в колонны. Стояли вольно. Между офицерами речь зашла об обращении с нижними чинами; одни держались того мнения, что путём внушения и убеждения приличнее всего вести солдата к сознанию его долга, нисколько не нарушая дисциплины; другие… защищали старую рутину: они утверждали, что единственный в этом отношении стимул – это палка и что без палки с солдатом ничего не поделаешь. Эти рассуждения не замедлили перейти в спор, спор жаркий и настолько громкий, что близ стоявший батальон мог его слышать и в самом деле слышал; разумеется, люди этого батальона узнали при этом много такого, от чего дисциплина не могла быть в выигрыше. К счастью, в самый разгар спора дали знать, что государь уже близко…»92

Судя по составленной генералом Бенкендорфом в ту эпоху записке «О состоянии русского войска»93, он был сторонником традиционных методов – но не палки и жестокости, а требовательности и чинопочитания. Записка предназначалась императору Александру и представляла собой анализ положения русской армии в период после Наполеоновских войн (1815–1825 годы).

Во внешнем отношении, начинает изложение своего мнения Бенкендорф, русская армия «является, бесспорно, лучшею в мире, ежегодно делает очевидные успехи» и пока сохраняет высокую боеспособность.

Однако внутреннее состояние войска представляется автору «далеко не блестящим». Его тревожит повсеместный упадок дисциплины, при котором даже «добрые» начальники дивизий «при неисправности офицеров вместо наложения на них дисциплинарных взысканий ограничиваются замечанием: „смотрите, чтобы не увидел корпусной командир!“». Полки становятся очагами интриг; зачастую старший офицер находится «в противодействии» с полковым командиром. Недостатки ещё можно устранить – но только до тех пор, пока «зараза» не коснулась нижних чинов.

В чём причины этого неудовлетворительного внутреннего состояния? Бенкендорф упоминает «отсутствие должной энергии у генералитета, неудовлетворительный состав корпуса офицеров, пренебрежение началами подчинённости и незнание служащими своих прав и обязанностей» и последовательно разбирает названные причины одну за другой.

Ему претит распространившаяся «мысль начальствующих лиц о том, как бы не сделать несчастными подчинённых». Он считает, что это, вместе с недостаточной энергичностью командиров, ведёт к безнаказанности виновных и поэтому становится «бичом России». Но разве могут быть энергичными генералы, достигшие своего высокого чина «за выслугу лет, а не за отличие», «в преклонных годах, с утраченными физическими и душевными силами»? Бездеятельность этих генералов не только унижает их самих в глазах подчинённых – она роняет «достоинство того небольшого числа генералов, которые по своему „благородству“ не могут следовать несовместной с их званием системе малодушия. Об этом меньшинстве в среде генералов, к их невыгоде, составляется мнение, как о каких-то тиранах». В результате «страсти разгораются: …энергичным генералам повинуются только нехотя; наказания учащаются, а вместе с тем увеличивается ненависть к начальнику, не имеющему, однако, другой вины, кроме желания заставить уважать своё положение». Выход, по Бенкендорфу, состоит в изменении системы чинопроизводства: к «линии» выслуги чинов по старшинству (которую необходимо оставить для «обнадёживания» старых офицеров и предотвращения чрезмерно быстрого продвижения) нужно добавить повышение в чине по личным заслугам отдельных лиц и перевод из армии в гвардию особо отличившихся офицеров.

Обращаясь ко второй причине упадка армейской дисциплины – неудовлетворительному составу офицерского корпуса, – Бенкендорф отмечает, что «полковые командиры не имеют должного влияния на подчинённых офицеров и, не будучи полными хозяевами в деле пополнения офицерского состава, не могут в необходимой мере нести за них ответственность». Для этого им недостаёт полной свободы «в принятии на службу или увольнении от неё офицеров по их личному выбору» и «без изложения поводов».

Распространённость третьей причины упадка дисциплины – пренебрежения началами подчинённости – делает Бенкендорфа горячим защитником строгой субординации, с отказом от передачи приказаний «через голову» нижестоящих начальников. К примеру, начальник дивизии, заметивший «какую-либо неисправность в полку», не должен делать выговор непосредственно командиру полка, минуя командира бригадного, так как тем самым он подрывает авторитет последнего в глазах подчинённых.

Четвёртая причина – незнание военнослужащими своих прав и обязанностей – ведёт, по Бенкендорфу, к вольной трактовке действий начальства как «самоуправных», даже если они соответствуют всем нормам военного законодательства. «Есть много оснований полагать, – пишет Александр Христофорович, – что из десяти наших генералов девять никогда не читали Воинского устава Петра Великого и в своей служебной деятельности руководствуются лишь преданиями, часто ложными, а иногда и противоречивыми». Бенкендорф уверен, что власти любого начальника положен предел законами и уставами, но незнание их может привести к тому, что начальник преступает этот предел. С другой стороны, подчинённые, по неведению, «вполне законное требование иногда считают произволом». В подтверждение своей мысли Бенкендорф приводит пример, когда генералам одной из армий был «предложен на разрешение» вопрос: «имеет ли право генерал арестовать офицера, не состоящего у него в подчинении и замеченного им в какой-нибудь неисправности». Все генералы предлагали ответ, «основываясь на здравом смысле», и никто не смог «привести соответствующей ссылки на закон»; но ведь «руководство одним здравым смыслом недостаточно для начальствующих лиц».

Предложения Бенкендорфа касательно наведения порядка в военной сфере неожиданно перекликаются с идеями М. М. Сперанского. Подобно бывшему государственному секретарю, предлагавшему составить Полное собрание законов Российской империи, начальник штаба гвардейского корпуса предлагает издать полный свод военных законов, провести неотложную кодификацию военного законодательства, «освежая затем военный кодекс новыми изданиями законов через каждые пять лет».

Свою теорию Бенкендорф пытался, насколько возможно, проводить в жизнь – и это в тот момент, когда противостояние «либералов» и «традиционалистов» постепенно переходило в открытый конфликт. В феврале 1820 года И. Г. Бурцов жаловался Матвею Муравьёву-Апостолу: «Петроград более ничего не заключает достойного. Гвардейский штаб, знаменитое сословие лучших российского войска, совершенно уничтожен. Бенкендорф преследует достойных: А. Мейендорф за грубость посажен в крепость и предан суду; Вальховский на дворцовой гауптвахте. Мне совестно признаться, что мы служили в этом корпусе, не заключающем ныне ни единого характера»94.

Чем же занимались «достойные»? «Я видел, – вспоминал Ф. Ф. Вигель, – как прежний розовый цвет либерализма стал густеть и к осени (1820 года. – Д. О.) переходить в кровавокрасный, каким он ныне на Западе. Раз случилось мне быть в одном холостом, довольно весёлом обществе, где было много и офицеров… Вдруг запели они на голос известной в самые ужасные дни революции песни: „Veillons au salut de I’Empire“ („Пойдём спасать империю“). Слова эти были переведены полковником Катениным, по какому-то неудовольствию недавно оставившим службу…»

 
Отечество наше страдает
Под игом твоим, о злодей!
Коль нас деспотизм угнетает,
То свергнем мы трон и царей.
Свобода! Свобода!
Ты царствуй над нами.
Ах, лучше смерть, чем жить рабами:
Вот клятва каждого из нас!95
 

Неудивительно поэтому, что начальник Главного штаба П. М. Волконский, обеспокоенный тем, что «у нас в числе молодёжи, особенно петербургской, есть чрезвычайно много вскружённых голов», отдал приказ командиру гвардейского корпуса князю Васильчикову установить за этой молодёжью «неослабный надзор». Волконский, стремясь «приложить всемерное наблюдение за их поступками и особенными собраниями между собою», рекомендовал «завесть доверенных людей, кои бы старались быть вхожи в таковые собрания, дабы более иметь сведений об оных и предупредить могущее случиться в них зло»96.

В гвардейском корпусе эта забота легла по должности на Бенкендорфа. Ещё при переводе в гвардию император Александр лично инструктировал его по поводу служебных обязанностей, которые были схожи с обязанностями «генералкоменданта в военное время»97, то есть включали в себя и военно-полицейские функции. Однако прямая попытка использовать для сбора необходимой информации самих офицеров (да ещё опосредованно, через полкового начальника) окончилась неудачей. Бенкендорф предложил командиру Преображенского полка полковнику Пирху сообщать ему сведения о разговорах, которые ведут офицеры о революции в Неаполе. Тот отказался, заявив, что все необходимые характеристики офицеров он представил в официальных аттестационных документах и дополнительных бумаг составлять не будет. Более того, он выразил сомнение в том, что начальник штаба, столь активно ратующий за следование военному законодательству, имеет право требовать соглядатайства командира за его офицерами. Когда же Пирх иронично добавил, что в его полку «неаполитанцев не числится», возмущённый Бенкендорф выставил его за дверь. Идея надзора «по службе» была встречена, мягко говоря, без энтузиазма. А между тем конфликт между либералами и традиционалистами разрастался.

Наиболее болезненно он проявился в так называемой «семёновской истории» – «мирном бунте» рядового состава знаменитого гвардейского полка. Вечером 16 октября 1820 года солдаты «государевой» роты, доведённые до отчаяния жестокими издевательствами полкового командира Шварца, самовольно построились и потребовали сменить командира и облегчить учения. Воскресным утром 17 октября впечатлительный полковник-литератор Фёдор Глинка уже бегал по петербургским улицам и сообщал встреченным знакомым: «У нас начинается революция!» Глинка выдавал желаемое за действительное. Семёновцы не делали революции – они не брались за оружие, а просто отказывались подчиняться. Беспокойная рота направилась в полковой манеж, где была окружена солдатами Павловского полка и отведена под конвоем в Петропавловскую крепость. В результате к ночи с 17-го на 18-е из повиновения вышел уже целый батальон. Солдаты грозили расправиться со Шварцем, ходили к нему на квартиру и, не найдя там «тирана», побили все стёкла. Рассказывали, что Никита Муравьёв (будущий декабрист) «тотчас побежал к своей роте и лёг поперёк двери, чтоб дисциплиной остановить волнение», но когда солдаты «через него стали шагать, не слушая ни угроз, ни увещеваний, он встал и ушёл к себе»98.

К утру 18 октября весь рядовой состав семёновцев стоял на площади около полковой церкви, а поднятые по тревоге другие гвардейские полки готовились к началу боевых действий. Пришла с обнажёнными палашами Конная гвардия, выехала конная артиллерия…

Но на этот раз кровопролития не случилось. Солдаты только хотели выполнения своих требований (и освобождения товарищей из Петропавловки). Васильчиков приказал генералу Бистрому принять командование полком от Шварца и наконец-то решился появиться перед строем семёновцев.

– Мы хотим, чтобы нас соединили с ротой Его Величества! – кричали солдаты.

– Вот и прекрасно, – отвечал Васильчиков. – Тогда и ступайте к ним в крепость!

И вся солдатская масса, вспоминает Бенкендорф, повернулась и пошла в сторону Петропавловской крепости. Начальник гвардейского штаба только успел скомандовать офицерам полка, чтобы они не оставляли своих подразделений99.

«Шли они, – рассказывает А. И. Тургенев, – спокойно и без оружия, в одних шинелях, мимо нашего дома. Я спросил у них: „Куда вы?“ – „В крепость“. – „Зачем?“ – „Под арест“. – „За что?“ – „За Шварца!“»100

К вечеру 18 октября солдаты были заперты в Петропавловке. «Бунт» закончился.

Стоит взглянуть на произошедшее с разных сторон: глазами офицера Семёновского полка (будущего декабриста, штабс-капитана Матвея Муравьева-Апостола101) и глазами строгого генерала (главы политического надзора в армии и будущего члена суда над декабристами Арсения Закревского102).

Штабс-капитан М. И. Муравьёв-Апостол: «„Семёновскую историю“ рассказать можно в коротких словах. Вскоре по возвращении гвардии из похода отменены были в полку телесные наказания с согласия всех ротных начальников и с разрешения полкового командира, генерала Потёмкина. Мера эта не только не ослабила дисциплины, но, возвысив нравственно людей, возбудила в них такое соревнование, что Семёновский полк во всех отношениях служил образцом для всей гвардии…»

Генерал-майор А. А. Закревский: «Предместник полковника Шварца, Потёмкин, человек добрый, но слабый начальник, неосновательно и излишнею деликатностью своею приучил подчинённых ему офицеров не полагать никакого различия между чинами и вне фрунта не оказывать ни малейшего уважения к старшим своим, частным их начальникам и даже к нему самому. Сим распустил он полк до того, что вредный дух офицеров распространился и между нижними чинами. Полк сей становился по службе хуже, и редко случались учения, полковые или батальонные, которыми государь столько же доволен был, сколько прочими гвардейскими полками».

Муравьёв-Апостол: «Графу Аракчееву такое нововведение представилось в виде зловещего признака; злоупотребляя доверием к нему императора, он выставил генерала Потёмкина, всеми уважаемого и любимого, как человека, неспособного, по излишнему мягкосердию, командовать полком, и просил назначить на его место полковника Шварца, прославившегося в армии своей жестокостью».

Закревский: «После такого управления назначен командиром полка Шварц, человек, не получивший хорошего воспитания, не имеющий больших познаний и полагающий всё свое достоинство, всю свою надежду в службе… Он захотел оправдать доверие государя: довести Семёновский полк до совершенного познания фрунтовой службы и представить его в блистательном виде как насчёт движения, так и насчёт одежды. Для достижения сего должен был принять образ управления полком совершенно противный своему предместнику: неуместную деликатность – переменить строгой взыскательностью, уничтожив равенство, ввести на место оного субординацию, вместо вольности – дисциплину. Таковой образ управления не мог понравиться избалованным подчинённым: они все восстали против него; особенно озлоблены были офицеры, которые никак не умели понимать цели сей перемены и, привыкшие к баловству прежнего начальника, находили обращение настоящего нетерпимым. Им казалось, что полковник Шварц, заставляя их служить как должно, оскорбляет их честь, и что они созданы не для того, чтобы повиноваться подобному человеку, но для того, чтобы самим быть командующими генералами, не исполняя к достижению сего никакой службы…. Офицеры сии не переставали его ругать и насмехаться над ним… Нижние чины, слыша беспрестанно ругательства и насмешки, заразились тем же духом неуважения к начальству: недовольные взыскательностью полковника Шварца, уверенные при том, что их поддержит ненависть к нему офицеров, а может быть, и наущенные кем-либо, они, забыв долг присяги, решились оказать неслыханное в российских войсках неповиновение».

Муравьёв-Апостол: «Безрассудные требования и варварское обращение последнего поразили ужасом семёновцев. Они, полагая, что о жестокостях его не ведает корпусный начальник, решились высказать ему свое безвыходное положение».

Стремившийся понять обе стороны конфликта Бенкендорф передал начальству более взвешенную точку зрения: «Офицеры, оскорблённые именем, манерами, репутацией человека, совершенно чуждого полку, восстали против назначения, казавшегося им оскорблением. Несдержанные разговоры, быть может в присутствии солдат, возникавшие вследствие предубеждения против Шварца, придавая новую силу этому чувству, с первого же времени поставили полк во враждебное отношение к своему полковнику. Такое предубеждение относительно Шварца, к несчастию, слишком скоро оправдалось. Не будучи в состоянии приобрести уважения, Шварц решил заставить себя бояться, и в этих видах он стал употреблять наказания скорее позорные, чем строгие; подробности их отвратительны; генерал Васильчиков неоднократно ему выговаривал. Пусть сопоставят то сознание своего достоинства, которое отличало полк более сотни лет, с обращением, коему он подвергся в продолжение последнего года, и тогда будет нетрудно понять, что подобное положение должно было разрешиться кризисом»103.

В часы этого кризиса Бенкендорф проявил храбрость и решительность. Когда утром 17 октября семёновцы потребовали встречи с начальством, грозный полковник Шварц струсил и предпочёл в расположении своего полка не появляться. Он только осмелился доложить о беспорядках командиру корпуса генералу Васильчикову. Однако тот «был нездоров, приставил мушку к боку» (по другой версии, по случаю воскресного дня поехал на охоту) и послал вместо себя Бенкендорфа для проведения расследования. Бенкендорф немедленно направился в казармы семёновцев, ещё не зная, что ждёт его там: бунт, революция, брожение… Он оказался старшим – и по опыту, и по возрасту – и инструктировал пришедшего вместе с ним великого князя Михаила Павловича (командира гвардейской бригады, в которую входил забурливший полк), дабы тот не говорил солдатам ничего вызывающего. Лишь когда Васильчиков убедился, что солдаты не собираются бунтовать, а только хотят принести свои жалобы, он взял руководство на себя.

Когда, в конце концов, полк был надёжно изолирован, началось подробное разбирательство. Обвинялся в случившемся прежде всего Шварц. Он был отдан под суд и признан виновным по пяти пунктам: 1) «занимался во время церковных парадов обучением, отчего нижние чины опаздывали в церковь»; 2) «не искал любви подчинённых» и потому «потерял доверенность как штаби обер-офицеров, так и нижних чинов и ослабил уважение, присвоенное его чину»; 3) «в нарушении законом определённых прав самоуправством и в унижении привилегий, установленных в память военных действий» (то есть в запрещённом применении телесных наказаний к нижним чинам, имеющим военный орден); 4) «в производстве презрительных (то есть унизительных. – Д. О.) наказаний, на которые не давали ему права ни военные, ни гражданские узаконения»; 5) «в предосудительной для военного робости» и в том, что, «несмотря на клятвенное обещание телом и кровью защищать государственные права во всех случаях, вместо пожертвования и самою жизнью, пришёл в уныние и, пользуясь ночным временем, был зрителем беспорядка». Этих пунктов было достаточно, чтобы судебная комиссия приговорила Шварца к лишению жизни; однако император Александр приговор не утвердил. Шварц был только уволен со службы с повелением «более никуда его не определять».

Рядовой состав полка был отправлен в Оренбургский, Сибирский и Кавказский корпуса – на самые неспокойные границы империи, восемь «зачинщиков» прогнаны сквозь строй и сосланы на рудники. Офицеры были переведены в армейские части (правда, с традиционным для перевода из гвардии повышением в чине, к тому же в те губернии, где «у них родственники или имения»104). Виновными были признаны также командир начавшей «историю» «государевой» роты, фактически укрывший имена известных ему зачинщиков беспорядков, и командир батальона, в который она входила, за то, что «слабым и несообразным с долгом службы поведением дал усилиться беспорядкам». Дело их долго не было решено, и они ожидали его исхода в Витебске. Ещё два офицера были строго наказаны за подрыв авторитета власти – за то, что перед нижними чинами смеялись над полковым командиром и даже «забавлялись неприличными шутками» на его счёт105.

Досталось в этой «истории» и Васильчикову, и Бенкендорфу. Суть претензий к ним со стороны начальника Главного штаба П. М. Волконского была такова: «Зачем ни Васильчиков, ни Бенкендорф во время его отсутствия, знав о неистовом обхождении Шварца, терпели оное и не доносили о том; неужели думали они, что государь, узнав о таковых поступках, оставил бы Шварца в полку; я вас уверяю, что в ту же бы минуту он был бы предан суду и другой командир был назначен»106. Присоединялся к Волконскому и опасавшийся быть обвинённым Закревский, ради того, чтобы переложить вину со своих плеч, решившийся дать особенно резкую и несправедливую характеристику: «Бенкендорф… мне кажется, просто не умел прилично действовать; он не знает достаточно русского солдата, не умел хорошо объяснять порусски и не знает, какими выражениями и какой твёрдостью должно говорить с солдатом, чтобы заставить себя понимать и повиноваться»107.

С подачи Волконского и Закревского недоволен Бенкендорфом был и император Александр. Вернувшись в Россию с европейских конгрессов, он встретил своих гвардейских командиров очень холодно. «Отчего начальник штаба гвардейского корпуса, – спрашивал царь Васильчикова, – не знал в подробности, что делалось в Семёновском полку, говоря часто, что, по сведениям его, везде тихо и хорошо идёт? Ежели знал, что полковник Шварц обходился с нижними чинами незаконным образом и делал излишние, противозаконные от них требования, …почему тотчас не доносил о том, как корпусному командиру, так и начальнику Главного штаба?.. Но и по сие время никакого ещё ответа на то не получено. Тем сожалительнее, что если б на оное вовремя было обращено внимание, то, может быть, сего приключения с полком не случилось»108.

Мог ли Васильчиков ещё больше навлечь на себя гнев государя, сообщив ему, что Бенкендорф-то доносил, да сам он понадеялся, что всё обойдется? Бенкендорф встречался с батальонными командирами Семёновского полка ещё в мае 1820 года – как раз тогда, когда те собирались объяснить Шварцу «всю неуместность» его жёсткого поведения. Узнав об этом «частным образом», начальник штаба гвардейского корпуса просил командиров оставить их намерение, а также успокоить офицеров своих батальонов, пообещав взамен сообщить о всеобщем недовольстве корпусному командиру. Уже тогда Бенкендорф предвидел, что открытый конфликт со Шварцем может «вызвать гнев государя», а «пользы полку не принесёт», поэтому и убеждал офицеров, что гораздо лучше будет, если «Семёновский полк для избежания всех неприятностей решится ещё несколько потерпеть» – до тех пор, пока командир корпуса «сочтёт своим долгом представить государю о грубом обращении с подчинёнными полкового командира»109. Бенкендорф писал, что взял с командиров батальонов слово, что они будут сообщать ему обо всех важных происшествиях в полку, – но они молчали всё лето; косвенные же источники доносили ложную информацию об улучшении положения дел у семёновцев110.

Именно с подачи Бенкендорфа Васильчиков вызывал Шварца и «неоднократно ему выговаривал», но Александру ничего не доносил (возможно, хотел дождаться его возвращения из Европы). Он был успокоен тем, что летом 1820 года, на традиционных инспекционных смотрах войск (именно на них солдатам было разрешено напрямую докладывать вышестоящему начальству о несправедливом обращении) никаких жалоб принесено не было.

Бенкендорф в своем оправдательном письме о «семёновской истории» (написанном князю Волконскому и переданном позже императору Александру111) рассказывал, что на смотре, произведённом Васильчиковым в августе 1820 года, «ни один голос не возвысился с жалобой на полковника», разве что в одной роте 17 человек заявили, что не получили летних панталон. На другом смотре командир гвардейской дивизии генерал Розен трижды (видимо, зная о неладном) спрашивал семёновцев, довольны ли они полковым командиром. «Все молчали, и смотрели друг на друга, и сказать не смели, – признавались на следствии сами солдаты. – Он пожал плечами, повернулся и прочь пошёл»112.

Частный случай возмущения Семёновского полка заставил Бенкендорфа всерьёз задуматься о проблеме взаимодействия общества и власти. Итогом его рассуждений стала записка «Размышления о происшествиях, случившихся в ночь с 16 на 17-е и в ночь с 17 на 18-е октября 1820 года в Петербурге»113. Это сочинение позволяет понять политические воззрения нашего героя, поэтому рассмотрим его поподробнее.

Могущество власти, замечает в своих «Размышлениях» Бенкендорф, опирается не на силу и страх, а на авторитет и доверие. Если их нет, власть становится «чужой», враждебной. Одним из путей подрыва авторитета может оказаться неправильное, «непостепенное» распределение обязанностей по ступеням власти: «Обязанности не должны перемещаться от старших к младшим» и, наоборот, «полковники и генералы не должны заниматься подробностями, которые ниже атрибутов их чина».

«Нравственное влияние, выражающееся в установленных внешних формах и всегда соразмерное с важностью служебных обязанностей, – рассуждает Александр Христофорович, – должно быть неразделимо с самой властью, для которой оно в тысячу раз более необходимо, чем внешние знаки и отличия, служащие лишь её внешним обозначением». Сила власти, по Бенкендорфу, в том, что подчинённые убеждены в превосходстве «способностей и качеств» начальства, чувствуют необходимость подчиняться ему «для блага и безопасности всех и каждого» и уверены, что во власти они «найдут спасительную защиту от всего, что могло бы ставить частные интересы выше интересов большинства».

«Будучи лишена своих нравственных атрибутов, которые даются общим мнением, власть, не имеющая надлежащей опоры, оказывается поколебленной, и её могущество заменяется силой материальной, которая всегда на стороне численного превосходства» – в этой фразе Бенкендорф будто смотрит вперёд, вычерчивает схему регресса сильной власти, опасную и трагическую для государства: её моральная опора размывается, заменяется силовой, и в дело вступает борьба за большинство, которое всё и решает.

«Если всё, что составляет честь, влияние и авторитет каждого, не поставлено под ненарушимую и священную охрану, если будут раздаваться незаслуженные отличия и будут делаться исключения без самых веских мотивов, если одни не будут ограждены в своих правах, а другие не будут ограждены от несправедливости и произвола, тогда чувство служебного долга исчезнет, так что его не в состоянии будет восстановить никакая строгость, никакое наказание. Тогда одни, хвастаясь незаслуженной немилостью, будут стараться с ловкостью уклониться от своих обязанностей, а не исполнять их с точностью; другие же будут стараться путём интриг и лести приобрести отличия, которые даются не в награду за заслуги; тогда всё придет мало-помалу в расстройство, и войско, оставшееся без надзора и без руководителей, будет способно впадать в пагубные увлечения, нередко возникающие от простой случайности».

В истории с Семёновским полком Бенкендорф увидел, как начинает падать авторитет власти: «неуважение к одной из посредствующих властей» влечёт за собой неуважение к верховной власти и к власти вообще. Вот почему увольнение от службы полковника Шварца, пусть и недостойного своего поста, но произведённое прежде, «чем было наказано самое важное преступление – нарушение субординации», он считал не просто ошибкой, но ударом по авторитету, потаканием не дозволенному уставом «желанию роты». Прежде всего, сделал свой вывод Бенкендорф, власть должна уметь добиться уважения к себе, в крайнем случае переходя на «твёрдый, решительный, лаконический тон, обнаруживающий полную уверенность в своих силах и непреклонную решимость употребить их в дело»; этого будет достаточно, чтобы «подавить всякое сопротивление в самом его начале». В «семёновской истории» полк в целом мог быть спасён, если бы «несколько примеров строгости по отношению к самым непокорным солдатам в присутствии их товарищей» и, что немаловажно, строго по закону, «согласно с 133 и 137 статьями старых военных уставов, остановили бы распространение зла, внушили бы виновным страх, уничтожили бы влияние дурного примера, удовлетворили бы требованиям справедливости, возместили бы унижение власти, восстановили бы порядок и то слепое повиновение, которое составляет одну из главных обязанностей военного сословия».

Если император Александр и читал эту записку, то не придал ей особого значения. Он не мог поверить (может, так никогда и не поверил) в то, что «бунт» Семёновского полка был следствием внутренних проблем российской армии. «Никто на свете меня не убедит, – признавался он Аракчееву, – чтобы сие выступление было вымышлено солдатами или происходило единственно, как показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца… По моему убеждению, тут кроются другие причины… я его приписываю тайным обществам»114. Да и Бенкендорфу Александр Павлович говорил о том, что возмущение было подготовлено «внешними по отношению к полку» силами, имеющими связь «с итальянскими карбонариями и либералами Франции и Германии»115.

Стало ясно, что внешнего наблюдения за порядком и спокойствием в армии недостаточно, а на добровольную помощь офицеров рассчитывать не приходится. Исходя из этого Васильчиков составил проект «Об устройстве военной полиции при гвардейском корпусе»116, который был утверждён царём 4 января 1821 года. Участие Бенкендорфа в его составлении документально не подтверждено, но его опыт создания системы сбора информации о настроениях в войсках, пусть даже не вполне удачный, был учтён.