Текст книги "Остров на карте не обозначен"

Автор книги: Дмитрий Чевычелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

3

Этим же вечером в комендатуру гестапо явился шарфюрер Рауб. Хенке все еще не вернулся от Рейнера, и в его кабинете дежурил унтерштурмфюрер Штурц. Рауб, отрапортовав положенное по уставу, неуверенно перешел к вопросу, который и привел его сюда:

– Не все благополучно с личным составом моей команды, господин унтерштурмфюрер…

Штурц насторожился:

– В чем дело? Докладывай. И – короче.

– Охранник Граббе исчез…

– Как это исчез? Здесь исчезнуть нельзя, уехать некуда.

– Вы знаете, что он закалялся и ежедневно после смены делал моцион – гулял…

– Ну и что же дальше?

– Ушел на прогулку и не вернулся.

– Проголодается – вернется.

– Но он ушел еще перед обедом, господин унтерштурмфюрер. Сейчас уже вечер, а его нет и нет.

– Может быть, во время прогулки его пристукнул кто-либо из заключенных? Он их довольно часто расстреливал…

– Нет. Он всегда уходил перед обедом и никогда не опаздывал к столу. В то же предобеденное время ушел он и сегодня. Все заключенные в этот час были на работе или в лагере.

– Не упал ли он со скалы?

– Он, господин унтерштурмфюрер, никогда не лазал на скалы, и по пути у него нигде скал не было.

– Но, может быть, он забрался в какую-то пещеру и там заснул?

– Помилуйте, господин унтерштурмфюрер! В такой холод – и спать в пещере?! В казарме тепло и есть койка. Зачем же ему спать в пещере?… Нет.

– Так что же ты предполагаешь, черт возьми?! – рассердился Штурц.

– Я ничего не предполагаю, господин унтерштурмфюрер. Предполагать не в моей компетенции. Я только докладываю и исполняю ваши указания.

Штурц чуть смягчился:

– Возьми несколько человек с фонарями и внимательно осмотри весь путь, по которому шел Граббе. И через два часа доложи мне!

– Слушаюсь, господин унтерштурмфюрер!

Ровно через два часа Рауб доложил Штурцу о безрезультатности поисков Граббе и в заключение осмелился высказать свое предположение:

– Он, господин унтерштурмфюрер, в хорошую погоду иногда доходил до фиорда. Может быть, заглянул со скалы в воду и свалился туда? Плавать он не умел…

Штурц, мрачно выслушав шарфюрера, приказал:

– Чтобы больше таких моционов в команде не было! И обходись пока без пополнения: лишних людей у нас сейчас нет…

4

На следующее утро в лагерной шрайбштубе (канцелярии) «славянского сектора» по нагрудным номерам умерших и убитых за истекшие сутки были извлечены их личные карточки. Начальник канцелярии перечеркнул эти карточки красным карандашом, пометил крупной буквой «V» и расписался, а писарь поставил их в другой ящик.

Никто в канцелярии не придал никакого значения такому обыденному факту. Однако эта история в то же утро имела продолжение в другой части острова – в кабинете самого штандартенфюрера Реттгера…

В это утро Реттгер сидел за столом и внимательно слушал доклад оберштурмфюрера Хенке. После попойки, закончившейся крупной ссорой с командиром подлодки Рейнером, у гестаповца все еще шумело в голове. Но, докладывая, он, как всегда, был чисто выбрит и подтянут. Правда, трижды он запнулся – забыл кличку нового агента-власовца, и трижды бросал на него строгие взгляды Реттгер.

Дослушав доклад до конца, штандартенфюрер приказал:

– Обоих русских – капитана и ученого – немедленно доставить ко мне!

– Слушаюсь, господин штандартенфюрер!

Хенке четко повернулся и вышел. Тут же, из канцелярии штандартенфюрера, он позвонил в гестапо помощнику Штурцу:

– Русских – капитана и ученого – немедленно к господину штандартенфюреру!… Что, что?! Только ученый?… А капитан?… Как отправили, он же был в карцере?! Я сам приказал?… В вашем присутствии?… – Хенке был ошеломлен: «Это все из-за проклятого Рейнера!» – Тогда давайте быстрее ученого! А за капитаном пошлите в лагерь. Срочно, на машине!… Надеть на него наручники!… Да, да, я буду ждать!…

Спустя несколько минут по этому же телефону позвонил Штурц и пригласил для разговора Хенке. Выслушав Штурца, Хенке побледнел.

– Плохо дело, Штурц! Но что будет, то будет! Ожидаю ученого. Давай быстрее!… Уже выехал? Хорошо… Что еще такое? Исчез охранник Граббе?… Ну его к черту, это потом! Сейчас не до него…

В кабинете Реттгера Хенке дрожащим голосом доложил:

– Господин штандартенфюрер! Одного русского – капитана – в мое отсутствие отправили в славянский сектор…

– Это еще что за новые порядки?! – рассердился Реттгер. – Вы же знаете, что таких пленных надо предварительно показывать мне! Немедленно доставить его из лагеря сюда!

– Это уже невозможно, господин штандартенфюрер!

– Как невозможно? В чем дело?

– Сразу по прибытии в лагерь капитану стало плохо, и его отправили в ревир. Там он ночью и умер. Старик был слаб и не выдержал.

Реттгер в бешенстве вскочил с места.

– Это же коммунист! Его надо было вздернуть на виселице!

– Он беспартийный, господин штандартенфюрер! Был капитаном еще при царе.

– Ну, значит, он беспартийный большевик. Так числятся в России такие люди, раз он капитан… Ну, черт с ним!… А где ученый?! Он жив, надеюсь?! Он мне важнее! И если что случилось с ним…

– Ученый уже доставлен, господин штандартенфюрер!

– Давай его сюда! И чтобы такого самоуправства больше не было, черт вас дери! Сейчас же представьте мне рапорт о случившемся!… Подите вон!

Хенке выскочил из кабинета бледный, перепуганный.

5

Обстановка в кабинете главного управителя острова, штандартенфюрера Реттгера, была суровой. Несколько простых стульев и два деревянных кресла у широкого письменного стола – вот и все. Единственным предметом роскоши, резко бросавшимся в глаза, был чернильный прибор Реттгера. Но было ясно, что стоял он на столе не для практических надобностей и не как украшение, а как символ.

В центре большой малахитовой доски, обрамленной по краям невысоким золотым парапетом, между хрустальных чернильниц в золотой оправе и с золотыми крышками возвышался на черном коне тяжелый рыцарь в золотых доспехах и с золотым оружием. Забрало его можно было открывать и закрывать, а на щите и на плаще рыцаря чернел крест тевтонского ордена. Множество разнокалиберных карандашей и ручек лежало по сторонам от чернильниц, на лесенках из перекрещивающегося золотого рыцарского оружия.

Сейчас штандартенфюрер Реттгер, еще не остывший от гнева, невнимательно слушал окончательно протрезвевшего оберштурмфюрера Хенке. Ничего путного о Рынине Хенке сказать не смог. Не дослушав до конца, Реттгер взялся за телефон.

– Инженер Штейн? Да, это я. Вам знакомо имя советского ученого Рынина?… Так… Даже встречались с ним на международных конференциях?… Так… Дальше… Очень крупный специалист? Консультант по подземным сооружениям?… Так-так-так!… Дальше… Ну, ну!… Очень интересно!… И труды его читали?… А он вас не знает?… Жаль… Все?… Благодарю!…

Реттгер бросил трубку на рычаг и повернулся к Хенке.

– Рынин – это важный трофей. Прошу относиться к нему вежливо. Не трогать. Введите его ко мне!

– Слушаюсь, господин штандартенфюрер!

Хенке четко повернулся и направился к двери, но Реттгер остановил его:

– Еще одно! Напишите мне рапорт об этом нашем агенте, бывшем на советском судне.

– Слушаюсь.

Через несколько минут конвойные ввели Рынина в кабинет Реттгера.

– Выйдите отсюда! – приказал Реттгер конвоирам. – А вы, доктор Рынин, проходите ближе и садитесь.

Рынин молча прошел к столу и сел в кресло. Кисти рук, с которых только что были сняты тесные наручники, ныли, и он стал растирать их, стараясь разогнать уже образовавшиеся отеки.

Реттгер несколько минут разглядывал Рынина, затем спросил:

– Как попали вы на судно? Куда вы направлялись?

– Это что – вопрос или допрос?

– И то и другое, доктор. Вы наш пленник.

– Я не военный.

– Это ничего не значит. Вам положено отвечать…

– У меня нет привычки, полковник, рассказывать посторонним о своих личных переездах.

– А вы, оказывается, разбираетесь в воинских знаках различия?

– Это не сложно освоить в военное время. И даже неизбежно, хотя бы и не было к тому желания.

– А все же – куда вы направлялись? – вернулся Реттгер к интересовавшему его вопросу.

– Повторяю: отвечать не хочу. Это мое личное дело.

Реттгер нахмурился.

– А вы, доктор, оказывается, строитель? Консультант по подземным сооружениям? Может быть, с этим и была связана ваша поездка?

Рынин промолчал. Подумал, откуда этот гестаповец так быстро мог узнать то, о чем на судне знали только Шерстнев и Борщенко? Странно. Очень странно…

– Что же вы молчите, доктор Рынин?

– Вопрос о моей специальности имеет значение только для меня и моей гражданской деятельности на родине.

– Не совсем так. Этот вопрос может иметь для нас большое значение и здесь, на далеком острове…

– Каким образом, полковник?

– Вы могли бы здесь приложить свои знания и хорошо на этом заработать.

– Я не продаюсь, полковник. Учтите это сразу.

– Я уточняю, доктор, – сухо продолжал Реттгер. – Не стану скрывать от вас – в этом нет надобности – здесь на острове мы проводим подземное строительство. Вы могли бы заработать.

Рынин молчал. Реттгер по-своему истолковал это молчание и добавил:

– Заработать сможете очень хорошо, если, конечно, будете хорошо работать…

Рынин продолжал молчать.

– Вы что, не хотите отвечать?

– Я уже ответил, полковник, и не люблю, когда один и тот же выясненный вопрос задают снова.

– Что вы ответили?! – повысил голос Реттгер.

– Что я не про-да-юсь, – тихо, но с ожесточением и по слогам повторил Рынин. – У меня, полковник, есть честь!

Реттгер с раздражением взял один из карандашей, открыл им забрало рыцаря и зловеще сказал:

– У нас здесь был такой инженер… Работал в Москве на строительстве метро! И он так же, как и вы сейчас, сидел передо мной и так же, как и вы сейчас, отвечал мне теми же словами, что он не продается и что у него есть честь.

Рынин внимательно слушал, рассматривая неприятное, лоснящееся от сытости лицо Реттгера.

– Так вот, доктор Рынин, нам пришлось запереть его в одиночку подземного каземата. Он и сейчас там… жив еще…

Рынин содрогнулся и с нескрываемой ненавистью посмотрел в острые глаза Реттгера, который, наблюдая за Рыниным, продолжал:

– Хочу предупредить вас, доктор Рынин, что и вы можете последовать туда же, если не измените своей позиции!

– Вот что, полковник! – медленно заговорил Рынин. – Запугивать меня бесполезно. Страх я уже однажды пережил, он остался там, позади… А у меня от него вечная отметина – вот эта полосатая седина… Больше разговаривать с вами я не хочу и не буду!

Реттгер раздраженно стукнул по забралу рыцаря, бросил карандаш и вышел из-за стола. Он прошелся по кабинету, поглядывая на Рынина, который опять принялся растирать все еще ноющие руки. Профессиональным взглядом Реттгер разглядел, что у инженера были слишком тесные наручники, и стал раздумывать… Может быть, не стоило так угрожать?… Характеры у людей бывают разные, и один и тот же подход ко всем, возможно, непригоден! К московскому инженеру угрозы не подошли. Видимо, и тут то же самое… Вообще советские люди загадочны. А уничтожить такого специалиста сразу, не использовать его, жаль. Уж очень он нужен именно теперь!… Придется, видимо, выждать…

Реттгер вернулся за стол, подобрал карандаш, аккуратно положил его на место, закрыл забрало золотого рыцаря и спокойно сказал:

– Не будем ссориться, доктор Рынин. Вы подумайте над моим предложением. Мы еще вернемся к этому вопросу.

Рынин молчал.

Реттгер нажал кнопку звонка. Дверь открылась. Вошел дежурный эсэсовец и вытянулся у порога, ожидая приказаний.

– Пусть конвойные отведут доктора Рынина обратно. А ко мне пришлите оберштурмфюрера Хенке.

Рынина увели, и немедленно вошел Хенке. Он ожидал в вестибюле.

– Доставьте мне завтра же того агента! – приказал Реттгер.

– Слушаюсь, господин штандартенфюрер! Разрешите идти?

– Да. Вы свободны… И распорядитесь, чтобы наручников на Рынина не надевали.

6

Среди вещей, выгруженных из шлюпки, к удивлению Кости, не нашлось ни одного зеркала. И поэтому, досадуя, Костя не смог посмотреть, нормально ли сидит на нем эсэсовское обмундирование.

Костя поправил пояс с тяжелым пистолетом, надел на руку компас, повесил на грудь бинокль Василия Ивановича и, проверив автомат, выглянул из пещеры. Кругом ни души… «Итак, трогаемся, Константин Иванович, в свою первую разведку!…»

С автоматом под мышкой он спустился в ущелье, быстро дошел до расщелины, ставшей могилой эсэсовца Граббе, и свернул. Промерзший щебень сухо потрескивал под ногами. Встречались ответвления в стороны, но Костя не заходил в них. Опасаясь заблудиться, он придерживался основного русла, не забывая сверять его направление с компасом.

Неожиданно расщелина кончилась тупиком. Костя вернулся к ближайшему ответвлению и пошел по нему. Вскоре каменное русло вышло к узкой, неровной дороге, проложенной между возвышенностями. Куда идти дальше?… Костя пошел налево: там близко была скала, вплотную подступавшая к дороге. «Если на нее взобраться, можно в бинокль осмотреть окрестность».

Подойдя к скале, Костя остановился. Вокруг по-прежнему безлюдно. Медленно Костя стал обходить скалу, высматривая, где удобнее на нее взобраться. Но взбираться туда ему не пришлось… Сразу же за скалой от основной дороги влево отделялась вспомогательная дорога, которая подводила к какому-то странному сооружению…

В бинокль Костя рассмотрел ущелье-тупик. Вход в него со стороны дороги ограждался густыми рядами колючей проволоки, натянутой на высоких столбах, и железными воротами, со сторожевой будкой рядом. Над воротами к скале примыкала закрытая вышка с прожектором, пулеметной амбразурой и широким окном для обзора местности.

Сквозь проволочные переплетения были видны пристроенные вплотную к скалам деревянные склады. Людей на территории ущелья не было. Но в сторожевой будке у ворот сидел часовой с автоматом на коленях. Дверь будки была открыта, и Костя видел эсэсовца очень хорошо. В бинокль казалось, что до него всего несколько шагов. Лицо эсэсовца выражало явную заинтересованность и нетерпение: он увлеченно читал в эту минуту. «Видимо, важный объект, если так охраняется… – раздумывал Костя. – Что же тут может быть? Лагерь для военнопленных, о котором рассказывал Граббе?… Нет, совсем безлюдно… Пороховой погреб? Но какие теперь пороховые погреба! Теперь готовые снаряды, гранаты, патроны… Скорее всего, это арсенал!…» Случайная догадка Кости оказалась правильной. Здесь действительно был арсенал.

«Вот где нужна диверсия!… Можно было бы в темноте подобраться поближе и бросить туда гранату… Хотя что это дало бы? Кратковременную панику, только и всего! Вот если бы со скалы набросать прямо на склады несколько связок гранат или мин, – это уже что-то значило бы. Впрочем, ни гранат, ни мин нет! Но есть три коробки с ракетами. И их вполне можно здесь использовать. Для поджога!… Поджог, вот что реально!…»

В бинокль Костя стал разглядывать скалы. Они образовывали как бы три высоких стены, у подножия которых и находились приземистые склады. Их тоже три. По углам ущелья они смыкались крышами вплотную. Крыши односкатные, с небольшим наклоном. На них торчало несколько круглых труб, – видимо, вентиляционных. Ни одного окошка на чердак с крыши не было. Однако в торцовых стенах складов, под самой крышей, имелось по одному невысокому, двустворчатому окошку. «Вот это мне и надо! – обрадовался Костя. – С крыши до окошка легко достать, а открыть его – пустяковое дело… Хотя одному в темноте будет трудно… И чердак явно низкий… Эх, если бы со мной был кто-либо из ребят!…»

План диверсии представился Косте отчетливо. По веревке можно спуститься на крышу. Оттуда пробраться на чердак. Заложить там ракеты, поджечь, а самому в темноте удрать обратно на скалу. Загорится крыша; погасить пожар своими силами часовые не смогут. А пока прибудет помощь, все уже запылает в полную силу. Начнутся взрывы. И тогда уже не подступиться. «Вот это будет настоящая диверсия! И виноватого им не найти. Сами себя начнут казнить, гады!…»

Костя перевел бинокль на часового у ворот. Эсэсовец все еще был занят книгой. Перевертывая страницу, он поднял голову и уперся взглядом прямо в Костю. От неожиданности Костя прижался к скале плотнее и отдернул бинокль от глаз, чем сразу «отбросил» от себя врага, но тут же сообразил, что немец без бинокля не мог видеть его так же, как видел его Костя. И потом, он же в эсэсовской форме. Костя снова поднес бинокль к глазам… Эсэсовец с прежним увлечением читал книгу…

От наблюдений за арсеналом Костю оторвало неожиданное стрекотание мотоцикла, который вдруг вырвался на дорогу с той стороны, откуда пришел Костя. Отбежать с дороги и укрыться за какой-нибудь камень было уже невозможно, и Костя остался на месте.

Мотоцикл приближался на большой скорости. Над рулем торчало дуло пулемета. Эсэсовцев было двое.

Костя прислонился к скале и взял автомат на изготовку. «Если мотоциклист замедлит ход и станет останавливаться, буду стрелять…»

Мотоцикл, не снижая скорости, промчался мимо. На несколько секунд Костя увидел эсэсовца, сидевшего сзади, который что-то выкрикнул и погрозил ему пальцем. Мотоцикл проскочил за скалу, и сразу же рокот мотора оборвался. «Остановился, что ли? – подумал Костя. – Надо удирать, пока не поздно…»

Дорога к ущелью была теперь свободна, и Костя быстро зашагал, готовый к новым неприятностям. Мотоцикл за скалой снова взревел и опять заглох. «Видимо, повернули обратно, а мотор забарахлил… Наверное, за мной торопятся…»

Костя на ходу оглянулся как раз в тот момент, когда эсэсовец выбежал из-за скалы и, призывно взмахнув рукой, закричал:

– Граббе, стой! Где пропадал, скотина?!

Не оглядываясь больше, Костя ускорил шаги. Позади по камням застучали подковы сапог эсэсовца, пустившегося вдогонку.

До поворота в расщелину было недалеко, и Костя припустился туда бегом. «Надо было стрелять в них, когда они проносились мимо. На таком расстоянии, почти я упор, убил бы обоих. И скрыться бы успел. А теперь черт знает что получается…»

Эсэсовец тоже перешел на рысь, продолжая выкрикивать ругательства и угрозы:

– Остановись! Куда мчишься, негодяй?! Я еще вправлю на место твои куриные мозги!… Остановись…

Не оборачиваясь, Костя добежал до расщелины, И, только укрывшись за камень и натянув эсэсовскую фуражку на самый лоб, он повернулся в сторону приближающегося эсэсовца. Тот, отдуваясь, перешел на нормальный шаг. Исходя злобой и тяжело дыша, он на ходу продолжал выкрикивать:

– Сейчас же возвращайся в казарму! Там я расспрошу тебя по-настоящему, где ты пропадал, мерзавец!

Костя выдвинул навстречу эсэсовцу автомат и стал прицеливаться. «Как бы не промахнуться после такого аллюра… Руки и ноги еще дрожат…»

– Это что за фокусы?! Убери автомат! – заорал эсэсовец и в нерешительности остановился. – Слышишь, что я тебе приказываю?!

Видя, что эсэсовец остановился, Костя, стараясь целиться точнее, коротко нажал спуск.

Эсэсовец отпрянул в сторону, повернулся и пустился бежать, петляя, как заяц.

«Промазал-таки, черт возьми!» – огорчился Костя и уже только для острастки пустил вдогонку эсэсовцу еще одну короткую очередь. Тот мчался прочь, не разбирая дороги, перескакивая через камни, делая прыжки то вправо, то влево. Полы его черной шинели развевались по ветру, словно крылья, испуганной курицы.

Костя хотел подбавить жару и пустить вслед эсэсовцу еще одну очередь, но вовремя одумался…

Эсэсовец бежал не оглядываясь до самой скалы и скрылся за ней, словно упал в яму…

Костя сразу остыл от возбуждения. «Как бы они не примчались сюда с пулеметом…» Он повернулся и торопливо зашагал по руслу расщелины. Спокойно вздохнул он, лишь добравшись до своего ущелья. И тут расхохотался, вспомнив, как удирал эсэсовец. Жаль только, что истратил на него лишнюю очередь. Запасной обоймы у Граббе не было, и надо теперь беречь каждый оставшийся патрон.

«А что же предпримет эсэсовец дальше? Вдруг начнет искать „негодяя Граббе“? Или станет подкарауливать его на дорогах? Во всяком случае, после сегодняшней „встречи“ вряд ли он решится совать нос в глухие ущелья…»

Костя, с автоматом на взводе, осторожно вошел в пещеру. Никого. Нет и Епифана. «Как напугал его проклятый фашист! Сидит теперь в какой-нибудь дыре и боится нос высунуть… Придется завтра отправиться на поиски…»

Глава шестая
В ОБЛИЧЬЕ ВРАГА

1

После возвращения с изнуряющей работы, где Борщенко выполнил три нормы: за себя, за Шерстнева и за Кузьмича, – по лагерному репродуктору его вызвали к воротам.

– Ну, Андрей, желаю удачи, – стараясь не показать волнения, сказал Шерстнев. – Будь осторожен. Не сорвись… Помни, что у комитета на тебя большие надежды. И еще разузнай, что с нашими ранеными товарищами, как им помочь…

Они сидели со Смуровым в его кладовке.

– Секретным ходом пользуйся только в крайнем случае. – Смуров встал. Встал и Борщенко. – И не забудь: фонарь должен быть надежным. И не один, а минимум два.

Смуров и Шерстнев проводили его до выхода из барака.

Репродуктор продолжал вызывать:

– Борщенко, на выход!

За воротами его ожидал Шакун.

– Пошли скорей! – заторопил он. – Начальство ждет…

Через полчаса они были в главной канцелярии.

Когда Борщенко впустили в кабинет штандартенфюрера Реттгера, там уже находились майор Клюгхейтер и оберштурмфюрер Хейке. Майор в форме тодтовских [4]4
  ТОДТ – военно-строительная организация гитлеровской Германии.


[Закрыть] частей сидел в кресле у стола, Хенке почтительно стоял.

Реттгер оторвался от какой-то бумажки и недовольно посмотрел на Борщенко.

– Подойди ближе! – приказал он.

Борщенко продолжал стоять у дверей.

– Господин штандартенфюрер, он не понимает по-немецки, – доложил Хенке.

– Тогда вы сами спросите, почему он так поздно? Или это ваш зубастый дурак где-то так долго болтался?!

– Господин штандартенфюрер, вы же знаете, что я ничего не понимаю по-русски. Пусть господин майор…

Майор Клюгхейтер повернулся к Борщенко.

– Подойди ближе! – на чистом русском языке приказал он.

Борщенко, четко отбивая шаг, подошел ближе и остановился напротив стола, вытянув руки по швам.

Реттгер с любопытством уставился на него.

– Ты и есть Черный ворон?

Майор повторил вопрос полковника.

– Так точно, господин штандартенфюрер! – четко отрапортовал Борщенко.

– Это твоя кличка. А как твое настоящее имя?

– Как твое настоящее имя? – повторил майор.

– Павел, господин штандартенфюрер!

– Полностью, полностью! Как по отцу? Как фамилия? Где родился?

– Как твои отчество и фамилия? – спросил майор, внимательно разглядывая Борщенко. – Откуда родом?

– Павел Андреевич Корчагин, господин штандартенфюрер! Родился в Харькове! – чеканил Борщенко, смело глядя прямо в колючие глаза Реттгера.

Майор с интересом поглядел на Борщенко и перевел:

– Павел Андреевич Брагин. Уроженец Харькова.

Борщенко продолжал не мигая смотреть на полковника, но мысли его залихорадило: «Почему майор не перевел, назвал иную фамилию? Ловушка? Может, проверяют, понимаю ли я их разговор?»

Полковник опустил голову, заглядывая в бумажку.

– Тут то же самое, – сказал он и глубокомысленно добавил: – У русских много Иванов и Андреевичей… А спросите, майор, кто были его последние начальники?

Борщенко твердо запомнил фамилии эсэсовцев, названных Шакуном. И вдруг засомневался: кто из них майор, кто капитан. Но это же надо сказать! Спина сразу вспотела…

Майор повернулся к нему:

– Кто были твои последние начальники? Почему ты понес околесицу о своей фамилии? Зачем выдумал новую?

– Последними моими начальниками были Мейер и Кунст, – отрубил Борщенко и добавил: – Мне так часто приходилось менять свои фамилии, что я теперь сам в них путаюсь!

– Ты не запутался, а заврался, любезный! – оборвал майор.

Борщенко еще больше вытянулся, а майор перевел:

– Он был в распоряжении гауптштурмфюрера Эрнста Мейера и штурмбаннфюрера Густава Кунста.

Отметив, что майор при переводе добавил имена и звания, Борщенко постарался это запомнить и еще более насторожился.

Реттгер заглянул в бумажку и, неудовлетворенный, задал новый вопрос:

– А кто был твой непосредственный начальник?

Никаких других фамилий Шакун не называл. Что отвечать? Кажется, влип!

– Почему не назвал своего непосредственного начальника? – спросил майор. – Кто он?

– Шарфюрер Бауэр! – выпалил Борщенко, решив, что если нужно еще какое-то лицо, то лучше его выдумать, чем растеряться и ничего не ответить.

С замиранием сердца он смотрел, как вчитывался Реттгер в свою шпаргалку, как недоуменно поднял голову и посмотрел на мнимого агента. Потом опять уставился в бумажку, пожал плечами и вопросительно обернулся к Хенке:

– Бауэр? Это после его откомандирования из Киева, что ли?

– Так точно, гоподин штандартенфюрер! – подтвердил Хенке, не желая ставить себя в неловкое положение. – Это после откомандирования его из Киева…

– А почему же он не назвал унтерштурмфюрера Зейтца? – недовольно сказал Реттгер. – Шакун указывает эту фамилию. Спросите у него, майор, о Киеве…

– Кто в Киеве был твоим непосредственным начальником? – строго спросил Клюгхейтер.

– Унтерштурмфюрер Зейтц! – отчеканил Борщенко.

– А Бауэр кто?

– Это – после Киева…

– Аа-а… – Майор повернулся к Реттгеру. – Все верно. Унтерштурмфюрер Зейтц был в Киеве, а Бауэр – это после Киева.

Реттгер отложил в сторону бумажку, подумал и сказал:

– Спросите, майор, с какой целью он был заброшен на советское судно? Что ему было поручено?

– Я должен был установить, куда следовал караван и его маршрут! – объяснил Борщенко. – А по прибытии на место сообщить об этом и получить указания.

– А как сообщить?

– У меня был портативный передатчик.

– Где он теперь?

– Утонул!

– Ты сам должен был обеспечить передачу?

– Нет, господин штандартенфюрер! Со мной был радист.

– Он жив?

– Он погиб, господин штандартенфюрер!

– Позывные и шифр сохранились?

– Никак нет, господин штандартенфюрер! Все погибло с радистом.

– Как же ты теперь свяжешься со своим начальством?

– Теперь я под вашим начальством, господин штандартенфюрер!

Реттгер сухо улыбнулся.

– Пожалуй, этот для нас подойдет, – повернулся он к Хенке. – Зачислите его в команду охранников.

– Он, кажется, посмышленее Шакуна, – заметил Хенке.

– Смышленее вашего зубастого чурбана быть не трудно, – с издевкой сказал Реттгер. – Пусть будут вместе. Только запомните: когда придет пора срезать головы этим славянским насекомым, вы мне доложите.

Реттгер опять перенес свое внимание на Борщенко:

– Майор, предупредите его, что он будет в команде охранников.

– Брагин! Будешь охранником! – перевел Клюгхейтер.

– Никогда ни одного выстрела я не сделаю по заключенному! – твердо заявил Борщенко. – Это исключается!.

Клюгхейтер посмотрел на Борщенко с изумлением.

– Это как же тебя понимать? – спросил он, всматриваясь в лицо Борщенко. – Отвечай!

Борщенко почувствовал, что ответил невпопад, и стоял молча, не находя, что сказать.

– Что он говорил? – заинтересовался Реттгер, наблюдая за лицом Борщенко.

– Он говорил, что будет стараться, – коротко передал Клюгхейтер. – Но он отвык стрелять.

– Черт его знает, что за странный агент! – удивился Реттгер.

– За время пребывания в советском тылу он не мог практиковаться в стрельбе, – пояснил майор. – Был все время в трудной обстановке…

– Аа-а… Ну, тут он быстро восстановит свою прошлую практику. – Реттгер задумался. – Спросите его, майор, не поручали ли ему следить за Рыниным?

– Никак нет, господин штандартенфюрер! – несколько оправившись, ответил Борщенко.

– А ты его хорошо знаешь? – продолжал допрашивать Реттгер.

– Познакомился только на судне.

– Как он к тебе относится?

– Он мне доверяет.

Реттгер подумал и сказал:

– Прикажите, майор, чтобы завтра ровно к двум он явился сюда! Я попробую использовать его в разговоре с Рыниным. А сейчас пусть уходит – у меня от него заболела голова…

– Брагин! – повернулся к Борщенко майор. – Завтра в два часа дня ты должен быть здесь. А в восемь вечера явишься ко мне.

– Слушаюсь, господин майор.

– Повтори приказание!

– Завтра в два часа быть здесь для разговора с Рыниным. А в восемь вечера – явиться к вам.

Майор загадочно посмотрел на Борщенко. Тот устал от долгого и трудного допроса и не заметил, как последним ответом выдал майору свое знание немецкого языка.

– Можешь идти!

Борщенко четко повернулся и вышел из кабинета.

В вестибюле его нетерпеливо поджидал Шакун.

– Ну как? – коротко спросил он, всматриваясь в лицо Борщенко. – Намылили голову? Ты аж вспотел весь!

Борщенко почувствовал, что еле держится на ногах. Он вытер пот с лица и, собрав все силы, засмеялся.

– Ну и работенку задал мне штандартенфюрер! Пришлось башкой поработать и вспотеть. Но зато, Федор, дело у нас с тобой будет! Я же тебе сказал, что со мной не пропадешь! Словом, мы с тобой и здесь сумеем наладить житуху! Вот только не знаю, где я сегодня буду ночевать! В лагерь я больше не ходок. К дьяволу!

– Со мной в казарму пойдешь! – уверенно сказал Шакун. – Попрошу нашего обера прикомандировать тебя к той команде, где и я. Согласен?

– Идет! – согласился Борщенко. – Готовь мне место. А сейчас давай выйдем на свежий воздух. Упарился я тут. Такая жарища!