Текст книги "Остров на карте не обозначен"

Автор книги: Дмитрий Чевычелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Глава одиннадцатая
ПОРТСИГАР С МОНОГРАММОЙ

1

Борщенко и Шакуна вызвали в гестапо.

Шагая по каменистой дороге, Борщенко с беспокойством раздумывал, зачем они понадобились вместе с Шакуном. Неужели предстоят новые расспросы о его прошлом? В конце концов он запутается, и тогда расправа с ним будет короткой! Провалится и его важная миссия. Начнут таскать затем и других товарищей…

Шакун, на ходу заглядывая в хмурое лицо Борщенко, по привычке разглагольствовал:

– Обер похвалил меня за листовку… Спасибо, Павел, что ты уступил ее мне.

– Всегда готов тебе помочь, Федор, – сказал Борщенко, отвлекаясь от беспокойных мыслей. – Что же, спросил он, откуда ты ее достал?

– Да-а, спрашивал. Но я ему ответил так, как ты мне разрешил, – что мне добыл ее мой агент.

– Ну и правильно. Мне его благодарность ни к чему. Я сейчас работаю на самого полковника. А для твоего авторитета, может быть, я и еще кое-что сделаю.

– Спасибо, спасибо, Павел… Помогай мне. А то моя агентура совсем ослабла.

– А много у тебя там агентов? Признайся, Федор, больше, чем у меня? Я же от тебя не скрываю, что у меня – трое.

– Было больше – пятеро, а теперь – меньше. Троих убили в последние месяцы. Вчера – четвертого. Теперь совсем плохо. А завербовать новых у славян очень трудно. Того и гляди, меня самого могут пристукнуть.

– Не горюй, Федор. И в этом деле тебе посодействую.

– А я тебе тоже помогаю, Павел. Написал о тебе так, что ты останешься доволен, – сообщил вдруг Шакун, полный благодарности к Борщенко. – Настоящий рапорт сочинил…

– Какой рапорт? – насторожился Борщенко. – И кто тебя об этом просил?

– Обер Хенке. Я так тебя разрисовал – закачаешься!

– Когда ты это писал?

– Сразу, как ты появился… На второй день. И настоящую фамилию тогда вспомнил.

Теперь Борщенко стало ясно, откуда майор взял фамилию Брагина и почему он по-своему перевел ответ Борщенко полковнику. Вот, оказывается, в какую бумажку все время заглядывал Реттгер… Но что еще мог вспомнить Шакун?…

– Рассказывай мне всю свою писанину от начала и до конца! – потребовал Борщенко. – Может, напутал там что-либо нечаянно?…

Пока дошли до комендатуры, Борщенко вытянул из Шакуна в подробностях и с комментариями все содержание его рапорта.

Обогатившись таким образом еще некоторыми новыми фактами из биографии своего двойника, запоминая даты, имена, Борщенко вошел в гестапо более уверенным в себе.

Дежурный гестаповец тщательно проверил документы явившихся и приказал:

– Вот здесь сидите и ждите!

Они уселись на скамью, приставленную к стене у двери, и стали ждать.

Борщенко сидел молча, мысленно систематизируя сведения, полученные от Шакуна, а тот, не решаясь беспокоить своего хмурого спутника, попытался завязать беседу с дежурным гестаповцем, которого знал.

Гестаповец коротко бросил:

– Сиди и молчи! Здесь не разрешается разговаривать! Не знаешь, что ли?!

Шакун замолчал и, не находя выхода своему нетерпению, беспокойно вертелся на месте. Но потом он насторожился и стал прислушиваться…

Еще раньше из кабинета Хенке слышался неразборчивый разговор. Теперь оттуда вырывались громкие выкрики по-русски и по-немецки. Глухо доносился третий голос, очевидно, переводчика. Затем крики смешались с шумом борьбы: падали какие-то предметы, вздрагивал пол…

Но вот дверь резко распахнулась и трое гестаповцев выволокли из кабинета коренастого советского моряка со скрученными за спиной руками. Вдогонку неслись выкрики взбешенного Хенке:

– Попаришься в карцере – станешь сговорчивее, бешеная собака! Я из тебя выбью русское упрямство!

– Всем вам скоро будет капут! – грохотал моряк, сопротивляясь и отбиваясь от гестаповцев ногами.

Куртка на его спине была исполосована в клочья и окровавлена. Моряцкая тельняшка на груди тоже была в крови. Лицо пересекал широкий кровоточащий рубец. Потрепаны были и гестаповцы. Один сплевывал кровь; у другого глаз заплыл огромной свежей опухолью…

– Этого привезли за день перед вами, на том же корабле, с партией западников, – сообщил Шакун Борщенко, с большой заинтересованностью наблюдая за происходящим. – Русских там было трое. Двоих гражданских отправили к славянам, а этот отказывается работать. А когда я ему предложил быть нашим агентом – он набросился на меня, как бешеный.

Гестаповцы пинали моряка ногами и волокли к выходу. Они подтащили его к дверям, и тут он увидел Шакуна с кокардой власовца, разделенной сине-красной полоской.

– Аа-а-а, и власовский ублюдок здесь! Прислуживаешь палачам! Тьфу, падаль! – Кровавый плевок угодил в длинную физиономию Шакуна.

Тот в ярости вскочил с места, чтобы наброситься на моряка, но Борщенко рывком осадил его обратно.

– Пусти! Ошалел, что ли?! – взвизгнул Шакун, пытаясь вырваться. Но гестаповцы уже перетащили моряка через порог, и дверь за ними захлопнулась.

– Ты что вмешиваешься в дела гестапо? – шикнул Борщенко на Шакуна. – Может, этот бешеный нарочно на тебя набросился, чтобы ты его прикончил… Понимать надо!…

– Неужто? – удивился все еще разъяренный Шакун, вытирая лицо. Затем, подумав, самодовольно добавил: – Конечно, я мог бы его тут же приколоть. Нож у меня всегда с собой.

– Вы что тут расшумелись?! – прикрикнул на Шакуна и Борщенко дежурный гестаповец. – Молчать! Порядок надо соблюдать строго!

Борщенко многозначительно посмотрел на Шакуна, и тот виновато съежился.

С улицы еще доносилась ругань моряка, но потом мотор заурчал, и все стихло…

Из кабинета выглянул взъерошенный Хенке. Увидев вскочивших со скамьи Шакуна и Борщенко, он приказал:

– Входите сюда! Живо!

Они вошли и остановились у порога, вытянув руки по швам. Хенке уселся за стол и начал рыться в каких-то бумажках. Борщенко осторожно осмотрелся. Около стола Хенке валялся сломанный стул, посередине комнаты лежала широкая массивная скамья, перевернутая вверх ножками. На полу, в стороне, одиноко чернела моряцкая бескозырка…

Хенке поднял голову и приказал:

– Подойдите ближе!… Вот пропуск на обоих! Сейчас же отправитесь в каземат и вывезите оттуда труп… Закопаете, где всегда… Если что найдете у мертвеца, можете взять себе. Ясно?

– Ясно, господин оберштурмфюрер! – отрапортовал Шакун. – Разрешите идти?…

– Идите быстрее.

По пути в каземат Шакун принялся гадать:

– И кто же это мог сдохнуть?… Чеха и поляка закопали в мое отсутствие… Югослав еще держится… Никак это инженер…

Борщенко насторожился: «Неужели Андриевский?»

– Какой инженер? – заинтересовался он. – Расскажи!

– Русский. В Москве метро строил. Большой специалист. Его хотели заставить работать на строительстве, а он – ни в какую! Отказался наотрез.

– Ну и что было дальше?

– Били, ломали. Не помогло. Отказался – и все!

– Что же его – расстреляли?

– Нет.

– Повесили?

– Да нет… Не то!

– А что же?

– Закрыли в каменную гробницу и перестали кормить. Ни хлеба, ни воды? Понимаешь?…

Борщенко содрогнулся.

– И давно это?

– Почитай, недели две. А может, меньше, не помню…

Потрясенный Борщенко помолчал. Шакун оживленно продолжал:

– После этого его два или три раза открывали и опять предлагали работать. Все равно отказался. Упрямый!… Язык уже плохо ворочался, а фюрера такими словами обзывал, что повторить нельзя.

– А ты не сочиняешь это, Федор?

– Ну что ты! Там мой приятель работает. По моей рекомендации. Он мне все рассказывает.

Подошли к железным воротам с небольшой калиткой в одной половине.

Шакун постучал. В калитке открылось окошечко, и оттуда выглянул эсэсовец.

– Давай документы! – приказал он, а затем, получив пропуск, захлопнул окошко.

Спустя несколько минут эсэсовец снова выглянул и, удостоверившись, что у ворот ожидают именно те самые, двое, отодвинул тяжелый засов калитки и пропустил их к себе.

2

– Следуйте за мной! – приказал эсэсовец и прошел к каменной пристройке у скалы. Там уже стояла в ожидании закрытая машина. Эсэсовец постучал в массивную дверь. Открылся глазок, после чего залязгали запоры и прибывших впустили внутрь.

Здесь их встретил эсэсовец из внутренней охраны. Он также внимательно проверил пропуск и молча провел их к двери, где на табуретке сидел часовой с автоматом. По знаку эсэсовца он открыл тяжелую дверь и пропустил Шакуна и Борщенко дальше.

Тусклая лампочка освещала узкую площадку, от которой вниз уходили такие же узкие каменные ступени.

– Иди за мной, Павел! – пригласил Шакун и уверенно начал спускаться.

Внизу их встретил коренастый тюремщик, нетерпеливо позвякивая тяжелыми ключами, нанизанными на огромное кольцо.

– Где ты так долго канителился?! – грубо спросил он Шакуна по-русски. – Машина ожидает уже целые полчаса. И я из-за тебя торчу тут, внизу… Пошли скорее!…

Они двинулись по узкому низкому коридору, вырубленному в скале. Стены и потолок были неровные, не отесанные. На полу лежал настил из досок, сколоченных поперечными планками. Под тяжелыми шагами Борщенко доски прогибались и из-под них брызгала грязная вода.

По обеим сторонам коридора, на равном расстоянии друг от друга, высоко от пола чернели толстые деревянные двери – короткие, почти квадратные, с зарешеченными вентиляционными окошечками в верхней половине. У одной из таких дверей тюремщик остановился.

– Здесь! – сказал он. – Ты, Федор, пойдешь со мной; я дам носилки. А он, – тюремщик кивнул в сторону Борщенко, – пусть стоит у этой двери и никуда не отходит. Иначе – беда!

– Да-да, Павел, замри на месте! – подтвердил Шакун и повернулся к тюремщику: – Осипов, познакомься! Это наш, из Киева… Брагин!

Осипов посмотрел на Борщенко и угрюмо добавил:

– Тут железный закон! Кто из нашего брата вступит в разговор со смертником, сам немедленно попадет в гробницу. Железный закон!

– Не двигайся, Павел! – еще раз подтвердил Шакун. – Это и есть каменные гробницы… А до Осипова тут был один, любопытный, так я же его потом закапывал… Так что не отходи!

Шакун и Осипов ушли в глубь коридора и свернули в какой-то закоулок, а Борщенко остался у квадратной двери. Несколько минут он стоял неподвижно, подавленный угнетающим душу подземельем и с трудом дыша тяжелым воздухом. Глухо доносился тихий разговор Шакуна с Осиповым. Где-то капала вода…

У Борщенко сжалось сердце. Стало быть, здесь томятся товарищи. И нет возможности помочь им, хотя бы шепнуть несколько слов ободрения… Борщенко сделал несколько шагов к следующей двери, но тут же застыл на месте. Возвращались Шакун с тюремщиком.

Они подошли, продолжая перешептываться. Шакун приготовил носилки, а Осипов вложил ключ в скважину и с огромным усилием повернул. В замке заскрежетало, пронзительно взвизгнули проржавевшие петли, и дверь медленно открылась…

Осипов вытащил из кармана электрический фонарик и ярко осветил узкую дыру, выдолбленную в скале. Каменная гробница была пуста. Лишь два огромных паука, потревоженные светом, один за другим быстро пробежали в темный угол.

Осипов с усилием закрыл тяжелую дверь и мрачно посмотрел на Борщенко.

– Ты, наверное, отходил. Я не мог перепутать двери! – И он грубо выругался. – Тут лежал поляк, а инженер – рядом.

– Молчи, Ефим! – вмешался Шакун. – Ты мог сбиться!…

Осипов еще раз выругался и, зловеще лязгая ключами, подошел к следующей двери.

В соседней гробнице лежал труп инженера.

– Вынимай! – бросил Осипов Шакуну.

Тот легко переложил мертвеца на носилки.

– Берем, Павел…

По спине Борщенко прошла дрожь, но лицо его, со стиснутыми челюстями, было непроницаемо. Он занял свое место, и они пошли.

А вскоре уже сидели в машине, которая на большой скорости мчалась к побережью. Добравшись до главной дороги, машина понеслась еще быстрее, а затем внезапно свернула в узкое ущелье. Еще минут десять она двигалась по ущелью все медленнее и медленнее и наконец остановилась.

– Выходи! – предложил Шакун. – Дальше не проехать: осыпь. Понесем на себе.

Они вышли из машины.

С трупом на носилках перебрались через подмерзшую осыпь. Ноги скользили, звенела щебенка, скатываясь вниз. За поворотом, обогнув скалу, Шакун, шедший впереди, скомандовал:

– Стоп машина! Опускай носилки! Перекур! – и, хихикнув, добавил: – Все эти, которые здесь, отказывались работать. Вот и получили вечный покой!…

Только теперь Борщенко увидел, что они остановились перед длинной ямой-могилой. Он подошел ближе и заглянул в нее. Она еще не была заполнена до краев.

Борщенко смотрел в могилу и думал: «Кто они – эти безвестные герои, не пожелавшие работать на врага? Почти у каждого из них где-то остались мать, жена, дети… И сколько еще людей будет оплакивать окутанные мраком неизвестности судьбы таких вот „без вести пропавших“!»

Полный горечи, Борщенко медленно повернулся и – оторопел. С папиросой в зубах, Шакун бесцеремонно шарил в карманах мертвого Андриевского.

Борщенко не выдержал. Одним прыжком он очутился около Шакуна, схватил его за плечи и отшвырнул в сторону. Тот кубарем отлетел к скале и с трудом встал, испуганный и обозленный.

– Ты, что, Павел, сдурел?! Думаешь, я нашел что-то ценное? Да у него всего-то паршивый портсигар. Вот смотри!

Он, прихрамывая, подошел к Борщенко и виновато протянул руку.

Борщенко, все еще не в силах успокоиться, молча рассматривал потертый портсигар из карельской березы с выжженной на крышке монограммой «ЕА» и датой «8 мая 1941 года». По неуверенному рисунку букв чувствовалось, что трудились над ними неумелые детские руки.

Стараясь удержать мысли Шакуна в том же направлении, Борщенко резко приказал:

– А ну, раскрой!

Шакун торопливо открыл портсигар. В нем оказались лишь сложенная бумажка и изжеванный окурок.

– Дай бумажку сюда! А больше там ничего не было?

– Ничего… Это все его богатство.

Борщенко стоял мрачный, а Шакун продолжал оправдываться:

– Ты не подумай, Павел! Если бы нашлось что ценное, разве бы я скрыл.

Морщась от боли, он начал растирать ногу и плечо.

– Набросился, как медведь! Ведь я мог напороться на собственный нож. От твоего швырка все тело гудит. Не нагнуться к лопате.

Борщенко уже овладел собой полностью.

– Ладно. Иди к машине, посиди. С лопатой я и один управлюсь.

Успокоенный Шакун, прихрамывая, ушел.

Борщенко вытащил записку, развернул ее, но прочесть мелкие карандашные строчки в сумерках ущелья было невозможно, и он снова аккуратно сложил бумажку и спрятал в карман.

Затем Борщенко ухватился за лопату, выбрал место и принялся быстро рыть отдельную могилу. Он работал как одержимый, временами используя и кирку. Грунт был твердый, смерзшийся. Скрипела галька, выворачивались камни, трещала лопата. Но вот и готово все.

Борщенко снял фуражку и осторожно уложил легонькое тело героя-москвича в могилу, затем быстро засыпал, прикатил от скалы тяжелый острозубый камень и установил его на могильном холмике.

– Прощай, дорогой товарищ Андриевский! Прощай!

Дольше задерживаться было нельзя. Борщенко надел фуражку и быстро зашагал к машине, где его ожидал Шакун.

3

Ночью Борщенко приснилось, что его заживо замуровали в каменную гробницу и там на него напали липкие, холодные пауки. Он отбивался от них, содрогаясь от отвращения и ужаса. Проснулся Борщенко в холодном поту и долго лежал с открытыми глазами.

Несколько успокоившись, он снова заснул и снова оказался в подземном каземате смертников. И опять Борщенко проснулся и долго не мог заснуть. Лишь под утро он забылся тяжелым сном.

Разбудили его сменившиеся с ночных постов охранники. Они уже успели в столовой позавтракать и теперь, укладываясь спать, спорили по поводу неоконченной накануне игры в кости.

Шакуна уже не было, и Борщенко смог без помех вернуться к вчерашней записке.

Инженер Андриевский Е. А. указывал адрес семьи и писал жене: «…Он дорог был мне – этот скромный твой подарок, с каракулями нашего мальчика… Пусть сохранится у вас как память о моей короткой тропе на трудных путях от человека к человечеству…»

Борщенко прочел записку до конца и долго не мог успокоиться, взволнованный множеством интимных деталей, говорящих о большом чувстве любви и дружбы в семье Андриевских, оборванном злым врагом. Затем он бережно сложил листочек, тщательно обернул его чистой бумагой и спрятал.

Завтракать Борщенко пошел с другими охранниками.

Но место свое за столом занял не сразу, поджидая Шакуна. Однако тот так и не появился.

Встретился с ним Борщенко уже вечером в казарме.

Посередине комнаты за длинным столом группа охранников с азартом играла в кости. Другие следили за игрой и активно реагировали на капризы «фортуны».

Шакун подсел к Борщенко на койку возбужденный и довольный.

– У меня, Павел, хорошие новости, – зашептал он, опасливо поглядывая на увлеченных игрой немцев. – В славянской зоне готовятся вовсю…

– К чему готовятся? – Борщенко сделал вид, что не понимает, о чем идет речь.

– К побегу. Я же тебе рассказывал.

– Ну куда отсюда бежать, Федор? Ерунда все это.

– И все равно готовятся, сволочи. Точные сведения…

– Все это враки! – решительно сказал Борщенко и, подчеркивая свое пренебрежение к распиравшим Шакуна новостям, попросил:

– Дай мне посмотреть вчерашний портсигар… На нем что-то было нарисовано.

– Портсигара у меня уже нет, отдал земляку! – отмахнулся Шакун. – Да он ерундовый, ничего не стоит… Нет, все это серьезно, Павел! Уже организуется один отряд. Понимаешь?

Борщенко весь сжался. «Разнюхал уже и это, сволочь! Правда, только об одном отряде. Какая же гадина ползает там? Как узнать?»

Он повернулся к Шакуну и безапелляционно заявил:

– Бежать отсюда некуда, разве только утопиться! И все эти твои новости – чистейшая фантазия! Выдумка твоего осведомителя.

Шакун загорячился:

– Он не будет выдумывать! Это человек верный. Из нашего лагеря, власовец! Это мой земляк! Он в полном курсе и скоро подаст подробный рапорт.

– А ну тебя! – отмахнулся Борщенко, озаренный догадкой: «Тогда на скале упоминался земляк, сейчас – опять земляк, и портсигар отдал земляку, – одно и то же лицо…»

Продолжая демонстрировать пренебрежение к новостям, Борщенко сказал:

– И у меня там свои люди. Не один, а трое! Они мне тоже рассказывали о побеге. Но они забрались в дело глубже твоего земляка. Разговоры о побеге ведутся для отвода глаз. Там замышляется что-то другое.

Шакун озадаченно вцепился взглядом в лицо Борщенко. Тот продолжал:

– Не вздумай вдруг раззвонить об этом раньше, чем выяснишь, в чем там дело. Осрамишься. Когда будет настоящее, можно действовать. И я тебе помогу тогда. Расскажи лучше, где пропадал весь день?…

– А я был там.

– Где там? – непонимающе переспросил Борщенко.

– Да там… – замялся Шакун. – А что ты делал без меня? Наверно, отсюда ни шагу. Учись разговаривать по-ихнему.

– Да… Без тебя сидел весь день в казарме.

Шакун закурил и после продолжительного раздумья спросил:

– Так ты не советуешь пока докладывать?

– Кому? О чем?

– Начальству о заговоре.

– Ну что ты! Надо прежде выяснить все по-настоящему, что у них на самом деле. Поспешишь – людей насмешишь. И свою репутацию подмочишь.

Шакун молча докурил папиросу и встал.

– Пожалуй, ты прав. Ты помоги мне. Поручи своим ребятам разузнать все получше. И я своему скажу.

– Ладно, Федор, сделаю. Раз сказал – помогу, значит, помогу!

– Ну, я пойду спать, – успокоился Шакун. – Устал до чертиков… Так наведайся к своим поскорее.

– Обязательно… Скоро наведаюсь. Ложись, а я пройдусь перед сном. Надоело весь день в казарме…

И Борщенко «прошелся». В этот же вечер он имел встречу со Смуровым. Когда он вернулся в казарму, Шакун уже крепко спал.

4

Спустя три дня, отделавшись от Шакуна, Борщенко с наступлением темноты снова улизнул «на прогулку». Он быстро добрался до знакомой пещеры и вошел внутрь.

Засветив электрический фонарь, Борщенко, следя за знаками, углубился в подземный лабиринт.

Шел долго. Когда достиг последнего прохода, подводившего к восьмому бараку, принял меры предосторожности, стараясь ступать неслышно. Так дошел до конца прохода. Теперь перед ним была дощатая стена, обрамленная снизу и сверху деревянными брусьями, а справа – столбом.

Борщенко прислушался… Тихо. Железный крюк в верхнем краю стены повернут – приподнят над петлей, вбитой в столб. Это было сигналом: «можно»… Борщенко подобрал в горсть мелкого щебня и легонько бросил его на доски. Щебень прошуршал по дереву, будто случайная осыпь со скалы. И в ответ – стена медленно двинулась в сторону.

В образовавшемся просвете появился Данилов. Он протянул руку и помог Борщенко подняться в помещение. Это была уже знакомая кладовка восьмого барака.

– Я тут на карауле, товарищ Борщенко. Ждал тебя.

Он взялся за крюк, выступавший на внутренней стороне стены, с висевшими на нем для маскировки какими-то бечевками и передвинул стену-дверь на место, введя ее край в паз столба. Затем повернул тугой крюк выступом вверх и этим поворотом на другой стороне ввел его в петлю, прочно прикрепив стену к столбу и показав новый сигнал: «нельзя».

– Как вы умудрились на глазах у эсэсовцев сделать эту секретную дверь?

– Восьмой барак строился недавно, дополнительно. Эсэсовцы только указали место. А строили мы его своими руками и под своим наблюдением. Лабиринт уже был разведан. Вот мы и поставили барак торцом вплотную к скале, закрыв стеною проход в лабиринт. А сделать небольшую раму передвижной было просто. Здесь стены всех бараков из таких небольших стандартных рам…

– Да, это здорово. А то ведь мне в форме охранника нельзя наудачу пользоваться коротким путем. Вдруг около барака окажется эсэсовский патруль.

– Отсюда мы проведем тебя, товарищ Борщенко, коротким путем, через пещеру, – пообещал Данилов.

– А где товарищ Смуров?

– Сейчас всех соберу. Ты пока посиди здесь один. – И Данилов вышел.

Вскоре все члены комитета собрались и расселись на ящике вокруг бочки. Кроме них, были еще двое приглашенных, их Борщенко видел впервые.

Тусклая коптилка освещала суровые лица комитетчиков, и полутьма, выступавшая из углов, создавала ощущение глубокой таинственности происходящего…

Смуров открыл заседание комитета и предложил:

– Докладывай, товарищ Ракитин, как обстоит дело с организацией твоего отряда.

Ракитин, худощавый блондин, говорил спокойно, тихо и недолго…

– Отряд получился хороший, – заключил он. – По пятеркам мы его разбили, учитывая, кто в каких частях был на фронте. Ребята подобрались подходящие. Я доволен…

Задав Ракитину несколько вопросов, Смуров обратился к его помощнику:

– Не найдется ли у тебя, Гуров, сигаретки для гостя?

Гуров охотно вытащил из кармана портсигар, открыл и протянул Смурову. Тот, не трогая сигареты, передал портсигар Борщенко.

Борщенко впился взглядом в знакомую монограмму «ЕА», выжженную на крышке, и дату «8 мая 1941 года». Он осторожно закрыл портсигар – и вернул Смурову.

– Я не курю, товарищ Смуров.

Потом встал, прошел к ящику, на котором сидел Гуров, и встал за его спиной.

Смуров внимательно посмотрел в лицо Борщенко, перевел глаза на портсигар, который продолжал держать, и, разглядывая монограмму, спросил:

– Что это за монограмма на твоем портсигаре, Гуров?

– А это инициалы моего старого друга, который преподнес мне когда-то этот скромный подарок. Он дорог мне как память…

– Интересно. Поглядите, товарищи…

Портсигар пошел по рукам. А Смуров, как бы продолжая прерванный ранее разговор, спросил:

– А что ты, Гуров, скажешь об отряде?

– Я присоединяюсь к словам товарища Ракитина.

– А как фамилия товарища, подарившего тебе портсигар? – неожиданно, в упор спросил Смуров.

– Фамилия? – забеспокоился вдруг Гуров. – Фамилия Ефремов… Андрей Ефремов… Андрей Петрович Ефремов…

– Уже наврал! А когда он тебе подарил портсигар? Отвечай быстро! Ну?

– Перед войной.

– Где?

– В Одессе. Да что ты, товарищ Смуров, меня словно допрашиваешь?…

– В Киеве был?

– Нет, не был.

– Врешь! Ты там был вместе с другими власовцами!

Гуров побледнел, но продолжал держаться:

– Я протестую!…

– Тебе подарил этот портсигар твой земляк Шакун, с которым ты в Киеве расстреливал наших людей! – с ненавистью сказал Смуров и встал.

Вскочил и Гуров. Он рванулся к выходу, но был брошен обратно на ящик, придавленный рукой Борщенко.

– Выкладывай, Гуров, начистоту, кто ты и кого уже успел предать! – предложил Смуров.

Неожиданным прыжком Гуров попытался снова вырваться к двери, но Борщенко перехватил его, посадил и придавил к ящику с такой силой, что затрещали доски. Гуров сунул руку в карман. С обеих сторон его схватили Глебов и Анисимов.

– Обыщите его! – приказал Смуров.

Борщенко быстро вывернул карманы Гурова и вытащил оттуда пистолет, документы, бумаги. Все это положил на бочку перёд Смуровым. Тот просмотрел документы, развернул большой лист бумаги и начал молча читать.

Лицо Гурова побелело.

– Вот, товарищи, смотрите, – медленно начал Смуров. – Донос в гестапо о наших планах, со списком руководящего центра и актива. – Смуров передал бумагу Митрофанову, и она пошла по рукам.

– Так, – продолжал Смуров. – Значит, ты уже трижды информировал о нас своего «земляка». Информировал предварительно, устно. А теперь приготовил рапорт по всей форме для высшего начальства. Сейчас мы будем судить тебя нашим революционным судом!… Будешь отвечать на вопросы?

Гуров молчал, стиснув зубы.

– Товарищи! Вещественные, неопровержимые доказательства предательской деятельности власовца Гурова-Пенкина перед вами. Будут ли вопросы к подсудимому?

– Что же тут спрашивать? – сказал Виндушка. – Оружие и документы дают ответы на все вопросы. А рассказывать о своей провокаторской, изменнической деятельности он не хочет.

Гуров молчал, злобно сверкая глазами.

– Немедленно казнить, предателя! – предложил Медведев.

– Немедленно казнить! – сказал Митрофанов.

– Немедленно казнить! – повторил Будревич.

– Вы не посмеете меня тронуть! – крикнул Гуров. – Меня будет искать гестапо, и вас всех заберут. Отпустите меня немедленно, и я о вас больше ничего не скажу.

– Нет, грязная тварь! Ты живешь последние минуты! – неумолимым голосом сказал Смуров. – Будут ли другие предложения?

Лица членов комитета были суровы и беспощадны.

…На следующее утро труп Гурова был обнаружен у подножия скалы, на узком повороте дороги. В его карманах гестаповцы нашли пистолет и пропуск на выход из лагеря.

Погоревал о Гурове один Шакун. Вечером, укладываясь спать, он сообщил о своей потере Борщенко:

– Погиб мой земляк, Павел.

– Какой земляк?

– Мой агент у славян. Я тебе о нем говорил.

– Что же, его убили, что ли?

– Нет. Ночью вышел из лагеря. Видно, заблудился. Сорвался со скалы и разбился насмерть…

– Зачем же он забрался на скалу; да еще ночью?

– Над этим ломали голову и в гестапо. А тут еще сначала лагерная охрана сказала, что он из лагеря не выходил. Ну, Хенке насел на начальника шрайбштубы, и только тогда там вспомнили, что действительно он ночью вышел… Наверно, шел ко мне… Меня так и спросили в гестапо, не вызывал ли я его к себе?

– Что же ты?

– Сказал, что да. Вызывал для инструктажа…

– Вот ты и погубил его своим вызовом.

– Я не вызывал. Это я сказал так, для авторитета…

– Аа-а, ну тогда правильно сказал. Что же ты теперь будешь делать?…

– Ты обещал помочь, Павел. Уступи мне одного из своих. А то у меня сейчас нет подходящего там человека.

– Ладно, Федор, – великодушно согласился Борщенко. – Одного, так и быть, отдам тебе. Пользуйся.

Через несколько дней Борщенко свел Шакуна с человеком, выделенным для этой цели Смуровым. Комитет получил новую возможность использовать Шакуна для дезинформации врага.