Текст книги "Блюз чёрной собаки"

Автор книги: Дмитрий Скирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Я давно заметил – жаргон пластичен, но привязан к определённому времени. До тех пор, пока Сито не назвал меня чуваком, я не мог определить его возраст. После – сразу определился: где-то 35–40. Помните – у «Звуков Му»: «Муха – источник заразы, сказал мне один чувак»… Будь он постарше, назвал бы Сороку кентом, помладше – челом. А если идти в прошлое, всё повторяется в обратном порядке. Танука молча кивнула, подобрала под себя ноги и уткнулась в кружку, словно её тут нет. Вообще, я успел заметить, что между ними существовала молчаливая договорённость. Сито никак не отреагировал, когда увидел, что она кого-то привела, словно это обычное дело – прийти с незнакомым парнем, оставить его с хозяином один на один, а самой устраниться. Как знать, кто ещё побывал тут до меня…

Мы выпили не чокаясь. Терпкая черёмуховая сладость проскользнула в горло, растеклась по желудку, и я почувствовал, что дневной кофе мне мало помог: я здорово проголодался. «Боровинка» сильно отдавала химией. Я запихал в рот бутерброд и потянулся за чаем.

– Ну, это… Что ты хотел сп-просить?

Я медленно жевал, собираясь с мыслями.

– Игнат учился у тебя? – спросил я.

– Б-было дело, – помрачнел Аркадий.

– Он способный был?

Сито глотнул из стакана, поскрёб в голове и уставился в стену, мимо меня.

– Схватывал б-быстро, – признал он. – Правда, потом тормозил: б-беглости не хватало. Но это м-мелочи, скорость – не главное. С душой играл – это важнее. Т-только всё равно не катило.

– Почему? – Я посмотрел на Тануку и осторожно кинул пробный шар: – Мне сказали, он искал звук.

– Звук? Не знаю. Саунд, м-может быть? Он блюз любил. А чуваки г-готику играли.

– Ну и что?

– П-послушай, – Сито заглянул мне в глаза, – ты хоть немного в музыке рубишь?

– Ну, сколько-то, – осторожно сказал я. – А что?

Не говоря ни слова, Ситников поставил стакан, встал, принёс футляр, утвердил его на полу и щёлкнул замками. Извлёк блестящую вишнёвым лаком гитару и протянул мне:

– Сыграй.

– Что сыграть?

– Что хочешь играй. П-покажи, что умеешь.

Я осторожно принял инструмент. Тронул струны. Даже по виду гитара была очень дорогая, какой-то известной фирмы. Классическая шестиструнка, полуакустика. Звучала она великолепно, хотя, на мой взгляд, несколько глуховато. Я похрустел пальцами, взял для пробы несколько аккордов, поиграл арпеджио. Хвастать мне особенно нечем. Я сыграл вступление и первый куплет из «Музыканта» Никольского, потом перешёл на Митяева, а под конец выдал импровизацию на тему «Дыма над водой», на полминуты, очень быструю. Честно говоря, я гордился, что могу чисто, без помарок сыграть эту вещь. Сито слушал, подперев голову рукой и задумчиво полуприкрыв глаза. Казалось, он где-то далеко.

– Ну, что ж, – сказал он, когда я закончил. – П-пальцы бегают, слух есть… Т-техники, конечно, не хватает, но… учиться можешь. Д-должен понимать. Где учился?

– У друзей, – признался я. – Вообще-то, я врач. У меня была травма. – Я показал рубец на правой. – На восстановиловке хирург велел разрабатывать пальцы, приятель посоветовал играть на гитаре. Ну, я попробовал и почувствовал, что пальцы стали гибче, ловчее… вот и не бросаю.

– Т-ты хирург?

– Терапевт.

– Инт-тересно… Дай-ка мне. И послушай.

Он взял гитару, пристроил её между колен почти вертикально, грифом вверх, как делают музыканты с классическим образованием, положил руки на струны и выдал лёгкий пассаж, зацикленный сам на себя. Мелодия ходила по кругу. Не переставая играть, музыкант посмотрел на меня.

– Что я играю?

– Что-то из классики, – неуверенно предположил я.

– П-правильно. А сейчас?

Пальцы его двигались в прежнем темпе, мелодия осталась та же, но звучание неуловимо изменилось, совсем чуть-чуть – сменились какие-то оттенки, может, Сито просто перешёл в другую тональность, я в этом не разбираюсь, только звук стал другим – растянутым, плывущим, мягким. Если раньше мелодия была отчётливо холодной и бесчувственной, то сейчас будто солнце выглянуло из-за туч. Ошибиться было невозможно.

– Блюз, – определил я. – Это блюз.

Почему-то, разговаривая с ним, тоже хотелось начать заикаться.

– Верно. – Сито отложил гитару, взял бутылку и разлил по второй. – А тема-то та же. Это и называется саунд. Общая к-картина звука.

– Это её искал Игнат?

– Н-не обязательно эту, – уклончиво ответил он. – Говорю ж тебе: те парни г-готику играли. А она от симфонизма. Европейская традиция. К-классика в основе. Блюзу там не место. А у Сороки был талант нэ-а… находить границу. В-вот назови мне хоть одну г-готическую группу, которая играет блюз? Назови!

– «Пикник», – подумав, уверенно предложил я.

– Ну, это ещё как сказать. А ещё?

– Ник Кэйв.

Я сказал и понял: десятка! Яблочко! Ник Кэйв, несомненно, проходил по ведомству готики, но основой его стиля всегда были дельта-блюз, криминальное кантри и госпел.

Сито надолго задумался, потом тряхнул головой.

– Ну… всё равно, – продолжал упорствовать он, хотя чувствовалось, что мне удалось пробить брешь в его рассуждениях. – Это ед-диничные примеры, можно их не считать. А Сорока… Т-ты ведь слышал их? Ведь дрянь команда! Одна долбёжка и много д-дешёвого понта. Только морды к-красить мастера. Но… – Он прищёлкнул пальцами. – Что-то в них б-было. Никто этого не понимал, а у них фишка была: пацаны клепали к-каркас: классику, индастриэл, немного хэви, а п-потом, поверх всего, Игнат накладывал живой блюз. От этого пёрло, понимаешь? Группа играла попсу. А Игнат – не попсу. Вот увидишь: без него они ничего не будут стоить. Он был как бог. Душу в них вд-дыхал. Я задумался. Вечный спор насчёт «попса – не попса» меня, если честно, всегда раздражает. Что характерно – у каждого свои критерии этой самой «попсы».

– Не понимаю, – признался я. – То есть готика – это попса, а блюз – нет?

– Да нет же! – Сито завертел руками. – Блин, как тебе объяснить… П-песня может быть хорошей или плохой, это б-без разницы – попса или не попса. Но песню можно просто собрать на заказ. У музыки свои законы, если их знаешь, сочинить песню – п-плёвое дело. П-приходит какая-нибудь Маша Распутина и говорит: хэ-ачу песню про Г-гималаи… Автор ей: о'кей, но проблем, через неделю п-приходи. Садится за рояль и лепит песенку конкретно под неё. Но бывает, когда песня сама идёт, рождается в-вот здесь. – Он постучал себя по груди. – И тогда это – не попса. Даже если по всем другим п-признакам она попса. П-понял?

Я ни хрена не понял, но для виду кивнул.

– Так что же, все эти неврозы, дёргания – от поисков саунда? Может, он и в реку сиганул от этого?

– Н-не смейся, чувак, – серьёзно сказал Сито, глядя мне в глаза. – На этом многие с ума сходили. Д-держи. П-пей.

Он протянул мне стакан.

Ну не бред ли? У моей подруги брат погиб, а мы сидим и треплемся о природе поп-музыки! В своём советском детстве одно время я думал, что термином «поп-музыка» называют церковные песнопения. Ладно бы так – сейчас вообще хрен разберёшь, что им называют…

Пока мы пили, Танука встала, вышла, погремела на кухне, вернулась забрать чайник и снова ушла.

– Вот, слушай, что скажу. – Сито наклонился ко мне и понизил голос, словно опасался, что девушка нас услышит. – Бывает так: живёт-живёт чувак и вдруг однажды понимает: всё, что он до этого мгновения делал, – полное говно! Понимаешь? Всё – говно. Во всём нет смысла. И хуже того – не будет. Это нельзя объяснить, это просто сразу становится ясно. Это как откровение. Б-бац! – и ты всё понял. Что тогда? Один махнёт рукой. Второй за что-нибудь д-другое возьмётся. А третий подумает-подумает, потыкается носом и решает: хватит жить. Всё равно ни хера не получается. На кой тогда?

– А почему не получается?

– А хрен его знает. Потому, что нот всего семь, или струн шесть, или потому, что до тебя уже всё сделали… А м-может, потому, что это на фиг никому не нужно.

– Что не нужно?

– Да всё не нужно… – Он махнул рукой.

– Погоди, погоди, – осадил его я. – Как так? Ты ж сам говорил, что у Игната получалось. Они даже в Москву собирались ехать!

– Да не поедут они ни в какую М-мэ… Москву, – равнодушно сказал Сито и потянулся за бутылкой. – А поедут, так ни фига не получится. К-кому они там нужны? Будут играть в к-кабаке за харчи. Назови мне хоть одну известную группу из Перми. Не можешь? Это п-потому, что в Перми нет хороших групп. А знаешь, почему в Перми никогда не было и не будет нормального рок-н-ролла? П-потому, что в этом городе н-никому ничего не нужно.

– Но у Игната получалось! – продолжал настаивать я.

– Да толку… – Ситников съёжился, будто из него выпустили воздух, осунулся и погрустнел. – Один в поле не воин. У них у всех одна беда – они сперва начинают бабки делить и только потом песни сочинять. Слушай, врач, т-ты кем вообще работаешь, а?

– Фотографом. – Я указал подбородком на кофр.

– А т-твои фотографии тут многим нужны? П-пойми, ты ж не знаешь, сколько музыкантов травится, спивается и с ума сходит, особенно г-гитаристов…

– Да отчего гитаристов-то?

– Слушай, чувак, я наверняка не скажу, у каждого свои тараканы, – резонно заметил Сито. – В каждой профессии есть свой бзик. Наверно, уже в Египте была такая работа, от которой люди сходили с ума, т-только там это по-другому называлось. Представь, сидит к-какой-нибудь мудак, день за днём долбит в камне иероглифы, или воду черпает, или, там, мумии пеленает, потом в один прекрасный день – раз! – и чокнулся. А с г-гитарой шутки плохи. Ей надо душу продать, а иначе и начинать не стоит. Пока ты тренькаешь п-песни у костра – это одно, а глубже нырнёшь – совсем другое. Знаешь, что это? – Он тронул стоящую возле дивана гитару, и та отозвалась мягким звоном. – Это жизнь. Шесть струн и двенадцать ладов. А между ними – вся жизнь.

Сито подержал стакан, подумал и очень осторожно поставил его обратно.

– Мне иногда кажется, что я вижу, к-кто чем кончит, – серьёзно сказал он. – П-приходит ко мне пацан, ему т-тринадцать, он сидит, играет Цоя, знаешь, морда такая серьёзная, одухот-творённая, поёт: «Белый сне-ег… серый лё-о-од…», а я смотрю на него и думаю: блин, куда ж ты лезешь, сопляк, ты же через год с моста сиганёшь, если играть не бросишь… Д-держи.

Я тоже взял стакан и вдруг задумался. Сказать, что разговор принял странный оборот, значит ничего не сказать. Я посмотрел на занавешенное окно. Вдруг дико захотелось посмотреть, как там, снаружи.

– А те… в которых ты это видишь, – вдруг спросил я, – их ты тоже берёшься учить?

Сито помотал головой:

– Б-было пару раз. Б-больше не хочу.

– Кто?

– Т-ты их не знаешь.

Пока мы говорили, на кухне снова засвистел чайник. Через минуту вернулась Танука с чаем и свежими бутербродами, посмотрела на меня, на Аркадия, снова на меня, сделала бровями: «Ну, как?» Я пожал плечами, дескать, сам пока не знаю.

– Я вот иногда думаю, – вдруг абсолютно трезвым голосом сказал Сито, – если в раю играют на арфах, то на чём играют в аду? Так прикину и этак, всяко получается – на электрог-гитарах… А?

Он подмигнул и криво ухмыльнулся. А у меня по спине побежал холодок. На миг возникло чувство продавливания реальности. Мы оба явно были не в себе. Должно быть, «Боровинка» виновата. И то сказать – полбутылки на голодный желудок… Жуткая дрянь!

Я замахнул последний стакан, заел сыром и вспомнил ещё одну вещь.

– А Игнат?

Сито поднял голову:

– Ч-что Игнат?

– Когда ты брался его учить, у тебя было то чувство? Возникло? А?

Аркадий задумался. Потёр лоб.

– Не помню, – наконец признался он. – Вроде да, а вроде и нет… Точно помню, будто что-то промелькнуло, но я не понял, что это. Сейчас, если бы ты не спросил, даже и не вспомнил бы. Я ещё тогда подумал: далеко пойдёт. Он ведь шарил в музыке, Сорока… по-настоящему шарил.

Мы ещё о чём-то говорили, но ничего существенного я больше не услышал. Напоследок, уходя, я решился спросить, что за дурацкий пенопластовый шар у него на серванте.

– Это буй, – ответил Сито. – От кошелькового трала. М-морского. Мне его один друг подарил, художник-к-концептуалист. Ты его не знаешь.

– А он-то где его взял?

– Н-нашёл. На Дэ-альнем Востоке. Его на берег выбросило. А он там практику проходил или ещё что. Д-давно, лет десять назад. Говорит, самое прикольное было, когда в аэропорту таможенники пытались запихнуть его в просмотровый аппарат.

Тут неожиданно оживилась Танука, поинтересовалась, есть ли у меня компьютер и работает ли, потом повернулась к Ситникову:

– Аркаш, у тебя ведь есть «Мертвец» на DVD?

– Кто? А… Д-да. Зачем тебе?

– Дай посмотреть, я занесу через недельку.

– Бери.

Напоследок Сито собрался проводить нас до остановки.

– Схожу до м-магазина, – объявил он, влезая в брюки и застиранную джинсовую куртку. – Вдруг чего…

К моему удивлению (и немалому облегчению), на улице распогодилось. Тучи ещё остались, но дождь прекратился. На востоке уже синело ясное вечернее небо. Я глянул на мобильный – полвосьмого.

Автобуса ждать почти не пришлось.

– Ну, б-будь здоров, – сказал на прощание Сито, протягивая руку. – Надумаешь поучиться или к-кто знакомый захочет – приходи. Возьму недорого. Ну, м-мочи краба…

Народу почти не было, мы спокойно уселись. Автобус ехал быстро, через остановку.

– Держи. – Танука протянула мне компакт. – Посмотришь дома.

– Слушай, может, завтра? – вяло запротестовал я. – Вымотался я, да пил ещё…

– Как хочешь. – Она пожала плечами. – Как тебе Сито?

– Аркаша? Занятный тип, – признал я. – Он действительно хороший гитарист?

– Классный, – подтвердила Танука.

– У него ж пальцы почти не гнутся. Артрит в начальной стадии, зуб даю. Как он играет?

– Ну да, долго не может. Да долго и не надо – не на сцене же. Он когда-то выступал, у него своя группа была, потом заболел и стал преподавать. Он рассеянный. Сядет играть – и обо всём забывает. Даже о еде. Этот его ремонт уже два года тянется. А видел чайники на шкафу? Он себе нарочно чайник со свистком купил – я посоветовала, а то они у него всё время выкипали и сгорали… Раньше лучше было. А сейчас от него жена ушла.

– Он поэтому пьёт?

– Да не пьёт он! Чего пить-то? Это так – для разговора и вообще. Что двум мужикам сделается с бутылки «Боровинки»… Помирятся. Лучше скажи: ты что-то разузнал?

– Ты ведь всё слышала, – буркнул я. Танука сердито надула губки.

– Я на кухне была, – объявила она. – Нарочно вышла, думаю, вдруг он меня стесняется… Так что?

– Ничего. Если он не врёт, Игнат был способный малый. Мне теперь понятно, почему они так поднялись. Но, знаешь, есть кое-что… Хотя… Нет.

Я умолк. Не говорить же ей, в самом деле, что Ситников уверен, что Игнат ни в коем разе не мог сам прыгнуть со скалы или утопиться.

– Что-то не так?

– Так, ничего. Ерунда.

Девушка пристально посмотрела мне в глаза.

– Дай свой номер.

Мы обменялись телефонами.

– Позвони, если что надумаешь, – сказала она.

– Завтра тоже куда-то пойдём? – поинтересовался я. – Мне взять отгул?

– Как хочешь, – отрезала та, – всё зависит от тебя. Промолчишь – пойдём в одну сторону. Скажешь что-нибудь – пойдём в другую.

Я опять почувствовал раздражение.

– Слушай, я не понимаю, чего ты добиваешься? Игната уже не вернуть.

Танука прищурилась:

– Ты уверен?

Так… Я откинулся на спинку сиденья. Всё ясно! Меня окружают сумасшедшие. Надо скорее кончать с этим делом, иначе я и сам тронусь. Танука сказала: не больше недели. Ну что ж, неделю я потерплю. Посмотрю, как будут развиваться события. Я сунул диск в кофр, меланхолично подумал, что за весь день не достал камеру из сумки, и до самого города продремал под мокрый шелест колёс. Танука не стала меня тревожить, лишь разбудила, когда мы подъезжали к ЦУМу.

– Я домой, – объявила она. – Придёшь завтра?

– К тебе, что ли?

– Ты же адрес не даёшь.

– Ладно. Во сколько?

– Чем раньше, тем лучше. Только с утра не звони: я поздно встаю.

– Ты «сова»?

– Я не сова! – отчего-то опять рассердилась девушка. Посмотрела в окно. – Моя остановка. Обязательно позвони! Или лучше нет, я сама тебе позвоню. Пока-пока.

И она вышла. Дверь зашипела, хлопнула, и автобус покатил дальше. Некоторое время я ещё видел среди прохожих спину Тануки, обтянутую чёрным и блестящим, потом она пропала из виду, а я стал бороться со сном, чтобы, не дай бог, потом не проснуться без денег, без камеры и телефона.

Вечерний город с подозрением заглядывал в автобусные окна.

Дома я для начала забрался в ванну, потом сварил макароны, залил их яйцом и соорудил простенький ужин. На глаза попалась жёлтая обложка «Дэнс, дэнс, дэнс». Герой Харуки Мураками в перерыве между рефлексией и банальным ничегонеделанием готовит зверские, чудовищные блюда и закуски – мясо вперемешку с рыбой, овощами, морепродуктами… Когда я это читал, мне вспоминался наш пермский баламут Капризка и его «французский суп бурдэ». М-да, ничто не ново под луной… Однако не по нашим кошелькам такие кулинарные извраты. Вот разве только соевый соус…

Я добавил соевого соуса. Аппетит был просто волчий. Я слопал всё, почистил зубы и полез под одеяло. Однако только моя голова коснулась подушки, сон исчез. Я лежал, ворочался и размышлял.

Дневной разговор, казавшийся ещё недавно пустым и бессмысленным, вдруг начал раскрываться, как чемодан с двойным дном. Нельзя не признать, что Сито в чём-то прав насчёт души и расчёта. Конечно, смастерить хорошую песню тоже надо уметь. И «вкладывать душу» можно по-разному. Я думаю, бывает, в процессе «сборки» песни в ней происходит «самозарождение» жизни – люди ж сочиняют-то, в конце концов! И насчёт группы Игната он, пожалуй, тоже слишком резок: в готике главное – выдерживать стиль, а уж в этом они преуспели.

Я задумался, почему в последние годы я совсем перестал слушать наши новые группы. До того я списывал всё на годы – говорили же, что с возрастом душа просит другой музыки, но сейчас я поймал себя на мысли, что старые записи любимых групп – того же «Пикника», «Кино», «Калинова моста», «Аквариума», «Нау» я по-прежнему слушаю с удовольствием. Последней была «Агата Кристи» – эти нарушали все правила, таскали мелодии, идеи и слова у всех, до кого могли дотянуться, поднимали жуткие темы – каждая их песня была как подпись под новым диагнозом, но сквозь эту маску проступал гештальт, от которого мурашки шли по коже. Вся эта дичь, недофашизм, антиэстетика и высокоорганизованная пошлость, декаданс и садо-мазо слушались на порядок интереснее всего, что делали другие. Но почему? Не потому ли, что их демоны были реальны, а в песнях нынешних ребят слишком много той самой расчётливости? Ведь какую группёху сейчас ни возьми – всё без труда раскладывается на кирпичики, так и видится, как музыканты сидят и говорят: «А давайте напишем обалденный хит и загребём кучу бабок!»

Пишут, гребут… Огребают. А музыка где?

Интересно, если подумать, когда началась эта бодяга. Наверное, с появлением FM-радиостанций, когда одни мэтры «забронзовели», зажрались и впали в манию величия, другие – побились, потравились или спятили, а на их место пришли энергичные молодчики с пачками баксов, прошедшие лондонские студии, не пишущие песни, а знающие, как сделать хороший хит. Ага. Know how. И вот результат: в считанные годы радиостанции затопило качественное звуковое дерьмо – любовницы бандитов и банкиров, серенький блатняк, богатенькие панки и воинствующие лесбиянки, клоуны-травести, матерящиеся мудаки и «сессионные эмигранты», неспособные связать два слова в осмысленный текст, – пустые, выверенные, бездушные поделки. А может, первой ласточкой был еще тот безобидный «Форум», для которого писал Морозов – профессиональный композитор-попсовик? Кто знает…

И второй довод не давал мне покоя. У Игната Капустина, Сороки, был талант. Он слышал музыку, чувствовал её. И если он зашёл в тупик, это не тот тупик, от которого бросаются с моста. Он в любой момент мог уйти и начать всё сначала: девятнадцать лет – не тридцать пять, время есть.

Я лежал и думал о гитаристах, сходящих с ума – поодиночке и группами. Я даже представил себе особый дурдом для гитаристов… Полный бред, если вдуматься.

Или не бред?

Я посмотрел на часы: 10:32. Сон ушёл окончательно.

Я встал, включил компьютер и достал из кофра диск с «Мертвецом». DVD был пиратский. На обложке – сидящий Джонни Депп в какой-то дремучей, невообразимой шубе, в цилиндре, с револьвером в руке. Выглядел он сущим дистрофиком. У фильма был эпиграф из Генри Митчелла: «Желательно никогда не путешествовать с мертвецом».

Я сварил кофе, надел очки и с чашкой в руке уселся смотреть. Пошли титры. Что-то было не так – цвет почему-то пропал. Я поиграл с настройками и вскоре понял, что компьютер тут ни при чём: это сам фильм чёрно-белый, сепия, вроде «Девушки на мосту». И с первых кадров стало ясно: я его смотрел. Не полностью, урывками и действительно где-то в компании (вспомнилось, как девчонки нудили, чтоб мы выключили «это»). В самом деле, не каждый сможет вынести полтора часа этой притчи, как бессмысленная жизнь превратилась в осмысленную смерть, тем более – без перерыва на рекламу и попкорн. В наше время, когда кино превратилось в непрерывный экшн, для большинства народа это просто чёрно-белая тягомотина. Но, раз посмотрев, невозможно забыть потом этот поезд, эту поездку главного героя в город Мэшин и его дальнейшие злоключения. Операторская работа тоже впечатляла: видеоряд необычный и запоминающийся – рваная, клипообразная эстетика. Но сейчас я обращал внимание в первую очередь на музыку. Странно, что я не запомнил её, не иначе, звук мы тогда приглушили. Весь фильм фоном шла одна тема в разных вариациях – сырой, тяжёлый гитарный блюз без всяких слов и признаков аранжировки – практически сплошное соло (именно его играл Игнат на той кассете, разве что в оригинале низов больше). Пробирало до дрожи, местами становилось просто не по себе. Нейл Янг творил чудеса – если на экране были поступки героев, их действия, мысли, то музыка передавала, что творится в их душе. Я дважды делал паузу, варил свежий кофе, потом возвращался – и намертво влипал в экран.

Несомненно, без музыки фильм много потерял бы. Я досмотрел до конца и задумался вот о чём: как часто музыка незаметно делает просто хорошую картину культовой. Музыка Джеймса Барри, например, во многом предопределила успех «бондианы», звуковые медитации Эннио Морриконе придали особую атмосферу спагетти-вестернам Серджио Леоне. А уж «Розовая пантера»… Да и наши «Джентльмены удачи». А «Ирония судьбы» и «Семнадцать мгновений весны» с музыкой Таривердиева? Даже чтобы просто найти этот прозрачный, плывущий но воздуху звук, уже необходимо озарение. И наши «Приключения Шерлока Холмса» сильно проиграли бы без музыки Дашкевича. А «Ёжик в тумане» – сколько бы он стоил без звуковой дорожки?

Иногда до смешного доходит. Скажем, «Серенада Солнечной долины» – так себе фильмец, слабый во всех отношениях, уже никто и не помнит, о чём он, а музыка оттуда популярна до сих пор. И перебирать подобные случаи можно часами.

Кстати, вдруг ни с того ни с сего вспомнил я: а ведь Гленн Миллер – автор музыки к «Серенаде» – погиб, и погиб при достаточно невыясненных обстоятельствах. До сих пор неизвестно, кто сбил его самолёт.

В голове у меня забрезжила ещё одна мысль. В принципе, я уже думал о чём-то подобном в гостях у Ситникова, теперь она оформилась окончательно. Я потянулся к телефону, минуту поколебался (всё-таки уже первый час), но потом вспомнил, что Танука ложится поздно, и решительно набрал её номер.

Трубку взяли сразу, после первого гудка, будто девушка сидела возле телефона и тренировалась отвечать на скорость.

– Алле.

– Это Жан, – сказал я.

– Я поняла, – сказала Танука и пояснила: – У меня твой номер высветился.

Я закряхтел и мысленно выругался: никак не могу избавиться от привычки представляться, звоня на мобильный.

– Что звонишь? «Мертвеца» досмотрел? – тем временем осведомилась та.

Блин, да что она, мои мысли читает?

– В общем, да, – признался я. – Но звоню не поэтому. Я вот чего подумал: все эти музыканты, гитаристы, рок-н-ролльщики… Как бы мне узнать, кто где играл, когда и не случалось ли с ними чего необычного?

– Чего необычного?

– Ну-у, – неопределённо протянул я, – необычного. Странного чего-нибудь. Гибели, травмы, увечья.

Танука помолчала.

– Посмотри в Нете, – неуверенно предложила она.

– Долго возиться. Мне б поговорить с кем-нибудь, кто интересуется. Припомни, среди твоих знакомых есть такой? Какой-нибудь музыкант, тот же Сито, кто-нибудь ещё… Есть?

– Не знаю, – задумчиво сказала та. – Вряд ли… Хотя, постой. Кажется, есть один… Точно, есть. Только он не музыкант.

– А кто?

– Писатель.

– Писатель? – Я удивился.

– Ну, писатель, писатель. Ты что, оглох?

– А… при чём тут музыка? Он тоже где-то играет?

– Нет, у него просто бзик такой, он типа меломан. Кучу всякой хрени помнит и хранит. Я, когда у него была в последний раз, стащила дисков десять или двадцать. Так что есть повод зайти отдать.

– Ага. Так с ним можно встретиться? Можешь нас свести? Завтра или послезавтра.

– Завтра? – переспросила Танука, после чего в разговоре опять возникла пауза: девушка сосредоточенно о чём-то думала. – Ну, можно попробовать, если он ещё не съехал.

– С чего съехал? С ума, что ли? – совершенно искренне не понял я.

– С квартиры, дурак!

Я снял очки и потёр усталые глаза. Нет, всё-таки пора спать, пора…

– Тогда до завтра, как договаривались. Я зайду?

– Хорошо.

И она повесила трубку.

Сколько-то ещё я сидел и тупо пялился в экран. Какая-то мысль не давала мне покоя. Наконец я вспомнил про Танукину куртку и сегодняшний ливень, вышел в Сетку и скачал метеопрогноз «на вчера» – есть там такая дурацкая опция, очевидно, чтобы проверять – сбылось, не сбылось. Днём в Перми уверенно обещали +25…28, без осадков. Да… Жаль, что прошли времена, когда метеорологов за неправильный прогноз сжигали на костре. Оставалась сущая мелочь – понять, откуда эта девица не предполагала – знала, что в середине дня польёт дождь.

В преддверии завтрашнего разговора я попытался отыскать информацию о гибели музыкантов – имена и даты, обстоятельства смертей и всё такое, и получил на руки пару-тройку списков. Цифры впечатляли, но подробности по-прежнему оставались за кадром. Я распечатал результаты (получилось три листка), просмотрел, отметил случаи, которые мне показались наиболее странными, и запихал всё в карман.

Раз уж я дорвался до Интернета, следовало проверить ещё кое-какие гипотезы. Зная о пристрастии бэбиготов к «романтичному умиранию», я залез на пару сайтов, где потенциальные самоубийцы искали себе пару, жаловались на жизнь и всё такое, и просмотрел информацию за последние месяцы, ориентируясь на возраст, пол и место жительства. Никого похожего на Игната в списках не нашлось, утешения мало, но всё же…

Из любопытства – чисто ознакомительно – я вышел на поисковик и набрал в окошке: «танука». Программа с ходу выдала 21 306 ссылок на различные страницы, в числе коих упоминались: библейский город Ханаан, турецкий деятель по фамилии Танук, рецепт лапши с хлопьями, мультик «Пом-Поко: война тануки в эпоху Хэнсэй», оборотни «хэнгэёкай», сеть ресторанов японской кухни, какая-то лошадь из романа Жюля Верна, анимэшное общество из Чебоксар, нападающий литовского «Жальгириса» Танука Бёрд – плюс куча отсылок на разные форумы и море порнографии. Ворошить этот термитник не было ни сил, ни желания. Я выключил машину и лёг спать.