Текст книги "Блюз чёрной собаки"

Автор книги: Дмитрий Скирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Он смерил мою спутницу оценивающим взглядом – та никак не отреагировала. Я не рискнул взять её за руку (я и раньше так не делал – ещё подумают чего) и сейчас вдруг ощутил себя едва ли не предателем.

– Ну что? – Я повернулся к Тануке. – Будем сниматься?

– Нет, я не хочу, – вдруг резко сказала она. Похоже, у девчонки опять испортилось настроение. – И вообще, хочу уйти. Прямо сейчас.

– Да куда же мы пойдём? Опять по улицам бродить?

– Нет. – Она покусала губу. – Я только что вспомнила об одном деле.

– Деле?

– Да. Нам обязательно надо прийти на концерт до начала.

– До начала? Что ж там делать до начала? Пиво пить? Да нас и не пустят.

Танука повернулась ко мне.

– Пустят, – сказала она. – Вернее, меня пустят. А ты пройдёшь со мной.

И, словно давая знак, что разговор окончен, нахлобучила бейсболку.

Мы дошли до поворота, пропустили громыхнувший на стрелках трамвай номер восемь и двинулись вниз по улице Горького, мимо военного госпиталя. Слева потянулись раскопы, справа – стены полуразвалившихся домов. Танука сделала мне знак подождать, подошла к ларьку и купила арбузную жвачку. Предложила мне. Я отказался.

Надо прояснить ситуацию. «Солнечным» назывался пионерский лагерь близ Перми, возле деревни Новая, с которым связана одна странная история. Сейчас её забыли, а тогда судачили по всем углам. Году в 89-м, когда серенькая местная газета «Молодая гвардия» начала стремительно желтеть, в ней появилась серия «сенсационных» репортажей пермского поэта и, по совместительству, журналиста с говорящей фамилией Дрожащий. Звали его Вячеслав. Поэт он и сейчас достаточно известный, статьи же были откровенно бредовыми – про пятиметровых электрических червей-мутантов, про гигантских крыс размером с бульдога, и прочее, и тому подобное. Однако больше всего шуму наделал пресловутый лагерь «Солнечный», который, если верить малышне, в то лето подвергся настоящему нашествию странных рогатых карликов в светящихся костюмах. Являлись они по ночам, в неизменном сопровождении двухметровых верзил, и шатались окрест – заглядывали в окна и через забор, вреда не чинили, но сильно пугали ребятню.

Так уж вышло, что я в пионерских лагерях ни разу не был: и сам не хотел, и родители не настаивали, но по фильмам и рассказам друзей и подруг, по студенческим поездкам на картошку прекрасно знаю про любимую детскую забаву – рассказывать страшилки на ночь. Подозреваю, что корреспондент над читателями просто издевался и в итоге основательно запугал полперми. Это было какое-то дурное поветрие. Ребятишки, вдохновлённые вниманием газетчиков, старались как могли. Сенсацию усиленно раздували, лагерь даже показали по телевидению. Две-три недели спустя оказалось, что «чертей» видели уже все, включая вожатых и начальство. В дело пошли уже откровенно придуманные истории. Тираж газеты взлетел до небес, что, правда, не спасло комсомольский орган: сперва самые талантливые организовали приложение «Дети стронция», но после пятого выпуска вчерняк рассорились с редколлегией и ушли в свободное плавание, в ультимативной форме отказавшись вернуться, пока «Молодую гвардию» не переименуют в «Боровинку». Одни подались в бизнес, другие получили по мозгам, третьи банально спились. Газета превратилась в рекламный листок и вскоре приказала долго жить. История с «Солнечным» помаленьку стала забываться, а тут ещё грянул путч (ГКЧП), и всем стало не до того.

Во всей этой истории было что-то подозрительное, уже тогда она меня напрягала. Мне как врачу смешно читать сообщения о гигантских тварях-мутантах: любой специалист скажет, что это невозможно, хотя бы в силу естественных биологических ограничений по величине и возрасту животного. Другое дело, что обывателю обычно хрен чего докажешь: специалистам он верить не склонен, и раз газета написала, значит, так оно и есть, а ты дурак. Естественно: у нас в России газеты всегда правы. Объяснять бесполезно: чтоб он понял твои доводы, ему нужно курса три отучиться в меде или на биофаке, но после этого ему ничего не надо будет доказывать. Поэтому подобные темы для журналюг – неисчерпаемый источник вдохновения, «пипл хавает» их в любом количестве, особенно в смутные времена.

Но пионерские истории «про пришельцев» заставляли думать иначе.

Естественно, девяносто процентов россказней – враньё. Вопрос в другом: что послужило импульсом? Бомжи, которых в те годы развелось немерено, желание голодного журналиста заработать или дети в самом деле видели по ночам нечто странное? Ведь разные смены, мальчишки, девчонки, все они, не сговариваясь, по просьбе корреспондентов рисовали практически одно и то же – коренастые рогатые фигурки, мохнатые рожицы на ножках, ушастых одноглазых гигантов и непонятных зверьков. А дыма без огня, как известно, не бывает…

Если вспомнить, подобные вещи встречались в рассказах пермяков и раньше, вплоть до революционных времён. Возле Нытвы десять лет назад четыре летающие тарелки облучили стайку мальчишек; одного из них я знаю лично, ему сейчас двадцать четыре, он до сих пор боится зеркал, лунатит и мучается кошмарами; врачи говорят, у него необратимое нарушение фазы сна. В небе над Кунгуром, Усть-Кишертью и окрестными деревнями часто видят загадочные чёрные шары. А очень давно, годах в двадцатых, на старой дороге из Усолья в Орёл-городок (она при заполнении водохранилища ушла под воду) часто видели блуждающий светящийся сгусток – местные жители называли его драконом. Что до аномальной «пермской зоны» около села Молёбка, так «М-ский треугольник» и вовсе стал притчей во языцех – о ней кто только не писал: и Мухортов, и Бачурин, и Золотов с Шацкой, и сам Ажажа… Катавасия в «Солнечном» явно относилась к явлениям того же порядка. Только откуда это мог знать мой телефонный информатор? Да ещё за два часа до того, как мы повстречали Михалыча?

В этом изложении может показаться, что ход моих размышлений был гладок и последователен. На деле же совсем наоборот. Жара снедала, воздух сделался душен и тяжёл от выхлопных газов. У меня снова начала кружиться голова. Мысли ворочались трудно, память работала плохо. Я не мог решить, прав Сашка или нет, мне непременно нужно было взглянуть на эти рисунки.

– Жан, а как трамваи поворачивают? – вдруг спросила Танука.

– В смысле?.. – обернулся я. – Не понял.

– Ну, как они поворачивают-то? Колёса ж железные, а там развилка. Перекрёсток. Я иногда вижу – трамвай стопится, трамвайщица выходит, что-то переводит рычагом и едет дальше. Но обычно-то он так едет, сам по себе. Как так?

– Ну, передняя тележка поворотная, – пояснил я. – Если посмотреть, видно, как она крутится. Или, может, на стрелку сигнал из кабины подаётся, стрелка автоматическая… Впрочем, не знаю. А зачем ты спрашиваешь?

– Так… – пожала плечами она. – Интересно. Тебя в детстве разве не интересовало ничего?

– Интересовало, – грубо сказал я. – Три вопроса: откуда берутся дети, как в конфеты попадает повидло… и почему у волейбольного мяча все швы внутри.

Настала очередь Тануки таращить глаза:

– Какие швы?

Я вздохнул. Конфеты и происхождение детей, как видно, тайной для неё уже не были… Впрочем, что да, то да – о сексе при нынешнем количестве сетевой порнухи дети узнают раньше родителей, а конфет она не ест.

Да и в волейбол вряд ли играет.

– Ну, он же шитый, – пояснил я и показал руками. – Видела волейбольный мяч? Так вот. Допустим, его сшивают снаружи, потом выворачивают. Но через что? Там никаких дырок нет, только маленькая пипка для насоса… Слушай, тебе правда так срочно надо на концерт или это просто такой предлог, чтоб уйти?

– Правда надо. И предлог. Извини.

Извинялась она будто ругалась.

– Как у нас со временем? Выкроим полчасика?

Танука глянула на телефон:

– Вполне, даже если пешедралом… А что?

– Мне нужно в библиотеку. Здесь рядом. Пушкинская.

– Я знаю, – кивнула она. – А зачем?

– Посмотреть кое-какие старые газеты.

– А, – догадалась она, – это про тот Солнечный, о котором говорил твой фотограф?

– Он не мой фотограф. Сейчас расскажу…

Вкратце я поведал все, о чем размышлял. Танука слушала рассеянно, но при этом у меня возникло впечатление, что рассеянность эта напускная. Она, быть может, невнимательно следила за тем, что вокруг, даже пару раз споткнулась, но рассказ воспринимала со всем тщанием. Косвенным подтверждением тому стала фраза, сказанная ею после:

– Я тоже хочу посмотреть.

– Посмотреть-то можно, да есть одна сложность, – признался я. – Я туда не записан.

– Куда? В библиотеку? Что-нибудь придумаем. Пошли. К тому же по пути.

Ага, так значит, мы всё-таки решили идти пешком…

В молчании мы прошли до поворота, свернули и двинулись к парку возле Оперного театра. Танука упорно смотрела вниз и жевала резинку. Только что она была нервозной, взвинченной, и вдруг опять включилось «охлаждение». Сработал «датчик температуры». Чёрт, я думаю об этой девке, как о каком-то роботе…

– Ты чего такая смурная? – не выдержал я.

– Так, – неопределённо ответила она, потом, спустя десятка два шагов, добавила: – Не хочу вспоминать. Я когда-то здесь училась.

– Где? В Сельхозе?

– В Хоряге.

«Хоряга» – значит хореографическое; мы как раз проходили мимо. Я по-новому взглянул на свою спутницу. Да, теперь понятно, откуда у неё такая осанка… Мог бы сразу догадаться. А ещё фотограф!

– Когда это ты успела?

– Когда, когда… Давно! Со школы, со второго класса. Семь лет отзанималась, потом ушла.

– Выгнали?

– Нет, я сама. Что-то… сломалось внутри. Перестала слышать музыку. То есть нет, конечно, – уши слышат, а тело не отзывается. А, ты всё равно не поймёшь.

Чувствовалось, что тема ей неприятна. Мне опять вспомнился рассказ Севрюка.

– Ты бы мог ударить человека? – вдруг спросила она.

– Ударить? Да что с тобой? То могу ли я убить, то – ударить.

– Не ори. Можешь или нет?

– Могу, конечно! Какой мальчишка не дрался?

– Это хорошо…

Всю дорогу, пока мы шли к библиотеке, я мучительно соображал, как мне выпросить подшивку «Молодой гвардии». Я был записан в «Пушкинку» ещё студентом (как не быть, когда она напротив медицинского), но давно потерял читательский. Однако судьба сегодня решительно была на моей стороне. Ещё издали я разглядел у входа некоего праздношатающегося типа в бумажном козырьке с надписью, а подойдя, не без удивления признал в нём Толика.

Если у Артура экзотическое имя и совершенно рядовая фамилия, то у Толика всё с точностью наоборот. Фамилия у него – Нетак. С ударением на «а». Не счесть, сколько курьёзных, забавных (и не очень) казусов это вызвало к жизни. Сам Толик отшучивался, что могло быть хуже, например Никак. Ему не верили все – коллеги и сокурсники, кассирши на вокзалах и в сберкассах, паспортистки и, само собой, менты. Не счесть, сколько раз они хотели отлупить его, сочтя, что над ними издеваются, притом что Толик – тишайший, интеллигентный человек! Спасал его другой курьёз, не менее забавный, – он родился 10 ноября, а это сами знаете, чей праздник. Серые фуражки требовали паспорт, долго хохотали над фамилией, потом видели дату рождения, приходили в благодушное настроение и отпускали Толика с миром. Его сестра при первой возможности вышла замуж и стала Ивановой; говорила потом, что в жизни не чувствовала себя так хорошо, как на регистрации, когда зачитывали её новую фамилию.

Если нужен человек, записанный в библиотеку, кандидатуры лучше Толика в Перми найти нельзя. Он читает много, неустанно, очень быстро, в любой обстановке. Он записан во все крупные библиотеки города, но ему и этого мало – чтобы иметь доступ к новинкам, он свёл знакомство с продавцами в паре книжных магазинов, и ему позволили читать книги непосредственно у полок – поскольку человек он аккуратный, претензий не возникает. Второго такого человека я не знал.

Сегодня Толик был без книжки, что само по себе из ряда вон. Правда, с газетой. При внимательном рассмотрении оказалось, он решал кроссворд. Козырёк оказался чем-то вроде шапочки работников «Макдоналдс», только с надписью «ФЭН-ДОМ». Что это за «фэн-дом», что за чепуха, оставалось догадываться.

– Здравствуй, Толик, – сказал я, подходя. – Что это у тебя на голове? Ты чего, швейцаром тут устроился?

– Я? Нет, – с достоинством ответил тот, близоруко сощурившись сначала на меня, потом на мою спутницу. Танука сделала вид, что она тут ни при чём. – Здравствуйте. У нас фестиваль. Кстати, может, зайдёте?

– Фестиваль? – не понял я. – Какой фестиваль?

– Фантастики. Вот видишь, здесь написано: «Фэн-Дом». – Он закатил глаза, наклонил башку и взял под козырёк, демонстрируя надпись. – Мы сами его организовали. А я гостей встречаю.

– Гостей… Понятно. А «мы» – это кто?

– КЛФ «Солярис». Клуб любителей фантастики. Кстати, помоги, ты же врач!

– А что стряслось? – насторожился я.

– Да вот, слово не могу отгадать. – Он зашуршал газетой.

Мама родная, только не это!..

– Толик, Толик, погоди! – Я протестующе выставил руку. – У меня сейчас голова не соображает. Нам вообще сейчас не до твоих кроссвордов, мы по делу сюда зашли.

– Жан, ну что тебе, трудно? Так, где тут у меня… А, вот! «С тёмно-жёлтым…»

– Лимон! – раздражённо рявкнул я. – Слушай, Толь…

– Да не лимон, – поморщился Толик, – а «млекопитающее с тёмно-жёлтым мехом», четыре буквы, кончается на «Н».

– Слон, значит! Толик, послушай…

– Слон-то с жёлтым?..

– Ну.

– Так… – Он записал. – А деталь в гранате?

– Чека.

Толик с подозрением прищурился:

– Точно?

– Да в гранате деталей-то больше никаких нет! Слушай, Толик, некогда нам. Лучше помоги мне в одном деле…

– Постой. – Он поднял руку с карандашом. – Хорошо получается. У меня всего пять слов осталось, сейчас мы его расщёлкаем, потом помогу… А что за дело?

– Да читательский забыл, а нужно срочно глянуть «Молодую гвардию» за девяносто первый, всю.

– На вынос? – холодно, как официант, поинтересовался Толик.

– Нет, прямо там посмотреть, в зале.

– Только-то? – Он поднял бровь. – Стоило шуметь… Сделаем. Я договорюсь.

Я вздохнул и постарался успокоиться. Ничего не поделаешь, видно, моя жизнь совсем стала походить на дурную компьютерную игрушку, где нужно решить загадку, выполнить квест, и только тогда ларчик откроется. Во всяком разе, время до концерта ещё есть.

– Ладно, шут с тобой, – сдался я. – Что там у тебя?

Толик зашуршал газетой.

– «Струнный музыкальный инструмент, происходящий от древнегреческой кифары», – зачитал он. – Пять букв.

– Баян.

– Ну, ты еще скажи – барабан!

– Ты что! – опешил я. – «Барабан» – разве пять?!

– А тогда что?

– Не знаю… Гитара, наверное. Звучит похоже: «кифара» – «гитара»…

– Всё равно это шесть букв.

– Ну не знаю… Ну лютня тогда!

– Ага… подходит… Тогда вот, последнее: «Обитатель мавзолея», три буквы.

Вот тут я сел на мель. На известные три буквы вождя послать готовы многие, но не в кроссворде же! Это было бы уже слишком. Я ненадолго задумался, потом припомнил игру «Heroes Of Might&Magic» и нашёлся:

– Лич.

– А! Точно…

Толик сунул нос в газету, но тут же с озадаченным видом вынырнул обратно.

– Не подходит, – пожаловался он. – «А» вторая.

– «А» вторая? Ты ничего не напутал?

– Нет. – Он помотал головой. – Там по вертикали: «Прибор для сбора масла в судовых двигателях». Я написал «маслосборник» – больше ничего не подходило. Конечно, если у тебя есть другие соображения…

– М-м-м… – Я сколько-то мгновений поскрипел мозгами, умоляюще глянул на Тануку, не дождался помощи и решил перейти в контратаку: – Слушай, Толик, потом догадаешь! Мы спешим, мы правда спешим. Ты можешь договориться? Можешь, а? Давай, – я хлопнул его по плечу, – действуй.

И, не дожидаясь, пока он опомнится, я распахнул тяжёлую дверь, втолкнул его в гулкую прохладу библиотечных коридоров и сам вошёл следом.

Я в нём не ошибся. Может, с фамилией у Толика что и не так, но в остальном всё очень даже так: переговоры с пожилой, седой библиотекаршей прошли в обстановке спокойной и доброжелательной. Не прошло и десяти минут, как я получил в своё полное распоряжение растрёпанную подшивку и зарылся в неё с головой. Газеты были сальные и пожелтевшие: с годами форма и содержание в них пришли к единому знаменателю. Довольно скоро мы отыскаль те пять-шесть номеров со злополучными статьями и убедились, что Сашка прав: десятилетней давности рисунки пионеров из «Солнечного» оказались практически идентичны тем, которые обнаружил на стенах Михалыч.

– Это что же получается, – задумчиво чеша в затылке произнёс я. – То ли те ребята хоть и выросли, а всё ещё малюют, то ли все дети видят мир одинаково, то ли… хм…

Я умолк. Посмотрел на Тануку. Та демонстративно пожала плечами, надула розовый пузырь жевательной резинки, но поймала укоризненный взгляд библиотекарши и поспешила выбросить жвачку в мусорную корзину…

– А ты не думаешь, – сказала она, вытирая пальцы платком, – что это те, которые из лагеря, опять пришли?

– Тьфу на тебя, – беззлобно бросил я, закрывая подшивку. – Я не верю ни в каких пришельцев… Э-э… – Я встал, огляделся и направился к конторке. – Извините, где у вас ксерокс?

Через пять минут, выходя из «Пушкинки» со стопкой ещё тёплых ксерокопий, мы встретили сияющего как прожектор Толика.

– Отгадал! – объявил он нам.

– Что отгадал?

– Обитателя мавзолея отгадал.

– А… Ну и кто он?

– Мао! Вот ведь, а?.. Слушай, Жан, такой ещё вопрос, никак не вспомню: в слове «изъян» мягкий знак или твёрдый?

– Изъян, – вдруг сказала Танука, прежде чем я успел открыть рот, – он у кого мягкий, у кого – твёрдый… Вообще, у тебя библиотека под боком, возьми словарь и посмотри. Всё. Пошли, Жан.

– У…

– Спасибо за помощь, – сказал я. – Пока.

От Пушкинской библиотеки до Слудской горки примерно двадцать минут неторопливым шагом. К половине пятого мы с Танукой миновали гастроном и вскоре уже были у ДК. Вахтёр на входе вопросил «Куда?», и, пока моя спутница вела переговоры, я успел разглядеть маленькую афишу, пришпиленную возле входа. В программе значились свердловский DJ Dark и наши: «Vorongray» и «Kabinett Der Sinne». Как ни странно, нас впустили. Внутри было прохладно и пустынно. Из зрительного зала доносились приглушённые голоса и звуки – там настраивали аппаратуру.

– Ну? И что нам тут делать три часа? – поинтересовался я.

– Сейчас. Подожди здесь, – попросила Танука и исчезла из виду, оставив меня в одиночестве.

Она ушла, и я вдруг остро почувствовал собственную никчёмность. На концертах я не был, наверное, лет десять, а на репетициях и того больше. Накатили ощущения, давно забытые. Стоять и подпирать колонну было не в кайф, и я начал слоняться из зала в фойе и обратно. Люди вокруг не обращали на меня внимания; кто-то курил возле входа, трое чуваков в уголке причащались из фляжки и обсуждали свои дела. Никого из знакомых я не встретил и в итоге пробрался в зал, облюбовал кресло в последнем ряду и стал ждать. Ребята на сцене что-то разматывали подключали, двигали, настраивали, светловолосый парнишка в центре зала колдовал над пультом и отдавал команды, а я сидел и размышлял.

С какого времени, по какой причине я перестал ходить на концерты? Как-то раньше я не заморачивался этим. Наверное, это случилось в середине 90-х, после концерта группы «Чайф» в Перми. Да, точно. Осенью. Не счесть, сколько в моей жизни было концертов и всего такого, – тот же «Чайф» я слышал много раз, но в тот вечер, должно быть произошёл пробой. Адреналин, тестостерон, компания друзей, девчонки, две бутылки пива плюс ударная доза уральского рок-н-ролла золотого периода – и крыша дельтапланом рванула на юг. Помню, кончился концерт, я выбрался на улицу с толпой людей, долго стоял, шатаясь как пьяный, глядел на звёзды, глубоко вдыхал сырой холодный воздух и молчал. А потом час или два, до поздней ночи, шатался по городу. Меня трясло. Никогда ещё мне не было так страшно и восторженно. На меня снизошло какое-то детское, изначальное ощущение реальности бытия, словно рухнула невидимая стена, разделявшая мет и мир вокруг, и я вдруг с безжалостной резкостью понял это – вершина. Больше так никогда не будет. Сколько б я ни посетил ещё концертов, сколько б ни пытался повторить, вернуть это состояние – ничего не выйдет, хоть напейся, хоть заколись. Так бывает: если на аккумулятор подать слишком сильный ток, передержать его в зарядке, ёмкость упадёт – раз от разу он будет брать энергии все меньше, пока не сдохнет окончательно. Нечто вроде этого произошло со мной – «заряд», который я получил в тот вечер, оказался максимальным. Я был уже не мальчик, мне исполнилось двадцать семь, юность, в общем, была позади и гарантийный срок моей «батарейки», видимо, истёк. Сперва я не придал этому значения – гнал прочь дурные мысли и старался жить как прежде. Только ничего не проходило. На меня всё чаще стал наваливаться сплин, я стал подвержен резким сменам настроения, расстался с девушкой, ушёл с работы, устроился в студию, но в уголках моих фоторабот теперь всегда проглядывала осень. С той поры я буквально физически стал ощущать, как из меня, сквозь разошедшиеся швы, сочится горький и сухой электролит моей души.

И я перестал ходить на концерты.

– Вот ты где! А я тебя заискалась. Пошли с нами.

Я вздрогнул и заморгал. Обернулся. Сзади стояла Танука, рядом с ней – субтильный паренёк с длинными волосами. В зале всё было по-прежнему – басист на сцене пробовал струны и непрестанно требовал дать звук на мониторы, звукооператор двигал рычажки и вяло с ним ругался через микрофон.

– Куда «пошли»? – растерялся я.

– Сейчас объясню. Это Хельг. Хельг, это Жан.

Я встал, пожал протянутую руку и всмотрелся парню в лицо.

– Вроде я тебя где-то видел…

– Я тебя тоже где-то видел, – хрипло ответил тот, покашлял в кулак, на мгновение задумался, потом предположил: – Не у Сороки дома?

– Ах, точно – ты же из группы! – Теперь я припомнил, откуда мне знакомо это узкое лицо в обрамлении чёрных волос – только тогда они были собраны в хвост. Как всё-таки сильно меняет человека причёска… Звали его, кажется, Олег. Я и не вспомнил бы, но прозвище от имени недалеко ушло. – Ты вроде поёшь?

– Точняк, пою, – криво улыбнулся он, затем посерьёзнел: – Слушай, Жан. Танука сказала, ты на гитаре играешь. Это правда? Ты серьёзно можешь или так?

На секунду я опешил.

– Я?! – Для верности я ткнул себя пальцем в грудь и затряс головой: – Не-ет… Вы что-то путаете.

Я глянул на Тануку: та невозмутимо жевала свежую резинку и рассматривала парня за пультом, будто ничего интереснее в жизни не видела и разговор её не касается. Хельг растерянно поднял брови. Повернулся к девушке:

– Ты же сказала, он играет.

– Играет, играет, – спокойно подтвердила она, продолжая разглядывать оператора. В полумраке зала я не мог разглядеть ни её глаз, ни выражения лица, видел только белые волосы. Я растерялся. Потом разозлился.

– Да какая гитара, о чём вы? – закричал я. – Ничего не понимаю… Что ты им наплела?

Танука вздохнула и наконец соизволила повернуться к нам.

– Хельг, поброди минут десять, хорошо? – резко попросила, почти потребовала она. – Всё будет о'кей. Я обещаю.

– Десять?

– Да.

– Ну, ладно…

Он пожал плечами и удалился. Видно, к чудачествам этой девчонки здесь уже привыкли (чего нельзя сказать обо мне).

– Сядем, – предложила Танука.

Мы сели и некоторое время молчали – чуть ли не все десять минут, которые эта чокнутая девка выпросила у Олега. Мысли мои смешались, в голове была каша.

– Что ты им наплела? – повторил я.

Танука вытащила жвачку и прилепила её под сиденье. Сложила ладони между колен.

– Я сказала, что привела парня, который может сыграть вместо Сороки.

– Я? Вместо Сороки? – Я откинулся на подлокотник. – Ты с ума сошла! Какой из меня гитарист? Я гитару лет пять в руки не брал. Да и когда играл, хреново получалось.

– Послушай, Жан. – Она вздохнула. – Ты обещал, что будешь эти дни со мной?

– Ну, обещал. Но я не обещал, что буду делать всё, что ты захочешь! Ты хоть знаешь, каково это – играть в группе? Как ты себе это представляешь?

– Не ори. Никак не представляю. Просто чувствую – так надо. Выйди и сыграй как сможешь. На остальное плюнь. Забей.

Ну вот, опять! «Чувствую»… Что тут можно чувствовать? За последние несколько дней, как я уже говорил, я привык доверять чутью этой девчонки. Но погода – это одно, а музыка – совсем другое.

– Они что, не нашли гитариста?

– Нет. Взяли на прослушку четверых, никто не подошёл. Хотели Серёгу, – она кивнула на звукооператора, – но тогда некому будет ставить звук.

– А он может?

– Мочь-то он может, но программу знает через раз. А ты слышал Игната.

– В записи, – напомнил я, – и то не всё.

– А всё и не надо. Ты же сам говорил…

– Да не буду я играть! – взорвался я. – Что за бред… Кончай эту бодягу, никуда я не пойду. Пускай играют так или фанеру включат. И потом, у них есть второй гитарист.

– Штапик? Он на ритме, а им нужен соло… Выйди, Жан! Ради меня, ради Игната – просто выйди и сыграй. Иначе концерт полетит.

– Ну и чёрт с ним, пускай летит! Я-то при чём? Зачем тебе это надо? Застремать меня хочешь?

– Нет.

– Тогда зачем?

Я спорил, а сам всё больше недоумевал. Творилась абсолютная бредятина. Причём не действовали никакие аргументы – Танука продолжала настаивать. В её упорстве было что-то страшное; так мать уговаривает ребёнка принять лекарство. На нас уже посматривали. Через десять минут мне стало казаться, что проще уступить ей, чем дальше трепать друг другу нервы.

– Стоп! Стоп! Тайм-аут, – наконец взмолился я и стал загибать пальцы: – Давай рассуждать логично. Я плохо играю – раз. Я никогда не выступал на сцене – два. Не знаю песен группы – три. Наконец, я просто не хочу играть! Теперь скажи, с какого бодуна я должен лезть на сцену? Как тебе вообще такая идея в голову пришла, а?

Танука замялась; уголок её рта чуть подрагивал.

– Жан, не спрашивай меня, я не знаю. Не могу объяснить. Мы шли, говорили, и я вдруг просто поняла: так надо. Сито сказал, что взялся бы тебя учить. Потом, ты сам говорил, что уметь играть – это не главное.

– Я говорил?!

– Ага.

– Когда?

– М-м… Не помню. Жан, ну слушай, ну никто тебя на сцену не гонит! Просто поговори с Серёгой, поговори с пацанами. Не понравится – уйдёшь, сыграют без тебя.

Спорить было бесполезно.

– Могла бы хоть предупредить меня, – проворчал я.

– Ты б тогда не пошёл.

– Да я и сейчас не хочу! Я не знаю, что должно произойти, чтоб я…

Я хотел что-то сказать, ответить ей, но тут у меня зазвонил телефон. Я торопливо вытащил трубу, посмотрел на экранчик – и опешил.

– Твою мать…

«uGРАu!!!» – гласила SMS.

Я проверил номер, хотя мог бы и не проверять – сообщение было анонимным, и беспомощно посмотрел на Тануку. Её взгляд был выразительнее всяких слов.

– Облажаюсь, – обречённо сказал я. – Сам опозорюсь и ребят подведу.

– Ещё два часа до начала, успеешь настроиться, – успокоила меня Танука. – Рок без лажи не бывает. Пойдём.

Только я встал, события завертелись, как на ускоренном просмотре.

Первым делом мы подошли к звукарю.

– Жан? – переспросил он, когда я представился. – Значит, это ты у «Кабинетов» на гитаре? Ладно. Я Кабанчик.

– Слышал про тебя.

– Ты как играешь?

– Надо спросить у ребят, посмотреть, что есть, – уклончиво сказал я. – Ты знал Сороку?

– Шутишь? Я его рулил.

– А… Ну вот, я буду так же. Только проще. Да! Вот ещё что: я гитары год не видел, так что если залажаю, то винти меня, занижай. Сумеешь?

Кабанчик усмехнулся:

– Не вопрос! Уж это запросто. Играй, не парься. Аппарат – говно, но звук я сделаю, не в первый раз. А если что, уведу. Ты пальцами играешь? С какой примочкой? Ревер? Дисторшн?

Я задумался. Ревер размывает, дисторшн искажает. Гитарист из меня, прямо скажем, не ахти, мазать я буду, стопудово, а дисторшн прикрывает лажу, он хорош для начинающих.

– Дисторшн, – сказал я.

– Понял.

За кулисами я по-быстрому поручкался с готятами, готята вспомнили меня, ругаться не решились, хотя и видно было, что не доверяют. Оно и правильно, что не доверяли, но я уже поймал кураж, мне было всё по лишаям (как говорил мастер Йода – «Делай или не делай. Пробовать не надо»). Гитара оказалась знакомая – чёрный игнатовский «гибсон» с узким грифом; я знал её как свои пять пальцев, так что тут сложностей не должно возникнуть. Я уточнил программу: мы играли девять песен, плюс десятая на «бис», если попрёт. В начале первой моего вмешательства вообще не требовалось – там всё строилось на клавишах и голосе, и лишь в конце вступали барабаны. Севрюк прав: аранжировки у «Кабинетов» стильные, с размахом, но несложные, основанные на повторении, а не на развитии темы. Хотя как сказать… Сложность в музыке – понятие относительное: в битловской Eleanor Gigby всего два аккорда, а мелодию не каждый напоёт. А «соляра не в пальцах, соляра – в душе», как говаривал Стас Смолёв, показавший мне пятнадцать лет назад первые аккорды. Хороший мэн, сейчас он спился и играет по подземным переходам за стакан портвейна, а тогда…

Я надеялся выкрутиться. Энергия и странная убеждённость Тануки в своей правоте заразили меня. Как пролетели два часа, я не заметил – притулился в углу и разыгрывал пальцы. Танука попросила у меня пару сотен, принесла бутылку минералки, крекеров и пару банок «энергетика». ДК заполнялся. Публика была самая разнообразная – от вполне адекватных ребят до персонажей из тусовки: длинноволосых субъектов в кожаных джинсах, каких-то реликтовых панков, парней с копной волос не то под Смита, не то под Ману, крупнотелых крашеных дев с размазанными чёрными тенями в глазницах, в длинных юбках и тяжёлых ботинках, и других – откровенно лесбийской наружности, которых я поначалу принял за мальчиков. Впрочем, настоящих фриков было мало. В туалете ощутимо пахло коноплёй. Пока я туда добирался, у меня дважды попросили закурить и один раз извинились, а один раз послали, когда я сказался некурящим. В общем, я успел убедиться, что со времён моей юности мало что изменилось, хотя свободы стало больше.

Что до меня, то я выбивался из стиля. «Давай накрашу», – то ли в шутку, то ль всерьёз предложила Танука, но я запротестовал. Обошлись тем, что она дала мне свою майку (с «ЙУХом»), а сама напялила мою.

– Что это за фигня у тебя такая странная наколота – «ЦГВ»?

Я скривился. На плече у меня действительно выколот Т-80 и вышеупомянутые три буквы. Обычно я скрываю их под рукавом футболки.

– Центральная группа войск, – пояснил я. – Это в Чехии.

– Это ты в армии колол?

– Угу, по молодости, перед дембелем. Дурак был. Не обращай внимания.

– Ты танкист?

– Танкист, танкист… Могла бы по росту догадаться.

– Не ворчи.

Танука раздобыла гель и долго «ставила» мне волосы. На сцене в это время гнал готическое техно DJ Dark – носатый парень в кожаных штанах и рубашке с ботвой. Работал он на двух пультах, а пел через вокодер; краем уха я слышал его упражнения – что-то среднее между «Die Form» и Милен Фармер, только хуже. Народ реагировал вяло, больше мотался туда-обратно и разминался красненьким, зал был заполнен едва на треть, и только дюжина девчонок возле сцены откровенно колбасилась. Каждая издалека казалась мне похожей на Аврил Лавин. Ни гопоты ни ментуры видно не было. И то хлеб.