Текст книги "Блюз чёрной собаки"

Автор книги: Дмитрий Скирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

– Право, не знаю, – заколебался я. – Впрочем… Всё это здорово похоже на библейские предания о воцарении Антихриста.

– «К Богу можно прийти через Рай, можно прийти через Ад», – процитировал Голос кого-то. – Через Ад – быстрее. «Кто ищет скорейший путь, тот идёт через Ад».

Он умолк. Мне тоже было нечего сказать. Я поглядел на браслет на руке, на цепь и, наконец, на собаку, которая, оказывается, смотрела на меня и, казалось, внимательно прислушивалась к разговору.

– А кто эти собаки? – спросил я, задрав голову к небу, будто так мой собеседник мог лучше меня слышать. – Кто они такие?

Но Голос не ответил мне. Впрочем, этого не требовалось – я и сам уже знал, кто они: сторожевые псы гиперборейцев, посланники исчезнувшей цивилизации, проводники тех избранных, которым суждено уйти раньше других, чтобы занять место древних стражей и не дать вернуться в этот мир посланцам тьмы. Я знал это.

Я всегда это знал.

И мы знаем, что так было всегда:

Тот судьбою больше любим,

Кто живёт по законам другим

И кому умирать молодым…

Двадцатилетней давности прорыв на шахте и рождение девочки в Березниках, что связывало их? Что произошло тогда? Какой «заградотряд» сумел остановить вторжение? Сколько их погибло там, «развоплотилось», и скольким одарённым людям было суждено потом занять их место? Какая сила коснулась, вошла в эту девушку и что удержало её, если она так отчаянно цеплялась за жизнь, что не дала чёрной посланнице себя увести, сумела подружиться с нею, приручить и сделать частью себя? Постоянно включённый ходячий «детектор» талантов, одарённых личностей, «мастер подключения» и проводник отсюда… Чёрт меня подери, эта девочка сама не осознавала, кто, вернее, что она такое и почему её жажда тепла и любви постоянно оборачивается такими трагедиями…

Надо сказать ей, подумал я, закрывая глаза. Надо непременно ей об этом сказать. Она справится. Она сможет. Наверное, это не так сложно при её-то возможностях. Но… Она не должна быть при этом одна. Если б с ней был кто-то ещё, ах если бы с ней кто-нибудь был!

– Теперь ты понимаешь, что Игнат так просто не вернётся? – спросил Голос.

Да. Теперь я это понимал.

Секрет был прост: подземный народ, уходя заживо в смерть, стал в некотором роде «воплощением смерти». Жизнь и смерть – антагонисты. Быть в ладу со смертью – значит стать ею. Когда же они начали пробиваться назад, оказалось, живые не в состоянии противостоять им, ибо жизнь – пища для смерти. Остановить смерть можно только бессмертием. Сперва это была религия, которая культивировала искреннюю веру в бессмертие души. Потом был коммунизм с его «вечно живыми» и т. п. Но под конец и это уже не срабатывало – наследники режима оказались не в силах унаследовать харизму прежних вождей, основная идея забылась, и сталинская машина репрессий работала вхолостую. Новые правители дважды в год взбирались на гранитный склеп, чтобы показаться ритуально ликующему народу, – но это был лишь дряхлеющий муляж «нерушимого союза». «Заряда» хватило ещё на тридцать лет. Потом наступил полный крах. Печати ослабли. И теперь, в смутное время, когда одна эпоха закончилась, а новая не началась, на рубеже, возможно, остались только творческие личности, существование которых не заканчивается с физической смертью…

Но что там, за гранью, я не знал.

Тьма, холодная, инфернальная, древняя тьма ворочалась, дремала под тёмными сводами старых подземелий у нас под ногами. Я чувствовал её дыхание. Она всегда была тут, надо было только остановиться и прислушаться. Не зря, должно быть, мне всё время грезилось чудовищное облако, нависшее над Пермью, давящее напряжение, постоянно разлитое в воздухе. Это она просачивалась в реку, подобно грунтовым водам, это её опасались купцы и священники, это её находили и загоняли обратно гиперборейские стражи холмов, потом, быть может, какие-то особые волхвы, шаманы, раскольничьи старцы, священники, стражи порядка коммунистической империи и в конце концов – простые «ополченцы».

Насколько я знаю, у пермских диггеров принято помимо прочего снаряжения брать с собой под землю иконку святого Евстахия, небесного покровителя Перми. Сейчас я внезапно вспомнил, что святой Евстахий – Евстафий Плакида – был римским полководцем и покровителем воинов и охотников.

И кстати, я всегда не мог понять, как так: в нашем городе до фига воинских частей, а я за тридцать пять лет ни одного патруля, ни одного солдата в увольнении на улицах не видел.

«Пермь – не рок-н-ролльный город», – сказал мне уже не помню кто. Теперь я понял, что он этим пытался выразить.

– Что же мне делать? – прошептал я. – Что мне теперь делать? Почему ты мне раньше не сказал? Ведь ты, наверное, мог?

– Наверное, мог.

– Совести у тебя нет!

– Да ладно тебе, – устало огрызнулся Голос. – Какая совесть в мои-то годы?

Я вздохнул.

– Знаешь что? Полетели обратно.

– Куда обратно? – уточнил Голос. – На берег реки?

Я проводил взглядом ещё одну наполовину разложившуюся чёрную звероподобную фигуру и поморщился. А я-то гадал, почему их называют «погаными»…

– Да, – сказал я. – На берег той реки. В тот самый день. В то самое место.

– Всё-таки хочешь попробовать…

– Хочу. Ты знаешь, что я не отступлюсь. Я врач, я клятву давал.

– Дурак! Брось это дело! Ты же сам тогда останешься вместо него!

– Это мы ещё посмотрим. Ну? Что стоим, кого ждём? Не согласишься, я сам дойду, пешком, по шпалам, и ты мне не помешаешь.

– Да уж, это точно… Ну, ладно. Держись!

В последний момент, когда невидимый вихрь был готов подхватить меня и собаку, я успел увидеть, что рядом, возле каменного парапета, стоит человек и уже минуту или две пристально нас созерцает. А прежде чем мы унеслись, он поднял фотоаппарат, навёл его на нас и щёлкнул затвором. Я пригляделся. В дымчатой фигуре проступили очертания, и я с удивлением признал Михалыча. Вот так-так! – подумал я. Ну что ж… теперь его коллекция пополнится ещё одним экспонатом – снимком двух призрачных фигур – меня и собаки. Хотя с большей вероятностью на снимке окажутся всё те же светящиеся шары. И я почему-то думаю, что их будет три.

Через мгновение и он, и набережная, и весь город исчезли в тумане. Мы снова стояли на берегу безымянной реки.

По моим ощущениям был поздний вечер, почти ночь. Звёзды усеивали небо от края до края и отражались в воде, гладкой, как стекло. Над рекой стлался лёгкий туман. Я поёжился и запахнул куртку, хотя холод меня не беспокоил, просто сама картина будоражила рефлексы. У прибрежных зарослей закручивались маленькие водовороты, изредка всплёскивала рыба. Я посмотрел налево, вверх по течению. Камни-бастионы были тут как тут: несмотря на сумерки, я видел их вполне отчётливо. Голос нас не обманул: место было то самое. Дело оставалось за временем.

Впрочем, времени ведь нет.

До этого я не задавался вопросом, что за река передо мной. Наверно, это была некая серединная река, с которой можно выйти на любую реку в области, а может быть, и в мире. Возможно, что река вполне конкретная, та же Сылва, меня это тоже устраивало. Я не собирался ничего проверять (во всяком случае, пока), просто сидел и ждал. Танука улеглась рядом и равнодушно следила за толкущейся мошкарой.

– Почему ты хочешь непременно выловить его из воды? – спросил Голос. – Заберись на скалы, не дай ему прыгнуть. Тебе же это ничего не стоит! А если что, я помогу.

Я покачал головой:

– Не буду.

– Почему?

– Ну, во-первых, я не знаю, откуда именно он прыгнет, а сигать за ним… Нет.

– А во-вторых?

– А во-вторых… – Я задумался. – Во-вторых, пусть он пройдёт этот обряд, коль так положено. Может, это и неправильно, но вдруг по-другому не получится? Недавно мне один шаман рассказывал, что был такой обычай – ученик бросался в водопад, а учитель его ниже по течению вылавливал и приводил в чувство.

– Бестолочь! Как ты не понимаешь! В эту реку нельзя войти дважды.

– В любую реку нельзя войти дважды.

Мы умолкли. Сна не было ни в одном глазу.

А вот интересно, если во сне заснуть и увидеть сон – это будет мой собственный сон или сон того «меня», который во сне?

Если подумать, мы довольно смутно представляем, как устроена вселенная вокруг нас, и ещё меньше знаем о вселенной внутри нас. Где они смыкаются, смыкаются ли они вообще, какая между ними связь – всё это только домыслы. Обычно человек сторонится этих вопросов. Я никогда не верил в идеальный разум, меня больше привлекал процесс познания как таковой. Одним людям нужны широкие взгляды, другим – максимально узкие и конкретные. Жизнь в мире, который не может быть понят «до дна», – непростая вещь. Один из способов преодоления этого животного страха – принятие тех или иных узких взглядов, которые дают исчерпывающее описание действительности и предлагают простые рецепты поведения.

Мышление и восприятие человека изначально ограничено. Я не говорю, что эти границы нельзя раздвинуть. Наш мир материален, но что такое материя? Как нам известно из классиков: «Материя – это объективная реальность, данная нам в ощущениях». Другой вопрос, что мы способны ощущать. Возможно, мир не таков, каким мы его себе представляем. Но всё неясное, чужое, всё, что не укладывается в рамки и понятия, наш мозг преобразует, наделяет символами, знаками и привычным обликом. Наверняка эта река и этот луг только «отражения», проекции того, что есть на самом деле. Тогда теряют смысл и имена, и названия.

Встань у реки. Смотри, как течёт река:

Её не поймать ни в сеть, ни рукой.

Она безымянна, ведь имя есть лишь у её берегов.

Забудь своё имя и стань рекой!

Что, если за этим «холстом Буратино» с нарисованным очагом, то бишь рекой, и скрывается настоящая сцена? И мой спутник Голос – не более чем суфлёр? Если так, подумал я, то мне ещё работать и работать над собой, как говорится, расти и расти…

Я подумаю над этим позже, решил я. Когда выберусь.

– Голос, – позвал я.

– Что? – тотчас откликнулся тот.

– Не хочешь показаться?

– Я не могу.

– Почему?

– Видишь ли, так получилось, что я забыл своё имя.

– Забыл имя? И что, такая малость даёт тебе право на невидимость?

– Этого уже слишком много. Я не могу вернуться. Если честно, мне просто сказали, чтоб я был твоим проводником и разъяснил… ну, что к чему, в общем. Слушай, ты по-прежнему хочешь вернуть Сороку?

– Да, я говорил уже. Чего ты спрашиваешь-то всё время?

Голос замялся.

– Слушай, давай заключим сделку.

– Сделку? – хмыкнул я. – Тоже мне, змей-искусатель. Ну давай. Только учти: меня сейчас мало чем можно соблазнить.

– Я скажу тебе, как можно уйти отсюда.

– Можешь не стараться, я и так уйду. И парня вытащу. Танука выведет.

– Может, и вытащишь, но только из реки. Обратно тебе с ним не выйти. Эту реку нельзя перейти. И не качай права: ничего у тебя не получится. Это как пропуск на двоих: двое пришли, двое ушли. Если вытащишь этого парня, кто-то должен остаться вместо него – либо ты, либо она.

Я не ответил, моё внимание было поглощено другим: как раз в этот момент некое светлое пятно возникло выше по течению и двигалось к нам. Я уже догадывался, что это.

– Так, – сказал я, – Голос, мне некогда. Говори быстрей. Что за сделка, что требуется от меня?

– Я хочу уйти, – признался Голос. Вся его весёлость испарилась без следа, он был пугающе серьёзен, даже чуть дрожал. – Вырваться отсюда. Всё равно в какую сторону.

– Ну так иди. При чём тут я-то?

– Издеваешься? Я не помню имени! Но мне кажется, что если я сумею вспомнить, то найду дорогу. Знаешь, какая это пытка – не знать! Я кое-что припоминаю, да. Но это всё не то. Я знаю, например, что был знаком с тобой, вспоминаю книги, которые я читал, город, где я жил… разных людей. Но лица расплываются. Иногда я сам не знаю, о чём говорю, будто я к чему-то подключён. Я, пока был жив, не знал такого, точно не знал, я это чувствую. В меня как будто вкалывают знания или вводят программу – об этом, о том… А потом я продолжаю забывать. Противно.

Он умолк. Я посмотрел на Тануку и поскрёб небритый подбородок.

– Знаешь, – сказал я, – а мне кажется, я могу угадать твоё имя.

– А не врёшь?

– Нет, правда. Сколько у меня попыток?

– Одна, – помедлив, ответил Голос.

– Замётано, – торопливо сказал я. – Так как отсюда можно выйти?

– Надо перейти реку.

– Всего-то?

– Да, но это сделать очень сложно. Если честно, я не представляю как. И есть один секрет.

– И какой же?

Я не видел собеседника, но в этот момент у меня возникло чувство, будто Голос наклонился и, если можно так о нём сказать, заговорил вполголоса.

– Главное – не оглядываться! – заговорщическим тоном сообщил он.

Я фыркнул:

– Тоже мне, секрет… Ещё Орфей об этом знал.

– Орфей-то знал. А ты вот и не вспомнил бы.

Я промолчал. Действительно, я совсем об этом не подумал.

А с другой стороны, надо ли?

Пока мы говорили, тело подплыло совсем близко – тёмный плащ, раскинутые руки, светлые волосы.

Игнат.

Я скинул кроссовки и запрыгал, стаскивая носки.

– Танука, готовься! – скомандовал я. – Внимание!

– Не входи в воду! – предупредил меня Голос.

Чёрт, я совсем об этом забыл! Я закусил губу, посмотрел вправо, влево. Других подходов к воде поблизости не было. Как же я его достану? Течение быстрое, ещё минута – и Сорока проплывёт мимо меня. Может, ниже по течению есть отмель? Нет, это палка о двух концах, можно не успеть… Каждая секунда промедления уносила парня навсегда. Надо срочно что-то придумать, что-то предпринять!

И тут меня осенило.

– Танука, апорт! – скомандовал я. – Апорт! Тащи его сюда!

Я крикнул это и хотел хлопнуть её по спине, но ладонь ушла в пустоту: подгонять никого было не нужно. Собака уже всё сама поняла, с шумом и плеском бросилась в воду и стала выгребать на стрежень. Я стал торопливо стравливать цепь, чтобы она, не дай бог, где-нибудь не застряла. Один метр… два… три… Сколько ещё? Что, если длины не хватит?

Два чёрных тела медленно сближались. Сердце моё бешено колотилось. Я с опаской глянул на воду. Придётся, видно, ноги замочить, хоть Голос этого и не рекомендовал. Что будет, если я туда войду? Что сделает со мной эта река?

Тем временем моя подопечная добралась до Игната и ухватила его за ворот.

Есть!

…Я чуть не сдох, пока вываживал эту парочку: весили они порядочно, да и течение сопротивлялось. Тянуть было очень тяжело. Цепь вибрировала, выскакивала из воды, хлопала, с неё летели брызги. Я осторожничал, боялся ненароком задушить собаку. Впрочем, у собак артерии и вены глубоко, спасибо эволюции.

– Давай, давай, девочка… давай… тащи его сюда…

Сверкая глазами, шумно фыркая и запрокидывая к небу бешеный оскал, она буксировала парня к берегу против течения, загребала изо всех сил. Вода вокруг неё бурлила чёрными воронками и исходила пеной. Что за силища! – с оттенком восхищения подумал я. Умрёт, а челюстей не разожмёт! Разве ж можно сейчас признать в ней ту худосочную девчонку? Только б цепь не лопнула… и воротник не оторвался бы… и сам парнишка из плаща не выскочил…

Как бы то ни было, в итоге мы одолели этот поток. Собака почувствовала дно, дело пошло быстрее, наконец я протянул руку и из последних сил вытащил Сороку на берег. Танука выбралась сама, оскальзываясь на крутом откосе, попыталась отряхнуться – и повалилась на бок, на траву. Там и осталась лежать. С неё текло, бока вздымались и опадали, язык вывалился. Я потрепал её по голове. Танука вяло шевельнулась, приоткрыла глаз и лизнула мне пальцы.

– Молодчинка, – выдохнул я, склоняясь над телом Игната и засучивая рукава. – Ты молодчинка… Отдохни пока. Сейчас… моя очередь…

Сердце у парня не билось, пульс не прощупывался, запрокинутое лицо побледнело. Сколько он без сознания? Ладно, лучше об этом не думать. Видывали мы и не такое. Я торопливо содрал с него дурацкий плащ, хотел сам сбросить куртку, но вовремя вспомнил про браслет и цепь. На занятиях по первой помощи у меня всегда была пятёрка, девчонки шутили, что я делаю искусственное дыхание лучше всех в группе. Что там… Перебросить тело через колено, чтоб стошнило, надавить… Ох ты ж, сколько воды-то… Уже хорошо! Теперь положить на спину. Искусственное дыхание, непрямой массаж… Блин, ещё бы цепь не мешалась… Давай парень, дыши, зря, что ли мы тебя вытаскивали?!

Я не помню, сколько прошло времени, прежде чем тело под моими руками вздрогнуло. Игнат со свистом вдохнул воздух, дёрнулся, выгнулся дугой и повалился набок. Его вырвало, потом снова и снова.

Всё, отстранённо подумал я. В голове билась одна мысль: успели.

– Успели…

Парень кашлял и сгибался пополам, держась за горло. Я сидел и разглядывал его.

Игнат сильно изменился со времени нашей последней встречи. Нескладный подросток вырос, окреп, раздался в плечах. «В армию бы его», – мелькнула мысль. Там бы его научили жизни. Впрочем, лучше не надо: в нашу нынешнюю армию врагу попасть не пожелаешь.

– Ну чего, как ты? – спросил я, тронув его за плечо. – Дышать можешь? Пальцы целы?

– Что? – Взгляд парня сфокусировался на мне. В ночном сумраке было трудно что-то разглядеть. Он сильно щурился и часто кашлял. – Кто тут?.. Жан? Ты?

– Я. Скажи спасибо, что я тут оказался.

Игнат огляделся. Наверняка у него сейчас перед глазами всё двоилось и шло каруселью. Оно и к лучшему, наверное, – не сообразит, куда его забросило…

Сделать, что ли, ночь ещё темней? Нет, пожалуй, не надо.

– Это Инга тебе сказала, где я?

– Не совсем. – Я скривился. – Хотя и она тоже. Какого чёрта ты туда полез?

– Я… Я тебе потом объясню.

– Потом так потом. Ты нормально себя чувствуешь?

Игнат поморщился.

– Спину отбил… И горло болит…

– А ноги? Ноги целы? Идти можешь?

– Ноги? – Он встал. – Вроде да… Сколько времени?

– Времени нет, – сухо сказал я. – Слушай меня внимательно, два раза повторять не буду. Сейчас ты встанешь и пойдёшь отсюда. Примерно вон туда, – я махнул рукой, – через лес.

– На фига через лес-то? – Он бросил взгляд на тёмную стену деревьев. – Там что у тебя, машина, что ли?

– Нет там никакой машины, – устало сказал я. – Там и дороги-то нет. Но не бойся, не заблудишься. Вот она тебя выведет. – Я кивнул на Тануку. – Только не отпускай поводок.

Тут Сорока наконец увидел Тануку и рефлекторно сдал назад. Чёрная псина уже отдышалась и сидела неподвижно и, если б не глаза, была почти незаметна во тьме. Как я уже говорил, в здешнем облике она весьма и весьма впечатляла. Окажись я на месте Игната, я бы тоже струхнул. Так что парень ещё хорошо держался. Впрочем, шок, падение, адреналин – всё это притупляет восприятие…

– Господи… – проговорил он. – Жан, где ты её взял? Это твоя собака?

Значит, он ещё ничего не знает… Впрочем, может, оно и к лучшему. Пусть думает, что моя, потом разберётся. Только б Голос не вмешался – всё испортит…

– Сиди смирно, она не укусит. Да! К воде не подходи!

– А ты куда?

– Я сейчас… у меня тут дело одно…

Я ещё загодя облюбовал два камня – большой валун у самой кромки воды и другой, поменьше, с хороший кирпич. Положив на один цепь, я примерился и стал бить вторым.

Андрей с Танукой допустили ошибку, взяв обычную колодезную цепь, какая продаётся в хозяйственных магазинах. Звенья у неё заварены тяп-ляп, на растяжение ещё нормально держат, а на изгиб почти сразу лопаются. Хотя никто же не рассчитывал, что мне захочется освободиться, наоборот – все боялись, что мы потеряем друг дружку. Я не успел отбить себе и двух пальцев, а одно звено уже разошлось. Я постучал ещё немного, и вскоре от былых оков у меня на руке остался лишь заклёпанный браслет с тремя звеньями. Кожа под ним была разодрана в кровь. Игнат смотрел на меня как на сумасшедшего.

– Я не понимаю…

– Не понимаешь – молчи, – грубо перебил его я. Мне сейчас было не до нежностей – если не удастся их спровадить, всё может пойти прахом. Я протянул ему свободный конец цепи. – Вот, возьми. Хотя нет, стой, погоди. Ответь мне на пару вопросов. Ты знаешь такую девушку – Тануку?

– Тануку? Ну знаю.

– Любишь её?

Игнат растерянно заморгал, потом опустил глаза и, кажется, покраснел.

– Жан, ну ты ж не знаешь, чё говоришь-то…

– «Чё»?! – Терпение моё лопнуло. Я разозлился и схватил его за грудки. – Чё Гевара без самовара! Я тебе сейчас покажу «чё»! Кто вас только рожает таких, которые потом из-за девки с мостов бросаются! Тебе взрослеть надо! Жить, расти, на гитаре играть! Эх, где мои семнадцать лет, я б тебя, сукина сына… Отвечай: любишь её или нет? А? Сможешь быть с ней? Не отходить ни на шаг, беречь эту девку как сокровище, на цепи держать, если понадобится, как… как вот собаку эту! Сможешь? А?

Наверное, со стороны это выглядело нелепо, даже комично – я, ростом на голову ниже Игната, трясу его как тряпичную куклу, откуда только силы взялись. Собака не вмешивалась, сидела тихо на попе, как воспитанная девочка, хотя я б не удивился, если бы она порвала меня в клочья. Обалдевший, Сорока лишь вяло отбрыкивался.

– Жан, слушай, я не знаю! – взмолился он наконец. – Ну хорош меня трясти! Понимаешь… она… я же думал…

– Всё, молчи! – Я выпустил из рук его балахон и вытер пот со лба. – Больше ни слова, а то я тебе сейчас в морду дам. – Я подобрал с земли и протянул ему цепь, но потом передумал, для верности опоясал его и завязал узлом, благо длина позволяла. Игнат обалдело смотрел на меня, но не сопротивлялся. Я махнул рукой:

– Всё. Иди. Оба идите отсюда!

– Жан…

– Проваливай, я сказал! И не смотри на меня так, я знаю, что делаю. Просто так надо. Она тебя выведет. Держись за цепь и ничего не бойся. Услышишь бу… гхм! в смысле, услышишь, барабан стучит, – иди на звук.

– Какой барабан?!

– Не важно. Делай, что говорят! Ну!

Игнат молчал.

– А ты? – наконец спросил он.

– Я потом. Я сам вас найду.

Чёрная псина фыркнула, поднялась и сделала несколько шагов в сторону леса. Всё она понимает, подумал я. Как собака – всё понимает, только не говорит. Цепь натянулась. Игнат некоторое время продолжал стоять, закусив губу и глядя на меня, потом потупился, кивнул белёсой головой и двинулся за ней.

– И не вздумай оглядываться! – крикнул я ему вослед.

Через несколько шагов туман и ночь поглотили их обоих.

Я без сил опустился на траву. Руки мои тряслись. Впервые за пятнадцать лет мне нестерпимо хотелось курить. Рядом бесформенной грудой валялся плащ Игната, кожаный, тяжёлый, набухший водой. Я пошарил в его карманах, но нашёл только всякую дребедень и четыре банки «энергетика». Сигарет не было.

А и были бы – промокли.

– Ты с ума сошёл… – растерянно сказал Голос за моей спиной. – Теперь тебе точно не выбраться отсюда живым.

– Плевать, – отмахнулся я. – Выберусь мёртвым.

– А наш уговор?

– Погоди ещё немного. Пусть они уйдут.

Небо медленно светлело.

– Ну что, доволен? – наконец мрачно спросил Голос.

– Расскажи мне про блюз, – вместо ответа попросил я.

– Блюз? – переспросил Голос. – Почему тебя интересует блюз?

Я вздохнул.

– Потому что с него всё началось. Из-за него я тут и оказался. Почему уходят именно музыканты? Почему блюз? Почему именно этот стиль?

– Потому что это не стиль! Настоящий блюз может быть чем угодно, потому что «блюз» – это не название, не слова и не музыка. Блюз – это значит спеть и почувствовать. Душа, способная страдать и сострадать, душа, способная обречь себя на муки, но пройти и выжить, – это и есть блюз. Теперь тебе понятно?

– Да, Сито. Теперь мне всё понятно.

Повисла пауза.

– Что ты ск-казал? – запинаясь, спросил Голос – П-по-втори!

– Я сказал: «Сито», – повторил я и пояснил: – Ты – Сито. Аркадий Ситников. Тебя зовут Аркадий Ситников.

– Не может быть… – произнёс Голос тоном человека, который прислушивается к себе. – Не может… Ах ты ж… Верно! Как ты догадался?

Я грустно улыбнулся:

– У меня не так много знакомых, которые застряли между жизнью и смертью. А ты сейчас в коме, в больнице лежишь.

– В коме… – как заворожённый, повторил Голос.

– Если ты не врал, ты свободен. Можешь возвращаться или уходить. Иди домой, Сито, тебя ждут ученики. Иди домой. И больше не пей с кем попало.

– Стой… стой! – внезапно заволновался Голос. – Так нельзя! Жан, так нельзя! Я же не успел, мне надо сказать… Погоди-и-и!..

Бессильный удаляющийся крик затих вдали; я лишь успел увидеть краем глаза, как сверкающий блик перечеркнул фиолетовое небо и исчез. Я остался совсем один. Ночь миновала свой экватор, до рассвета оставалось совсем немного – часа два, быть может, два с половиной. В июне короткие ночи.

Надо было двигаться в путь.

Я встал, отряхнулся, подхватил Игнатов плащ, кроссовки и зашагал по берегу вверх по течению. Не было разницы, куда идти, но я шёл вверх, всё время вверх. Наверное, так было надо. Я словно знал, что там увижу, и нисколько не удивился, когда километра через три, за очередной излучиной река разлилась на две протоки и из тумана мне навстречу величественно, как десятимачтовый корабль, выплыл остров с грандиозными тополями.

Пора, подумал я, остановился и на мгновение прикрыл глаза. Пора. Попробуем перепрыгнуть эту пропасть в два прыжка. Главное – не оглядываться.

Я закатал штанины и двинул на Шотландию.

Вода едва доходила мне до колен, дно устилали мелкие камешки и галечный окатыш. Течение на перекате оказалось сильным, холодные тугие струи при каждом шаге дёргали меня за щиколотки. Но лишь дойдя до острова, я остановился и оглянулся. На правом берегу всё покрывал туман, и в его сплошной белёсой пелене я различил какие-то фигуры – их искрящиеся силуэты словно бы стояли рядами и не двигались. Я прищурился. Что-то нехорошее творилось у меня с глазами, не иначе зрение опять стало сдавать.

Мне надоело тащить тяжёлый плащ, я расправил его и надел. Прямо так, поверх куртки: Игнат был выше меня и шире в плечах. Оглядел себя. Полы плаща чуть-чуть не доставали до земли. Ладно, подумал я, сойдёт и так. Я развернулся с намерением идти дальше – и замер как вкопанный.

Я по-прежнему находился на острове, но теперь я был не один: прямо передо мной, посреди поляны обнаружилось большое кожаное кресло, а в нём, возложив на пузо старую гитару с жестянкой на проволоке, восседал тот самый толстый негр из моего недавнего видения.

– Куда спешим, сынок? – по-прежнему не глядя на меня, осведомился чёрный дядька на чистейшем русском. – А?

– Мне… надо пройти, – помедлив, выдавил я.

– Вот как? – Он ухмыльнулся так, что зубы блеснули в темноте. – А если я тебя не пропущу?

И он тронул нижнюю струну.

Раздолбанная гитара отозвалась тихим гулом, от которого, казалось, завибрировало всё вокруг, у меня аж зубы заболели. Вода зарябила, по вершинам деревьев пошёл шепоток. Думаю, если б гитарист взял полновесный аккорд, меня б отбросило куда-нибудь к Соликамску, если вообще не в Баренцево море.

– Зачем тебе туда? Или у тебя там остались дела?

– Да, – сказал я. – Остались дела.

– Уверен?

– Да, – повторил я. – Совсем немного, но… это очень важные дела.

– Хм… – Он положил ладонь на струны. – Раз так, попробуй, ладно. Но ты хотя бы понял то, что я тебе тогда говорил?

– Не очень, – признался я. – Но если вы меня пропустите, я постараюсь понять.

– Ага. По крайней мере, честно. Итак, по-твоему, ты совершил выгодный обмен?

Я сглотнул. В горле у меня всё высохло, даже слюна куда-то делась.

– Я не знаю. Может быть. Не трогайте их, я вас очень прошу… Хотите – вот я. Делайте со мной всё, что угодно. А её не троньте. И его тоже.

Толстый негр побарабанил пальцами по деке и вздохнул.

– Ладно, будь по-твоему. Вдруг ты и вправду не зря вернул парня. Скажи спасибо, сынок: кто знает, пропустил бы я тебя, когда б со мной не случилось такое же… Я ведь и сам не без греха: когда-то я тоже одного такого вытащил оттуда; его звали Роберт. Может, слыхал?

– Слыхал, – сказал я и искренне добавил: – Спасибо.

А негр опять ухмыльнулся так, что я вздрогнул. Улыбка у него была широкая, как рояль.

– За спасибо из Далласа в Чикаго не доедешь, парень. Не держи меня за дешёвку. Это что же получается: уходишь, а за песню не заплатишь? А?

И он развернул свою гитару миской ко мне.

Я растерялся. У меня ничего с собой не было.

И тут я вспомнил про девчонкин подарок. Танука говорила, будто он из серебра, вот и выдался случай проверить. Я медленно снял медальон и бросил его в миску.

– Годится, – взвесив гитару на руке, сказал блюзмен. – Будь здоров, сынок. Иди.

Однако я не спешил уходить. У меня оставался ещё один вопрос.

– Может, хоть вы мне скажете, что это за река? Как она называется? Лета? Стикс? Ахерон?

Непрозрачные, дымчатые очки повернулись ко мне.

– Я называю её Хронос, сынок.

Я посмотрел на воду. Вот оно, значит, как…

– Я вернусь, – непослушными губами вымолвил я. – Мне правда надо идти, у меня остались дела. Дайте мне неделю, всего неделю… Мне очень надо.

– Неделю? О'кей, почему бы нет? Последние тридцать пять лет ты был плохим учеником, но, кажется, сейчас мне больше нечему тебя учить. Возвращайся, если что, я всегда здесь. На крайний случай я сыграю тебе блюз, если не будет воскресенья.

– Я вернусь, вы же видели: я оглянулся, а тут только середина реки.

– Я видел? – удивился тот. – Сынок, да ты с ума сошёл. Я же слепой!

И он расхохотался.

Его смех ещё звучал у меня за спиной, когда я снова вошёл в эту воду.

Эта вторая протока оказалась глубже и холоднее. Каждый шаг давался с трудом, я двигался словно в желе или твердеющем парафине. Противоположный берег приближался медленно, в туманных сумерках я его почти не видел. Я шёл – и внезапно затылком почувствовал тепло, будто за моей спиной всходило солнце, хотя этого быть никак не могло. Меня охватило нестерпимое желание оглянуться. Я зажмурился, вслепую сделал следующий шаг – и вдруг ощутил под ногами сушу.

Я стоял на берегу.

* * *

Старая, видавшая виды электричка неспешно катила сквозь ночь. Вагон был почти пуст. Два бомжа, три пожилые тётки с сумками, два парня лет двадцати пяти с неподъёмными рюкзаками, две их спутницы чуть помладше да я – вот и все пассажиры. Последние четверо сели, как и я, на полустанке под названием Камаи – я вышел к нему берегом реки, ближе к утру. Я слопал все остатки севрюковского шоколада, но долгий путь, затем подъём по высоченной лестнице из диких камней совершенно меня измотали. Я еле держался на ногах и готов был последовать примеру бомжей, которые давно уже дрыхли: который постарше, лёг в дальнем конце вагона, обложившись котомками, другой, помоложе, – рядом со мной, на топчане напротив. От него разило перегаром, но меня ломало пересаживаться. Я очень устал, да и выглядел немногим лучше этого бомжа – небритый, мокрый и одетый как луковица, в стиле «из-под пятницы суббота». От меня, наверное, тоже воняло. В вагоне было прохладно, парнишка ёжился, ворочался и кутался в застиранную синюю джинсовку. Я тоже поднял воротник, упрятал руки в рукава, вообще весь погрузился в куртку и нахохлился, как воробей на морозе. Хотя, если подумать, холод мне даже на руку: мне ни в коем случае нельзя спать до восхода солнца.