Текст книги "Блюз чёрной собаки"

Автор книги: Дмитрий Скирюк

Я сидел и размышлял.

Сегодня тоже была ночь на понедельник, только с небольшой поправкой: снова наступило двадцатое. Это я уже успел выяснить, перебросившись на полустанке парой слов с туристами. Те, правда, косо посмотрели на меня, когда я спросил, какое сегодня число. Я вернулся в этот мир, но я вернулся в прошлое, как мне и было обещано, в тот день (верней, ночь), когда Игнат сорвался со скалы. Через неделю он придёт в себя на берегу другой реки, где-то в лесу между Яйвой и Березниками. Думаю, Андрей справится и вытащит обоих, а Танука всё ему сумеет объяснить. Она поймёт меня, должна понять. В конце концов, она знала об этом.

А вот буду ли в том мире я, зависит уже не от них.

Времени нет.

«Вре-ме-ни-нет», – в такт моим мыслям стучали колёса. – «Вре-ме-ни-нет»…

Я часто, с незавидной регулярностью вижу один и тот же сон, в котором мне сообщают, что я должен завтра сдавать экзамен, о котором слыхом не слыхал до этого момента. Иногда это не экзамен даже, а защита диплома, но чаще это почему-то химия. Не знаю, отчего она, – в жизни у меня с химией проблем не было. Во сне я понимал, что ничего не знаю. Ничегошеньки. И отвертеться было невозможно – я кровь из носу должен был быть там. (Интересно, «был быть» – это «будущее в прошедшем» или «прошедшее в будущем»?) Я знал, что обязательно экзамен завалю, но не пойти не мог: в противном случае мне грозило нечто дикое, такое непереносимо страшное, что при одной мысли об этом меня прошибал холодный пот. Я хорошо запомнил странные слова, в которые однажды облеклась эта угроза: «отчисление из жизни». И это ощущение глубокой, окончательной растерянности, беспомощности и бессилия было таким ужасным, что я всякий раз просыпался. Этот сон преследует меня уже много лет, и всякий раз, когда я успокаиваюсь и думаю, что страх меня оставил, он снова и снова снится мне. Страшнее кошмара я в жизни не видел.

Я всегда куда-то спешил и никуда не поспевал. Быть может, это и пытались мне сказать во сне, а я не понимал? Ведь за неуспеваемость и правда отчисляют… Мелькала у меня такая мысль, но я отмахивался от неё – кто ж верит снам! А сейчас, хотя у меня всю дорогу возникало чувство, будто я делаю что-то не то, я был уверен, что дурацкий сон мне больше не приснится. По крайней мере, я очень на это надеялся.

До Перми оставалось ещё часа четыре. Ребята с рюкзаками, которые сперва ехали молча и дремали, опустив головы друг дружке на плечи, помаленьку стали просыпаться, выпили горячего из термоса и расчехлили гитару. Я против воли напрягся, ожидая потока ублюдочных песенок про чайник над костром под три блатных аккорда, но, к моему удивлению, с их стороны донёсся летящий, уверенный чёс медиатора. Я повернул голову. Гитарой завладел невысокий бородатый парень в дымчатых очках и красной бандане.

Ничего не бойся, лучшего не жди:

Даже если сгинешь, испаришься как вода,

Всё равно останутся июльские дожди,

Мокрые вокзалы, голубые поезда.

Ты уже не скорый и не молодой,

Кто же тебя гонит так по кругу бытия?

Разменять не можешь свой последний золотой —

Всё не отпускает тебя молодость твоя…

Мне вдруг дико захотелось пить, и я вспомнил про банки в кармане плаща – всю дорогу они обрывали мне карманы, всяко мешались и били меня по ногам. Самое время распечатать одну, подумал я. Заодно и сон прогоню… Я вытащил банку и дёрнул кольцо. Банка сделала «пшс-с-ст», я уселся поудобней, закрыл глаза, глотнул и прислушался.

Что тебе Урюпинск, что тебе Париж!

Что тебе Воронеж, Куеда, Караганда!

Сел на электричку – и катись, куда хотишь:

Может быть, догонишь голубые поезда.

Ты обычный смертный, а вокруг война.

Береги минуту, проживай её за две.

Если о тебе не вспомнит радиоволна,

Друг напишет о тебе записочку братве.

Желудок озадаченно притих, оглушённый кодеиновой сладостью. Я сделал ещё пару глотков и почувствовал, как пьянящая бодрость начинает медленно, но верно пробиваться к голове. Песня, если честно, очень соответствовала моему нынешнему состоянию.

– Браток… – вдруг услышал я. – Э, слышь, браток!

Я открыл глаза.

Парень напротив меня проснулся и уже сидел, сонно моргая и придерживая лацканы джинсовки дрожащими руками. Пальцы у него были красные, распухшие, с разбитыми костяшками.

– Слышь, – опять позвал он, – дай глотнуть, а? Трубы горят, мочи нет…

Я пожал плечами:

– На, держи.

Он был белобрысый, голенастый, с синяком под глазом. Светлые волосы торчали во все стороны. Потасканный костюм, армейские берцы, куртка откровенно мала… Взяв банку, парень сделал несколько глотков, поморщился и уставился на этикетку.

– Эт чё за хрень? – спросил он с подозрением.

– Энергетический напиток, – сказал я и на всякий случай разъяснил доступно: – Газировка с кофе.

– А… Ну, так бы сразу и сказал. – Он выглянул в окно. – А чё, Кунгур-то скоро?

– Хватился… Проехали Кунгур.

Тот вытаращил глаза.

– Как проехали? Давно?

– Да уж с час, а может, больше.

– Твою мать… – бессильно выругался он. – И чё мне теперь, обратно пилить? Два часа на прибане торчать! Бля-а… Ну чё за жизнь, нах, в рот по черепу?! Ездят тут, бля, пидорасы грёбаные, поют всякое говно, нет чтоб разбудить… Эх!

Он в два глотка прикончил «Красного быка», смял банку и швырнул её под лавку.

Так, подумал я. Ошибочка вышла. Не бомж. Обыкновенный гопарь. Спортил песню, дурак… А так была в тему!

Песня между тем уже заканчивалась:

Главное, не бойся, ничего не жди:

Даже если сгинешь, не оставив и следа,

За тебя останутся июльские дожди,

Мокрые вокзалы, голубые поезда…

Белобрысый морщился, скрёб себя под мышками и зевал, потом стал рассматривать вагон, соседей и наконец остановил свой взор на мне.

– Клёвый у тебя плащик, брателло, – сказал он. – Где надыбал?

Я секунду или две непонимающе смотрел на него – и вдруг едва не рассмеялся от пришедшей мне в голову мысли. Парень набычился.

– А чё ты зубы-то скалишь? – спросил он. – А?

– Фигня, фигня, – поспешно сказал я. – Не обращай внимания, проехали.

Я встал, стащил плащ, свернул его и протянул соседу.

– Возьми, а то замёрзнешь. Там, кстати, ещё три банки в кармане. Только сразу не пей, а то эта штука такая, коварная, крышу рвёт хуже чифиря.

Белобрысый недоумённо переводил взгляд с меня на плащ и обратно, потом уставился на мой браслет с обрывком цепи, что выскользнул из рукава. Я поймал его взгляд и небрежно затолкал браслет обратно.

– А чё, бля… это… тебе не надо, что ли? – наконец спросил парень.

– Бери, бери. Тебе нужней, я так доеду. Я всё равно его в секонде купил.

– Ну… – поколебался тот, – это… типа спасибо…

– Не за что. – Я посмотрел в окно. – Сейчас остановка будет, Юг. Не жди обратки, сразу дуй на дорогу и лови попутку. До Кунгура подбросят, тут недалеко. Ну, что сидишь? Давай двигай, а то опять опоздаешь.

Электричка замедлила ход. Оглядываясь на меня и на ходу напяливая плащ, парень стал пробираться к выходу. Стоянка здесь совсем короткая; через минуту зашипел воздух, двери закрылись и электричка двинулась дальше.

Вот оно как, подумал я, провожая белобрысого взглядом. Уж не знаю, что случится с этим типом в ближайшие часы, как он окажется в реке, но будем думать, что я в этом не виноват. В конце концов, он сам так хотел.

Спроси у наркомана – он тебе ответит, сколько ангелов умещаются на острие иглы…

Оставалось ещё одно дело. Последнее и, может быть, главное. Часы в мобильнике показывали полчетвёртого. Я сдвинул крышку, вставил сим-карту, включил и набрал пин-код. Телефон пискнул, выдал «ОК» и стал искать сеть. Приём был вполне устойчивым, на четыре палки. Я заблокировал опознавание номера, нацепил очки и стал давить на кнопки, чертыхаясь про себя. Блин, как там было-то? Ах да…

Путаясь в латинице, я набрал: «СОРОКАnРОnАJI», добавил три восклицательных знака и отправил сообщение себе на номер. Вот. Пусть поломает голову.

Я боялся, что ничего не получится, но SMS-ка благополучно улетела, а ещё через секунду мне пришла копия, и я с облегчением перевёл дух: сработало. Всё верно – у меня тот же номер. Оператор вряд ли за неделю обратит внимание, что на балансе две одинаковые сим-карты; их сигналы будут идентичны. Разве что мне потом выставят счёт в двойном размере, ну так это меня мало волнует.

После ухода белобрысого гопника ребята за моей спиной заметно расслабились и оживились. Я услышал краем уха, как второй парень попросил: «Саш, а спой чего-нибудь своё, а?» – «Да! Да! – заподдакивали девчонки. – Спой своё!» Некоторое время чувак в бандане отнекивался: мол, не хочу, не буду, и молчал, бездумно перебирая струны, но в итоге всё-таки уступил просьбам. Гитара зазвучала по-другому – напористо, звонко.

Уходящие из дома, обгоняющие ветер,

Оставляющие время за спиной,

Вы со мною не знакомы, по поверхности планеты

Вы идёте, не здороваясь со мной.

На поверхности планеты счастья не было и нету,

Ну а выше и подавно счастья нет,

А внизу лежат кварталы городов больших и малых,

Из которых вы выходите на свет.

Конечно, может быть, так странно прожитая

Жизнь уйдёт песком сквозь пальцы,

Только ранним утром слышно самым мудрым

Первые такты вальса дорог…

Неделя, подумал я, закрывая глаза. У меня есть неделя. Потом я не знаю, что будет. Может быть, за мной придёт очередная черная собака, и я с радостью уйду за ней. А может, не придёт. А может, не уйду. Но если у меня остались только эти семь несчастных дней, я проживу их без остатка, до конца, хотя бы для того, чтобы на свете было больше вот таких парней, живущих с блюзом в сердце, делающих наш мир чуть-чуть светлей и чище. Где я буду после, там иль здесь, – не так уж важно. Прожив бездарно тридцать пять лет, я, может быть, смогу вложить хотя б немного смысла в эти мои дважды прожитые семь последних дней. Надо успеть направить и помочь, я обещал. Неделю – дальше Игнат и Танука справятся сами. А пока надо следить за собой, по возможности оставаясь незаметным.

Следить за собой… Я усмехнулся. Как там у Цоя: «Следи за собой, будь осторожен». Да уж, осторожность мне не помешает, особенно дней через пять, когда меня объявят в розыск. И кстати, надо не забыть ближе к полудню отправить SMS Тануке насчёт помощи мне. Но это позже, а сейчас пусть она ещё немного поспит.

Уходящие из дома, породнившиеся с небом,

Заплатившие все старые долги!

Посреди аэродрома вас не встретят тёплым хлебом,

Но зато и не обуют в сапоги.

Мне ж судьба – играть словами, но позвольте выпить с вами

За дороги и за летние дожди,

За любовь и за свободу, за огонь, вино и воду,

И за всё, что остаётся впереди.

Едва ль захочется мне в одиночестве

Уйти и разорвать все узы,

Но, поднявшись выше, я ещё услышу

Первые такты блюза дорог…

Гитара смолкла. Песня кончилась.

– Хорошо поёшь, – сказал я, оборачиваясь. Четверо друзей настороженно притихли. – Как тебя звать?

Бородатый парень в бандане поправил очки.

– Допустим, Саша, – флегматично сказал он. – А что?

– А фамилия; у тебя есть, Саша?

– Фамилия? – с задумчивой улыбкой переспросил тот, глядя вверх и теребя себя за бороду. – А зачем тебе моя фамилия?

– Чтоб знать при случае, кому сказать спасибо.

– А есть за что?

– Теперь есть.

– На моей фамилии вся Россия держится: Иванов моя фамилия.

Я усмехнулся и поднял бровь.

– Бери псевдоним, парень. Бери псевдоним.

– Вот-вот! – неожиданно поддержала меня одна из девушек. – Я то же самое тебе талдычу! И мама моя, и Тема, и Макс, и даже Танька Несова. Пора, пора тебе псевдоним придумывать!

Гитарист медленно покачал головой.

– Ни за что! – отчеканил он. И все рассмеялись.

А мне почему-то впервые за эти дни стало легко. Колёса стучали на стрелках. Уже совсем рассвело. Пригороды кончились, по обе стороны насыпи замелькали белые башни многоэтажек. Электричка подъезжала к Перми.

Времени нет, подумал я. Потому что живём.

Живём…

Пермь – Усолье

Апрель 2005 – февраль 2006

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

Сперва я хотел посвятить эту книгу памяти двух человек.

Один из них, Евгений Чичерин, известный пермский бард, поэт, рок-музыкант и гитарист, покончил с собой 17 мая 1999-го в своём доме в посёлке Верхняя Курья. Ему было двадцать семь.

Другой – мой хороший знакомый Дмитрий Бессонно, бард, художник и музыкант, пропал без вести в июле 1999 года. В последний раз его видели в заказнике Предуралье, недалеко от города Кунгур. Сколько ему было лет, я не скажу, просто не хочу употреблять в отношении него слово «был».

Однако в этом скорбном списке, к сожалению, не два имени, а намного больше. Я хочу вспомнить замечательного пермского поэта Митю Долматова, погибшего под Питером при невыясненных обстоятельствах летом 1992-го и одну из ярчайших фигур студенческой самодеятельност в ПГУ – актёра и барда Костю Маланьина, попавшего под поезд тем же летом, и виолончелиста группы «Пагода» Мишеля Штанько, утонувшего в Волге примерно тогда же. И конечно, нельзя не упомянуть уже легендарного пермского хореографа и балетмейстера Евгения Панфилова, зверское и бессмысленное убийство которого в его собственной квартире 13 июля 2002 года потрясло весь город. Перечень далеко не полный, я просто упомянул здесь людей, с которыми был знаком, тех, чьё творчество мне близко. Скажу только, что погибших в расцвете лет музыкантов, поэтов, писателей, художников (в мире вообще и в России в частности) огромное количество. Я не стал перечислять всех. Желающие получить более подробную информацию могут сами поискать её в Интернете.

Видимо, человек так устроен, что склонен для всего ужасного и глупого подыскивать красивые, возвышенные определения. «Искусство требует жертв». «Красота требует жертв». «Спорт требует жертв». «Наука требует жертв»… Наше восприятие притупилось, чтоб не так остро ощущать постоянно растущий духовный вакуум. И я могу только повторить слова известного уральского поэта Виталия Кальпиди: «У меня есть три причины, по которым я терпеть не могу Пермь: первая, вторая и третья. Есть и ещё одна. Она состоит в том, что жизнь Димы Долматова ничему не научила его друзей/товарищей/сверстников. Про гибель Димы я не говорю. Ибо смерть вообще ничему не учит, поскольку её неизбежная шпаргалка не годится для земных экзаменов».

Эта книга основана на подлинных фактах и документах. Имена и фамилии некоторых лиц изменены. В работе над романом мне помогали труды А. Клочихина, Н. Субботина, А. С. Кривощёковой-Гайтман, А. Полоского, В. Г. Иванченко, А. Дмитриева, А. А. Болотова, А. А. Горбовского, С. Н. Зигуненко, А. Козлова, Р. Данциса, О. Чубыкина, С. Кастальского, К Полиной, Д. Морони, И. Стогова, И. Матвеева, А. Беспамятного, Д. Полухина, В. Бойко, А. Гами, О. и С. Бузиновских, И. Титоренко, Т. Гобби, Р. Бэнкса, П. К. Хоугэна, К. М. Бриггс и многих других. Спасибо им. Я приношу извинения тем, кого ненароком забыл.

Благодарю особо: Василия Владимирского, Михаила Гитуляра, Михаила Бакланова, Александра Иванова, Екатерину и Марию Лукашиных, Андрея Михайлова, Сергея Кабанова и Андрея Зебзеева (последний, кстати говоря, действительно шаман и к тому же хороший поэт). Отдельное спасибо Жану, Шныре, Тануке и Тамми. Пусть у вас всё будет хорошо.

Название «Блюз чёрной собаки» придумала Мария Лусашина. Это был первый предложенный ею вариант, и он понравился мне сразу и безоговорочно. Почему – я не в силах объяснить, разве что, рискуя повториться, скажу ещё раз: блюз – это когда хорошему человеку плохо. Но я знаю точно, что в нашем мире есть какие-то невидимые потусторонние вражины, которые питаются нашими горем и болью. А откуда я это знаю – лучше не спрашивайте.

Когда я писал этот роман, судьба нанесла мне ещё один удар. Летом 2005 года мой хороший знакомый Антон Марамыгин из города Яйва возвращался со своей собакой с прогулки по лесу, когда их на полном ходу сбила электричка. Этот одарённый поэт, музыкант, очень неординарный рэпер из дуэта «Yo-Files» лишь чудом остался в живых – травмы были невероятной тяжести, мы все держали пальцы за него. Я не верю, что это последняя жертва, но искренне на это надеюсь.

Помните, что мы все стоим на рубеже, все держим это небо.

Потому что за каждое высказанное слово нам придётся держать ответ.

Д. С.

ПРИЛОЖЕНИЕ

СТИХИ ТАНУКИ

 
Свершилось. Теперь я покорна судьбе,
А ты мой Хозяин отныне.
Я здесь, я пришла своей волей к тебе,
Чтоб стать твоей вечной рабыней.
 
 
Я женщина, этого хватит вполне,
Чтоб не было в жизни покоя
С рожденья до этого времени мне,
И вот я отныне с тобою.
 
 
Мне очень нужны твоя сила и власть,
Тебе – моя слабость и нежность.
Я долго боролась и всё же сдалась.
Владей – я твоя принадлежность.
 
 
Надень мне на шею стальное кольцо.
На цепь посади – буду лаять.
Упрятай под маску девичье лицо,
Чтоб видеть себя не могла я.
 
 
Избей меня плетью, закуй в кандалы,
Поставь же меня на колени!
Пусть будут оковы мои тяжелы,
А тело – в следах от клеймений.
 
 
Пусть будет тесна моя клетка, пока
Тебя, Господин, нету рядом.
Пусть будет потерян мой ключ от замка,
А я же – открыта всем взглядам.
 
 
Пускай нам дороги пророчат беду,
Которые мы выбираем.
Я выбрала путь, и теперь я иду
По грани меж адом и раем!
 

АХ, ШИБАРИ…

 
То частенько, а то редко,
То слабы, а то крепки,
Как верёвочную сетку,
Мастер вяжет узелки.
 
 
Это вам не танцы в баре!
Намотай себе на ус —
Мастер делает «шибари»,
У него отменный вкус.
 
 
Я попалась в эти сети —
Стянута втугую грудь,
Вся в верёвках, как в корсете,
Ни согнуться, ни вздохнуть.
 
 
Руки сзади – локоть каждой
Упирается в ладонь.
Я томлюсь любовной жаждой,
Разгорается огонь.
 
 
А последняя верёвка
И последний узелок,
Как печать, – жестоко, ловко
Лягут точно между ног.
 
 
Мне и холодно, и жарко,
И вот именно когда
Кожа под верёвкой ярко
Покраснеет от стыда,
 
 
Плотно и слегка небрежно,
Отпуская тормоза,
Шёлк повязки тихо, нежно
Закрывает мне глаза.
 
 
Вот и всё. Готово дело.
Можно лишь сидеть и ждать,
Слушать собственное тело,
Наслаждаться и страдать,
 
 
Задыхаясь от волненья,
Растирая в кровь соски,
Ощущать прикосновенья
Сильной ласковой руки,
 
 
Или плётку из резины —
Вспышку в шёлковой ночи,
Или капли стеарина
От расплавленной свечи.
 
 
Быть моделью, куклой даже,
Плакать, биться и кричать,
И, когда тебе прикажут,
В муках наконец кончать.
 
 
После, лёжа на циновке,
Замирая, чуть дыша,
Вздрагивать, когда верёвки
Режет лезвие ножа,
 
 
Вздрагивать, когда мурашки
Бегают туда-сюда,
Вздрагивать, когда из чашки
На лицо течёт вода,
 
 
Вздрагивать, когда с окраин
Кровь по венам закипит,
Вздрагивать, когда Хозяин
Тихо шепчет: «Потерпи…»
 
 
Ног не чую, ломит руки,
Еле ими шевелю.
Ненавижу эти муки,
Ненавижу… и люблю!
 

СЛОВО «ХОЗЯИН»

 
Это сладкое слово – «Хозяин».
Сколько значит оно для меня!
В нём и нежность заботы,
И страх наказаний,
И уверенность каждого дня.
 
 
Эта жажда – быть просто рабыней —
Заставляет всё тело дрожать
От боязни, стыда,
От тоски и унынья,
От желания принадлежать.
 
 
Только справиться с ней не выходит,
Как её ты при том ни зови, —
Эта тяга страшнее
Томления плоти
И порою сильнее любви.
 
 
Бесполезно молчать и таиться,
Бесполезно искать и страдать,
И теряться в толпе,
И заглядывать в лица —
Невозможно его угадать.
 
 
Часто я, в одиночестве плача,
Господина звала своего…
Это просто судьба,
Это просто удача,
То, что я повстречала его!
 
 
Этот дом, где меня приютили,
Стал роднее, чем отчий приют.
Здесь меня полюбили,
И в цепи забили,
И рабыней отныне зовут.
 
 
Тонкий латекс, скрипучая кожа,
Эти цепи, ошейник, ремни —
Я домашний зверёк,
На игрушку похожа,
Невозможно забыть ни на миг,
 
 
То, что я – ни жена, ни подруга,
Не хозяйка (об этом и речь),
Не любовница, просто
Отчасти – прислуга,
А отчасти – любимая вещь.
 
 
У меня не бывает капризов,
И, домашние сделав дела,
Я не смею играть,
Не смотрю телевизор,
Не бывает, чтоб я проспала.
 
 
Очень хочется тронуть руками,
Поласкать себя пальцами, но
Коль я дома одна,
Под зрачком телекамер
Удовольствие запрещено.
 
 
Разве только – понежиться в ванне
Или что-то читать, а пока
Можно просто сидеть
На полу в ожиданьи,
Когда щёлкнет пружина замка.
 
 
В этот миг я опять понимаю,
Что, по сути, в начале начал
Я – такая же дверь,
Только дверь я живая,
И пришёл мой хранитель ключа.
 
 
Нет другого желания, кроме
Подбежать, кандалами звеня,
Встать пред ним на колени
И молча, в поклоне,
Ждать, когда он обнимет меня.
 
 
Прошептать: «Господин, добрый вечер, —
Замирая у ног, словно тень. —
Как рабыня ждала,
Как мечтала о встрече,
Как скучала она целый день!»
 
 
И от страха немея как рыба,
Ожидать приговора суда:
То ли – ласки и нег,
То ли – розги и дыбы,
А быть может, плетей и креста.
 
 
Мне назначена доля такая,
Чтоб потом, в темноте и тиши,
Искупить перед Ним
(Если Он пожелает)
Грех загадочной рабской души.
 
 
О свободе ничуть не жалея,
Отдавать то, что Мастер возьмёт,
И испить до конца,
От восторга пьянея,
Горький мёд из пылающих сот.
 
 
И когда успокоится сердце,
И поступит команда «отбой»,
Заползти в закуток
С зарешеченной дверцей
И захлопнуть её за собой.
 
 
А ночами, когда мою нишу
Свет полночной луны серебрит,
Я слагаю стихи
По возможности тише,
Потому что любовь моя спит…