Текст книги "Репортаж не для печати"

Автор книги: Дмитрий Харитонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

– В больницу отправился ваш личный врач, – отозвался Атнафу Абате.

Менгисту недовольно поморщился.

– Он не сможет проделать это в одиночку.

– Ему помогут, – зловеще осклабился его заместитель. – Туда отправились еще шесть офицеров безопасности.

Менгисту рассудительно произнес:

– Надо все проверить. Поехали в больницу.

Он хотел лично убедиться в том, что императора больше нет на свете и его личной власти никто, даже потенциально, не угрожает. У ворот больницы кортеж автомашин встречал Эндале Гелан, личный врач лидера революции. Он был рослым и энергичным, с колючими глазами, спрятанными за слегка затемненными стеклами очков. Эндале провел своего патрона в больничную палату, где четверть часа назад он, при помощи офицеров службы безопасности, задушил подушкой престарелого императора, управлявшего Эфиопией почти полвека.

– Прекрасно, – удовлетворенно кивнул Менгисту, увидев бездыханное тело Хайле Селассие I. Император был до подбородка укрыт белоснежной простыней, поверх которой лежали на груди его сцепленные руки. – Нужно будет объявить о скоропостижной кончине Хайле Селассие I. Эндале предупредительно осведомился:

– Какой указать диагноз?

В разговор вмешался заместитель Менгисту.

^-Идиот, – сердито обронил Атнафу– – Никакого диагноза. Никакого вскрытия. Просто сообщение о тяжелой и продолжительной болезни, в результате которой старик отправился в Долину Теней.

Менгисту не сводил глаз с безымянного пальца правой руки императора, с которой исчез редчайший по красоте драгоценный перстень. Эндале поймал его взгляд и виновато сунул руку в карман голубого френча.

– Когда ты, наконец, забудешь свою дурацкую привычку? – раздраженно поинтересовался Менгисту у своего врача. – Надеюсь, ты понимаешь, что красть – это тяжкий грех.

Эндале кивнул головой и с готовностью поклялся, что больше не даст поводов упрекать его в чем-либо. Менгисту взял протянутый ему перстень и поднес его к свету, любуясь игрой камней.

– Чудесная работа, – восхищенно произнес он.

– Великолепная, – согласился Атнафу. – Перстень делали лучшие ювелиры Швейцарии. Император считал его одним из символов своей власти.

Менгисту спрятал перстень в правом кармане форменных брюк и, с расстановкой, обращаясь к заместителю, произнес:

– Хайле Селассие I нужно похоронить тайно.

– Да, но где? – вопросительно пробормотал Атнафу.

Менгисту резко развернулся, собираясь покинуть

комнату, в которой находился покойный император, и бросил через плечо:

– Там, где его никто не будет искать. Где его могила никогда не станет местом поклонения для сторонников монархии.

– Я что-нибудь придумаю, – вкрадчиво пообещал Атнафу, следуя за вождем.

Он был человеком, умевшим держать свое слово. Спустя несколько часов, еще до выступления Менгисту по радио с объявлением о смерти Хайле Селассие І, тело императора упаковали в полиэтиленовый мешок. Его закопали там, где никому и в голову не могло прийти искать останки монарха – под полом в туалете, примыкавшем к канцелярии Менгасту Хайле Мариама.

3

Когда я прилетел в Аддис-Абебу, то почти сразу же попал под сильнейший ливень. Дождливый сезон, продолжающийся в Эфиопии с июня до середины октября, оказался в этом году как никогда щедрым на грозы. Причем, нередко они сопровождались крупным градом.

Я вымок до последней нитки и, после прибытия в отель «Орхидея» поспешил достать из чехла светлый костюм. Вызвав горничную, я попросил ее быстро прогладить едва заметные складки на пиджаке.

Через полчаса, одетый в безукоризненный костюм, я прогуливался в просторном холле гостиницы. Точно в оговоренное время ко мне подошел личный водитель Менгасту Хайле Мариама – высокий стройный неф, похожий на фото модель, сошедшую со страниц модного журнала.

– Извините, вы – господин Маклин? – спросил он на превосходном, без малейшего акцента, английском языке.

– Да, – ответил я.

– Мне поручено отвезти вас в президентский дворец, – вежливо сказал он. – Пожалуйста, следуйте за мной.

Связи Роя Денвера были столь серьезны, что оказали магическое воздействие на тех людей, к которым он обратился с просьбой организовать интервью президента Эфиопии с журналистом телекомпании Си-Эн-Эн. Насколько мне было известно, на Менгисту было совершено, по меньшей мере, девять покушений. В целях конспирации местожительство вождя Центрального Комитета Рабочей партии Эфиопии тщательно скрывалось. Менгисту сократил до минимума общение с иностранными журналистами, скрываясь в укрепленных казармах четвертой армейской дивизии, рядом со штаб-квартирой Временного военного административного совета.

Полный провал социалистических экспериментов обескровил эфиопскую экономику. Окончательно ее добила война с повстанцами северной провинции Эритрея, которые сражались за независимость этой территории вплоть до отделения ее от Эфиопии. Боевики провинции Тыграй, находившейся по соседству с Эритреей, сразу после падения монархии, объединились с сепаратистами с борьбе против режима Менгисту Хайле Ма-риама.

Долгое время война с повстанцами велась с переменным успехом. Выросло целое поколение эфиопов, которым просто был неизвестен другой образ жизни, кроме как ложиться и вставать, кладя под изголовье автомат Калашникова. Сотни тысяч людей покинули Эфиопию и осели в лагерях беженцев в Йемене, Сомали и в Судане. Оставшиеся испытывали тяготы не только изнурительной борьбы, но и постоянных неурожаев. Натиск противников Менгисту все усиливался, правительственные войска стали постепенно оставлять провинции, находившиеся поблизости Эритреи. К моменту моего визита в Эфиопию оппозиция контролировала около трети территории страны. Ожесточенные бои шли всего лишь в ста милях от столицы.

«Мерседес», в котором я ехал на встречу с «красным негусом», не стал лавировать в узких улочках старых кварталов АддисАбебы. По ним еще можно было прогуляться пешком, отбиваясь от многочисленных ремесленников, предлагавших купить только что сделанные безделушки из красного дерева или же нехитрые ювелирные украшения. Но проезд на машине обещал серьезные трудности и перспективу застрять возле одной из лавчонок, где торговец варит кофе в пузатых кофейниках и, с низким поклоном, предлагает чашку густого черного напитка всякому приближающемуся к его магазинчику. Это – абиссинское приветствие. Чашечка кофе ни к чему не обязывает, за нее не нужно платить или благодарить. Можно остановиться на несколько коротких минут, отведать ароматный напиток и обменяться несколькими ничего не значащими фразами.

Но мы выехали на одну из самых широких улиц эфиопской столицы – Конно Табор. Дыхание войны ощущалось и здесь. Я увидел несколько баррикад из мешков с песком и усиленные патрули, вооруженные автоматическим оружием.

– В городе по-прежнему комендантский час? – окликнул я водителя.

– С полуночи до пяти утра, – отозвался он. – Но я порекомендовал бы вам не высовываться на улицу с десяти часов вечера, чтобы не нарваться на неприятности.

– Вечерние прогулки связаны с риском для жизни?

– Если вас задержит патруль, то, при неповиновении военным, они имеют право применять оружие.

– То есть расстреливать на месте? – уточнил я.

– В условиях, когда враги пытаются уничтожить нашу революцию, нужно быть беспощадным, – упрямо сказал водитель. – Но вам, как иностранцу, ничего не угрожает. Хотя лучше поберечься и не искать приключений в ночное время.

Он подвез меня к старому императорскому дворцу – «Тебби», построенному еще основателем АддисАбебы негусом Менеликом П в конце прошлого века. Здание со всех сторон было окружено бронетранспортерами и солдатами.

Я вылез из «мерседеса».

– Значит, сегодня Менгисту проводит ночь в своем дворце, – проронил я, застегивая верхнюю пуговицу пиджака.

– Вам оказана высокая честь, господин Маклин, – сообщил водитель через опущенное пуленепробиваемое стекло. – Только высокопоставленных зарубежных гостей принимают в президентском дворце.

Он отправился на стоянку, а я, миновав чудесный парк, где посреди тропических пальм пряно благоухали крупные яркие цветы, оказался у белоснежной широкой лестницы. Поднявшись по ее ступенькам, я увидел перед собой массивные резные двери, которые вели во дворец. Возле их створок неподвижно стояли двое охранников с автоматами наперевес.

Меня провели в кабинет вождя эфиопской революции, обставленный с большим вкусом. Здесь не было вызывающей роскоши, за исключением дорогой хрустальной люстры и громадного портрета Менгисту Хайле Мариама. Изображение вождя революции висело над резным, обитым пурпуром креслом. Одну из стен кабинета занимал огромный книжный шкаф.

Из боковой двери появился подтянутый мужчина с умными глазами на овальном лице. У него был высокий лоб, еще более увеличиваемый намечающейся лысиной, приплюснутый мясистый нос и широкая улыбка, обнажавшая красивые белые зубы.

– Приятно познакомиться, господин Маклин, – приветливо сказал Менгисту, облаченный в традиционный голубой френч. – Присаживайтесь.

Я последовал его совету.

– Чем обязан вашему вниманию? – спросил он, едва заметно нервничая.

– Видите ли…, – замялся я. – С чего бы начать…

«Красный негус» сочувственно смотрел на меня.

– Вас интересует внутренняя обстановка в Эфиопии? Или же наша внешняя политика?

Я улыбнулся.

– Ни то, ни другое. Меня интересует Ковчег.

Менгисту вздрогнул. Он недоверчиво смерил меня

взглядом и, дабы убедиться, что не ослышался, уточнил:

– Ковчег?

– Совершенно верно. Ковчег Завета, похищенный сыном царя Соломона из Иерусалима. Так говорится в одной из эфиопских легенд.

Он пожал плечами.

– Хотите пива? – спросил Менгисту.

Я оторопел.

– Пиво? Какое пиво?

Менгисту нажал на кнопку вызова и приказал появившемуся слуге принести медовое пиво.

– Это – федзе. Наш национальный напиток.

Я пригубил глоток из запотевшего бокала. Пиво было сладким, по вкусу действительно напоминающим мед.

– Осторожно, – предупредил Менгисту. – Оно очень пьянит. Пейте маленькими глотками. А то утром у вас будет сильно болеть голова с непривычки.

– Спасибо, – искренне сказал я. – Необычный вкус.

– Вы – первый журналист, который спросил меня о Ковчеге. Чаще всего задают вопрос о том, когда я родился. Я уже устал отвечать на него.

– Дело в том, что мне не хочется оказаться в положении маршала Бассомпьера, – вежливо отозвался я. – Был такой французский военный. Однажды он поинтересовался у одного капитана, сколько ему лет. «Лет тридцать восемь или сорок восемь, что-нибудь в этом роде»,

– ответил капитан. «Как, – воскликнул Бассомпьер, – может ли быть, чтоб вы не знали в точности, сколько вам лет?» – «Господин маршал, – ответил капитан, – я считаю свои деньги, свое серебро, свои доходы, свои вещи, потому что могу их потерять или у меня их могут украсть, но кто может у меня похитить мои годы или куда могут они затеряться? Поэтому я и нахожу совершенно излишним их пересчитывать».

– Вот-вот, – подхватил довольный диктатор, – я тоже не знаю, сколько мне лет. В Африке многие не знают своего точного возраста.

Я внимательно слушал.

– Что же касается Ковчега, – продолжил Менгисту, насмешливо глядя на меня и поглаживая рукой правую щеку, – то наша рабочая партия не признает религии. А также всего, что с ней связано. Ковчег – не исключение.

– Превосходно, – согласился я. – Но вам, как лидеру государства, должно быть известно, что, согласно древнему преданию, Ковчег Завета обрел свое пристанище в городе Аксум.

Менгисту деланно удивился.

– Неужели? А-а-а, припоминаю, мне что-то говорили об этом советники.

– В таком случае, они не могли не сообщить вам об удивительной силе, которую приписывают Ковчегу, – с надеждой в голосе сказал я.

– Поэтому вы его и разыскиваете? – молниеносно бросил «красный негус».

Я терпеливо пояснил:

– Ковчег Завета искали многие люди. Орден рыцарей-храмовников, знаменитые путешественники – такие, как Христофор Колумб и Васко да Гама, Перо де Ковилхан. Кое-кто из них пожертвовал ради поисков лучшими годами своей жизни.

– А библейская реликвия все это время находилась в Аксуме, – задумчиво произнес Менгисту. Нежными движениями пальцев он начал массировать виски. – В древнем и священном Аксуме. Но, повторяю, наша партия полностью отрицает религию. Как сказал великий коммунист Владимир Ленин, «религия – опиум для народа». Поэтому, все, что связано с Ковчегом, нас не интересует.

– Позвольте мне не поверить вам, – мягко упрекнул я Менгисту.

Он вскинул брови.

– Почему?

– Из девяти известных на Западе покушений, организованных на вас, как минимум, два были предприняты людьми из Аксума. Уж не потому ли, что вы дважды пытались овладеть Ковчегом? Кроме того, весьма любопытным представляется совпадение: гражданская война в Эфиопии вспыхнула с новой силой, когда вы побывали в Аксуме лично и пытались вести переговоры с местным духовенством. Возможно, вы предлагали выкупить Ковчег, но получили отказ. После ваших угроз применить силу, аксумиты подняли восстание.

Несмотря на темный цвет кожи Менгисту Хайле Мариама, я заметил, как он побагровел.

– Откуда вам об этом известно? – в сердцах бросил Менгисту. – Вы, случайно, не шпион?

– Я вовсе не хотел задеть ваши чувства, господин президент, – скромно сообщил я. – О покушениях много писали в западной прессе.

– Лживые и продажные журналисты распространяют много небылиц о моей стране, – презрительно фыркнул Менгисту. – У меня, как и у любого сильного политика, есть враги. Они ведут борьбу против социализма. Кстати, американцы дают им деньги и оружие.

Я подумал о том, что если он всерьез заведется, то мне придется распрощаться с надеждой получить беспрепятственный выезд из Аддис-Абебы.

– Видите ли, господин президент, – спокойно сказал я. – В мои планы не входит писать о режиме Менгисту Хайле Мариама. Я знаю, что у вас много проблем. В Эфиопии, как полагают в западных странах, идет полномасштабная гражданская война. Я был на нескольких войнах и знаю, как это ужасно. Мне не хотелось бы заострять внимание на причинах конфликта в Эфиопии. Я здесь совсем по другому поводу. Просто мне поручено подготовить репортаж о том, где может находиться Ковчег Завета, – я сделал небольшую паузу и многозначительно подчеркнул: – Впрочем, я мог бы написать объективный и взвешенный материал о сегодняшней Эфиопии. Без эпатажа и нервных всхлипов о коммунистической диктатуре. Западные журналисты иногда предвзяты и перегибают палку. Если не возражаете, я подготовлю два репортажа – о Ковчеге и о том, как вы строите социализм.

Это был иезуитский маневр. Мне пришлось покривить душой, но другого выхода, похоже, не было. Разумеется, я не собирался выполнять вторую часть своего обещания. О кровавом режиме Менгисту Хайле Мариама нельзя было даже подумать без содрогания. И я удивился той легкости, с которой солгал, сделав предложение о «взвешенном материале».

Вождь эфиопской революции успокоился и долил пиво в свой бокал. Затем он проделал ту же операцию с моим бокалом.

– Пейте, – посоветовал он. – И скажите прямо, что вам нужно.

Я ждал этого момента и с готовностью ответил:

– Мне хотелось бы отправиться в Аксум. Попытаться увидеть Ковчег Завета и закончить репортаж. Необходимо, чтобы ваши люди не препятствовали моему проезду в древнюю столицу Эфиопии.

Менгисту резко запротестовал.

– Это невозможно. Вы можете попасть в руки террористов. Потом американское правительство поднимет страшный скандал и привычно обвинит меня в самых жутких грехах. Меня просто смешают с грязью.

– Я очень не хочу распрощаться с жизнью и собираюсь быть чрезвычайно осторожным. Кроме того, я оставлю вам расписку с упоминанием о том, что добровольно отправляюсь в Аксум, будучи предупрежденным вами о возможном риске.

– Допустим, – согласился Менгисту. – Но почему я должен дать вам зеленый свет? Аксум – священный город, доступ в который запрещен для иностранцев.

– Несмотря на то, что повстанцы контролируют часть Эфиопии, вы – по-прежнему негус. Император великой страны пресвитера Иоанна. От вашей воли зависит разрешить посещение Аксума или нет.

– Там давно не было никого из иностранцев.

Мне было прекрасно известно, что сразу же после прихода к власти, Менгисту Хайле Мариам распорядился выдворить из Аксума команду английских археологов. Им дали на сборы два часа и под вооруженным конвоем вывезли на столичный аэродром, где посадили на первый же рейс, следовавший в Лондон.

– На календаре – конец двадцатого века. Мир стал очень компактным. Эпоха путешествия Канумба и де Ковилхана – далеко в прошлом. Вы не сможете долго противостоять попыткам проникновения в Аксум. Ограничить их можно, но полностью блокировать – нереально. Если вы запретите мне поездку в Аксум, то, наверное, ваш шеф безопасности Тека Тулу о его свирепости ходят легенды – проследит за моим вылетом из Эфиопии. Но пройдет время и я вернусь. Не знаю,сколько потребуется денег, времени и сил, чтобы подготовить новую поездку. Но она состоится.

Менгисту кисло скривился.

– Намекаете на очередной переворот? Думаете, вам поможет новое правительство? В таком случае, запаситесь терпением. Я еще долго буду негусом.

– На все воля Господа, – спокойно заметил я.

– И моя – тоже, – твердо сказал Менгисту. – Ладно, Маклин, вы получите документы, разрешающие выезд из Аддис-Абебы. Но дальше – рассчитывайте только на себя. И опасайтесь мятежников: если они вас схватят, то расстреляют.

Глава двадцать девятая. АКСУМ

1

Через два дня после визита к «красному негусу», мне привезли в отель официальный документ, разрешавший путешествие по всей стране. В этой бумаге с изображением эфиопского герба говорилось, что журналист телекомпании Си-Эн-Эн Стив Маклин является «гостем Эфиопии со специальной миссией, которая состоит в подготовке честного и обстоятельного репортажа о проблемах развития страны». Военным патрулям предписывалось оказывать мне всяческое содействие.

Я невольно залюбовался изысканными бюрократическими формулировками, содержавшимися в документе. Правда, он гарантировал мне безопасность лишь на территории, контролировавшейся режимом Менгисту. Я совсем не был уверен в том, что смогу избежать неприятностей в районах, захваченных повстанцами.

Мне оставалось лишь полагаться на собственную удачу и на неразбериху, царившую в стране. На то, что эфиопы, занятые ежедневными проблемами, связанными с необходимостью бороться за элементарное физическое выживание, будут проявлять к иностранцу гораздо меньше любопытства, чем это было прежде. Как, например, в истории с шотландцем Брюсом, попытку которого посетить Аксум местные власти долгое время воспринимали в штыки.

Я предпочел не вспоминать об испытаниях, выпавших на долю Перо де Ковилхана, ибо сама мысль о том, что в Эфиопии можно застрять на долгое время, отнюдь не приводила меня в доброе расположение духа.

До Аксума было шестьсот километров, и я позаботился о том, чтобы найти водителя с собственной машиной, на которой можно было бы добраться до священного города. Возле отеля постоянно дежурили молодые ребята, наперебой предлагавшие услуги такси. Я выбрал одного из парней по имени Бабиле – довольно толкового, как мне показалось, парня лет двадцати пяти-двадцати восьми. Он был одет в белые просторные штаны и легкую футболку. Бабиле пообещал мне взять напрокат хорошую машину с кондиционером у своего знакомого. Мы договорились о цене – триста долларов в оба конца, учитывая расходы на бензин, ночевку в придорожной гостинице и гонорар водителю.

В полдень Бабиле уже подогнал к центральному входу «Орхидеи» немецкий «гольф». Я погрузил в него свои вещи, и мы отправились в дорогу.

Насколько мне было известно, Аксум занимает удобное месторасположение между двумя горами – Джидак и Дар-Таклит. Мой водитель весьма сносно говорил по-английски и рассказал, что название «Аксум» переводится как «белая башня».

– Аксум – наш священный город, – сообщил мне Бабиле. – И очень красивый. Он весь утопает в сочной зелени, над которой возвышаются верхушки белых башен. Это остатки древних мечетей, построенных мусульманами, покорившими Аксумское царство.

– Если мне не изменяет память, башен было более десяти? – уточнил я.

– Из одиннадцати башен две уничтожил Менелик И, некоторые рухнули, не выдержав испытание временем. А четыре из них, представьте себе, сохранились.

– А церковь Святой Марии?

– Она считается народной святыней.

– Почему? – допытывался я.

Бабиле как-то странно взглянул на меня. Таким невидящим скользящим взором одаривают вас знакомые, услышавшие просьбу занять деньги.

– А что вы хотите увидеть в Аксуме? Башни? Или катакомбы? – ответил он вопросом на вопрос. – Советую вам осмотреть катакомбы. Они вырыты триста лет назад. Во время набегов все население Аксума пряталось в подземных лабиринтах.

Я решил, что эта информация не представляет для меня особой ценности, и вновь, с некоторым нажимом, вернулся к прежней теме.

– В Аксуме, мой дорогой Бабиле, меня интересуют не катакомбы, а место, где хранится Ковчег Завета.

– Но вас не пустят в церковь Святой Марии! – испуганно сказал Бабиле. – Точно не пустят.

– Ты думаешь?

– Я знаю. Ни одному иностранцу не дозволено проникать в Святая Святых.

– А если я стану исключением?

– Даже не надейтесь, – сообщил Бабиле и надолго умолк.

Путь от Аддис-Абебы, к озеру Тана – знаменитому озеру, которое описывал еще Джеймс Брюс, вел сперва по густонаселенной местности. По обеим сторонам дороги простирались пшеничные поля. Они напоминали пестрый ковер, сотканный из цветных лоскутьев. Каждый земледелец засевал разные сорта пшеницы. Семена перемешивались в самых причудливых сочетаниях. В итоге пшеничное поле выглядело совершенно необычно – как яркая мозаика с преобладавшими темно-синими, ярко-лиловыми и фиолетовыми красками.

Поля, которые находились вблизи столицы, охранялись автоматчиками. Я понял причину столь строгих мер безопасности по отношению к будущему урожаю, когда живописный ландшафт сменился унылой каменистой почвой, иссушенной безжалостным солнцем. Охрана полей была необходима от набегов нищих и изголодавшихся крестьян, полуразваленные хижины которых периодически вырастали вдоль дороги. Несколько десятков хижин образовывали маленькие деревни, медленно умиравшие от африканского зноя, превратившего землю в бесплодную пустыню.

Здесь ничто не отбрасывало тени! Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась светло-серая потрескавшаяся равнина, пыльная и унылая. Раскаленный желтый шар, казалось, навсегда застыл высоко в зените, нещадно припекая.

Когда мы отъехали на восемьдесят-девяносто миль от эфиопской столицы, картина оказалась еще более удручающей. В одной из деревень, гдея попросил Бабиле остановить машину, меня поразил младенец, лежавший прямо на песке возле матери, чье изможденное темное, с тонкими чертами лицо абсолютно ничего не выражало. Силы покинули ее, она уже ничего не воспринимала, и жить ей оставалось явно недолго Ребенку этой женщины не было, наверное, еще и двух лет, но из-за своей отвислой, складками собранной кожи, пепельно-серого лица и печальных глаз он казался маленьким старичком. Он быльш настолько слаб, что не мог не только держать голову, но даже плакать.

– Они умирают, – скорбно произнес Бабиле, склонившись над женщиной с младенцем. – Типичный случай крайнего истощения.

– Сколько таких деревень нам еще предстоит увидеть по пути следования в Аксум? – горько произнес я.

– Много. Очень много, – Бабиле спросил что-то у женщины и, услышав ответ, сообщил. – У них в деревне умерли сначала животные, затем начали погибать люди.

– Неужели никто не мог помочь?

– Здесь были медсестры из организации Красного Креста. Они привозили лекарства и продукты. Но затем пришли правительственные войска и все отобрали.

– А повстанцы? Разве они не могут организовать помощь или, по крайней мере, защитить несчастных?

Бабиле скорбно замотал головой.

– Они пока слабо вооружены Кроме того, Менгисту уничтожает те деревни, которые принимают помощь мятежников. Он посылает свою милицию, и та сжигает деревни и уничтожает еще сохранившиеся посевы.

Я велел Бабиле принести из машины флягу с водой, шоколад и несколько гамбургеров, которые я захватил с собой из отеля. Когда водитель рысью вернулся обратно, бережно прижимая к груди флягу и бутерброды, упакованные в пленку, я заметил, что глаза у женщины чуточку оживились. Бабиле налил в пластмассовый стаканчик прохладную воду и поднес к ее губам.

Она сделала несколько судорожных глотков, стараясь не расплескать драгоценную влагу.

– В соседних жилищах, – Бабиле сделал жест в направлении нескольких хижин, лепившихся друг к другу, – еще около двух десятков человек. Часть из них пришли из соседней деревни, где все уже умерли. Сначала они питались листьями с деревьев. Когда зелень была съедена, люди стали сдирать кору с деревьев. Затем они покинули свои дома, хотя некоторые семьи остались умирать возле своих родных очагов.

– Неужели они обречены? – спросил я, ощущая тяжесть, обручем сдавливающую мне грудь.

– Увы, если не случится чудо, то эти люди умрут.

– Твое правительство, Бабиле, устроило настоящий ад своему народу, – мрачно произнес я, все еще чувствуя колющую боль, пульсировавшую в области сердца.

– Менгисту обречен. Он разделит судьбу тех диктаторов, которые, после свержения, были прокляты своим народом, – сказал Бабиле, помогая мне перенести несчастную мать с младенцем внутрь хижины, где африканский полуденный зной доставлял, казалось, меньшие страдания, нежели снаружи.

Я подумал, что Бабиле, вероятно, довольно близок к истине. Перевес в борьбе с повстанцами был явно не на стороне эфиопского диктатора, чье почти двадцатипятилетнее правление превратилось в кровавую диктатуру Сколько ему оставалось прятаться в своей резиденции в Аддис-Абебе, вокруг которой неумолимо сжималось военное кольцо противников режима? Месяц? Два месяца? Ножки у позолоченного кресла-трона «красного негуса» уже ходили ходуном.

Я был уверен, что Менгисту уже тщательно продумывал бегство в случае захвата врагами столицы страны. Перед его глазами был пример гаитянского диктатора Жан-Клода Дювалье, правившего своей страной в течение пятнадцати лет. За это время он довел Гаити, что называется, до ручки.

Дювалье, которого большинство гаитян называли «Бэби Доком», в панике бежал за границу в середине восьмидесятых годов, когда с котла уже сорвало крышку и разгневанные соотечественники собирались устроить «Бэби Доку» торжественный суд Линча на площади перед президентским дворцом. Но они опоздали, а Дювалье успел собрать чемоданы и отбыть на купленную заранее роскошную виллу. Она находилась в Каннах – рае для миллионеров. Но из-за дорогостоящего развода с женой, безудержного швыряния денег на различного рода увеселения и международных усилий, предпринятых для того, чтобы заморозить его авуары, он, в конце концов, остался без ломаного гроша в кармане. Согласно прогнозам журналистов, Дювалье в ближайшем будущем должен был поменять свой дворец, находившийся на Лазурном берегу на убогую комнатку в кишащем клопами однозвездном отеле.

Мы вышли из хижины и отправились к автомашине. Я первым нарушил тягостное молчание:

– Знаешь, как в древности называли Эфиопию? «Хлебной корзиной» Востока.

– Да, я слышал, что наши предки жили лучше, – согласился Бабиле, усаживаясь на сидение водителя иповорачивая ключ в замке зажигания. – Но это было очень давно.

– Во времена пресвитера Иоанна, – задумчиво проронил я. – Доведись ему перенестись в Машине Времени из той эпохи в наши дни, Иоанн не узнал бы своей Эфиопии.

– Иоанн? – простодушно переспросил Бабиле. – А кто он такой?

– Знаменитый негус, – ответил я. – Великий царь твоей страны, которому завидовали многие монархи Европы.

Бабиле выглядел несказанно изумленным.

– Неужели было такое время, когда белые люди испытывали зависть к эфиопам?

– Было, – подтвердил я. – И не так давно, как ты думаешь.

2

Мы достигли Аксума практически без приключений. После ужасающей картины агонии молодой эфиопской женщины с младенцем, на нашем пути было еще несколько подобных деревень, где люди, потеряв всяческую надежду на выживание, сидели возле своих примитивных конусообразных хижин, крытых соломой.

Утратив волю к сопротивлению несчастьям, свалившимся на их голову в виде засух, неурожаев и тотальной нищеты, они просто сидели и ждали, когда смерть позаботится о них.

Несколько раз нас останавливали машины с повстанцами, большинство из которых были вооружены советскими автоматами, захваченными в боях с войсками Менгисту. Они проверяли мои документы – письмо «красного негуса» с указанием помогать журналисту Си-Эн-Эн я, разумеется, не предъявлял – и отпускали, поинтересовавшись, что за цель толкает сумасшедшего иностранца вглубь Эфиопии. Я честно отвечал, что весь мир, затаив дыхание, следит за гражданской войной, развернувшейся в их стране. Что демократическая общественность симпатизирует движению сопротивления в измученной многолетней диктатурой Эфиопии. Я говорил, что готовлю репортаж о прошлом и настоящем Эфиопии, объясняя необходимость побывать в бывшей столице Аксумского царства.

– Все равно вы не попадете на нашу церемонию, – откровенно сказал мне довольно грязный молодой парень в рваных, видавших виды, шортах. – Так что проезжайте.

Автомат свободно болтался у него на плече.

– На какую церемонию? – в изумлении уставился я на парня.

– Тимкат. Она называется Тимкат, – доброжелательно ответил парень, – Торжественная церемония выноса Ковчега Завета из церкви Святой Марии.

– А когда она происходит? – с ледяным спокойствием поинтересовался я.

– Восемнадцатого января.

– Церемония ежегодная?

– Да.

Я был потрясен! Нигде, ни в одном источнике я не встречал упоминания о Тимкате. Об этой церемонии ни словом не обмолвился Артур Кейс. Знал ли он о традиции эфиопов раз в году выносить Ковчег из Святая Святых и совершать торжественное шествие по Аксуму? Видимо, вряд ли. Иначе он намекнул бы мне о возможном местонахождении библейской реликвии. О Тимкате ничего не было известно и Джону Леклеру, который в самом начале моих поисков вообще безо всякого энтузиазма отнесся к перспективе подготовки репортажа о затерянном Ковчеге Завета.

Я сгорал от нетерпения поскорее увидеть Аксум. Но, как и следовало ожидать, он не произвел особого впечатления – маленький восточный городок с традиционно узенькими улочками. Однако многочисленные памятники, сохранившиеся в Аксуме, убедительно свидетельствовали о невероятно богатом историческом прошлом древнего Аксума.

Вокруг города в целом ряде мест можно было увидеть остатки мощных крепостных стен, заросших густым ковром из мха. Повсюду встречались фундаменты больших строений – в прошлом, видимо, пышных домов. Я видел ступеньки полуразрушенных древних лестниц, выложенных плитами внушительных размеров. На северной окраине города Бабиле показал мне врезавшиеся в склон горы могильные склепы, облицованные красным гранитом. В них стояли опустевшие каменные саркофаги – у меня в памяти сразу всплыли египетские усыпальницы, безжалостно разграбленные разбойниками.