Текст книги "Репортаж не для печати"

Автор книги: Дмитрий Харитонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Я хотел увидеться с Мишель.

Отыскав в сумке записную книжку, я долго смотрел на ее номер телефона, записанный на чистой страничке. Подобная нерешительность объяснялась сомнениями, возникшими у меня – успела ли она вернуться из Лос-Анджелеса.

После нескольких длинных гудков Мишель взяла трубку.

– Слушаю, – ее голос был похож на перелив колокольчика.

– Это некто Стив Маклин, – пошутил я. – Надеюсь, вы меня не забыли?

Я надеялся к тому же, что она ждала моего телефонного звонка. Но об этом я предпочел ее не расспрашивать.

– Как же, помню – репортер, который знакомится с девушками в барах Застенчивый и робкий молодой человек, – в тон мне ответила Мишель.

– Робкое сердце никогда не завоюет красивой девушки, – напомнил я ей и неожиданно для себя признался. – Сегодня вы пришли ко мне в гости во сне

«Не очень хороший ход, Стив, – мысленно упрекнул я себя. – Не следует спешить с подобными признаниями Лучше быть посдержаннее, особенно вначале».

– Надеюсь, вы были достаточно корректны и предупредительны, Стив, – отозвалась она.

Я почувствовал, что она улыбнулась. Она обладала самой потрясающей улыбкой, которую я когда-либо видел. Закрыв на мгновение глаза, я представил себе _{как улыбка танцует на ее губах, словно солнечный лучик.}

– Конечно, я вел себя как настоящий джентльмен, – сообщил я. – Но самое главное, в конце нашей встречи вы пообещали провести со мной вечер в уютном ресторанчике Где играет скрипка и горят свечи

– Что-то я такого не припомню, – подозрительно сказала Мишель.

Реакция с моей стороны последовала незамедлительно.

– В таком случае, Мишель, я с удовольствием повторю свое предложение. Давайте проведем вечер вместе.

– А почему вы решили, что я сегодня вечером свободна?

– Я совершенно убежден в том, что у вас все вечера могут быть заняты. По крайней мере, если бы я за вами ухаживал, то очень серьезно беспокоился бы о тех вечерах, которые могли бы оказаться свободными. – Я еде лал небольшую паузу, переводя дыхание – Мне необходимо торопиться потому, что, если я не займу ваше внимание, то это может попытаться сделать кто-нибудь другой. Я очень хочу, чтобы вы ответили положительно.

Она согласилась. Я поинтересовался, нужно ли мне заехать за ней вечером или мы сразу встретимся в ресторане.

Мишель выбрала второй вариант.

Когда она, наконец, появилась в зале французского ресторана «Доминик», то меня словно ударили в солнечное сплетение.

Мишель была одета в красное платье, изумительно облегавшее ее фигуру, и в красные туфельки. Она производила сногсшибательное впечатление – в ней чувствовалась настоящая женщина. С глубоким характером, умом, индивидуальностью и душевной теплотой.

Когда она шла к моему столику, то все присутствовавшие в ресторане люди провожали ее восхищенными взорами. На мгновение я даже усомнился в том, что это не сон, и ущипнул себя.

Нет, все происходило наяву.

С выбором ресторана я не ошибся – французская кухня славится своими гастрономическими изысками. Карта-меню, принесенная официантом, оправдывала ожидания. Мы решили остановиться на дарах моря. И друг за другом на нашем столике выросли вкуснейшие блюда, одни названия которых вызывали приступ голода. Салат из филе барабулек и артишоков с оливковым маслом. Поджаренные кальмары с картофелем и оливками. Омар жареный с тмином, артишок с начинкой, сок из ракообразных. Жареное филе морского окуня со спаржей, цитрусовый сок с шалфеем. Набор выдержанных сыров. Сливочный крем с сыром маскарпоне, земляника и щербет из тропических фруктов.

Во время столь изысканного ужина, сопровождаемого белым вином, я не сводил с Мишель глаз.

Она была дочерью богатого канадца, эмигранта в первом поколении. В начале шестидесятых годов ее отец приехал в Торонто из Голландии с двадцатью долларами в кармане. Но он был еще достаточно молод, предприимчив и жаждал добиться богатства и процветания. Он организовал вначале небольшую фирму. Благодаря удачному менеджменту, неустанному труду и таланту, ее отец превратился в процветающего владельца сталелитейного завода.

Мишель получила очень хорошее образование и начала адвокатскую практику. Отец, правда, хотел, чтобы Мишель работала юристом в его фирме. Но спокойная и размеренная жизнь в Канаде скоро стала ее тяготить. Мишель решила перебраться в Нью-Йорк, где открыла собственное дело.

– А знаете, в чем разница между канадцами и американцами? – спросил я, вспомнив удачную шутку одного своего приятеля.

Она удивленно и одновременно заинтересованно посмотрела на меня.

– Американцы предпочитают делать деньги, в то время как канадцы любят их просто копить. – Я не мог побороть соблазна сделать ей комплимент. – У вас внутри вулканический темперамент, и одновременно вы ведете себя очень разумно и сдержанно. В каждом движении в вас сквозит подлинная жизнь.

Она чуть наклонила голову.

– Вы женаты, Стив? Я засмеялся.

– Как вам сказать… Она удивилась.

– Я не думала, что задала сложный вопрос. Я пожал плечами.

– Да нет. Просто вспомнил одну любопытную притчу.

– Расскажите, мне интересно.

– Притча о волне, которая полюбила камень, находящийся далеко в море. Волна обожала его, он был ее кумиром, и она ласкала, обнимала и целовала камень днем и ночью. Она обвивала его своими белоснежными руками и замирала от счастья. Она ревновала и вздыхала, плакала и умоляла его прийти к ней…

– Любовь волны погубила его? – тихо спросила Мишель, прерывая мой рассказ.

– Правильно догадались. Он настолько ослабел, что совершенно разрушился и опустился в ее объятия, – я смотрел на Мишель и чувствовал, что она нравится мне все больше и больше. – И камень перестал быть камнем для разрушения, ласк и объятий. Он превратился в заурядные каменные осколки на дне океана. Камень оказался на самом дне морской пучины. – Я отвел взгляд и погладил пальцем ножку опустевшего бокала. – А волна почувствовала себя разочарованной и стала искать новый камень.

Мишель была заинтригована.

– Любимая притча немца по фамилии Крамер. Правда, ему больше нравилась другая – Ремарк. Он всегда описывал любовь как накал чувств, словно раскаленное солнце в зените, – сообщил я.

– Грустная притча.

– Ремарк использовал ее в романе «Триумфальная арка»,

– Прекрасная книга. Отец любил Ремарка и перечитал все его книги, особенно восхищаясь «Аркой». – Мишель огорченно всплеснула руками. – А я успела только «Три товарища» прочитать.

На десерт мне принесли запеченные красные фрукты с апельсиновым соусом, а Мишель предпочла теплое шоколадное пирожное с миндальным кремом.

–  Яне женат, – признался я, набирая фрукты чайной ложечкой. – И не был. Не сложилось. Одни женщины требовали от меня слишком многого, и я сразу же вспоминал притчу о камне – через некоторое время после этого я делал так, что они исчезали из моей жизни. А другие, женщины, которым активно нравился я, не устраивали меня. И я делал так, чтобы не оставить вообще никакого следа в их жизни, Я просто бежал от них.

– У вас сейчас хорошая физическая форма. Вы ее поддерживаете постоянно?

Я вспомнил о том, что произошло в Египте,

– Мне кажется, она оставляет желать лучшего. Намного лучшего!

Оркестр, игравший весь вечер приятные мелодичные композиции, наконец, решил исполнить ту, которая очень вписывалась в сценарий нашей встречи. Скрипач, солировавший в компании двух других музыкантов со скрипками, взмахнул смычком, и полилась медленная красивая мелодия, поддержанная звуками рояля и флейты.

Это была «Женщина в красном» – знаменитый хит ирландского композитора Криса де Бурга, прославившегося в одночасье благодаря простой и необыкновенно трогательной песне. Такую музыку можно написать только пережив историю любви к женщине, одетой в красное, которую встречаешь в один прекрасный момент своей жизни.

Встречаешь и боишься потерять.

Ибо все имеет свое начало и, к сожалению, свой конец под этим небом. И у человека, прожившего даже, казалось бы, вполне благополучную жизнь, едва ли наберется больше дюжины золотых мгновений.

Звездных мгновений безмятежного счастья и радости, триумфа победы и удовлетворения от реализовавшейся цели или мечты.

Всего лишь дюжина мгновений!

Песня Криса де Бурга была именно об одном из таких мгновений. Когда ты встречаешь свое счастье и опасаешься потерять, упустить его.

Я галантно пригласил свою девушку, и мы присоединились к танцующим.

«Леди в красном танцует со мной…».

В ресторане было много людей, и они, разбившись на пары, почти все оставили свои столики, заполнив танцевальную площадку перед оркестром. Мишель положила мне руки на плечи, а я обнял ее за талию, и мы стали медленно кружиться.

«…никого нет рядом – только ты и я…»

Мы не обращали ни на кого внимания, и весь мир сузился для нас до размеров того небольшого кусочка паркета, по которому мы скользили в ритме музыки.

В «Доминике» была прекрасная световая установка. По танцевальной площадке бегали разноцветные – красные, желтые, зеленые, синие – лучи прожекторов, и мы были похожи на заблудившихся детей. Затерянных в волшебном лесу. Прожекторы скользили по танцующим парам лучами, смыкали их над головами, словно покрывая звездным одеялом.

«Мы никогда не забудем этот вечер – ты и я…»

Музыка стала затихать, а мы все кружились под ее умирающие звуки, не в силах оторваться друг от друга. Наконец, она смолкла, и музыкантов вознаградили долгими аплодисментами. Только что танцевавшие пары не жалели своих ладоней, и музыканты, польщенные такой оценкой их труда, встали и раскланялись.

Мы отравились за свой столик.

2

– Тебе понравилось? – улыбаясь, спросил я.

– Очень. Ты заказал мелодию специально? – осведомилась она.

Глаза Мишель сияли. Я подумал о том, что сейчас она казалась очень уязвимой и хрупкой.

– Нет, – искренне сказал я.

– Силы небесные?

– Не иначе.

– Я только сейчас поняла, что мы перешли на «ты».

Я заметил это несколько раньше, но старательно изобразил на своем лице изумление.

– В самом деле? – «поразился» я. – Мне хотелось бы, чтобы ты не настаивала на возвращении к предыдущей форме общения.

«Ах ты маленький пройдоха», – читалось в ее взгляде, лукавом и смешливом. Так смотрит девочка-отличница на неуспевающего одноклассника, небрежно спрашивающего, сделала ли она домашнее задание.

Мне пришлось призвать на выручку все свое самообладание, чтобы вести себя естественно. Я по-прежнему невинно смотрел на Мишель.

– Ты так и не сказал мне, зачем летал в Египет, – вспомнила она, давая тем самым понять, что прощает мои маленькие хитрости.

Итак, Мишель придумала для меня меру наказания в виде короткого рассказа о египетских приключениях. Но как можно было упустить из повествования главное – задание Тэда подготовить репортаж о Ковчеге Завета, что и послужило основанием поездки в Египет?

Внезапно, я поймал себя на мысли: не будь того разговора с Тернером и его поручения, я не вылетел бы в Каир. Я не мог, в этом случае, оказаться в аэропорту Нью-Йорка, где, благодаря причудливому повороту судьбы, мне довелось познакомиться с Мишель.

Она призналась, что имела представление о Ковчеге в общих чертах, но не подозревала, что это может быть столь интересно. Особенно ее потрясла история с мумиями в Каирском музее.

– Невероятно, – выдохнула она, когда я поведал ей о событиях, связанных с поисками Ковчега. – Слушай, Стив, у тебя очень насыщенная и увлекательная жизнь.Я хотела бы быть журналисткой.

Я как раз допил кофе, и в руках у меня оказалась пустая фарфоровая чашка.

– Да, нас на каждом шагу окружают удивительные вещи, – ответил я. – Вот взгляни на эту чашку.

– Обычная фарфоровая чашка, – удивилась Мишель.

– О ней можно сделать детективный репортаж. И он будет поувлекательнее некоторых высосанных из пальца триллеров. Секрет приготовления фарфора был в течение многих веков одной из самых тщательно оберегаемых тайн. Промышленный шпионаж тогда только превращался в подлинную индустрию. Охота за чужими секретами была настолько доходной и увлекательной, а шпионы – настолько бессовестными, что они не колеблясь соблазняли дочерей фабрикантов.

Мишель не могла понравиться подобная бесцеремонность.

– Неужели владельцы фабрик не понимали причину любезности подобных женихов? – огорченно спросила она.

– Шпионы были знатоками мужской и женской психологии, неотразимы внешне и холодно расчетливы внутри – настоящие Джеймсы Бонды своего времени. Тюрьмы были заполнены мошенниками, которые продавали фальшивые секреты производства фарфора, и рабочими, наперебой предлагавшими подлинные секреты.

– Но тайна, о которой знает больше чем один человек, не может быть долго секретом.

– Поэтому и большинство секретов производств фарфора сегодня хорошо известны. За одним исключением

– Каким?

– Неизвестен, по-прежнему, секрет изготовления розового фарфора. Старая легенда гласит, что китайцы окрашивали фарфор в розовый цвет, примешивая к нему кровь девственницы.

Я поставил чашку обратно на стол.

– Плащаница, – сказала Мишель, – та плащаница, в которую завернули Жака де Молэ… Это не рисунок, изображающий распятого человека? Рисунок, сделанный искусным художником?

– Нет. Плащаница прекрасно сохранилась, и на ней действительно отпечаток трупа, а не искусный рисунок. Отпечаток с реального мертвого тела, которое могло быть при жизни только полным энергии телом Великого магистра тамплиеров.

– Ты уверен, что не Христа?

– Абсолютно. Один из главных аргументов в пользу де Молэ – это отсутствие любых исторических упоминаний о существовании плащаницы в течение тринадцати веков с момента распятия Христа. Я понимаю, допустим, что о Ковчеге тоже ничего не говорится после того, как он был в храме царя Соломона.

– Ну вот, ты сам и отвечаешь на свои сомнения.

– Ты не дослушала меня, Мишель. У Ковчега была подробно описанная история возникновения. Ковчег более двухсот раз упоминается в Библии и только затем растворяется в тумане истории. А у плащаницы не было никакой истории в течение тринадцати столетий, после смерти Иисуса. Кроме того, есть еще одно важное доказательство.

– И какое же?

– На всех без исключения средневековых изображениях тела Христа гвоздями пробиты не запястья, а ладони. Между тем, если гвозди будут вбиты в ладони, то тело никоим образом не удержится на кресте. Ткани ладони разрываются под тяжестью значительно меньшей, чем тяжесть тела. Только гвозди, вбитые в запястье, способны выдержать эту тяжесть.

– И как гвозди пронзали руки распятого на отпечатке плащаницы?

– Наверное, ты должна сама догадаться.

Мишель согласно кивнула головой.

– Готова поспорить, что гвозди проходят не через ладони.

Мне доставило удовольствие подтвердить ее правоту.

– Руки Жака де Молэ были пробиты в запястьях, что бы продлить муки рыцаря. И плащаница, не сомневаюсь, была той тканью, в которую завернули тело несчастного тамплиера.

Происхождение плащаницы как отпечатка тела Жака де Молэ не вызывало у меня сомнений в отличие, скажем, от «залитого кровью» Корана Османа. Мусульманские богословы почитали халифа Османа ибн аль-Аффана и называли его «обладателем двух светочей» за то, что он был женат на двух дочерях пророка Мухаммеда – сначала на Рукайе, а после смерти первой жены – на Умм-Кульсум.

Одной из главных заслуг Халифа Османа перед исламом было создание унифицированного текста Корана. Он собрал у учеников Мухаммеда тексты записей его поучений и размышлений и, с помощью личного писца пророка, составил единый текст, убрав то, что могло вызвать раздоры между мусульманами. Все другие тексты и записи откровений Мухаммеда были уничтожены, а со сводного Корана сделали пять копий, отосланных в Мекку, Медину, Куфу и Басру .

Подлинник Осман оставил себе, пока мятежники во время беспорядков не ворвались в его дом и не убили халифа. Его личный экземпляр Корана исчез, но спустя некоторое время в мусульманском мире появилось несколько десятков Коранов с окровавленными страницами, каждый из которых претендовал на то, чтобы считаться подлинным Кораном Османа. Вполне вероятно, что среди них действительно был подлинный экземпляр, принадлежавший Осману, залитый именно его кровью… Но доказать это, увы, уже было невозможно.

Подлинный экземпляр Корана Османа существовал, но в конце концов он смешался с пятью копиями, сделанными с него. А с копий Корана Османа снимали новые копии. В итоге – уникальная книга оказалась затерянной среди многих других. Шансов обнаружить именно оригинал Корана Османа практически не существует.

Своим следующим вопросом Мишель попыталась застать меня врасплох:

– Стив, а если бы ты жил в те времена, в период средневековья – то выбрал бы карьеру рыцаря? Это ведь так романтично – рыцарская жизнь, схватки на турнирах, любовные приключения…

Сейчас я тебя разочарую, моя девочка, подумал я.

– Скорее наоборот. Рыцарская жизнь была цепью непрерывных испытаний и очень часто таила в себе неудобства и смертельную опасность.

– А шикарные замки, в которых они жили?

Я усмехнулся.

– Замки были мрачными и насквозь продувались холодными ветрами. А на полях сражений рыцари мучились из-за холода или жары, тяжелой физической работы – ведь только доспехи весили шестьдесят-восемьдесят килограммов, не говоря уже о необходимости строить различные укрепления или копать рвы, мало спать или томиться долгим ожиданием перед сигналом для схватки с врагом.

– Они умирали молодыми? – наивно-трогательно спросила Мишель.

– Да. И очень часто, – ответил я со снисходительностью строгого учителя, на которого внезапно снизошло великолепное расположение духа. – А что касается замков… Рыцарь постоянно пребывал в поисках славы. А славу не завоюешь, сидя дома возле камина и глядя на мерцающий огонь. Рыцарские доспехи не должны были ржаветь. Зависть к чужой славе весьма поощрялась среди рыцарства и гнала настоящего мужчину из дома в поисках признания.

Я начинал чувствовать, что Мишель потихоньку разочаровывается в романтике средневековья.

– А как же рыцарские турниры? Сражения за один только поцелуй понравившейся дамы, за один только поощрительный взгляд, брошенный ею на победителя?

– Тамплиеры почти не были свидетелями таких сражений по одной только причине: турниры не пользовались популярностью вплоть до позднего средневековья. Но ты права в том, что рыцарь должен был проявлять благородство – не убивать безоружного врага и не наносить ему смертельного удара сзади.

– Ты ничего не сказал о любви, – напомнила Мишель.

– Быть постоянно влюбленным относилось к числу обязанностей рыцаря.

– Мне это нравится'. – с удовольствием воскликнула Мишель.

Я понял, что рыцари, включая храмовников и самого Жака де Молэ, окончательно реабилитированы в ее глазах. Увлеченные разговором, мы только теперь обратили внимание на то, что ресторан «Доминик» опустел. Две свечи, горевшие на нашем столике и придававшие ужину особое очарование и некоторую таинственность, почти полностью оплыли и едва мерцали.

Я смотрел на Мишель, а она на меня. В ее взгляде было такое выражение, о котором можно было только мечтать, находясь с такой девушкой, как она. Я все еще не мог понять: грозит ли мне сегодня одиночество или нет – иногда излишняя настойчивость приводит к обратным результатам.

Но Мишель все решила за меня. Когда мы вышли на улицу, она, сделав едва заметное движение, коснулась ладонью моей руки. Словно электрический заряд пробежал по моему телу. Я, повернувшись к Мишель, взял ее лицо в свои руки и поцеловал в губы. Она прильнула ко мне и обвила мою шею руками.

У меня мелькнуло в голове смутное воспоминание: кто-то из великих людей сказал, что руки красивой девушки, обвивающие шею мужчины – это спасательный круг, брошенный ему с неба. Я снова с признательностью подумал о Провидении, подарившем мне случайную встречу с Мишель.

Мы долго стояли обнявшись, медленно целуясь. Затем Мишель попыталась выскользнуть из моих объятий.

– Мы, ведем себя так, словно сошли с ума, Стив! – сказала она. – Хотя… Хотя мне нравится… Очень нравится, когда ты вот так целуешь меня…

Вместо ответа я снова привлек ее к себе, возобновляя поцелуи. Затем мы поехали ко мне домой.

Это была прекрасная и нежная ночь любви. Более чудных мгновений я,казалось, еще ни разу не испытывал в жизни Или же испытывал, но так давно, что совершенно позабыл об этом.

Глава восемнадцатая. «ПЕЧЕНЬЕ, ПЕЧЕНЬЕ, ДАЙТЕ МНЕ ПЕЧЕНЬЕ!»

1

К сожалению, я не умею просыпаться мгновенно. Уже услышав трель будильника, я продолжаю некоторое время дремать. К активной жизни я возвращаюсь только после утренней чашки дымящегося кофе и стопки свежих газет, еще пахнущих типографской краской.

В то утро мое внимание привлекла заметка в «Нью-Йорк Тайме». Я сразу впился глазами в знакомую фотографию, опубликованную внизу на первой полосе.

В фотографию директора Каирского национального музея доктора Хасана эль-Салеха. На ней он был изображен во время какой-то официальной встречи. Улыбаясь, доктор Хасан пожимал руку египетскому чиновнику из министерства культуры.

Но рядом с этой фотографией была помещена и другая: лежавшего на середине мостовой человека в белой рубашке и в серых брюках. Испуганный человек, в глазах которого затаился ужас, будто он увидел дьявола. Доктор Хасан на этой фотографии лежал в луже крови, на спине, с неловко подогнутыми ногами.

В опубликованной ниже заметке говорилось:

ЖЕСТОКОЕ УБИЙСТВО ДИРЕКТОРА КАИРСКОГО

МУЗЕЯ. Каир. Вчера поздно вечером, на пути к своему дому, был убит Хасан эль-Салех – известный в мире востоковед, директор Каирского национального музея. В качестве орудия грязного и подлого убийства был использован девятимиллиметровый полуавтоматический пистолет, брошенный рядом с телом доктора эль-Салеха. В результате полученных пулевых ранений – было сделано три выстрела – он умер мгновенной смертью. Судя по выражению лица убитого, эль-Салех за несколько секунд до смерти увидел наемного убийцу и, может быть, даже попытался бежать. Остается загадкой причина, по которой убили Хасана эль-Салеха, всю жизнь посвятившего защите египетских культурных ценностей от варварского к ним отношения. Он выступал за возвращение в Египет ранее похищенных шедевров египетской архитектуры и письменности. В частности, Хасан эль-Салех настаивал на возвращении незаконно вывезенного в Париж: знаменитого обелиска из храма в Луксоре – сегодня обелиск занимает почетное место почти напротив президентского дворца.

Возможно, именно эта деятельность известного ученого могла вызвать недовольство у столь могущественных сил как, например, международные торговцы древними сокровищами. Не секрет, что и сегодня они проявляют неподдельный интерес к одному из наиболее богатых на исторические памятники государству, в недрах которого продолжают таиться бесчисленные шедевры.

Полиция пока отказывается от выдвижения каких-либо версий, заявляя, что следствие находится в самом начале своей работы. Известно, однако, что за последнюю неделю к доктору эль-Салеху дважды на ведывайся молодой мужчина на вид тридцати трех– тридцати семи лет, темноволосый, чуть выше среднего роста. Он представился журналистом известной американской телекомпании и провел много времени в обществе эль-Салеха. Его имя пока неизвестно, но, как заверяют детективы, будет установлено в короткие сроки. Возможно, ему будет предъявлено обвинение в убийстве или же в пособничестве убийству.

Я прочитал короткую заметку дважды. От начала до конца. Потом начал читать в третий раз. Впрочем, я уже не видел текста – строчки слились в одно большое пятно и поплыли перед глазами вместе с закачавшимися стенами и поехавшим в сторону от меня письменным столом.

Мне показалось, что началось землетрясение силой в девять баллов по двенадцатибальной шкале Рихтера. Я смотрел перед собой невидящим взглядом, не особенно возражая против того, что стены обрушатся на меня вместе с потолком и погребут под обломками.

Я сидел и ждал, уставившись в одну точку.

Ждал наступления конца света.

Апокалипсис по каким-то причинам был отложен, и, изумленно озираясь по сторонам, я обнаружил, что землетрясения нет. Столь значительный эффект на меня произвела короткая заметка с двумя фотографиями.

Вторая смерть, сопровождавшая поиски Ковчега Завета. Первым умер доктор Вулворд, пораженный пулей убийцы. Теперь пришла очередь и доктора Хасана, с которым, как и в случае с Вулвордом, я встречался и подолгу беседовал, пытаясь напасть на малейший след исчезнувшего Ковчега Завета.

И Вулворд, и эль-Салех оказали мне значительную помощь, дав нащупать тоненькую нить в лабиринте – нить Ариадны. И оба умерли. Встречи со мной приносили людям смерть

Или же смертельную опасность таило любое упоминание о Ковчеге? А реальной угрозе проститься с жизнью подвергал себя каждый из тех, кто проявлял излишний интерес к тайне трех тысячелетий? Если вспомнить о том, что кто-то обыскивал мой номер в нью-йоркской гостинице, попытку навсегда похоронить меня в подземелье на острове в Филе, то это предположение не выглядело наивным и вполне укладывалось в общую схему.

Согласно Библии Ковчег приносил смерть людям, пытавшимся заглянуть в него. Например, в городе Вефсамисе погибло более пятидесяти тысяч человек. Такая смерть настигла каждого, кто хотел поинтересоваться содержимым Ковчега. Но ведь до того, как оказаться в Вефсамисе, Ковчег некоторое время находился у филистимлян, разбивших иудейское войско и установивших его в городе Азот, в храме бога Дагона. Как мне удалось выяснить, в городах филистимлян в те времена свирепствовала страшная болезнь – или чума, или оспа. Поэтому смерть такого большого количества людей в Вефсамисе легко объяснялась эпидемией скорее всего оспы. А болезнь действительно могла быть вызвана Ковчегом – ведь священная реликвия прибыла в Вефсамис из городов, где бушевала эпидемия оспы, и болезнь занесли люди, сопровождавшие Ковчег.

Только человек мог нажать на спусковой крючок оружия. Как в случае с Вулвардом, так и в случае с Хасаном эль-Салехом.

Кого-то очень обеспокоили мои поиски.

Того, кто знал где находится Ковчег и хотел воспрепятствовать моим усилиям реального конкурента на пути к обнаружению золотого сундука?

А если предположить, что тот, другой (или другие!), не знает местонахождение Ковчега Завета и, решая задачу со многими неизвестными, пытается уничтожить конкурентов-соперников, медленно но верно прослеживающих цепочку событий, начиная со строительства Ковчега и водружения его в храме царя Соломона?

Кто бы ни являлся тем другим участником сегодняшних поисков Ковчега Завета, ему удалась важная вещь: бросить не меня подозрение в двух загадочных и, на первый взгляд, немотивированных убийствах известных людей.

Подозрение действительно падало на меня.

Я не сомневался, что имея в руках такую примету, как принадлежность журналиста, побывавшего у доктора эль-Салеха, к известной американской телекомпании, вопрос обнаружения полицией Стива Маклина – дело скорого времени. И тогда мне придется изрядно попотеть, чтобы доказать свою абсолютную невиновность.

Я не ошибся в своих размышлениях.

На следующий день мне нанесли визит два агента международной полиции – Интерпола.

2

Они ждали меня на работе, прямо в моем кабинете. Двое мускулистых поджарых ребят в темных костюмах.

Когда я открыл дверь кабинета и вошел в него, то один из них сидел в моем кресле. Не оставалось никаких сомнений в том, что бумаги и документы на письменном столе были тщательно просмотрены, а экран компьютера только что светился и список файлов также изучался с большим интересом.

Комната была ярко освещена лучами утреннего солнца.

– Добрый день, господин Маклин, – приветствовал меня сидевший за столом. – Уверены, что вас не должно слишком удивить наше появление.

У него было неподвижное лицо с чувственными губами и зелеными глазами. Он производил впечатление человека, находившегося в отменной физической форме, на самочувствии которого никак не сказывается недавно отмеченный сороковой день рождения. За высеченное словно из камня лицо, я сразу окрестил его «Чингачгуком – вождем индейцев».

– Вы хотите сказать, что сюда ежедневно спокойно заходят торговцы наркотиками? – я изобразил на своем лице удивление. – Если у вас есть свежая партия кокаина, господа, то вы пришли не по адресу. Меня не интересует организованная преступность.

Сидевший за столом лениво встал и, подойдя ко мне, предъявил удостоверение капитана Интерпола Джерри Ставински.

Я взглянул на удостоверение и восхищенно сказал:

– Классная работа, ребята. Отлично сработанные документы. А мне можете сделать такие же?

Капитан согласно кивнул.

– Можем. Если вы смените род занятий и будете работать в Интерполе. В нью-йоркской штаб-квартире.

Я огорченно пожал плечами и снял пиджак. Повесив его на плечики в шкафу, я повернулся к капитану Ставински.

– Итак, чем могу помочь? Кстати, вы не представили мне своего молчаливого коллегу.

Второй агент был чуть помоложе капитана. Он устроился возле окна, пристально наблюдая за всеми моими движениями как охотник, изучающий отпечатки следов преследуемого дикого животного.

– Лейтенант Брендон Макнолл, – процедил он, снизойдя до общения со мной.

– Чудесно, – одобрил я. – А вы не знаете господина Андерссона из нью-йоркской полиции? Замечательный, чуткий человек! И занимается приблизительно той же работой, что и вы, ребята.

Лейтенант Макнолл отошел от окна.

– А вас, Маклин, не удивляет наше появление?

– Нисколько, – спокойно ответил я. – Вы должны были появиться здесь если не сегодня, так завтра или послезавтра.

Я сел за свой стол, чуть выкатив назад кресло. Ставински вынул из внутреннего кармана газету и бросил ее передо мной на стол. Я даже не взглянул на нее. В этом не было никакой необходимости – я прекрасно понимал, о чем пойдет речь.

– Здесь говорится о гибели директора Каирского музея, с которым вы дважды встречались. После чего он умер. Мы хотим, чтобы вы объяснили нам: по какой причине, люди, имевшие несчастье общаться с вами, почти тотчас умирали, – сказал он внушительно. – Я имею в виду и доктора Вулворда.

– Печенье, печенье, дайте мне печенье, – пробормотал я, раздумывая с чего начать.

– Какое печенье? Что вы несете? – не понял Ставински-Чингачгук.

Мне пришлось пояснить:

– Я полагал, что агенты Интерпола знакомы с известной историей, связанной с компьютерной преступностью «Печенье» – так назывался вирус, угрожавший стереть «память» десятков тысяч компьютеров. В семидесятых годах, когда американские студенты выполняли свои задания на персональных компьютерах, объединенных в единую университетскую сеть, на экранах стало появляться слово «печенье». При этом медленно стиралась вся предыдущая работа. Затем на экране начинали часто вспыхивать слова: «Печенье, печенье, дайте мне печенье». Некоторое время весь экран пульсировал этим текстом. Когда он наконец успокаивался и вирус исчезал, то оставалась фраза: «Я в общем-то и не хотел печенья». Вирус исчезал, чтобы вновь появиться где-нибудь в другом месте. От него можно было спастись, напечатав слово «Печенье», на что он отвечал: «Благодарю», а потом пропадал.