Текст книги "Бастард Александра 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Пот обильно потек по лицу ветерана, и прежде чем вытащить метку, он выдохнул и воздел глаза к небу. Ещё миг – и он показал на раскрытой ладони белый камень, означающий жизнь и прощение.

Вскинув руку вверх, он продемонстрировал его своему десятку, и тот ответил ему гробовым молчанием, как и весь остальной строй аргираспидов. В этом веке приветствуется сдержанность, считается, что излишняя радость смертных раздражает олимпийских богов. Волю богов смертные должны принимать со смирением и покорностью!

Второй десятник тоже вытащил белый камень, а вот третьему не повезло. Тут, к чести ветеранов, надо сказать, что никто из них не дрогнул и никого из десяти не пришлось тащить. Каждый вышел сам, попросил прощения у олимпийских богов, у меня и у Эвмена, а затем встал на колени и, убрав волосы с шеи, положил голову на плаху.

Первым это сделал тот, кто вытащил роковой жребий. Взмах топора, звук глухого удара – и отрубленная голова покатилась по утрамбованной земле. Палач вскинул взгляд – следующий, а его подсобник поднял с земли голову и, показав её мне, бросил в плетёную корзину.

Зрелище как завораживающее, так и жуткое. Одна за другой падают отрубленные головы, и кажется, этой сцене из ада не будет конца. Будь у меня хоть малейшая возможность покинуть место казни, я бы уже ушёл. Только нет у меня права на подобное послабление самому себе. Я эту кашу заварил, мне и хлебать её до дна!

К счастью, всё в этом мире когда-нибудь заканчивается – и плохое, и хорошее. Последний чёрный камень вынут из мешка, и последнюю отрубленную голову палач бросил в корзину.

Казнь закончена, и надо бы что-то сказать, но у меня пересохло во рту и, вообще, нет ни сил, ни желания шевелиться.

«Сейчас бы залечь где-нибудь в тихом месте, – появилась в голове мечтательная мысль, – свернуться калачиком, никого не видеть и не слышать!»

Бросив на меня понимающий взгляд, Эвмен взял всё на себя. Обернувшись к строю, он оповестил всех о том, что каждый казнённый будет похоронен без почестей, но с достоинством, как и подобает воину Македонии.

Слышу ещё, что он обещает от себя лично выделить семьям казнённых два таланта золотом, ибо те приняли на себя казнь за вину всего таксиса аргираспидов. Ветераны слушают его молча, но одобрительно и с изрядной долей облегчения. Казнь закончена, а они живы и скоро увидят своих жён, детей и имущество.

Глядя на это, мне становится легче, и, постепенно приходя в себя, я даже позволяю себе немного иронии.

«Как быстротечна наша память, когда мы стремимся забыть плохое! В этом беда и спасение человечества!»

Закончив речь, Эвмен перевёл на меня взгляд, безмолвно спрашивая, можно ли распускать воинов. Подтверждаю правильность этого решения и даю знак экзарху, мол, пусть везут в лагерь женщин и имущество аргираспидов, что до сих пор ожидает в пустыне.

«Хотя многие из них уже никогда не увидят своих мужей!» – Подумав об этом, вдруг упираюсь взглядом в посла Антигона, Никанора. Тот стоит под присмотром двух моих стрелков и выглядит, прямо скажем, неважно. Его лицо отражает чёткое понимание своей судьбы. После всего увиденного у Никанора нет иллюзий насчёт собственного будущего.

Стараясь, чтобы мой шаг выглядел чётким и твёрдым, не торопясь, подхожу к нему. Никанор держит мой взгляд, не отводя глаз, словно бы говоря этим: «Я старый боец, много повидавший на своём пути! Я не боюсь смерти!»

Найдя глазами Энея, киваю ему на посла:

– Верни Никанору коня и людей! Пусть убираются туда, откуда пришли!

Жёсткие складки на лице Никанора чуть расслабляются от понимания, что смертная чаша его миновала. Он склоняет голову в знак благодарности и хочет что-то сказать, но я не даю ему этого сделать.

– Пустое, не трать слов! Иди и передай Антигону, что у него есть время до завтра! Если к рассвету он преклонит колени предо мной и повинится в делах своих непотребных, то обещаю простить его! А коли нет, то пощады не будет! Войско его будет разгромлено, а сам он будет казнён!

Глава 11

Сатрапия Персида, область Габиена, 15 марта 316 года до н.э.

Солнце уже поднялось над горизонтом, прогоняя вместе с ночной темнотой и кошмар недавней казни. Утренние лучи, словно бы призывая поскорее всё забыть, осветили место трагедии. В свете дня оно, и правда, выглядит уже по-другому. Темные ряды воинов не давят своей массой, а воздух не пропитан угрозой и страхом. Центральная площадь лагеря пуста: тела казненных уже убрали, а бурые пятна от впитавшейся крови засыпали свежим песком.

Я не спал всю прошедшую ночь, но, на удивление, сна ни в одном глазу. Стресс хоть и отступил, но в крови столько адреналина, что, даже будь у меня возможность кемарнуть часок, я все равно бы не заснул.

Мой взгляд реагирует на крики и перемещается к шатрам ветеранов, где царит радостная суета встречи. Большой караван из женщин, вьючных лошадей и повозок только что вошел в лагерь и был тут же захвачен счастливой круговертью. Объятия, поцелуи, снова объятия и поиск среди общей поклажи своих, уже казалось, потерянных вещей.

Глядя на все это, появляется ощущение, что ужас минувшей ночи был давным-давно или, вообще, не в этой жизни, а ведь аргираспиды распущены по палаткам всего час-полтора назад!

Конечно, если присмотреться, то можно найти и зареванные лица тех женщин, чьи мужья были казнены, но то ли они прячутся, то ли радость сама по себе более яркая, чем горе. Потому как, по ощущениям, в той какофонии звуков и человеческой суеты больше чего-то праздничного, чем пережитого ужаса и страданий.

«То ли психика нынешних людей куда более устойчива к стрессу, – мысленно пытаюсь объяснить себе эту картину, – то ли сама природа человечества такова! Живи, пока живется, и не думай ни о горе вчерашнего дня, ни о зыбкости завтрашнего! Только так ты можешь быть счастлив!»

Возвращаю свой взгляд обратно и натыкаюсь на усталые лица товарищей. Они ждут моих дальнейших указаний, и я легко читаю на лице Энея невысказанный вопрос – что дальше⁈ Зато в глазах Экзарм и Патрокла никаких вопросов, только острое желание пожрать и завалиться спать.

«Не выйдет, друзья мои!» – иронично хмыкаю про себя и нахожу взглядом Эвмена.

– Пошли всем сатрапам приказ, – произношу в четкой и безапелляционной форме, – немедленно прибыть сюда в лагерь для совета и обсуждения дальнейших действий.

На мое указание тот чуть замялся, и, заметив это, я бросаю на него вопросительный взгляд.

– В чем дело, Эвмен? Что-то не так?

В ответ на это на лице грека появляется выражение неловкости.

– Дело в том, мой царь, если я прикажу сатрапам явиться, – он сделал особое ударение на слове «прикажу», – то уверен, половина не придет из принципа. Каждый из них считает меня не вправе им приказывать.

Для меня эта ситуация не новость! Я знаю о ней из прошлой жизни, и именно поэтому хочу покончить с этой разлагающей неопределенностью как можно быстрее. Воевать с Антигоном, когда у тебя полководцы делают все, что взбредет им в голову, невозможно. Вчера сатрап Персиды Певкест просто взял и оставил свой фланг, отказавшись подчиняться приказам Эвмена, а сатрап Бактрии Филипп, по глупости или по нерадению, допустил обход мидийцев и захват имущества аргираспидов.

Еще планируя свое появление в лагере Эвмена, я четко представлял, что после мятежа «гвардейцев» вторая по уровню угрозы проблема – это своеволие сатрапов. И с этой угрозой необходимо разобраться не менее жестко и убедительно, чем с ветеранами.

Как это сделать, чтобы в результате разбора не остаться в одиночестве? Один в поле не воин, а вся сила короля в поддержке его баронов! Невозможно давить на людей, от которых ты напрямую зависишь! Они это знают и беззастенчиво пользуются!

Эвмен, явно, не нашел ответа на этот вопрос! Опасаясь, что недовольные сатрапы уведут свои войска, он пошел на навязанное ему коалиционное командование, которое в конце концов привело его к гибели. Если бы я не вмешался, конечно!

Прокрутив эту мысль в голове, я вдруг до боли отчетливо осознал: это конец эпохи! С того момента, как я не позволил убить Эвмена, той истории, которую я знал, больше не существует, а мой дар «предвидения будущего» как неоспоримое преимущество над противником утерян навсегда.

«Жаль, конечно, но не беда! – стараюсь подбодрить самого себя. – С этим козырем рано или поздно все равно пришлось бы расстаться! К счастью, это далеко не все, что у меня есть! Багаж из общих знаний человека двадцать первого века всегда со мной, и отнять его можно, разве что, вместе с головой!»

Немного подумав, я нашел еще один повод не зацикливаться на потере.

«Как бы история ни поменялась, люди-то здесь останутся прежними! – с удовлетворением отмечаю еще один плюс. – Значит, и та оценка главных действующих лиц, что дали им современники и последующие историки, останется верной. Я ее знаю, и это козырь, да еще какой! По сути, это равносильно тому, что в моем времени меня бы допустили к файлам личных дел всех командующих вражеской армии!»

Вижу, что Эвмен по-прежнему ждет реакции на свои слова, и, улыбнувшись своим мыслям, даю ему совет на все времена.

– Боишься, что не явятся по приказу, тогда попроси их вежливо, но так, чтобы ни у кого не было ни единого шанса отказаться!

* * *

В центре большого шатра Эвмена стоит некое подобие стола, на котором из песка сооружен макет этой части долины Габиены. Вокруг этой импровизированной карты столпился весь цвет нашего войска: ближе к столу – сами сатрапы, за ними – их ближники и телохранители. Все с оружием, открыто демонстрируя, что тут никто никому не доверяет.

Эвмен стоит у стола, скрестив руки на груди, я же держусь в тени. Мой наблюдательный пункт – в дальнем темном углу шатра, откуда мне прекрасно видны все участники совещания, а вот меня рассмотреть непросто. Тем не менее, я постоянно ловлю на себе заинтересованно-любопытствующие взгляды и уверен, что большинство присутствующих, хотя бы в общих чертах, но уже наслышаны о случившемся ночью.

«Они знают обо мне, но у них не было времени все обдумать, – мысленно оцениваю ситуацию, – и уж тем более прийти к какому-то коллективному решению!»

Именно поэтому я и собрал их здесь сразу же после казни аргираспидов. Можно сказать, поднял с постели, не дав возможности ни пообщаться друг с другом, ни обдумать все обстоятельно.

Внимательно вглядываясь в напряженные черты, перевожу взгляд с одного лица на другое.

«Пока они каждый за себя, у меня еще есть шанс превратить этот змеиный клубок в совет верноподданных и преданных полководцев! Задача номер один – не дать им сговориться, иначе не я буду диктовать условия, а они мне!»

Все сатрапы уже собрались, но Эвмен по-прежнему молчит, и общий гул голосов нарушает недовольный бас высокого бородача с мясистым носом.

– В чем дело, Эвмен? Мы все пришли сюда не для того, чтобы слушать твое молчание. Если тебе нечего нам сказать, то мы можем обойтись и без тебя. У каждого из нас гораздо больше прав на командование войском!

Склонившийся к моему уху Патрокл тут же прошептал:

– Певкест, сатрап Персиды!

Чуть киваю, подтверждая, что понял. Я сам просил Патрокла обозначить для меня, кто есть кто.

В это время Певкест бросил надменный взгляд на грека и, не давая тому ответить, добавил:

– Если тебе нечего сказать, то я предлагаю немедленно сняться с лагеря и начать отход на юг, в Персию! Там мы сможем добыть продовольствие и восполнить потери.

Его сразу же поддержал крепыш с большими залысинами, коего Патрокл назвал сатрапом Кармании Тлеполемом.

То, что Персида и Кармания находятся к югу от нашего сегодняшнего положения, дает мне право безмолвно позлословить:

«С этими все ясно: своя рубашка ближе к телу! Оба стремятся обезопасить себя и свои владения».

Этот нехитрый ход тотчас же раскусили и другие участники совета.

– На юг отходить нельзя! – громко возмутился квадратный коротышка. – Никакой поддержки мы там не найдем. Отступать надо на восток, на Бактрию и Дрангиану.

– Эвдам! – шепчет мне Патрокл. – Сатрап Индии! Ему отход на восток сулит куда большую выгоду.

Голос Эвдама немедленно поддержали властители названных им провинций, и мой одноглазый друг тычет в них пальцем. Бактрия – это Филипп, а Дрангианой правит Стасандр.

Новое направление тут же вызвало недовольство сатрапов севера Эвтидема и Стасанора. Эти двое, повышая градус накала, потребовали отхода в Гирканию и Согдиану.

Спор все разгорается и разгорается, и Патрокл продолжает называть мне каждого из сатрапов, едва тот открывает рот. Их так много, что я уже запутался, но это и неважно. Я уже давно определился, с чего и с кого мне следует начать. Осталось только дождаться подходящего момента.

Царящий в шатре гвалт не стихает, а только усиливается. Никто никого не слушает, а, наоборот, лишь старается перекричать друг друга. Я терпеливо жду, не вмешиваясь в перепалку, и только когда, наоравшись, сатрапы начинают затихать, выхожу вперед, прямо в яркое пятно света, бьющее из-под поднятого полога.

Теперь меня видно всем, и я жестко бросаю прямо в устремленные на меня взоры:

– Господа, пока вы еще не разбежались кто куда, как тараканы, позвольте вас спросить. Почему? – Делаю подчеркивающую паузу и продолжаю. – Почему вы так стремитесь избежать битвы? Давно ли македонцы стали трусами, боящимися сражений?

Вокруг меня сразу же загудело возмущение, негодование, а Певкест с вызовом вскинул на меня взгляд.

– Да кто ты такой, чтобы упрекать нас, мальчишка⁈

Это как раз то, чего я ждал, и отвечаю, глядя ему прямо в глаза:

– Я старший сын и наследник Великого Александра! Царь Македонии, Эллады и всей Азии!

На мои слова тот скривился, словно сжевал пол-лимона, и процедил сквозь зубы:

– Значит, все-таки правда! Антиген и Тевтам мертвы, а все эти глупые россказни про царя – не выдумка!

В наступившем затишье все просто пялятся на меня, не зная, как реагировать, и Певкест вновь находится первым.

Его рот кривится в презрительной усмешке.

– Кто дал тебе право, сын наложницы, называть себя царем? Насколько я помню, собрание достойнейших исключило тебя из числа наследников. Наши…

Не дав ему закончить, резко обрываю на полуслове:

– Не полководцам выбирать царя! Лишь боги дают это право! Меня назвал царем не ты, Певкест! И не вы…! – Повышая голос, обвожу взглядом собравшихся. – Меня назвал царем мой отец, Великий Александр, и Отец всех богов Зевс-Амон-Ра, Громовержец и Вседержатель!

– Много слов! – вновь кривится Певкест, обводя взглядом шатер. – Мы все были у смертного одра царя, но не слышали твоего имени, Геракл. Совет диадохов выбрал царей, и это Александр и Филипп Арридей!

Теперь уже я растягиваю губы в презрительной усмешке.

– И где же эти цари, Певкест⁈ Кто уважает этих царей? Может быть, Антигон, загнавший вас в эту пустыню? А может, Птолемей, примеривающий царскую корону у себя в Египте? Или Кассандр? Злобный сынок ополоумевшего к старости Антипатра!

На мои слова в шатре наступила тишина, нарушаемая лишь громким дыханием присутствующих. Пользуясь этим, я добиваю их еще одним козырем.

– Филипп Арридей уже мертв! Его, как вы наверняка знаете, убила моя бабка Олимпиада! Ей тоже уже воздалось по грехам ее! Кассандр, пусть никогда не будет ему покоя в царстве Аида, уже умертвил ее вместе с Роксаной и моим названым братом Александром.

Я знаю, что Роксана и ее сын еще живы, но нисколько не смущаюсь этого. Ведь это даже не ложь, а лишь маленькое преувеличение! Всего-то на семь лет! Ведь все равно это случится!

Здесь и сейчас уличить меня во лжи некому. Слухи о пленении Олимпиады и Роксаны с сыном уже дошли до войска Эвмена. Еще раньше пришла новость о смерти царя Арридея и его жены Эвридики. Так что мои слова ложатся в благодатную почву, ибо ни у кого здесь нет сомнений в том, как поступит Кассандр с плененной Олимпиадой и ее царственным внуком. Именно из-за этих новостей разброд и шатание в войске Эвмена достигли своего апогея, ведь те, за кого они воевали, уже проиграли! Так за кого им биться сейчас?

Все это я читаю в глазах сатрапов и даю им ответ на этот вопрос.

– Отчаявшаяся душа моего отца, глядя на эти преступления, взывает о мщении! Чудовищные злодеяния бывших друзей не позволили ей найти покой в царстве Аида. Дух Великого Александра явился ко мне и призвал под свои знамена! «Сядь на трон, мой сын, – приказал мне отец, – возьми бразды правления в свои руки, покарай виновных и воздай по заслугам верным соратникам моим!»

Теперь не слышно даже сопения набившихся в шатер людей. Все, замерев в ожидании, слушают меня, и я продолжаю:

– И тогда я сел на коня, призвал с собой самых верных друзей и примчался к вам, дабы спросить…! – Тут я впиваюсь гневным взглядом в Певкеста. – Спросить со всех, но в первую очередь с тебя, Певкест! Почему ты, доблестный когда-то воин, опозорил свое имя и сбежал вчера с поля боя?

Такой резкий переход от патетики к обвинению заставил Певкеста отшатнуться, и я пользуюсь этим.

– Тебе стыдно и страшно, Певкест, потому что ты поддался на уговоры Антигона! – Я не знаю этого точно, но уверен, что воин, не побоявшийся когда-то прыгнуть за стену города маллов, вряд ли бы испугался всадников Антигона.

Забегавший взгляд сатрапа Персиды лишь подтверждает мою догадку, и я уже открыто бросаю ему обвинение:

– За сколько ты продал своих товарищей, Певкест? Сколько заплатил тебе Антигон? – Тот ошарашенно не находит слов, и я не даю ему возможности оправдаться. – Или нет⁈ Он ничего тебе не заплатил, а лишь пообещал⁈ И ты, как слабоумный дурачок, поверил обещаниям прожженного обманщика Антигона⁈

Эти насмешливые предположения я вворачиваю специально, ибо еще неизвестно, что хуже для македонянина: предательство или глупая доверчивость.

Певкест, наконец-то, очухался, и его лицо побагровело от гнева.

– Да как ты смеешь, щенок, обвинять меня в таком…! – Он обвел глазами собравшихся, но не нашел среди них поддержки. Его вчерашнее бегство у многих вызвало вопросы.

Увидев это, он еще больше ополчился на меня.

– Такие обвинения смываются кровью! – Его рот искривился от ненависти, а я отвечаю ему ледяным спокойствием.

– Сдай свой меч, Певкест, и я обещаю тебе суд скорый, но правый!

Мои слова заставляют его злобно ощериться, а двух его телохранителей – шагнуть вперед.

– Меч тебе! – Вытащив из ножен ксифос, Певкест протянул его мне отточенным острием вперед. – На! Иди, попробуй возьми!

Я делаю шаг вперед, прямо навстречу блестящему лезвию, и… в этот момент выражение лица Певкеста вдруг меняется. Вместо злобного предвкушения на нем появляется удивленная растерянность. Из уголка его рта вытекает тоненький ручеек крови, и властитель Персиды медленно опускается на колени. Его руки уже не в силах удержать меч, но я не даю ему упасть. Перехватив его из рук умирающего, бросаю на Экзарма одобрительный взгляд.

За миг до этого, пока Певкест вместе с телохранителями пожирал меня глазами, массагет беззвучно подошел к ним со спины. Его выверенный удар пришелся точно в печень, а тонкий, как жало, клинок без труда прошел под боковым ремнем кожаного панциря.

Именно его след я вижу сейчас на распластавшемся мертвом теле, но отвлекаться нельзя. Промедление сейчас смерти подобно! Отрываю взгляд от расплывающейся лужи крови и вцепляюсь глазами в телохранителей.

Упустив момент покушения, те запоздало схватились за рукояти мечей, но на их руках тут же повисли мои воины. Ближайшие сатрапы и свита шарахнулись в стороны, а те, что стояли подальше, еще не поняли, что произошло.

В этой повисшей на миг тишине я перевожу взгляд на побелевшее лицо второго человека в армии Певкеста. Это Феспий, и за те без малого пять месяцев, что мы шли сюда, я пораспрашивал о нем. Все, что я услышал, характеризовало его как умного и бесстрашного человека. Грек на македонской службе, убежденный сторонник идеи Великого Александра о едином царстве без границ и расовых предрассудков. Самостоятельно выучил персидский язык и оказывал на Певкеста огромное влияние, склоняя сатрапа к примирению с местным персидским населением.

Перевернув меч рукоятью вперед, протягиваю его ему со словами:

– Теперь ты, Феспий, сатрап Персиды!

Моя рука на мгновение зависает в воздухе, и я повышаю голос, усиливая давление:

– Царь оказывает тебе доверие, Феспий! Прими его с благодарностью и покорностью!

Мы смотрим друг другу в глаза, и оба понимаем, что надо сделать. Мой обжигающий взгляд говорит ему: «Опустись на колени и прими меч! Это твой единственный шанс не только остаться в живых, но и продолжить все те преобразования, над которыми ты так упорно трудился в последние годы».

Я вижу, что он это понимает, но мучается дилеммой. Встать на колени, простить убийство сатрапа и друга, не позволяет ему дух эллина. Вот только он давно уже живет в Персии и насквозь пропитался нравами этой страны, которые шепчут ему на ухо: «Ничего страшного в этом нет! Зачем умирать? Ведь преклонить колени перед царем – не позор, а привилегия!»

Эти несколько мгновений мне кажутся вечностью, ведь сейчас – переломный момент. Уступит этот, в общем-то, малоизвестный грек – и все остальные сатрапы не пойдут на открытую конфронтацию, а нет…! Тогда уж, мама не горюй!

Я держу в уме самые разные варианты, но точно знаю одно: если я не добьюсь от всех сатрапов полного подчинения и признания царем, то выпускать их отсюда нельзя. Уж лучше иметь дело с обезглавленным и непонимающим, что происходит, войском, чем с осмысленным сопротивлением.

После сегодняшней ночи во мне многое изменилось, и понятно почему. Когда по твоему приказу и у тебя на глазах убивают почти двести человек, такое не проходит бесследно для человеческой психики. Думаю, это отражается во всем: во взгляде, в голосе и даже в мыслях. Как и то, что я все уже для себя решил: либо эти люди, что толпятся сейчас в шатре, признают меня царем, либо они перестанут существовать.

Эта решимость, по-видимому, так ясно читается в моих глазах, что смотрящий в них Феспий понимает – это не блеф! От него сейчас зависит, зальется этот шатер кровью или нет!

Давление на него так высоко, что он не выдерживает. Медленно, не отводя глаз, Феспий опускается на колени и протягивает ко мне руки.

– Благодарю тебя, царь Геракл, за милость и доверие! Клянусь служить тебе верой и правдой, да будет порукой тому Зевс-Громовержец!

Вкладываю в его руки меч и обвожу взглядом замерших сатрапов.

– Там, за холмом! – показываю рукой на запад. – Стоит армия узурпатора Антигона! Он – враг! Не только мой, но и каждого Аргиада! Он – ваш враг! Если вы сегодня уступите, то завтра потеряете все! Антигон заберет у вас ваши дома, ваших жен и ваши жизни! Я вижу это так же ясно, как видит будущее душа моего отца, Великого Александра!

Нахожу взглядом низкорослого сатрапа Индии и впиваюсь в него горящим взглядом провидца.

– Тебя, Эвдам, твой одноглазый приятель зажарит живьем! Ты ведь знаешь, как он тебя ненавидит!

– А вы…! – Поочередно перевожу взгляд с одного сатрапа на другого. – Сказать вам, что ждет каждого из вас в случае победы Антигона?

– Тебя, Стасандр! – тыкаю пальцем в сатрапа Дрангианы. – Одноглазый циклоп тоже казнит!

Мой пророческий голос заставляет того вздрогнуть, а я уже обращаюсь к другому.

– Тебя, Стасанор, он лишит сатрапии и всего имущества! Ты закончишь свой путь изгоем, куда беднее, чем начинал свой путь на Восток!

Не давая перевести дух ошарашенным слушателям, перехожу к сатрапу Гиркании.

– С тобой, Эвтидем, у Антигона давние счеты, а ты ведь знаешь – одноглазый ничего не забывает и не прощает!

Тут, словно озаренный внезапным видением, поворачиваюсь к сатрапу Кармании.

– А вот тебя, Тлеполем, Антигон пощадит и даже не лишит сатрапии! – Вперившись в того подозрительным взглядом, добиваю. – Не скажешь нам, почему? Может быть, ты уже сейчас договариваешься с одноглазым и сдаешь ему своих товарищей!

Честно говоря, я не помню участи никого из них, кроме Эвдама, но это и неважно. Выдаю на-гора все, что приходит в голову, и вижу, что добиваюсь желаемого. Мое пророчество произвело эффект разорвавшейся бомбы, и едва наметившийся единый фронт противодействия в один миг разметало на части. Нелегко стоять в одном строю тому, кто знает, что его ждет смерть, с тем, кому можно не беспокоиться о своем будущем.

Упреки сыпятся на Тлеполема со всех сторон, и каждый тычет ему прошлыми обидами и прегрешениями. Стасанор уже ругается с Эвдамом, вспоминая дела минувшие и кто из них больше насолил Антигону.

За пару мгновений еще недавно стоявшая гнетущая тишина сменяется на такой разноголосый гам, что мне становится ясно: я добился чего хотел! Певкеста никто не вспоминает, хотя его мертвое тело все еще лежит на земле в назидание остальным. Все озабочены лишь своей собственной судьбой, и я готов предложить им решение, способное их спасти.

Бросаю взгляд на Эвмена, и тот громогласно призывает к молчанию:

– Тихо, господа! Прошу тишины, друзья мои! – Его трубный бас пробился сквозь гул голосов, и продолжил уже в наступившей тишине: – Наш единственный и законный царь Геракл хочет обратиться к своим сатрапам!

Теперь уже десятки глаз нацелились на меня, и я начинаю говорить, держа всеобщее внимание:

– Я знаю, вы все умные люди и понимаете, что я – единственное ваше спасение! Я – последний шанс, коий даруют вам Олимпийские боги, и горе вам, ежели вы отринете этот дар! Великий Александр, обласканный отцом своим Зевсом-Вседержателем, послал меня спасти вас и Великое царство! Он прощает вам грехи ваши и все еще верит в то, что вы, непревзойденные воины Македонии и Эллады, остались его верными соратниками и друзьями! Докажите это! Докажите это прямо сейчас!

Закончив, перевожу взгляд на Эвмена – «мол, продолжай», – и тот подхватывает со всей торжественностью.

– Друзья мои! В этот тяжелый и трагичный для Великого царства момент я призываю вас последовать воле покойного царя нашего, Александра, и присягнуть на верность сыну его, Гераклу!

Сказав это, он, подавая пример, опустился на колени.

Вытащив меч, Эвмен протянул его мне:

– Царь Геракл! – произнес он, смотря мне прямо в глаза. – Прими от меня сей меч как символ нерушимой клятвы верности и преданности! Клянусь, не щадя жизни своей, служить тебе и призываю Великих богов в свидетели этой клятвы!

Принимаю из его рук оружие и, показав блестящий клинок всем собравшимся, возвращаю Эвмену:

– Принимаю твою клятву и в знак милости своей возвращаю тебе этот меч, дабы мог ты нести по земле слово мое и власть мою!

После этого Эвмен поднялся и встал рядом со мной. Вся эта сцена – не экспромт, я обсудил ее с Эвменом заранее, и коленопреклонение тоже. Грек сомневался в его необходимости, но я настоял. Мне было известно, что македоняне и греки относились к персидской привычке чуть что бухаться на колени с презрительным пренебрежением, но то было давно. Сейчас все эти стоящие передо мной македонские полководцы сами не чураются персидских традиций и требуют от своих подданных всего того, в чем упрекали когда-то чужих царей и сатрапов.

Мне нужно их полное признание моих прав карать и миловать каждого, и другого способа получить его я не вижу.

Эвмен уже несколько мгновений стоит возле меня, а никто до сих пор не последовал его примеру. Это нехорошо, и я слегка подстегиваю процесс.

Объект тоже уже выбран – это Стасандр! По словам Эвмена, он самый слабовольный из всех сатрапов, к тому же его сатрапия Дрангиана настолько бедна и малолюдна, что он смог привести с собой лишь несколько сотен плохо вооруженных воинов.

Выцепив глазами прячущееся лицо, я лишь жестко произношу его имя:

– Стасандр!

Все остальное делает мой требовательный тон и взгляд. Теперь, после того как его имя произнесено, он уже не один из многих – он в одиночестве. Ему даже кажется, что вокруг него образовалась пустота и все бросили его. В одиночку он не решается противостоять моему давлению, ведь все еще валяющийся труп Певкеста напоминает всем о бренности бытия.

Для пущего эффекта в этот момент, демонстративно гремя оружием, вокруг шатра смыкается кольцо гоплитов. И эта последняя капля решает все!

Сделав шаг вперед, Стасандр опускается на колени и протягивает мне свой меч. Я слушаю слова клятвы и в то же время слежу за остальными сатрапами. То, что я вижу, позволяет мне выдохнуть с облегчением. В глазах каждого из них я нахожу подтверждение тому, что все они уже согласились и признали меня своим царем!