Текст книги "Бастард Александра 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 22

Сатрапия Сузиана, город Сузы, середина января 315 года до н.э.

Откинувшись на жесткую спинку трона и расправив плечи, изображаю суровое величие. Нижняя рубаха из шерсти с золотой нитью ужасно чешется, но я стойко терплю все неудобства. Почесаться сейчас на глазах почти двух сотен верноподданных было бы настоящим конфузом.

Сегодня большой прием по случаю выпуска первого государственного судебника, иными словами, уголовного и административного кодекса в одном томе. Во-первых, само по себе это величайшее свершение, а во-вторых, этот судебник впервые издается напечатанной книгой.

Тут следует вернуться немного назад и вспомнить, что ровно четыре месяца назад я назначил своего дядю Шираза сатрапом Сузианы. Сразу же, пока он еще не вошел во вкус, ему, так сказать, «в помощь» был навязан стратег сатрапии, а также были введены новые должности судьи и прокурора Сузианы. На должность судьи я выбрал местного аристократа Саандакара, известного своим суровым нравом и строгим соблюдением традиций. Прокурором же стал бывший сборщик налогов из Вавилона, грек Асклепиодор.

Дядюшка, как я и ожидал, воспринял ограничение своих полномочий без особой радости, но и без вопросов. Проблема пришла совсем с другой стороны. В тот день, когда я вызвал к себе Саандакара и предложил ему должность судьи, он озадачил меня вопросом: по каким законам следует мне судить, Великий царь?

Тогда, в одночасье, я осознал, как круто лопухнулся.

«Как ты мог забыть, – напустился я на себя, – ведь был же прецедент с поместьем! Тогда еще Шираз говорил про мешанину законов в царстве!»

Поскольку гость ждал ответа, а показывать ему свои ошибки я не собирался, то пришлось выворачиваться.

– Суди по совести и законам божьим! – озадачил я старого аристократа, а сам немедля взялся за дело.

Тут, опять же, опыт Эвмена в организации канцелярской деятельности пришелся весьма кстати. Ему я поручил найти грамотных людей и систематизировать все имеющиеся законы – как Персидской державы, так и Македонского царства, – благо Сузы – просто кладезь для такой работы. Тут еще законы Хаммурапи в целости и сохранности стоят, в камне высеченные.

Книжники принялись за систематизирование законов, а я взялся за «изобретение» печатного станка. Ну, не в камне же высекать этот судебник, как Хаммурапи! Сохранится, бесспорно, лучше, но вот с распространением, точно, возникнут проблемы, уж больно тяжел судебничек получится.

Насчет станка – это я, конечно, загнул; «изобретение» мое правильнее было бы назвать печатной доской. Старик Касандр вырезал доску размером чуть больше будущего листа А4, разлиновал ее углублениями для установки букв, а кузнец Евдор отлил эти самые буковки. Затем на доску положили тонкий слой воска, дабы набранные буквы не ерзали, сами буквы намазали черной тушью, а к ним прижали лист бумаги. Этот лист прокатали прессом – и вот, первый напечатанный текст готов.

Мои мастера справились куда быстрее эвменовых книжников; те ковырялись почти три месяца и могли бы еще три года, но я им не дал. Вернее, я оставил их продолжать работу, а сам взял то, что они уже накопали, проштудировал, что-то убрал, что-то добавил по своему усмотрению, где-то поправил-поменял, и получился первый свод законов нового царства. Пусть неполный, пусть уязвимый для критики, – все это было для меня неважно, поскольку любая система все равно лучше хаоса.

«Это ведь не окончательный вариант! – сказал я себе. – Люди продолжают работать, и позже всегда можно будет выпустить откорректированное издание».

Еще месяц набирали и печатали первый экземпляр, и вот позавчера принесли мне готовую книгу. Я глянул на тисненую золотом кожаную обложку, полистал еще пахнущие краской страницы и приказал обставить все торжественно и прилюдно, дабы день сей вошел в историю.

Вошел в историю как первый шаг на пути создания единого закона и единой судебной системы на всем огромном пространстве от Балкан до Индии.

Кто-то скажет, мол, слепили черт знает что за несколько месяцев! Быстро только кошки родятся, а законы нужно создавать вдумчиво и неспеша. Даже спорить не стану, будем создавать и вдумчиво, и неспеша, но потом, а сейчас мне нужно, чтобы назначенные мною судьи судили не абы как, а строго в соответствии с кодексом.

Кто не разглядел, тому растолкую всю подоплеку сей спешки. Как только новый кодекс законов пойдет в сатрапии, то тут же появится повод направить туда и новых судей, – ведь нынешние-то правители новых законов не знают, стало быть, и судить правильно не могут. Опять же, кто-то знающий положения нового судебника должен следить за тем, чтобы кодекс выполнялся! А это повод направить в сатрапии царских прокуроров – ни в коем разе не для ущемления власти сатрапов, а лишь для претворения нового судебного кодекса в жизнь.

Сатрапам это нововведение, конечно же, не понравится, а вот возразить им будет нечего. Я же ведь на власть их впрямую не покушаюсь, а лишь о правильности судопроизводства пекусь. Такая вот, во всяком случае, будет официальная версия, а уж до чего докопаются мои прокуроры – это уже другая история.

Конечно, я понимаю: тактические игры с сатрапами – это насущная необходимость сегодняшнего дня, а если рассчитывать на игру в долгую, то создание единого подзаконного пространства на всей территории Великого царства куда важнее. Поскольку в фундамент устойчивого государства обязательно должны закладываться три краеугольных камня – одна власть, один закон, одна вера. Держатель власти уже есть, в строительство нового законодательства положен первый кирпич, а вот с верой, знаю, придется повозиться. Это вопрос с кондачка не возьмешь, с ним будем разбираться в последнюю очередь.

Шепот Эвмена отрывает меня от размышлений.

– Можем начинать, Великий царь?

Понимаю, что все ждут моего сигнала, и, вскинув взгляд на своего премьера, чуть киваю: мол, начинай!

Эвмен подает знак, и воздух тотчас же наполняется мягким и одновременно торжественным звучанием флейты. Стоящие вдоль колоннад гости расступаются еще больше и с любопытством тянут шеи, стараясь рассмотреть двух мастеров, несущих позолоченную подставку.

В трех шагах от ступеней трона они поставили ее на пол, и теперь уже всем видна лежащая на ней книга. Не все из гостей понимают, что это, и подошедший к подставке Эвмен открыл первую страницу.

Громким, поставленным голосом он представил новый свод законов, попутно рассказав о том, что созданный царем способ книгопечатания позволит иметь такой кодекс в каждом городе и в каждой судебной палате.

– Теперь никто и нигде не сможет отступить от царского закона, ссылаясь на незнание, – взгляд Эвмена особо остановился на Ширазе, как на единственном сатрапе, присутствующем в зале, – будь то городской судья или даже сатрап области.

Эвмен закончил говорить, и мастера с той же торжественностью понесли диковинку вдоль ряда гостей, чтобы те могли лучше рассмотреть напечатанный текст, тисненый золотом переплет и качество бумаги.

Гости с искренним интересом разглядывают диковинку, а я с не меньшим интересом слежу за их лицами. Вот Шираз делает вид, что восхищается искусным тиснением, а на самом деле озабоченное выражение его лица говорит, что думает он совсем о другом.

«Видать, накосячил где-то, – беззлобно усмехаюсь, глядя на его унылое выражение, – а теперь вот задается вопросом, чего это Эвмен так жестко смотрел на него во время своей речи!»

Ширазу как сатрапу провинции поручено снабжение армии, и я был бы наивным человеком, если бы верил, что такой человек, как мой дядя, не запустит свою цепкую лапу в царскую казну. Пока снабжение идет, я делаю вид, что не замечаю. Если воруют в меру, не зарываясь, и выполняют все, что поручено, то эти траты я готов включить в производственные издержки.

«Если дядюшке хватит ума клевать по зернышку, – усмехнувшись, веду глазами дальше, – то просидит на своем посту долго, а решит хапнуть сразу пятерней, то ни старые заслуги, ни Барсина не помогут!»

Тут мой взгляд цепляется за группу господ в тяжелых, расшитых золотом рубахах и высоких шапках. Это остатки былой аристократии Элама, члены городского совета Суз. Центральной фигурой среди них выделяется крупный пузатый мужчина с тяжелой золотой цепью на шее – глава высшего совета города, Мельхомир. Когда-то, в стародавние времена славного и независимого царства Элам, этот орган действительно руководил жизнью города, но с момента персидского завоевания он – скорее лишь дань уважения к древней истории и местному самоуправлению, чем реальная власть.

Главный талант местной аристократии – в умении вовремя подстраиваться под победителя. Она умеет бесстыдно льстить и на многое не претендует, поэтому ни при власти Ахеменидов, ни при македонском нашествии город Сузы ни разу не подвергся штурму и разграблению.

Сейчас, следя за Мельхомиром, я вижу, что он лишь мельком глянул на книгу, а все больше косится на своего бывшего партнера и злейшего врага – Ишкур-Хаддада. С того момента как Хаддада выпустили из тюрьмы, ему неспокойно. Он все еще не понимает, что произошло, почему вместо казни и пыток его бывший партнер получил повышение и милость царя. А то, что Хаддад теперь при власти, ни у кого не вызывает сомнений. Он развернулся даже круче, чем я ожидал, и методы у него вполне в духе этого жестокого времени.

Едва выйдя из тюрьмы, Хаддад обменял выданные ему десять талантов золота на сто тридцать талантов серебра, хотя до этого как местные, так и вавилонские банкиры меняли мне по курсу один к десяти. Дальше всё завертелось ещё быстрее! Пользуясь выданным карт-бланшем, он обложил жесткой нормой не только указанных мною мастеров, но также и высший совет города Сузы – как владельца железного рудника – и владельца угольной шахты. С последней, кстати, вышел курьез, поскольку именно я – владелец этой совсем недавно открытой шахты.

Представьте, приходит ко мне мой управляющий с жалобой на Хаддада, мол, тот ему норму выставил – сто пятьдесят корзин угля в день.

– Как я ему сто пятьдесят корзин наберу⁈ – возмущенно начал он. – У меня людей столько нет! Да кто он вообще такой, чтобы царскому управляющему указывать⁈

Я выслушал его стенания, а потом спросил:

– Он тебе за уголь платит?

Тот озадаченно кивнул, и тогда я уже раздражённо выговорил ему:

– Так чего тебе ещё надо⁈ Если нужны ещё рабочие, значит, найми или купи, но дай ему столько, сколько он требует!

Такой суровой нормой Хаддад обложил все мастерские Сузианы, Персиды и Мидии, а в гаранты, как в заложники, взял местную власть этих сатрапий. К примеру, с высшего совета города Сузы, как с владельца рудника и близлежащего леса, он потребовал доставлять в город сто корзин руды и двести вязанок дров в день! Это было почти в пять раз больше, чем вырабатывали до этого, но жаловаться ко мне уже не приходили. Я так понял, Хаддад умеет находить нужные слова.

Чем он напугал или подкупил местный совет, я не интересовался, но богатеи Элама реально напряглись и вложились по полной. Уже через месяц рудник начал давать требуемое количество. Соответственно, и литейщикам города тоже пришлось попотеть, поскольку на них также наложили норму, как и на кузнецов, кожемяк, плотников и ткачих.

Нормы были суровые, прямо скажу, неподъёмные, но за тяжёлый труд Хаддад платил исправно. Царское серебро утекало как вода, и на это жалоб не поступало, а стенания слышались лишь в тех случаях, когда мастера норму не выполняли. Тогда, на первый раз, Хаддад накладывал штраф, а ежели не помогало, то далее следовали суровые меры вплоть до физического воздействия.

Я к этому отношусь неодобрительно, но вынужден закрывать глаза, поскольку оружие мне нужно строго в поставленные сроки, и с самого Ишкур-Хаддада я спрошу не менее сурово. Он это знает и действует соответствующе, то есть максимально жестко и эффективно. В конце концов, именно для этого я его и нанял. Ворует он или нет? Честно говоря, меня этот вопрос не волнует! Я озвучил ему требуемое количество вооружения, как и цену, за которую я у него это оружие куплю, а дальше – его дело! Всё, что заработает на этом, – всё его; я не жадный, считаться не стану.

В общем, в отличие от затерроризированных сатрапий, я своим менеджером доволен! Начиная с октября, количество оружия и амуниции, поступающее в войска, возросло в разы, и это сразу же сказалось на росте и других производств тоже. В первую очередь потребовался транспорт. Бесчисленная перевозка товара с одного места в другое – из Персиды в Сузиану, из Сузианы в Мидию и Парфию – вызвала взрывной рост производства колесной техники, то бишь всевозможных телег, арб и прочего. Тут наш пергамский опыт в колесном деле пришёлся как нельзя кстати, как и токарные станки ножного и велосипедного привода.

Видя такую необходимость в транспорте, я организовал из своих плотников колесную мануфактуру. Структура организации простая и понятная: мои деньги – их труд. Во главе нового предприятия встал старик Кассандр с зятем, и дело пошло.

Для ускорения процесса я отдал им всех рабов, что привел в Сузы. Это тоже внесло свою лепту, и, наладив первые несколько станков, мастера начали гнать колеса и телеги с невиданной доселе быстротой. Первую готовую телегу продали мгновенно, едва выкатив за ворота, а дальше заказы уже пошли вперед, принося приличную прибыль и позволяя постоянно расширяться.

Обо всём этом я вспоминаю сейчас, наблюдая за теми злобными взглядами, что обмениваются Хаддад и Мельхомир. Если бы не я, то, наверняка, кто-нибудь из этой пары уже давно лежал бы в земле. У обоих есть повод ненавидеть друг друга, поэтому, едва выпустив Хаддада из тюрьмы, я пообещал им обоим, что в случае неожиданной кончины одного из них отправлю на плаху и второго.

«Пока помогает!» – мысленно усмехнувшись, перевожу взгляд на другую сторону зала. Здесь собраны высшие командиры моего войска, говоря языком будущего, – от капитана и выше. Пехота держится особняком от конницы, но и без этого различие в возрасте просто бросается в глаза. Командный состав пехоты в основном представлен матерыми ветеранами, а большинству командиров кавалерии нет и тридцати.

Не тушуясь, юные гипархи стоят вровень с седыми македонскими хилиархами, и я одобрительно посмеиваюсь.

«А что, они это право в бою заслужили!»

В преобладающей массе моим офицерам книга неинтересна, но тут дело совсем не в кодексе и даже не в революционном книгопечатании. Военным на это плевать; тут дело в почете и уважении. Царь позвал на прием своих воинов наряду с высшими сановниками – значит, ценит их и уважает! После приема, как положено, будет пир, на котором, опять же, царь не поскупится на угощение для своих боевых соратников. В общем, мне не трудно, а им приятно – политика!

Веду взглядом далее и вижу маленького кудрявого человечка с короткими ручками и пухлыми ладошками. Это посол Птолемея, афинянин Дионисий. Он прибыл в Сузы уже неделю назад, но все это время я не принимал его. Решил: пусть потомится в ожидании, глядишь, лучше осознает, кто есть кто. Сегодня его позвали на прием, и перед представлением нового судебника ему дали возможность произнести приветственную речь и передать дары Птолемея.

В той официальной части своего послания Дионисий наговорил много красивых, но ничего не значащих фраз и не сказал главного – признает ли Птолемей себя подданным царя Геракла или нет? Это было ожидаемо и означало только одно: Птолемей желает поторговаться. Я не имею ничего против; если есть возможность договориться, то почему бы и нет! Поэтому я уже дал указание привести посла в мой кабинет сегодня вечером, сразу после приема и пира.

* * *

Оторвав взгляд от бумаг, встречаю входящего Эвмена и посла. Несмотря на духоту в моем кабинете, Дионисий кутается в темно-зеленый гиматий, и одно это уже говорит о том, что на душе у грека неспокойно.

Я знаю, что слух о моей жестокости и своенравности успел разлететься по Ойкумене, и кто-то, наверняка, эти слухи подогревает, мол, смотрите, какой это человек – казнит сотнями, рубит головы по своей прихоти, не считаясь с законами.

«Наверное, поэтому бедолага так и нервничает, – оцениваю бледность и нервозность посла, – думает, а вдруг его слова не понравятся злобному тирану и тот скормит его крокодилам!»

Предлагаю гостям сесть, чем снова вызываю у посла неловкость. Он же грек: по его представлениям, либо он стоит перед тираном, не сгибая колен, либо уж возлежит в дружеской беседе. Третий вариант Дионисий не рассматривал, и потому ненадолго замер у кресла, озадаченно переводя взгляд с меня на Эвмена и обратно.

– Садись, посол! – помогаю ему с выбором. – Это всего лишь кресло, а не какая-нибудь хитроумная азиатская штуковина, ущемляющая дух свободного афинянина.

Уловив в моей иронии насмешку, Дионисий набычился, но в кресло сел и, поерзав в нем пару секунд, нашел-таки приемлемую для себя позу.

Все эти телодвижения настолько комичны, что мне приходится напрячься, чтобы не рассмеяться в голос. Я уже понял, что посол – личность обидчивая, а оскорблять его в мои планы не входит, во всяком случае раньше, чем я услышу предложения Птолемея.

Мне не верится, что столь властолюбивый человек, как Птолемей, решил отказаться от власти, но чем черт не шутит! Вдруг в нем взыграла совесть, как-никак друг детства «отца».

В таком настроении держу вопросительный взгляд на лице посланника, и тот, словно осознав, что увлекся всякой ерундой, вдруг покраснел и вскинул на меня глаза.

У меня на лице нарисована радушная улыбка, а голос полон располагающей мягкости.

– Итак, дорогой посол, чего же конкретно хочет твой господин?

При слове «господин» грек поморщился, но, совладав с собой, возражать не стал. Выдержав секундную паузу, он начал довольно торжественно:

– Автократор сатрапии Египет, Птолемей, послал меня к тебе, царь Геракл, дабы сказать, что он не хочет войны!

«Автократор… – не без иронии повторяю про себя, – так вот как Птолемей сейчас себя называет! На царский титул пока еще духу не хватает!»

Грек замолчал, ожидая вопросов, но я и не думаю ничего спрашивать, всем своим видом показывая: то, что ты сказал, – не предложение; ради этого не стоило тащиться сюда из Египта!

Еще один миг тишины, и Дионисий все же решается продолжить:

– Послав меня к царю Гераклу, великий стратег Птолемей надеется получить ответ на один мучающий его вопрос: принимать ли ему союз, предложенный Антигоном, или сохранить нейтралитет в неминуемой будущей войне?

Хитрый грек нарочно не упомянул, о какой войне идет речь, но зато четко акцентировал момент с Антигоном. Мол, вопрос о войне чисто гипотетический, ведь Птолемей хочет мира, и только мира.

Тратить время на пустые словесные игры мне неинтересно, и я спрашиваю прямо:

– Так чего же хочет ближайший друг моего отца, Птолемей, за свой нейтралитет?

От моей прямоты Дионисий вновь поморщился; ему явно нравится заворачивать смысл в десятки ненужных слов, но вопрос задан, и на него нужно отвечать.

– Всего лишь признание особых полномочий Птолемея в рамках сатрапии Египет. – Дионисий с умильной улыбкой сложил в замок свои пухлые ладошки.

«Другими словами, наш старинный приятель Птолемей хочет независимости! – иронично перефразирую для себя услышанное. – Независимости де-факто, а де-юре даже готов ограничиться званием сатрапа и не претендовать на титул царя».

Смотря на маленького грека, утопающего в огромном кресле, я думаю о том, что сейчас могу легко пообещать Птолемею всё что угодно. Пообещать – не значит жениться, и странно, что такой хитрован, как Птолемей, ради пустого обещания послал ко мне своего человека.

«Нет, скорее всего, попросят гарантий! Интересно, каких?» – мысленно успеваю сформулировать этот вопрос, но вслух же говорю другое:

– Если Птолемей преклонит колени и признает меня единственным и законным царем Великого царства, то я готов рассмотреть для него особые полномочия.

В ответ на мои слова афинянин покивал головой, мол, предварительная часть пройдена и пора переходить к основному вопросу. В его глазах вновь появилась опасливая настороженность.

– Слово царя дорогого стоит, никто не смеет подвергать его сомнению, – начал он осторожно, – но так уж повелось от наших пращуров, что государи всегда старались подтвердить свои обещания гарантиями. А что может лучше скрепить союз между великими людьми, чем родственные связи⁈

Он сделал паузу, и я успел задуматься: «Кого с кем Птолемей хочет поженить? У него вроде бы еще нет половозрелых дочерей, а у меня тем более!»

Афинянин же перевел дыхание, и в следующий миг, прямо скажу, удивил меня до крайности.

– Для прочности дружбы между царем и его сатрапом Птолемеем царь мог бы позволить ему жениться на своей матери Барсине, – произнес он и сразу же настороженно затих.

И есть отчего, честно скажу: от такой наглости я чуть не взорвался.

«Он хочет „мамочку“ в заложники!»

Понятно, что не от большой любви Птолемей жаждет получить Барсину. Тут видится сразу несколько подводных камней. Во-первых, в результате такого брака он становится братом царя, а во-вторых, зная, что «мамочку» я не подставлю, он хочет получить ее в качестве гаранта моего слова. Расчет Птолемея понятен, но само по себе предложение вопиюще чудовищно.

«Требовать мать в заложники! – все еще киплю негодованием. – Это уже чересчур! Хотя, практика отдавать детей в аманаты здесь обыденность, и если разобраться, то какая разница – кого отдавать: детей или мать!»

Неприятный аспект предложения еще и в том, что первой женой Птолемея была родная сестра Барсины – Артакама. С ней Птолемей давно развелся, и о судьбе ее ничего не известно. Запер он ее в отдаленном дворце или скормил крокодилам – никто не знает.

Теперь мне уже стало понятно, почему так нервничал грек, заходя в мой кабинет. Ему поручили озвучить, прямо скажем, непристойное предложение, и он справедливо опасался моей гневной реакции. Ведь сватовство не могло скрыть сути предложения: Птолемей требовал заложника как гарантию исполнения обещаний, и в этом крылось прямое оскорбление. Аманата может требовать только победитель – царь от своих сатрапов, а никак не наоборот!

Да, мне крайне не хотелось, чтобы союз Антигона и Птолемея реализовался в объединение их армий, но и идти на потерю лица тоже не следовало. К тому же отдавать Барсину на заклание я не собирался. Даже если у нее вдруг произойдет помутнение в голове и она сама захочет замуж за Птолемея, позволять ей этого не следует. Война с Птолемеем неизбежна – вопрос только, когда она случится! Что тогда будет с «мамочкой»?

В общем, обдумав всё как следует, я немного успокоился и решил не демонстрировать эмоций.

– Я мог бы разрешить этот брак, – начал я, возвращая на лицо радушную улыбку, – но беда в том, что после кончины моего отца Барсина дала обет безбрачия. Смерть любимого человека так потрясла ее, что она поклялась богине Иштар никогда более не позволять ни одному мужчине прикоснуться к своему телу.

Вижу, что посол пытается осмыслить, насколько серьезен мой аргумент, и добавляю:

– Как бы мне ни хотелось, я не могу просить свою мать изменить клятве! – развожу руками, мол, что поделаешь.

Отказ завуалирован в вежливую форму, и, по нынешним временам, аргумент приведен очень весомый. Другое дело, что его никак не проверить, но это уже не моя забота.

Все это время грек сидел в напряженном ожидании моей реакции, и теперь, видя, что гроза миновала, он вздохнул с облегчением.

– Я разделяю твое сожаление, царь, и обязательно передам сатрапу Птолемею твои слова.

Подняв руку, прерываю его:

– И не забудь передать, что, несмотря на несостоявшийся брачный союз, я готов гарантировать Птолемею особые полномочия в Египте.

На этом даю ему понять, что аудиенция закончена. Предложение я отклонил, но обещание оставил в силе. Кто знает, может, Птолемей и клюнет!