Текст книги "Бастард Александра 2 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 9

Сатрапия Персида, область Габиена, 15 марта 316 года до н.э.

Пламя костра сгущает ночной мрак, высвечивая только сидящие у огня фигуры Энея и Патрокла. Я могу лишь позавидовать их спокойствию, ибо не в состоянии усидеть на месте. Нервное ожидание изматывает душу, заставляя ходить туда-сюда, как зверь в клетке. Известий от Экзарма до сих пор нет, и ждать с каждой минутой становится все труднее и труднее.

«Да черт побери! – крою про себя массагета. – Где его носит⁈ Уже давно все должно было закончиться!»

Вдруг мое ухо улавливает еле слышный топот копыт. Он становится все явственнее и явственнее, и уже нет сомнений – звук приближается. Еще несколько секунд, и окрик часового останавливает всадника. Ночная мгла не дает мне рассмотреть того, кто подъехал, но знакомый рык Экзарма ставит в моих сомнениях точку.

– Экзарм к Гераклу, срочно! – слышится из темноты, и я бросаю нервный взгляд на Энея, словно ища моральной поддержки. «Какую новость принес массагет⁈» – проносится у меня в голове. Грек отвечает невозмутимым выражением лица, и мне сразу становится немножечко стыдно.

«Учись, как надо себя вести на людях, – мысленно бросаю справедливый укор, – и бери пример!»

Выдохнув, мгновенно убираю с лица выражение напряженного ожидания и даже сажусь к костру. Почти сразу же из темноты появляются два стрелка охраны и Экзарм. На лице массагета – кровь, а одежда вся в пыли. Это плохой знак, и я внутренне сжимаюсь в предчувствии дурных новостей.

Жестом отпускаю стрелков и поднимаю взгляд на Экзарма.

– Ну что, говори⁈

Бледное, окровавленное лицо массагета вдруг растягивается в довольной усмешке.

– Порвали мидийцев в клочья!

Не выдержав, вскакиваю и подбегаю к нему.

– Ах ты, черт! Молодчага! – Обхватив широченные плечи степняка, обнимаю его как родного.

Выплеснув так долго сдерживаемые эмоции, отстраняюсь и уже говорю более спокойно:

– Ну, давай, садись к костру, рассказывай, как все прошло.

Экзарм не торопится, наслаждаясь минутой своего триумфа, и я даю ему время на это. Патрокл и Эней тоже ждут, не подгоняя товарища.

Через пару мгновений он все же начинает.

– Все было так, как ты, Геракл, и говорил! Мидийцы вышли прямо на нас. Я на вершине холма распластался, смотрю. Мои бойцы внизу, за холмом! Те нас не видят! – начал он сумбурно. – Подходят ближе, вижу. Впереди сотни три, за ними обоз, следом конных поболе. В общем, воев немало! Полон, в основном, бабы, их гонят пехом.

Тут он глянул на меня хитрым глазом.

– И вот здесь я себе думаю: Геракл сказал – полон и добычу забрать, а мидийцев всех положить, чтоб никто не ушел! Как такое сотворить, коли их боле, чем нас? – Он довольно ощерился. – Думал, думал и вот что решил! Позвал Зенона и приказал ему атаковать своей тетрархией катафрактов прямо в лоб.

Сделав паузу и переведя дух, он затараторил вновь.

– Солнце уже к закату. Броня на всадниках Зенона не отсвечивает, а полусотня ужалась в плотном строю так, что мидийцы их не испугались, а наоборот, развернулись и пошли на них лавой. – Экзарм закатил глаза, словно смакуя момент. – Тут я посылаю две илы с одной стороны и три с другой в обхват. Мидийцы уже столкнулись с катафрактами Зенона и поняли, что лопухнулись. Те их рубят как капусту, только клочья летят.

Экзарм блеснул белками глаз и хищно оскалился.

– В общем, мидийцы прыснули в стороны и тут же напоролись на наших стрелков. Тоды они в бега, а мы за ними. Со стороны лагерей нас поболе, прорваться тута сложнее, так мидийцы в пустыню поворотили. Тогда я охрану у полона выставил, а сам за паскудниками в погоню. Покосили мы их славно, а ушел кто, али нет – не знаю, не скажу!

Массагет замолчал, довольно поглядывая то на меня, то на Энея, но грек ему тут же настроение подпортил.

– Ты-то чего погнался за беглецами? Ты гиппарх или боец простой? – Эней сурово глянул на разом притихшего массагета. – Твое дело было гонца к нам отправить, а не по пустыне коней гонять. Время уходит, мы тут ждем известий, а он…

Кладу руку на плечо грека, останавливая поток упреков.

– Ладно! Сейчас не время для разборок! – И, уже повернувшись к Экзарму, спрашиваю: – Где сейчас полон и твои всадники?

Обрадовавшись, что упреков больше не будет, тот махнул в темноту.

– Да, там! Стадиев десять отсель!

Оценив направление его руки, быстро прикидываю про себя: «Он показывает на северо-восток! Значит, до лагеря аргираспидов примерно столько же. С учетом того, что женщины измучены и голодны, примерно на час ходу».

От лазутчиков, посланных следить за лагерем Эвмена, недавно был гонец. Он сообщил, что к вечеру бой закончился ничем. Эвмен, опасаясь окружения своих успешных частей в центре, приказал отступать к вершине холма. Этот маневр оказался очень своевременным, и Антигон не сумел воспользоваться своим преимуществом на правом фланге.

Наступающий вечер развел стороны до утра, и Эвмен отвел свои войска в лагерь. Там аргираспиды узнали о нападении и подняли бучу. Я могу их понять: ведь они потеряли все, что нажили за десять лет походов с Великим Александром. Тут банковских ячеек нет, ценности сдать на хранение некому! Ветераны возили все свое с собой, как улитки – домик, включая жен и детей. Теперь большая их часть на старости лет осталась без всего. Нам в двадцать первом веке не понять весь ужас, что охватил этих людей. Несмотря на то что это были закаленные боями и невзгодами воины, они сломались! Потеряв надежду на безбедную старость, они просто обезумели и перестали доверять даже здравому смыслу.

Из прошлой жизни я знал, что Эвмен уговаривал их не поддаваться панике, мол, потери Антигона в десять раз больше и завтра с утра они разобьют его и все вернут, но воины не верили. Паника и дух мятежа вырвались на волю! Они обвиняли Певкеста в том, что тот струсил и сбежал с поля боя, Эвмена в том, что он обманул их и завел в ловушку, а Филиппа в том, что пропустил мидийцев!

Командиры аргираспидов Антиген и Тевтам, вместо того чтобы попытаться успокоить своих воинов, лишь подлили масла в огонь. Антигон уже давно втайне подсылал им своих людей с деньгами и уговорами перейти на его сторону. До сего момента они сомневались, но сейчас, глядя на хаос в лагере, решили, что пора. В их руках буря недовольства в один миг превратилась в открытый мятеж. Обвинив во всём Эвмена, они указали разбушевавшимся ветеранам самый простой выход – давайте пошлем гонцов к Антигону и попросим его вернуть нам наше имущество и семьи! Убитые горем воины дрогнули и прогнулись под гнетом обстоятельств. Они арестовали Эвмена и послали гонца к Антигону. Какое условие Одноглазого он привезет, я знал, – выдать Эвмена!

Сейчас, в очередной раз прокрутив все это в голове, решаю, что пора действовать.

«До утра посол Антигона с требованием головы Эвмена прибудет в лагерь аргираспидов, – быстро пытаюсь совместить свои знания с реальной обстановкой. – Значит, и нам пора выступать! Пока доберемся… Тут главное – не опоздать!»

* * *

Уже издали видно, что в лагере царит полный хаос. Мелькание горящих факелов накладывается на общий гомон и крики. Тревожное ржание лошадей и фон пылающих костров лишь дополняют картину.

Придержав Атиллу, склоняюсь к выступившему из предрассветного полумрака лазутчику.

– Говори! – подстегиваю его первое замешательство и слышу шепот в ответ.

– Посол от Антигона недавно прибыл. Ехали не таясь; я слышал, как сопровождавшие называли посла Никанором.

«Никанором, так Никанором!» – мысленно перехожу свой Рубикон и взмахом руки даю знать Энею и Экзарму: поехали!

Трогаю коня. Впереди еду я, Эней и Экзарм. За нами – Зенон и десяток катафрактов из его тетрархии. Следом плотной стайкой – около тридцати освобожденных пленниц, и замыкающей группой – остальные четыре десятка тяжелых всадников Зенона.

Остальную конницу и пехоту под командой Патрокла я оставил буквально в трехстах шагах от лагеря. Предрассветная мгла пока скрывает их от случайного взгляда, но они готовы войти в расположение аргираспидов по моему сигналу.

Из почти тысячи пленённых мидийцами женщин я приказал взять с собой только тридцать. Выбрали тех, что покрепче, а остальных оставили в наскоро разбитом лагере в пустыне.

Почему не всех? Да потому, что я рассчитывал предоставить неоспоримое доказательство своих слов об освобождении пленниц и имущества аргираспидов, но не отдавать все сразу. Просто отмерил количество на глаз, чтобы выглядело убедительно, но в то же время не сильно замедляло нас излишним количеством измотанных пленниц.

Неспешно въезжаем в лагерь, и на нас не обращают ни малейшего внимания. Все спешат на центральную площадь, и мы, до смешного органично, вливаемся в общий поток. Где-то впереди слышатся громкие крики и светится зарево от множества костров и факелов.

Я уже въезжаю на забитую воинами площадь, когда изумленный крик привлекает к нам всеобщее внимание.

– Фарон! – вскрикивает одна из женщин, узнавая в толпе своего мужа, и тот, обернувшись, не справляется с нежданной радостью.

– Леонтия! – Огромный бородатый мужик в льняном панцире бросается к нам и подхватывает свою подругу на руки.

– Леонтия! – орёт он во всё горло и крутит её, словно бы демонстрируя своё счастье товарищам.

Всё внимание других воинов тотчас же переключается на женщин, и к крикам бородача присоединяются ещё десятки обрадованных воплей. Они накладываются на счастливый вой бывших пленниц, и обе стороны бросаются навстречу друг другу. Одни ищут своих жён, другие – мужей; все орут, не слушая других, и в этом безумном столпотворении я продолжаю своё неспешное движение к центру площади.

Атилла недовольно прядет ушами и скалит зубы. Столько людей и так близко будят в нём ярую злость и желание взбунтоваться. Жестко натягиваю поводья, одновременно поглаживая своего любимца по гриве.

– Тихо, тихо, Аттила! – успокаиваю жеребца. – Это всё добрые люди! Слегка заблудшие, но ещё не совсем потерянные!

Мы выезжаем в центр лагеря в тот момент, когда общий ажиотаж слегка успокаивается, и всё внимание переключается на нас.

Я вижу трёх человек в дорогих формованных под мужской торс панцирях и Эвмена со связанными за спиной руками. Этих троих я не знаю, но Эней уже шепчет мне в ухо.

– Тот, что слева, с орлиным носом, – это Антиген; крепыш рядом с ним – Тевтам. Оба они – командиры аргираспидов! Старик справа – Никанор… – Он чуть помялся, но всё же добавил. – Этого почти не знаю, вроде бы у твоего отца флотом командовал когда-то.

«Так, – мысленно делаю свой вывод, – парламентёром Антигон выбрал умудрённого опытом старика, дабы сделка, не дай бог, не сорвалась!»

В отличие от той Истории, что мне известна, сейчас Антигон не знает, что случилось с его отрядом, и уж тем более не держит в плену жён и имущество аргираспидов.

«И тем не менее, – продолжаю про себя, – получив весть о том, что Эвмен арестован, он всё же посылает за ним своего человека. Мол, если уж они такие олухи, то почему бы не разыграть их втёмную!»

Немая сцена от нашего появления прерывается носатым Антигеном.

– Кто ты такой? На каком основании…

Не даю ему закончить и выдаю громко, на всю мощь своих лёгких:

– Я, Геракл, старший сын и наследник Великого Александра!

Уж чем-чем, а голосом мое новое тело не обижено, и взрослый уверенный бас разносится по всей площади. Рефреном ему катится всё дальше и дальше удивлённый гул.

– Геракл, Геракл… сын Александра!

Нервно дернув головой на гул площади, Антиген вдруг презрительно скривил рот и вскинул на меня уничижительный взгляд.

– Что надо здесь сыну персидской шлюхи?

Толпа вокруг затихла, и все, кто слышал, уставились на меня, ожидая, чем я отвечу на прямое оскорбление.

Такого поворота я ожидал и, даже более того, именно к такой реакции и готовился. В наступившей на мгновение тишине трогаю пятками Атиллу, и тот делает два шага вперёд. Теперь Антиген прямо под моей правой рукой; он смотрит на меня с вызовом, мол, ну что ты пялишься на меня, щенок!

Я делал это тысячу раз, стоя на месте и на полном скаку. Делал уверенно и точно, без дрожи и тени сомнения! Вот только тогда я рубил лозу, а теперь передо мной стоял живой человек, и все инстинкты во мне встали на дыбы, блокируя сознание и наливая руки свинцом. В этот миг перед глазами всплыло лицо Экзарма и его слова – может, я всё-таки? Первый раз всегда непросто!

Да, то был великий соблазн – переложить на другого грязную работу, а самому остаться в «белых перчатках». Не скрою, очень хотелось так и поступить, но я знал, что надо всё сделать самому. Такой уж век, нельзя здесь по-другому! Уважать не будут, коли не сдюжишь! В эти века царь сам ведёт в атаку воинов, что называется, впереди всех на лихом коне, и на оскорбления тоже должен отвечать сам!

Тогда на слова массагета я покачал головой и вымученно улыбнулся.

– Спасибо, дружище, но я сам!

И вот он, момент, решающий всё! Смогу ли я быть таким, как они, или…!

«Никаких „или“! – подстёгиваю себя. – Тогда незачем было и начинать!»

Снизу на меня презрительно смотрит горбоносое лицо. Антиген готов к вызову. Он уверен, что я не посмею ничего сделать, ведь кругом тысячи его бойцов. Его руки сложены на груди, а губы кривятся в презрительной ухмылке.

Стиснув зубы до судороги, рычу на себя:

«Ну что же ты, давай! Отступать некуда!»

Выдохнув, с силой сжимаю веки, а руки заученно делают привычную работу. В один миг длинный клинок вылетает из ножен и с оттяжкой обрушивается на голову Антигена.

Крик боли разрывает уши, а жуткий запах крови врезается в ноздри. Аттила бешено вздымается на дыбы, а в моих распахнувшихся глазах – только скрюченное на земле тело и кроваво-красная лужа.

Я ещё в шоке и лишь краем глаза вижу, как Тевтам выхватил меч.

– Ах ты…! – Он было кинулся на меня, но острые копыта вздыбившегося Атиллы не дают ему подойти.

Тевтам отшатнулся, и в тот миг дротик, брошенный рукою Энея, пробил ему горло прямо над кромкой панциря.

Всё это пронеслось буквально за пару мгновений и для всех остальных выглядело совсем не так, как для меня. Для меня словно полжизни промелькнуло, а для толпы на площади – лишь краткий миг. Миг, в котором Антиген что-то выкрикнул, а я в ответ рубанул его мечом. Ещё один миг – и рядом с лежащим телом упал пронзённый дротиком Тевтам.

Всё, занавес!

С трудом справляюсь с Атиллой, а недовольный гул войска уже пошёл по площади. Быстро перестроиться с отчаянного горя на радость и предвкушение счастья легко, а вот обратно – уже труднее. Так уж устроена человеческая психика, особенно когда это происходит в течение нескольких минут.

Задние ряды аргираспидов, что не видели момента убийства, тревожно переспрашивают передних:

– Что там? Что случилось⁈

А те просто в шоке и не знают, как реагировать на произошедшее и что отвечать.

В этот момент Экзарм спрыгивает на землю и парой ударов рассекает путы, связывающие Эвмена. Растирая затекшие руки, грек вскидывает на меня вопросительный взгляд. Он старается держать лицо и не показывать, насколько он ошеломлён, но его вопросительный взгляд просто кричит: «И что дальше⁈»

Не отводя глаз, бросаю ему с максимальной уверенностью в голосе:

– Что за бардак у тебя творится, Эвмен! Царь в лагере, а никто не трубит построение. Разве так встречают законного царя⁈

Впиваюсь ему в лицо, ибо сейчас – момент истины! Признает Эвмен меня царем или нет! Я знаю, что грек принципиален до глупости и может выкинуть фортель. В этом – беда и ценность этого человека. Получив от него клятву верности, ты можешь быть уверен: он будет стоять на ней до конца!

Он поклялся Олимпиаде отстаивать интересы её внука, Александра IV, вот только та уже проиграла, и он это знает. К этому времени «эпирская ведьма» уже сдалась Кассандру, а войска Полиперхона разгромлены. До казни Олимпиады осталось несколько месяцев, и де-факто Эвмен может считать себя свободным от клятвы. Вопрос только – захочет ли⁈

Эвмен всё еще стоит неподвижно, и я читаю на его лице чудовищную внутреннюю борьбу. Желая решить её в свою пользу, бросаю в игру свой последний козырь.

Вскинув руку в светлеющее небо, я повышаю голос:

– Сейчас мой отец смотрит на тебя, Эвмен, и ждёт от тебя исполнения своей воли. Я – его посланник на земле! Я несу его слово и дело! Ты со мной⁈

Вижу, что призыв услышан, и взгляд Эвмена взметнулся к небесам. Его губы пробормотали что-то невнятное, а после он обернулся к своей палатке.

– Трубач! – Его взгляд выцепил прячущегося за шатром парня. – Чего спишь! Труби построение! Сам разве не видишь – царь в лагере!

Паренёк среагировал мгновенно и, приставив к губам длинную трубу, выдул из неё пронзительный и надрывный вой.

Глава 10

Сатрапия Персида, область Габиена, 15 марта 316 года до н.э.

Чуть меньше двух тысяч аргираспидов выстроены на центральной площади лагеря в один длинный прямоугольник. Я еду вдоль строя, и Аттила зло косится на крепких бородатых мужиков, поедающих меня глазами.

Всё, что они думают обо мне, я читаю на их лицах, и общий смысл укладывается в одну некомплиментарную для меня фразу: «Мальчишка совсем зелёный, не потянуть ему!»

Моему телу сейчас семнадцать лет, и для своего возраста я выгляжу крепким развитым парнем. Высоким, с накачанной мускулатурой и волевым выражением лица. Последнее, хвала небесам, досталось мне в наследство, а от себя могу добавить к этому набору большой жизненный опыт, умение руководить людьми да общие знания, что ещё хранятся в моей памяти.

Невысокая оценка моей персоны македонскими ветеранами ожидаема, и опыт прожитых лет подсказывает мне, что во многом эти бородатые ветераны правы – могу не потянуть! Психологически, этически, морально и ещё бог знает как! Тяжкий груз полнейшего расхождения моих устоявшихся принципов с тем, с чем приходится сталкиваться каждый проведённый здесь день, давит подспудной ношей.

Вот сейчас я еду вдоль строя, смотрю на лица людей, а передо мной уже вновь вырастает этически неподъёмная проблема.

Все эти воины, что стоят передо мной, – преступники! По всем законам: по человеческим и божьим! Они предали своего командира, подняли на него руку, нарушили клятву, данную богам! За это наказание только одно – смертная казнь! И это решение должен принять я!

«Хотел быть царём! – саркастически издеваюсь над самим собой. – Так хлебай дерьмо полной ложкой! Царь – это не только мягкие перины и паштет из соловьиных языков, царь – это судья и прокурор в одном лице! Тяжела шапка Мономаха!»

Мой взгляд цепляется за бородатые хмурые лица, и я осознаю, что проблема не одна, а целых две. Во-первых, приговорить к смерти две тысячи человек – не муху прихлопнуть; а во-вторых, чтобы это была казнь, а не бойня, приговорённые ветераны должны принять от меня наказание и посчитать его справедливым!

Чтобы аргираспидам было легче смириться с неизбежным исходом, вся площадь уже окружена моими воинами. Как и задумывалось, они подтянулись, пока ветераны радовались спасению имущества и глазели на разборки с Антигеном и Тевтамом. Так что к моменту, когда затих вой трубы, на главной и самой широкой дороге лагеря уже выстроилась тетрархия катафрактов, а все другие улочки перекрыли плотные шеренги моих наёмников.

Огромные кони в белых попонах, закрытые шлемы гоплитов и опущенные для атаки копья сейчас убедительно показывают: мы растопчем любого, кто воспротивится царской власти! Я очень надеюсь, что до стычки дело не дойдет, но у моих воинов уже есть приказ в случае неповиновения похоронить любую попытку ветеранов пробиться к своим щитам и копьям.

Сигнал трубы застал аргираспидов врасплох, и они, повинуясь многолетней выучке, выстроились к смотру как были, в одних туниках и хитонах. У большинства при себе лишь ножны с коротким пехотным мечом, а это не самое грозное оружие аргираспидов. В первую очередь они славятся непревзойденным владением щитом и копьём.

Перед глазами плывут лица суровых воинов, и я вдруг осознаю, что их подспудное сомнение «не потянет» в данной ситуации приобретает двойной смысл.

«Не хватит духу на казнь или не хватит авторитета, чтобы командовать этими ветеранами? – с мрачной иронией задаю я себе вопрос, и ответ приходит сам собой. – Одно вытекает из другого! Спущу одно вопиющее преступление – и авторитета уже не завоевать никогда! Смогу совершить правосудие – и тогда уже никто не упрекнет меня юным возрастом!»

Под жестким давлением логики и обстоятельств защита моей воспитанной духом гуманизма натуры начала давать сбои. Я чувствую это уже по тому, что мой взгляд непроизвольно начинает искать подходящую кандидатуру для психологического воздействия.

Мне надо, чтобы стоящие передо мной воины приняли мое право судить и добровольно согласились с вынесенным приговором. Убедить человека пойти на смерть, даже если он в полной мере осознает свою вину, – дело почти безнадежное! Понимание этого заставляет меня не торопиться.

Я уже проехал почти половину строя. В воздухе практически осязаемо висит тяжелая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь храпом Аттилы и цоканьем его копыт. Это накалившееся до предела напряжение вдруг обрывается выкриком откуда-то из задних рядов:

– Так что, где наше добро и остальные жены⁈

Вижу, что этот вопрос волнует ветеранов сейчас больше всего, и повышаю голос так, чтобы меня слышали все:

– Ваши жены в безопасности, а деньги и прочее добро – в полной сохранности!

Гул радостного одобрения встречает мои слова, но я тут же порчу им прилив оптимизма.

– Но прежде чем вы получите обратно жен и детей своих, нам с вами надо решить один очень важный вопрос!

В этот момент я вижу того, кого искал. Это воин с седой шевелюрой и грустным пониманием в глазах. Два серебряных браслета на его правой руке говорят мне, что это как минимум синтагматарх (командир синтагмы – отряда в 256 воинов).

«По-нашему, капитан и командир роты! – мысленно оцениваю звание воина. – Значит, знает, что такое ответственность, не понаслышке, да и по глазам видно, что степень вины своей и товарищей осознает и стыдится».

Спрыгиваю с коня и неспеша подхожу к седому воину.

– Как зовут? – спрашиваю, глядя ему прямо в глаза.

– Аттал! – произносит он, буравя меня исподлобья.

Не отводя взгляда, проявляю искренний интерес.

– Давно ли тянешь солдатскую лямку, Аттал?

– Начинал простым фалангитом еще у отца покойного царя Александра.

Уголки его губ дрогнули ностальгической улыбкой, и тогда я вворачиваю вопрос, от которого он болезненно морщится.

– Как поступил бы мой дед Филипп, если бы вы при нем устроили подобное непотребство? – Чтобы не было недопонимания, обвожу взглядом освобожденного Эвмена и оставшихся в живых его ближайших телохранителей. – Что сделал бы он с вами за то, что вы собирались выдать своего полководца врагу⁈

Ветеран ведет вслед за мной взглядом, но на вопрос не отвечает, и я продолжаю давить, повышая и повышая надрыв.

– А мой отец, царь Александр, как бы он поступил с вами за подобное клятвоотступничество и предательство?

С каждым словом я все накаляю градус, упирая на немыслимость содеянного ими преступления.

Понурив голову, воин молчит, и я дожимаю.

– Ну, а сам ты что думаешь? Чего вы достойны?

Уперев глаза в землю, ветеран не в силах произнести вслух то, с чем уже смирился в мыслях. Я это вижу, но мне нужен его прямой ответ, и я захожу с другой стороны.

Вскинув руку к небу, я призываю в свидетели богов.

– Посмотри на меня, Аттал! – перехожу почти на крик и обвожу гневным взглядом весь строй. – Посмотри и ответь мне честно, ведь сейчас на тебя смотрит не только я! На тебя смотрит повелитель богов и громовержец Зевс, смотрит отец мой, великий Александр! Сможешь ли ты покривить душой перед ними⁈ Если нет, то скажи всем нам, чего достоин воин, предавший своего стратега и выдавший его врагу!

Я замолкаю, и тишина стоит такая, что шёпот Аттала слышен по всем рядам аргираспидов.

– Смерти! – произносит он и, словно облегчив душу, вскидывает голову. Затем, уже с большей убежденностью, произносит громко и твёрдо: – Каюсь! Безбожную мерзость мы сотворили! Каюсь и вину свою сознаю! Пощады не прошу, казни, царь, коли провинились!

С тем же жёстким выражением лица позволяю себе лишь одобрительный кивок, мол, всё честно сказал, как и подобает ветерану Великой армии.

В повисшей над площадью мёртвой тишине мой голос звучит безжалостно, словно удар карающего топора.

– Верно сказал Аттал! Каждый из вас знает, что за такое преступление нет и не может быть прощения! Измена должна быть наказана! – Прохожусь по смотрящим на меня лицам гневным взглядом и продолжаю уже с обвиняющей торжественностью: – За предательство клятвы, данной перед богами Олимпа, за проступок, несовместимый с честью македонского воина, я, старший сын и наследник Великого Александра, царь Македонии и всего необъятного царства от Эллады до Индии, приговариваю таксис аргираспидов к смертной казни!

Вздох отчаяния и возмущения прокатывается над рядами ветеранов, и ему тут же отвечает угрожающий лязг щитов и шорох опускаемых копий. Катафракты и шеренги гоплитов изготовились к атаке, демонстрируя, что лучше с достоинством принять неизбежное, чем бессмысленно бросаться под копыта коней и на копья тяжёлой пехоты.

По моему знаку на центр площади вытащили три колоды, а рядом с ними встали экзекуторы из наёмников. Для такого дела отобрали специально тех, у кого удар поставлен безукоризненно и точно.

Горизонт уже побагровел предрассветными лучами, и я вижу бледные и осунувшиеся лица ветеранов. Все они как заворожённые следят за действиями палачей, принимая свою вину и кару без ропота и с фатальной неизбежностью.

Глядя на это, я не могу внутренне не содрогнуться, а на ум приходит известная истина:

«Король не тот, у кого сила, а тот, у кого право!»

Раскаяние и признание вины даёт мне право карать. Хочу ли я этого? Точно могу сказать – нет! Возможно ли в данной ситуации обойтись без казни? На это могу лишь повторить – нет! Казнь – необходимый атрибут этого времени, где гуманизм и всепрощение воспринимаются как слабость. А слабому власть и порядок в этой стае не удержать!

«Царь милует за службу и казнит за предательство! – бормочу про себя. – Хочешь быть царём, так не гнись под бременем власти!»

Я уже убедил себя, что казнь необходима и неотвратима, но убивать почти две тысячи человек я не собираюсь. В моём видении этого момента я почему-то не сомневался, что, едва я объявлю о казни, как меня тут же начнут уговаривать не рубить сплеча. Мне казалось, что Эней или Патрокл обязательно заступятся за своих земляков и попросят проявить милосердие. В ответ я смягчусь, мы посоветуемся и отправим на плаху десять-пятнадцать самых отъявленных смутьянов – и тем ограничимся.

Сейчас же я с тревогой смотрю на то, что приготовления к казни уже почти закончены, а никто и не думает вступаться за приговорённых. То ли тяжесть содеянного так повлияла на Энея и Патрокла, то ли я переоценил их симпатии к своим землякам, но ни тот ни другой не проявляют ни малейшего желания просить меня о снисхождении.

Поглядывая на своих друзей-воспитателей, начинаю уже всерьёз нервничать.

«Твою ж мать! Ну давайте уж! – Чувствую, как холодная капля пота потекла по спине. – Вы же ведь не взаправду⁈»

Пытаюсь найти в глазах своих соратников хоть каплю сострадания, но вижу там только полное одобрение моих действий. С леденящим душу ужасом осознаю неизбежное. Я только что приговорил две тысячи душ к смерти, и дело неудержимо катится к тому, что я, человек двадцать первого века, вот-вот стану виновником массовой казни. И никто и никогда уже не снимет с меня ответственности за содеянное!

Ситуация тупиковая! Отработать назад самому – значит проявить мягкотелость и потерять лицо! Своими руками закопать то, ради чего, собственно, всё и затевалось.

В каком-то ступоре перевожу взгляд с экзекуторов на строй опустивших головы ветеранов и пропускаю тот момент, когда ко мне подошёл Эвмен.

– Позволь мне сказать, царь! – Грек второй раз, теперь уже по своей воле, назвал меня царём, и необычность этого выводит меня из прострации.

Киваю ему, мол, говори, и Эвмен бросает взгляд на строй аргираспидов.

– Они провинились, и вина их безмерна, но я прошу тебя о мудрости и милосердии! Не все из них виновны в равной степени, но весь таксис совершил преступление и подлежит наказанию. В такой дилемме правосудию трудно найти верный путь, и потому, я думаю, может, не стоит тебе карать всех одной мерой. Ведь мы не знаем, кто из них первым нарушил клятву, а кто лишь по слабоволию пошёл за остальными! Для смертного сей груз слишком уж тяжел! Может, пусть лучше боги примут сие непростое решение и сами выберут тех, кто виновен, а остальным справедливый царь Геракл позволит искупить свою вину на поле боя!

От этих слов у меня чуть слеза не выкатилась из глаз.

«Ну слава богу! – выдохнул я про себя. – Хоть один гуманист в этом мире нашёлся!»

Мне уже понятно, что та краткая заминка, что заставила меня остановиться, не ускользнула от внимания проницательного грека. Он увидел мои душевные терзания, понял и пришёл на помощь! Я ещё не совсем осознал, что предлагает грек, но уже само прошение о помиловании позволяет мне выдохнуть с облегчением.

Почти с умилением смотрю на Эвмена, а тот продолжает:

– Казни каждого десятого из них по жребию! Божий промысел сам выберет виноватого, а остальные искупят вину свою кровью и служением тебе, Геракл!

Он ещё говорит, а мой энтузиазм уже серьёзно поугас. Я рассчитывал в воспитательных целях отправить в царство Аида максимум двадцать душ, а грек предлагает мне то, что когда-то в Риме будут называть децимацией.

Решать надо быстро, на раздумье совсем не осталось времени, и я бормочу про себя:

«Двести – не двадцать, но и не две тысячи!» Мысленно смиряясь с неизбежным, принимаю предложение Эвмена и вновь обращаюсь к строю ветеранов:

– Тот, кого вы предали и хотели отдать врагу, лучше вас! Он щедрее и милосерднее! Эвмен просит меня пощадить вас, неразумных, и из любви к нему я меняю своё решение!

Выдохнув и вновь набрав полные лёгкие воздуха, выдаю на полную мощь своего голоса:

– Из таксиса аргираспидов будет казнён каждый десятый, а остальным будет возвращено всё имущество, и жёны, и дети их! Всем помилованным я предоставлю право искупить свой тяжкий грех в бою! Да будет так, и пусть боги решают, кому жить, а кому умереть!

Несмотря на то что своим приговором я обрёк каждого десятого из них на смерть, по шеренгам ветеранов прокатился гул одобрения. Негромкий, нечёткий, но ясно дающий понять: большинство воинов принимают наказание как должное и благодарны мне за возврат имущества.

Дальше процессом уже занялись Эвмен и Патрокл. Прямоугольник перестроили в десять шеренг, и старший из первого ряда вышел вперёд. Походный жрец Эвмена протянул ему мешок, и тот запустил туда руку.