Текст книги "Тверской баскак. Том Шестой (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Часть 1
Глава 8

Конец июня 1263 года

Ноздри забивает душный запах свечного воска и каких-то трав. Во всем теле парализующая вялость, а голова нестерпимо кружится при любой попытке ею пошевелить.

Совершенно не помню, что со мной было, где я, и почему мне так плохо! Сквозь головную боль пытаюсь напрячь память, и вдруг словно бы открылись неведомые шлюзы, и воспоминания хлынули рекой, одновременно наполняясь красками и деталями. Узкая речная низина, новгородцы, атака, страшная боль и сползающее набок небо.

– Меня убили⁈ – То ли утверждаю, то ли спрашиваю у неведомо-кого и через силу пытаюсь открыть глаза.

Веки тяжелые, будто каменные, подчиняются неохотно, но все-таки ползут вверх. Белесый свет и мутные очертания заполняют глаза. Я плохо понимаю где я, что меня окружает, да и вообще, жив ли я?

Время в такой прострации бежит по-другому, и я не отдаю себе отчета в том, сколько уже прошло с того момента, как я очнулся, минута, час, а может быть год! Наконец, размытые образы наполняются четкостью, и я вижу склоненное надо мной бородатое лицо.

«Это Калида!» Отвечает память на невысказанный запрос моего сознания.

– Хвала, Господу нашему, очнулся! – Как эхо доносится до меня его голос, и я все четче различаю контур его осунувшегося лица, глубокие морщины широкого лба, запавшие глаза.

Пытаюсь что-то сказать и с трудом выдавливаю из себя.

– Где я⁈

– Дак у ведьмы твоей! – Калида тяжело вздохнул, но в глазах его засветилась мягкая ирония. – Никогда не думал, что скажу такое, но кланяюсь ей до земли, кабы не она, то…

Он тяжело замолчал о том, что и так объяснять не надо.

Пытаюсь выдавить из себя «где она», но язык не слушается, а голос Калиды вновь заполняет слух.

– Ты как упал с кобылы, так я к тебе. Вижу, кровища рекой, и не остановить ее никак. Обломок копья торчит из тела, кольчуга разодрана еще в трех местах и отовсюду кровь хлещет. От ужаса, что я тебя не сберег, аж похолодел весь. Стаскиваю с себя кольчугу, рву рубах и тут слышу: «Отойди, не мешай!» Оборачиваюсь, она стоит. Откуда тут, посреди кровавой мясорубки, взялась, не знаю, только смотрит так, что не послушать ее нельзя.

Я в сторону, а она села рядом, глаза закатила и начала бормотать. Что бормочет, не понимаю, только вижу, кровь у тебя остановилась и не бежит больше.

У меня тут надежда проснулась, смотрю на нее, а она вдруг обломок копья вытащила и рану пуком травы какой-то закрыла. Затем говорит, несите его ко мне!

Я голову поднял, вижу, новгородцы уже бегут везде, а наши тех, кого поймали, вяжут в полон. Кликнул тогда троих стрелков, и мы тебя на плащ перекатили и понесли. Шли долго, но, хвала Господу, донесли тебя живого!

Калида перевел дух и закончил:

– Тута ведьма твоя тебя раздела, раны промыла, заштопала тебя, словно рубаху драную. И вот здеся ты уже неделю без сознания лежишь, а она от тебя не отходит. Никого к тебе не пущает, и я уж, честно скажу, начал надежду терять! А седня глянул, а ты вона, очнулся!

Он радостно улыбнулся, а я, наконец, выдавил.

– Где она⁈

– Дак в лесу! Седня первый день вышла, сказала траву надо ей какую-то найти. – Успокаивающе затараторил Калида. – Ты не волнуйся, придет она скоро!

Прикрываю глаза, мол, ладно, не буду, и снова проваливаюсь в небытие.

Через мгновение вновь открываю глаза и вижу уже смотрящие мне прямо в душу зеленые глаза Иргиль. По тому, что чувствую себя намного лучше, понимаю – прошло далеко не мгновение, а куда больше.

В избе все также темно, душно и пахнет сушеной травой. Не говоря мне ни слова, Иргиль подает плошку с водой, и только тут я понимаю, как хочу пить.

Обливая себе подбородок, жадно глотаю живительную влагу и слышу над собой суровый голос Иргиль.

– Еще раз подобную глупость выкинешь, я тебя больше спасать не буду!

Поднимаю на нее глаза и пытаюсь изобразить улыбку.

– А ты не бросай меня, тогда и спасать не придется!

* * *

Пошел уже второй день, как я очнулся. Чувствую себя намного лучше, но Иргиль не позволяет мне вставать и не пускает ко мне никого, кроме Калиды. С точки зрения человека двадцать первого века, я ее понимаю и одобряю. Мой организм очень сильно подорван ранением, иммунитет ослаблен и любая инфекция – грипп там или орз – может стать фатальной.

Но это с отвлеченной точки зрения человека двадцать первого века, а я сегодняшний точно знаю, что не могу позволить себе бездействия, но и ссориться с Иргиль мне тоже не хочется. Она не позволяет Калиде говорить со мной о делах, передавать какие-либо письма и уж тем более давать мне перо и бумагу. Прямо цербер какой-то, и спорить с ней не решается даже Калида. После того, как она вытащила меня, буквально, с того света, авторитет у нее абсолютный.

Единственный момент, когда Иргиль не контролирует ситуацию в своей избушке, это когда в предрассветный час уходит в лес собирать травы. Оставляя Калиду смотреть за мной, она каждый раз сурово наставляет его, чтобы он не пускал в дом посторонних и никто не тревожил мой покой делами.

До сегодняшнего утра Калида все указы суровой «докторши» выполнял, да я ничего и не спрашивал. Сегодня же я чувствую себя уже достаточно окрепшим, чтобы начать разгребать то дерьмо, что я сам и заварил, получив удар копьем под ребра.

Поднимаю взгляд на друга и стараюсь, чтобы мой голос звучал уверенно и жестко.

– Ну, что там творится в мире, рассказывай?

Инстинктивно глянув на закрытую дверь, Калида замялся.

– Может не стоит, слаб ты еще⁈

Смотрю ему прямо в глаза и не позволяю увильнуть.

– Ты же сам знаешь, времени нет, дорога каждая минута!

– Твоя правда! – Калида озабоченно поморщился. – Со всех сторон проблемы полезли, а без тебя и не решить ничего.

Его ладонь лежит на краю моего ложа, и я уверенно накрываю ее своей.

– Давай, дружище, выкладывай! Я уже в порядке!

Калида тяжело вздохнул, бросил еще один опасливый взгляд на дверь, но все же решился.

– Самая большая проблема с Твери пришла. Острата гонца прислал, пишет, что Абатай-нойон прознал о твоем ранении и решил, видать, что ты уже не выкарабкаешься. – Калида помолчал, прежде чем вывалить на меня тяжелую новость. – В общем, в Орду срочно собрался, требует, чтобы его вместе со свитой выпустили с Твери. Острата не знает, что делать, шлет гонца за гонцом! Боится, что ордынцы попробуют прорваться силой.

Калида еще не закончил, а моя голова уже наполнилась роем тяжелых мыслей.

«Этого допустит нельзя, ни в коем случае! Абатай, старая сволочь, услышал, что я при смерти, и сразу же решил отыграть назад. Без меня все наши договоренности ничего не стоят, а вот новость о местоположении Боракчин-хатун можно продать Берке задорого. Потому сам и заторопился!»

Остановить Абатая может только стопроцентная уверенность в том, что я жив и со мной все в порядке. Лучше всего было бы самому явиться в Тверь, но раз это невозможно…

Обрываю Калиду и показываю на чернильницу.

– Дай мне перо и помоги сесть!

Секундная заминка, и мой друг все-таки помогает мне приподняться в постели, а затем приносит бумагу, перо и чернильницу.

Мой дар быстро трансформирует в сознании русские слова в монгольские, и я вывожу их на бумаге. Пишу Абатаю, что я жив и скоро буду в Твери, а в заключении вывожу монгольскую пословицу – яарч, хүмүүсийг хольж авах, что в смысловом переводе сродни нашей – поспешишь, людей насмешишь.

Закончив, подаю его Калиде.

– Отправь в Тверь, срочно! Пусть Острата вручит его баскаку, думаю поможет.

Я ставлю на то, что никто на Руси по-монгольски писать не умеет, и это будет служить доказательством того, что я жив, и письмо писано именно моей рукой. Пословица же в конце, как знак моей уверенности и напутствие ему, мол, не торопись с опрометчивыми решениями.

Высушив чернила, Калида ставит рядом с моей подписью консульскую печать, и все же озвучивает свои сомнения.

– А ежели нет⁈

– Если не угомонится, – жестко встречаю его вопросительный взгляд, – то пусть Отсрата выпускает посольство с Твери, но так, чтобы никто из него до Орды не добрался.

Получаю одобрительно-понимающий кивок друга и добавляю:

– И пуще глаза пусть Острата следит, чтоб даже мышь с Ордынского подворья не просочилась!

Не дожидаясь пока Калида упакует письмо, тороплю его следующим вопросом:

– Что еще⁈

Перестав возиться с грамотой, Калида испытывающе глянул на меня.

– Ганзейские гости в Твери бузят! Опасаются, мол, время уходит, и ежели караван в Персию сейчас не отправить, то до зимы не успеет вернуться, а у них корабли в Ревеле без дела тоды останутся.

С этим вопросом я, действительно, затянул, но без гарантий со стороны Ирана отправлять туда корабли и людей слишком рискованно. Морских судов на Каспии еще слишком мало, каждое на счету. Строительство идет крайне медленно, не хватает строевого леса, опытных кораблестроителей и просто плотников. Жить в устье Волги, посреди сонмищ степных разбойников, желающих мало. На верфь, в острог Оля' народ палкой не загонишь.

Это решение наводит меня на мысль.

«Надо бы наладить хоть какой-то контакт с двором ильхана Хулагу, и для торговли польза будет, да и поддержка иранского двора будет не лишней, если что!»

Определившись, отвечаю однозначно.

– В этом году в Иран и на Кавказ хода не будет. Пусть Острата отправляет караван в Булгар и Сарай-Берке, а ганзейцев успокойте, товар для их кораблей будет, пусть не переживают.

– Хорошо! – Калида принял мои слова к исполнению и тут же выдал еще одну проблему.

– Князь Святослав Михайлович представился в Мозыре. Весть о том пришла с Чернигова. Брат его Роман Михайлович Старый обеспокоенно доносит, что стол Мозырьский, коей он по праву должен наследовать, хотят неправдами у него отобрать.

Звучащие слова как-то начали расплываться, и от навалившейся вдруг слабости бросило в пот. Утерев лоб, на миг прикрываю глаза и, собравшись с силами, вновь возвращаюсь.

– Знаешь, что там, действительно, происходит?

Калида, усмехнувшись, кивнул.

– По слухам, в городке сем страсти кипят нешуточные. Не успел, Святослав Михайлович отойти в мир иной, как князь Галицкий Даниил заявил свои права на Мозырский стол. И чтоб зря слов не тратить, отправил туда сына своего Шварна с малой дружиной, но тот припозднился малость в дороге. Город успел занять Киевский князь Александр Ярославич (Невский). Супротив киевской дружина галицкая оказалась маловата, и воеводы уговорили Шварна боя не принимать. Вернулся тот восвояси, думал у отца помощи попросить, но Даниил подсобить сыну не смог, поскольку сам в это время вместе с уграми воевал против нашего знакомца, короля Богемии, Пржемысла Оттокара.

Пересказ событий так увлек Калиду, что тот даже не заметил моего приступа слабости.

– Так вот Ярославич застолбил Мозырский стол и оставил там править свово старшего сына Дмитрия. Тока тот просидел там недолго! Недели не прошло, как его оттуда выбил Смоленский князь Ростислав Мстиславич. Дмитрий побег к отцу в Киев за помощью, но Александр Ярославич решил, что ноне не время ввязываться в войну со Смоленском.

В моем состоянии тяжеловато уследить за множеством имен и перипетиями событий, так что я пытаюсь перейти сразу к концу.

– Короче, чем все закончилось⁈

На это Калида недоуменно пожал плечами.

– Так я о чем и толкую. Не закончилось еще ничего! Смоленский князь ныне силен, в одиночку с ним бодаться желающих не нашлось, и все за помощью обратились. Тока по разным местам. Александр Ярославич из Киева поехал в Орду, просить вспоможения у хана Берке. Даниил Галицкий обратился за поддержкой к Бурундаю, а Ростислав Смоленский направил послов к Миндовгу литовскому.

Тут Калида иронично хмыкнул.

– Ну а Черниговский князь Роман Михайлович тебе отписал, и теперь во всех княжих дворах от Буга до Волги с жадным интересом ждут развязки, чья же возьмет?

Как бы не было мне тошно в этот момент, но завязка заинтриговала.

«Пожалуй, Калида прав! Городок никчемный, но вся Русь будет следить за тем, чья сила пересилит, и если выйти из этой схватки победителем, то для всех окончательно станет ясно, кто на Земле Русской ныне самая главная сила!»

Калида смотрит на меня выжидательно, и, открыв глаза, я пытаюсь улыбнуться.

– Убедил! Сегодня уж не осилю, а завтра же напишу Роману Черниговскому, что без помощи его не оставим.

Довольно ощерясь, Калида забрал у меня чернильницу с пером, но тут я спохватился.

– Погодь, а в Новгороде-то что?!. Есть новости?

На это Калида озабочено почесал затылок.

– Да пока неясно, что там творится! Одно точно, бурлит Новагород! Много высокородной молодежи побили мы в той битве, еще больше в полон попало, вот Новгород и разделился. Одни требуют мести, другие замирения и выкупа своих. Иных вестей пока оттуда нет, и Нездиничи тож молчат. Думаю, выжидают, на чью сторону чаша весов склонится.

«Нет, – сходу решаю я, – раздумывать и выжидать им позволять нельзя. Они уже сейчас должны знать, что с рук им это не сойдет, и я настроен решительно»,

Жестом показываю Калиде, мол, давай перо и бумагу обратно. Тот вновь смотрит на дверь, но все же возвращает мне чернильные принадлежности, изобразив при этом умоляющую мину.

– Ты тока быстрее! Счас твоя ведьма вернется, она ж меня живьем сожрет!

Не могу сдержать улыбки.

«И это я слышу от человека, не страшащегося ни бога, ни черта!»

Перо уже в моих руках, и я начинаю письмо не с традиционного многословного приветствия, а прямо с сути. Такое начало должно без лишних слов разъяснить братьям Нездиничам мой гнев и чем все может закончиться, как для них, так и для Новгорода в целом. Затем пишу о том, что не будет никакого обычного обмена или выкупа, а будет суд в Твери и вынесение дела на обсуждение в Палату князей и на Земский собор.

Написав, перечитываю письмо еще раз и иронично усмехаюсь.

«Вот теперь, я думаю, они поймут, что не о мести Новгороду надо думать, а о том, как бы вообще уцелеть. Поймут, перепугаются и в Тверь побегут, а там я уж вразумлю неразумных и выход им правильный укажу!»

Калида пока свернул письмо и поставил перо с чернильницей на место. И как раз вовремя! Скрип двери заставил его вздрогнуть.

Мы, словно нашкодившие пацаны, смотрим на входящую Иргиль, а та, с одного взгляда оценив ситуацию, даже не стала закрывать дверь. Ее глаза бросили гневную молнию в сторону Калиды.

– Убирайся! Я же просила не волновать его!

Стараясь держаться подальше от разгневанной женщины и не переставая оправдываться, Калида протиснулся к выходу.

– Да я ж ничего…! Я ж понимаю…!

Глядя на это, не могу удержаться от улыбки и тоже пытаюсь успокоить Иргиль.

– Ну не сердись! Мы же только поговорили немного и все!

– Конечно! А грамоты у него в руках он сам написал⁈

Эти слова Иргиль догнали Калиду уже на пороге, и он побыстрее захлопнул за собой дверь. Мне бежать некуда, и я просто откидываюсь на подушки.

В голосе Иргиль тут же появилась тревога, и она быстро подошла ко мне.

– Что с тобой⁈ Тебе плохо, покажи, где болит⁈

Если бы я не разучился плакать, то в этот момент у меня обязательно бы скатилась слеза умиления, а так я просто беру ее ладонь и прижимаю к губам.

– Нет, мне хорошо! – Подняв взгляд, тону в безграничной нежности и заботе, льющейся из ее глаз. – Мне очень хорошо!

Часть 1
Глава 9

Середина июля 1263 года

Качаясь, словно корабль в штормовом море, карета ползет по разбитой дороге. Внутри, обложившись подушками, сижу я и стараюсь не морщиться от каждого толчка. Удается плохо, потому как любое резкое движение все еще отдается болью не восстановившегося до конца организма.

Напротив, откинувшись на спинку дивана, сидит Иргиль. Глаза ее закрыты, и она вроде бы спит, но даже в таком виде от нее исходят флюиды злорадствующего торжества: «Мучаешься⁈ А я тебя предупреждала! Говорила тебе: не надо ехать и без тебя справятся!»

Отодвинув край занавеси, выглядываю в окно. Карета неторопливо катится вдоль расположившегося на дневной отдых корпуса Ваньки Соболя. Роты стрелков, пикинеров и алебардщиков вытянулись вдоль обочины, занимая все открытое пространство по кромке леса.

Я смотрю на то, как деловито и без суеты действуют бойцы, как проносятся мимо вестовые и чувствую ту незримую нить, что соединяет командующего корпусом с каждым его подразделением.

Вместе с чувством удовлетворения это зрелище рождает в моей душе и непрошенные сомнения.

«Может она права? Чего я во всякое дело лезу. Соболь, наверняка, справился бы и сам!» – Ворчу на себя, хотя знаю, что все не так просто и мучаюсь я не зря.

Тут надо сказать, что когда к началу июля я перебрался в Тверь, туда уже через неделю примчался гонец от Смоленского князя. Встревоженный Ростислав Мстиславович «слезно молил» о помощи. Ссылаясь на союзный договор, он просил оказать ему поддержку против большого литовского войска, двигающегося на Мозырь.

Чтобы в очередной раз ни князь Ярослав, ни бояре не упрекали меня в единоличном принятии решения, я решил передать решение этого вопроса Тверской боярской думе. Опыт подобных заседаний говорил мне, что большой пользы от этой затеи не будет, но в таких делах важна форма, а не содержание. Было важно проявить уважение, дабы, как говаривали большевики, правящий класс не посчитал себя обделенным.

В общем, все собрались, как обычно, в большой думной палате. Бояре по старшинству по лавкам, князь на своем месте в торце, я чуть правее, отдельно от всех, но без возвышения, так сказать, первый среди равных.

Едва огласили текст грамоты, как Острата возмущенно фыркнул:

– О каком договоре речь, коли он сам на этот Мозырь напал и сам эту Литву на помощь звал! В Союзном соглашении говорится о помощи в обороне Смоленских границ, а не о том, чтобы мы пособляли Мстислачичам чужие вотчины хапать!

Традиционно на Острату тут же посыпались упреки. Вся бывшая партия боярина Якуна, теперь так же дружно стоящая за его старшим сынком Епифаном Якиничем, начала яростно клевать Острату. Сам же Епифан Якинич, перенявший от отца нелюбовь ко всему, что ни исходило от меня или верных мне людей, не раздумывая, обвинил боярина в предвзятости.

– Знамо нам, чего ты против Смоленских ополчился, – ворчливо начал он, не вставая, – тебя Черниговский князь поди умаслил, чтобы ты его интересы здеся блюл!

В ответ Острата прошелся про умственные способности младшего Якинича, и, как результат, в палате начался общий гвалт. Бояре надрывали голоса, пока князю все это не надоело, и он глянул на председательствующего боярина Малого.

Фрол Игнатич хоть и постарел, но голос у него по-прежнему зычный. Как председатель сего почетного собрания, он гаркнул на разбуянившихся членов с полным осознанием своих полномочий.

– А ну тихо, чего разгалделись, как бабы!

Собрание разом угомонилось, и князь Ярослав устало махнул рукой.

– Давайте по делу, господа бояре, без ора!

После этого страсти улеглись, но жаркие дебаты продолжились. Часа полтора спорили, но, как водится, ни к какому решению так и не пришли. Палата, ожидаемо, раскололась на два лагеря. Одни считали, что Смоленскому князю надо помочь, а другие кричали, что ежели уж кому и помогать, так это Черниговскому Роману Михайловичу, ибо тот больше прав на стол Мозырьский имеет.

Когда стало очевидно, что споры зашли в тупик, я попросил слова. Князь Ярослав одобрительно кивнул, и боярин Малой призвал всех к молчанию.

– Великий князь и уважаемые бояре! – начал я с поклона, – Хочу сказать вам, что не о том мы здесь спорим! Не то важно, кому из князей отойдет этот русский город, а то, что он того и гляди под Литву уйдет!

Один из самых старых приверженцев Якуна, а ныне главный советник его сына, боярин Еремей Толстов тут же выкрикнул с места.

– А нам, на Твери, кака разница, кто будет владеть городищем, Ростислав ли Смоленский, или Миндовг литовский⁈ Нам ни с того, ни с другого прибытка нет!

Боярин явно подставился, и не щелкнуть по носу своего давнего недоброжелателя было бы глупо.

Я наградил его язвительной усмешкой.

– Вот объясни мне, Еремей, как так получается, что по чину ты, вроде бы, думный боярин, а рассуждаешь как простой купчина⁈

По рядам бояр пробежал смешок, заставивший покрыться щеки Еремея багровой краской.

Пользуясь его смятением, я продолжил гнуть свою линию.

– Опять же, прежде чем решать, кому город отдать, смоленским или черниговским, надо сначала его взять! Иначе мы тут зазря делим шкуру неубитого медведя.

Тут общая боярско-княжеская мысль вернулась к тому, с чего, по идее, должна была начаться.

– А пошто нам в этот спор мешаться⁈ – Обобщая мысли большинства, выкрикнул Епифан Якинич. – Пущай сами делят!

Бросив взгляд на князя, я прочел этот же вопрос и в его глазах. Ярослав Ярославич уже давно не тот восторженный юноша, что когда-то приехал в Тверь. В начале года ему стукнуло тридцать четыре, и, по здешним меркам, это возраст начала заката. Он и выглядит точно в соответствии с таким представлением: располнел, обрюзг и совсем охладел к подвигам и славе. Все, что ему интересно, это охота, бабы и выпивка. Вот и тогда он смотрел на меня с немым вопросом: «На кой черт нам нужен этот Мозырь? Зачем нам вообще туда лезть?»

Это был вопрос, на который я не мог дать им честного ответа. Никто из сидящих тогда в горнице не понял бы меня, скажи я им, что лезу туда, потому что не собираюсь никому этот Мозырь отдавать. Более того, я не только хочу заполучить Мозырь в Союз, но и планирую заселить половину Мозырьских земель теми рабами, что до сих пор скупает Куранбаса у Бурундаевых батыров. В перспективе же, я смотрю на этот городок как на плацдарм, откуда приберу к рукам все бывшие южнорусские земли, включая Киевское княжество. Скажи я им это, и услышал бы раскаты гомерического смеха!

Слушать издевательский смех в мои планы не входило, поэтому я ответил в том смысле, какой, я был уверен, они примут:

– Не вмешаемся, Мозырь отойдет Литве, и тогда многие из наших союзников если не скажут, то обязательно подумают: «Тверь выдохлась, уступила литовцам. А раз уступила им, то и нам может уступить, надо просто быть понаглее». – Сказав, обвел все собрание жестким взглядом. – Думаю, не надо вам объяснять, к чему это приведет!

Объяснять, действительно, никому не пришлось. Ведь каждый тверской боярин в той или иной мере пользовался тем влиянием и силой, что приобрела Тверь. Кто у соседей спорные земли нахрапом оттяпал, кто льготы торговые в других городах для себя вытребовал, и прочее, и прочее…

В общем, в поддержании имиджа были заинтересованы все, включая и князя Ярослава. Поэтому после моего выступления прения закончились быстро. Особенно процесс ускорился, кактолько выяснилось, что Тверь убытка не понесет, а все военные расходы лягут на союзные плечи.

Союзные расходы, если честно, практически синоним понятию «мои расходы». Ведь до сих пор города, входящие в Союз, лишь позволяют мне набирать на их земле сотню-другую добровольцев в армию да оплачивают их содержание. Это настолько далеко от реальных расходов на армию, что и говорить не хочется. Такие правила я сам заявил с самого основания Союза, когда главным было уговорить города на объединения и пугать их большими расходами было глупо. Сейчас времена другие, и у меня уже есть рычаги влияния и возможности выдавить из городов гораздо большие средства, но это я берегу к зимнему съезду Земского собора и Палаты князей.

Кто-то может спросить, как же я обходился все это время, на что содержал армию? Как я уже сказал, на свои – или почти на свои! Другими словами, во все созданные мною товарищества и компании я вводил дополнительного акционера – правительство Союза городов Русских. Этот пайщик не вносил долю деньгами, но за ним числилась обязанность по защите и продвижению интересов торгового или мануфактурного производства. Поскольку все участники компаний отлично представляли, что это значит, то никто претензий не предъявлял. К тому же, начиная с самого первого торгового объединения, мое участие стало залогом успеха, и многие, кто не пожелал вникнуть в суть дела, все равно смотрели с пониманием на то, что я снимаю лишние десять процентов с прибыли. Именно эти доходы, вкупе с моими личными, позволили мне не только содержать прежнюю армию, но и набрать после западного похода еще два пехотных и три кавалерийских полка.

Зачем мне увеличение армии, когда прежний состав и так сжирал все мои доходы? Этот вопрос я себе не задавал, потому как изначально главной целью и назначением моей коммерческой деятельности было обеспечение этой самой армии. Этого я никогда не забывал! Моя цель давно уже переросла желание просто выжить, уберечь город Тверь от разгрома и уничтожения. С момента возвращения из Западного похода я окончательно уверился в том, что способен на большее! Даже не так! Не просто способен, а имею средства и возможность коренным образом изменить историю Руси.

Для этой цели я провел дополнительный набор и пересмотрел концепцию построения войска в свете будущего театра военных действий. Акцент смещался на юг, а анализ последних боев убедительно указывал на необходимость укрупнения войсковых соединений. Как минимум, до объединения под одним командованием пехотного и кавалерийского полков. Численность такого соединения в максимальном комплектовании равнялось бы почти четырем с половиной тысячам бойцов, что уже само по себе являлось достаточно грозной силой, достаточной для самостоятельного решения любых задач.

Тогда у меня под рукой уже было четыре полковника проверенных боями и временем. Именно их я и повысил в звании до командоров и командующих корпусами. Так я назвал новое укрупненное соединение.

Торжественно в присутствии князя Ярослава и всей Тверской аристократии я вручил Ивану Соболю, Эрику Хансену из Борншольда, Ратише Ершу и Петру Рябому знаки командорского отличия – красный камзол с тяжелыми серебряными пуговицами и золотым поясным шарфом. К нему же прилагалась именная сабля и золотой нагрудный знак на увесистой золотой цепи.

Вся эта амуниция, не считая положенного жалования и будущей пенсии, уже тянула на стоимость хорошей деревеньки, чем вызвала тяжелые вздохи зависти у тверского боярства. К тому же, кроме датчанина, все остальные командоры вообще были из крестьян, что до того дня было просто немыслимо. Это тоже сработало, и те из высшего сословия, кто поумней, скумекали правильно: зачем с риском расшибить себе лоб, идти против течения, когда оно приносит такие дивиденды!

Прямо после награждения я собрал новоявленных командоров и указал им места сосредоточения их корпусов. Ратиша возвращался обратно в Ревель, где его корпус должен был держать порядок в бывшей Эстляндии, получившей ныне новое название Биармия.

Корпуса Хансена и Петра Рябого отряжались на юг. Первый должен был поставить крепость на месте сожженного татарами легендарного русского города Новгород-Северский, а второй заложить в верховьях Дона новую крепость. Название ей уже дали «Спас-Дальний», а выбрать точное место, примерно в ста верстах к юго-востоку от Тулы, я доверил самому Петру.

В Твери я оставил корпус Ивана Соболя. Он должен был защищать и держать порядок не только в главном городе Союза, но и на всей территории центральной Руси. В моей задумке это соединение оставалось главным стратегическим резервом, на базе которого в случае необходимости будет формироваться дворянское и городское ополчение.

Во всех корпусах из самой толковой свеженабранной молодежи сформировали замену возрастным ветеранам, а тех, вкупе с оставшимся набором, распределили по гарнизонам новых и старых крепостей.

Следующие два года ушли на боевое слаживание новых подразделений, подготовку и обучение молодежи. Так что к лету нынешнего года под моим началом находилась постоянная армия численностью чуть менее двадцати тысяч бойцов. С потенциалом монгольской империи, конечно, не сравнить, но все же это сила, на которую можно опереться в решении любых вопросов.

Возвращаясь опять к тому самому заседанию боярской думы, скажу, что «благословение» князя и бояр я получил и уже через три дня корпус Соболя был на марше. Маршрут для него не в новинку, через Клин и Москву на Калугу, далее на Брянск, а оттуда до Мозыря, можно сказать, рукой подать.

В моих планах было опередить литовское войско и встать лагерем у города до их подхода, но, к сожалению, день назад пришла весть, что мы опоздали. Передовой литовский отряд уже подошел к Мозырю, и горожане, не пожелав садиться в осаду, приняли князем племянника Миндовга – Тройнату.

Старшему сыну Смоленского князя Глебу Ростиславичу вежливо указали на дверь, и тому пришлось покинуть город. По моим сведениям, тот отправился к отцу в Смоленск, а что собирается предпринять в ответ обиженный папаша – пока неизвестно.

Тяжело вздохнув, вновь откидываюсь на подушки и прикрываю глаза. Мне надо хорошенько подумать, потому как ситуация вокруг маленького и до недавнего времени малоизвестного городка складывается крайне запутанной. По донесению дальних дозоров, с северо-запада на помощь Тройнату двигается Нальшанский князь Довмонт с основным литовским войском. Через день-два он будет уже под Мозырем. Мы же только вчера покинули Гомель, и нам еще топать дней пять минимум.

Остальные участники разборки за сей городок пока затаились, и на мои послания предпочитают не отвечать. В Смоленске и Чернигове, явно, решили выждать, чем закончится схватка между мной и Миндовгом, а потом уж действовать по результату. Те же, кто заварил эту кашу, предпочли силовому решению закулисные игры. Александр Ярославич (Невский), по слухам, ныне в Орде, идет проторенным путем и решает вопрос подарками и уговорами хана Берке. Даниил Романович Галицкий пошел почти тем же путем, но ему сподручнее уговаривать не Берке, а Бурундая. Потому сынок его Шварн сейчас едет на Днестр в кочевье великого полководца.

Карету еще раз сильно тряхнуло на ухабе, и, не выдержав, я высунулся в окно.

– Эй, Беляй! – Ору я на возчика. – Полегче! Не дрова везешь!

Слышу с козлов ничего не обещающее: «Извиняй, господин консул», – и откидываюсь обратно на подушки.

«Дороги, мать их! – Мысленно крою извечные проблемы России. – Права Иргиль, надо было дома сидеть!»

В очередной раз возвращаюсь к тому же вопросу и снова понимаю, что мои замыслы никому кроме меня не исполнить. Ведь только я проходил в университете курс древней истории Руси и помню, что в конце лета именно этого года новоявленный король Литвы Миндовг будет убит в результате заговора своего племянника Тройната и князя Довмонта.

Тройнат сейчас в Мозыре, князь Довмонт с войском на подходе, и у меня в голове постоянно крутится мысль, что я упускаю шанс избежать кровопролития.

«Но как⁈ – Снова и снова прокручиваю варианты. – Согласно летописям, эти двое внезапно развернут свое войско и неожиданно нападут на ничего не подозревающего Миндовга. Тут, надо сказать, поводов для этого у обоих предостаточно. Одно только то, что Миндовг отобрал у Довмонта молодую жену и женился на ней сам, уже того стоит, а там еще и по мелочи претензийхоть отбавляй!»