Текст книги "Бастард Александра (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Емельянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Глава 3

Город Вавилон, начало июня 323 года до н.э.

В руке Зику чадящий масляный светильник, и его крохотный язычок пламени лишь сгущает сумрак вокруг. Стараясь не издавать лишних звуков, мы возвращаемся обратно в спальню. Зику идет впереди; его черная фигура практически сливается с темнотой, и если бы не белая повязка на бедрах, то я потерял бы его в двух шагах.

Приглушенно шмякают по мраморным плитам босые ноги. От толстых каменных стен веет холодом, и я плотнее кутаюсь в кусок шерстяной ткани, который здесь, по недоразумению, называют одеждой.

К счастью, мы уже пришли. Зику останавливается у двери моей комнаты; его рука уже ложится на ручку, и тут я вдруг замечаю, что дверь закрыта неплотно. Я закрывал ее сам и точно помню, как чуть перекошенная дверь упиралась, и мне пришлось поднажать, чтобы вогнать ее в рамку.

То ли я пересмотрел в прошлой жизни шпионских фильмов, то ли сегодня я на таком адреналине, что весь на нервах, но я перехватываю запястье парня, прежде чем он успевает толкнуть дверь.

Рука Зику замирает в воздухе, а сам он с недоумением смотрит на меня: мол, что случилось? Я же, толком, не могу ему ничего объяснить. С одной стороны, вроде бы и нечего объяснять – мало ли кто мог зайти в мою комнату за время нашего отсутствия, – а с другой… Если кто-то ждет меня за этой дверью, то лучше не объявлять ему, что он обнаружен.

Приложив палец к губам, тяну парня за собой подальше от двери. Отойдя на шаг, молча показываю ему на щель, но в отличие от понятливых героев боевиков, Зику лишь пожимает плечами и недоуменно таращит глаза: мол, и что⁈

«Действительно, и что⁈ – мысленно спрашиваю себя. – Звать охрану? А если там никого нет? Надо мной будет потешаться весь Вавилон! Это еще полбеды, гораздо хуже, если те, кто охраняют дворец, как раз сейчас и находятся в моей спальне!»

Ответа у меня нет, как нет и понимания, что делать. Пользуясь моей нерешительностью, Зику высвобождает свою руку и, одарив меня ободряющей улыбкой, вновь берется за дверную ручку. Для пущей уверенности он передает мне светильник и толкает дверь.

Противно заскрипев, проворачиваются петли, и дверное полотно медленно поплыло вовнутрь комнаты. По-прежнему держа на губах улыбку, Зику делает шаг, и в этот момент его лицо искажается гримасой боли. Тело заторможенно начинает оседать на пол, и в неверном свете чадящего огня я вижу торчащий у него из груди нож.

«Твою ж мать!» – успеваю выругаться, и в тот же миг мои глаза упираются в глаза убийцы, стоящего по ту сторону дверного проема.

Дальше уже срабатывают рефлексы! Не раздумывая, я бросаю светильник прямо в эти глаза и, не дожидаясь результата, срываюсь с места. Сзади вспыхивает разлитое по полу масло, а я бегу по коридору в обратную сторону. В спину мне раздается яростный рев боли, а по стенам скачут отсветы огня.

Не оборачиваясь, припускаюсь еще быстрее, и в гулком топоте слышу чей-то отчаянный крик:

– Помогите! На помощь!

Не сразу, но до меня все-таки доходит, что это именно я ору; просто мой собственный голос мне незнаком. Бегу в полной темноте до тех пор, пока с разбегу не врезаюсь во что-то жесткое и холодное, а откуда-то сверху не раздается хриплый бас:

– Ты чего, парень⁈ Что случилось⁈

Может, капитан дальнего плавания и дал бы на этот вопрос исчерпывающий ответ, но тот ребенок, в теле которого я нахожусь, смог лишь пропищать:

– Та-а-ам! – И лишь через мгновение я все-таки смог выдавить: – Та-ам уби-ийца!

Потом уже был свет факелов, несколько стражников, сгрудившихся над трупом Зику. Убийцы, конечно, уже не было в комнате, но вонь палёных волос убедительно доказывала, что он здесь был.

Вскоре прибежала «моя мать», и мне пришлось рассказать ей всю историю по новой, естественно, без упоминания, куда мы с Зику ходили. Когда женщина наконец убедилась, что я цел, ее страх трансформировался в раздражение, и она напустилась на меня с упреками: «Куда это тебя понесло среди ночи⁈»

Всё, что я мог придумать, – это «я вышел по нужде». Наверняка сморозил глупость, потому как вряд ли в этом времени есть отдельные туалетные комнаты, а ночной горшок, вероятно, стоит у меня в спальне. В ночном сумбуре, к счастью, никто не обратил на это внимания, а начальник стражи и вовсе сгладил мою оплошность, сказав:

– Повезло тебе, парень! Если бы не захотел поссать, то лежал бы сейчас рядом с этим рабом.

Эти слова направили мысли Барсины в другое русло, и опасных вопросов она больше мне не задавала. Ещё с час вокруг меня вертелась всяческая заботливая суета, которую я стоически перетерпел, успев ещё раза три рассказать свою версию событий прибывающему и прибывающему народу.

Всё это длилось бесконечно долго, но в конце концов труп Зику вытащили из комнаты, пятно крови засыпали опилками, замели и, выставив в коридоре охрану, оставили меня наконец одного.

* * *

Завалившись на жесткий неудобный матрац, я закрываю глаза и пытаюсь успокоиться. Перед глазами встает картина того, как по коридору тащили за ноги тело мертвого Зику, как глухо стукался о неровности плит его затылок и как никому до этого не было дела.

Этот образ окончательно вышибает из меня последние сомнения, затаившиеся где-то в глубине подсознания. Теперь даже на нервно-мышечном уровне я поверил: это не розыгрыш и не сон, а жутковатая, абсолютно реальная жизнь! Моя новая жизнь, которую кто-то или что-то подарило мне за какие-то неведомые заслуги или прегрешения.

Да, я действительно переместился во времени и пространстве и реально угодил в тело десятилетнего ребенка, да еще бастарда Александра Великого. От такого откровения может поехать крыша, особенно если в довершение тебя только что хотели отправить на тот свет. Смириться с новой реальностью очень нелегко, но ситуация не дает мне времени на раскачку.

Да, я бывал в разных передрягах, случалось и серьезно драться, но вот так, нос к носу столкнуться с собственной смертью еще не доводилось. Нервный мандраж колотит меня до сих пор, но рассуждать здраво я уже могу.

'Странно, – завертелись в голове тревожные мысли, – в просмотренной мною серии фильмов о диадохах ничего не говорилось о покушении на Геракла. Даже наоборот, после смерти Александра про Барсину с сыном там словно бы вообще забыли.

Упоминалось лишь, что после первого раздела Пердикка отпустил их в Пергам, где они и жили до 309 года до нашей эры. Неужели мое перемещение в прошлое уже внесло коррективы в реальность⁈'

Этот вопрос хоть и глобальный, но для меня скорее риторический. На данный момент мне куда важнее другое: кому нужна моя смерть?

«Ведь я собственными ушами слышал, как совет практически единогласно отказал мне в праве на престол! – мысленно возмущаюсь неразумностью своих убийц. – Я никому не опасен!»

Мне это понятно, но кто-то, видать, считает по-другому, и сейчас самое главное для меня – выяснить почему.

«Причина желать мне смерти есть у четырех человек: у бывшей бактрийской жены Александра, Роксаны, – потому что она на восьмом месяце беременности, и я представляю опасную конкуренцию ее будущему ребенку; у персидских вдов Статиры и Парисатиды – потому что они могут быть беременны от Александра; и, наконец, у сводного брата Александра, Филиппа Арридея. Он хоть и считается слабоумным, но, возможно, тоже мечтает занять македонский трон».

Перечислив всех, решаю пойти методом исключения.

'Персидских вдов, пожалуй, можно отбросить сразу. Они при дворе всего год и не пользуются здесь никакой поддержкой. Скорее, эти женщины сами находятся во враждебном окружении. Нанять киллера в такой обстановке им было бы, прямо скажем, трудновато.

Остаются Арридей и Роксана! Вот только для сводного брата Александра главным соперником является Роксана, а не я! Если уж он и решился подослать убийцу, то первой следовало убрать ее, а не меня. Зато вот бактрийской принцессе есть смысл. Замахнуться сейчас на царского брата ей страшновато – такое никто не поддержит, а вот расчистить поле от других конкурентов послабее – это самое то. Сначала грохнуть меня, потом персидских вдовушек на всякий случай, а дальше уже как пойдет!'

Сделав упор на Роксану, я начинаю думать о том, как бы убедить ее в своей лояльности и безобидности.

«Все македонские военачальники отказались даже рассматривать меня в качестве претендента! – снова начал я с той же мысли, и тут меня осенило. – Так ведь Роксана этого еще не знает. Она просто сработала на упреждение, дабы избавить стратегов от мучительных потуг выбора!»

Ирония подействовала на меня успокаивающе.

«Возможно, когда Роксана узнает итоги сегодняшнего ночного совещания, – подумалось мне, – у нее сменятся приоритеты, и она поймет, что я ей не соперник».

Мне очень бы хотелось в это верить, потому как я совершенно не понимаю, что можно противопоставить желанию злобной мегеры убить меня. Мне, как минимум, требуется время, чтобы разобраться в тонкостях здешней жизни и хоть как-то определиться со своей ролью в ней.

«Кем ты хочешь себя видеть в этом новом мире? – задаю самому себе этот вопрос и мысленно усмехаюсь. – Однозначно не трупом!»

На этом мои мыслительные способности начали отключаться, уступая место враз навалившейся усталости. Голова наполнилась тяжелой сонливостью, глаза начали слипаться, и, даже не замечая, как это произошло, я провалился в глубокий сон.

* * *

Несмотря на бессонную ночь, я проснулся, едва первый солнечный луч проник в щель между тяжелыми занавесями. Резко открыв глаза, я на секунду замер в раздумье. Чужой детский организм беззаботно требовал продолжения сна, а вот мой собственный разум убеждал в том, что я не могу себе этого позволить. Терять время на сон, когда в любой момент меня могут убить, – это уж слишком расточительно.

Встав, шлепаю босыми ногами к туалетному столику. Черпаю пригоршнями воду из тазика и плескаю в лицо, затем накидываю хитон и склоняюсь к тесёмкам сандалий. С этим пришлось повозиться: приладить к ноге деревянную подошву с кожаными ремешками оказалось непросто. Наконец справляюсь и подхожу к двери.

Памятуя о ночных событиях, приоткрываю дверь чуть-чуть и выглядываю наружу. Там, прямо за порогом, на полу растянулся какой-то мужик и, несмотря на холод и жесткость ложа, дрыхнет без задних ног.

Окинув его взглядом, прихожу к самому очевидному выводу:

«Оружия нет, да и выглядит он до неприличия безобидно! Скорее всего, это очередной мой охранник».

Аккуратно, стараясь не разбудить, перешагиваю через спящее тело и на цыпочках шагаю дальше. Для того чтобы всё хорошенько обдумать, мне необходимо движение. Сидеть в закрытой комнате – это не для меня; мои мозги лучше работают, когда я куда-нибудь иду, всё равно куда.

С этой целью я решил выйти в сад, что был виден из окна моей спальни, побродить там в одиночестве и помозговать, как мне быть дальше. Коли уж меня закинуло в этот кошмар, то надо срочно определяться с видением будущего и стратегией своего поведения.

Спустившись на первый этаж, я почти сразу же натолкнулся на арку, выходящую в сад. Еще пара ступенек крыльца – и вот я уже на садовой тропинке, усыпанной мраморной крошкой. Вокруг меня – буйная зелень, диковинные цветы и пение птиц, но я этого почти не замечаю: мне сейчас не до красот природы. Я полностью сосредоточен на своих проблемах.

«Затаиться и спрятаться от мира не удастся! – однозначно убеждаю я самого себя. – Так говорит не я, так утверждает история! В эти времена любой царь, вступая на престол, начинает с того, что истребляет всю свою родню. Не должно остаться никого, кто мог бы оспаривать у него трон, а тот ребенок, в теле которого я сейчас нахожусь, – может! Тем я и опасен для любого из претендентов. Опасен уже фактом своего рождения, и потому, сколько бы я ни прятался, обо мне все равно вспомнят, найдут и убьют!»

Шаркая сандалиями, иду по дорожке и терзаю себя тревожными мыслями.

«Для ребенка, в жилах которого течет царская кровь, единственный способ остаться в живых – это самому забраться на трон! Все претенденты хорошо знакомы с этим негласным правилом, потому и лезут наверх, не считаясь ни с чем. Жестокий закон джунглей – либо ты, либо тебя!»

Из всего этого следует вывод, который мне совсем не нравится:

«Чтобы выжить, я тоже должен включиться в борьбу за трон и победить! Задача совершенно нереальная. Я – десятилетний ребенок, и один я ничего не смогу сделать. В таком деле нужна поддержка влиятельных людей, но все главные игроки в этой партии не рассматривают меня как серьезную фигуру. Вот такой вот парадокс: для того чтобы отправить на тот свет, аргументов достаточно, а вот для того чтобы занять трон – маловато».

То, что я незаконнорожденный, как выяснилось вчера ночью, не так уж и важно; гораздо хуже то, что я рожден персидской наложницей, а значит, наполовину перс. Македоняне не желают подчиняться персу!

У меня нет ни малейшего желания влезать в эти кровавые разборки! Если честно, мне бы хотелось для начала хотя бы примириться с новым телом. Привыкнуть к тому, что я – ребенок, а уж потом можно было бы подумать и о чем-то другом.

Очевидно, что мне нужно время, и я мысленно пытаюсь просчитать, есть ли у меня хоть какой-то запас и сколько.

«Согласно тому, что мне известно, Гераклу суждено погибнуть лишь в 309 году до нашей эры. Значит, по идее, у меня в запасе как минимум еще четырнадцать лет. Хотя ночной инцидент говорит, что все может быть и не так. Мое появление явно внесло изменения во временной цикл, и теперь вся история может потечь совсем по другому сценарию».

Тут я понимаю, что все мои рассуждения имеют под собой лишь зыбкую почву предположения. Никакие мои знания не дают возможности рассчитывать на что-либо конкретное и незыблемое. Излишняя активность может привести моих конкурентов к негативной реакции, но и пассивность тоже не дает никаких гарантий.

«Однозначно, надо соблюдать крайнюю осторожность! – делаю этот напрашивающийся сам собою вывод. – Любые действия должны быть хорошо спланированы и продуманы. Таких нервных дамочек, как Роксана, лучше не провоцировать!»

Усмехнувшись, осознаю, что нашагал я уже порядочно, а ничего путного придумать так и не сумел. Единственная позитивная мысль за все это время – мне нужны союзники!

«Где же их взять⁈ – с тоской задаю вопрос самому себе. – Я во всех смыслах здесь чужой! Как духом, так и телом! Про дух и говорить не приходится, а тело…! Македонская аристократия считает меня жалким персом, и вряд ли хоть кто-нибудь из них изменит свое мнение и захочет сделать на меня ставку!»

В этот момент я слышу какой-то посторонний звук и поднимаю взгляд. Как раз вовремя, потому что вижу, как в шагах десяти от меня из кустов вылезает здоровенная псина – нечто среднее между итальянским мастифом и кавказской овчаркой, и вид у нее крайне недружелюбный.

Очевидно, застать здесь чужого зверюга не ожидала и потому застыла в раздумьях. Сомнения у нее длились недолго, и буквально через мгновение собака с утробным рычанием кинулась на меня.

За свою прошлую жизнь я был владельцем нескольких сторожевых собак. Занимался их обучением и знаю два непреложных правила: первое – никогда не бежать от зверя, и второе – не показывать страха! Наоборот, во всех случаях надо демонстрировать уверенность и право хозяина.

И то, и другое, и третье исполнить трудновато, когда на тебя несется такая махина. Коленки начинают дрожать, но я по-прежнему стою на месте. Оружия у меня нет, да и силы наши явно неравны, и потому в моем арсенале только вербальное воздействие.

Стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже, начинаю орать все, что приходит на ум:

– Стоять, тварь! Сидеть! Да я тебя, зараза…!

Все знают: чтобы произвести впечатление друг на друга, звери громко рычат, ревут и прочее. Мои действия из той же оперы, только с давлением на опыт общения собаки с хозяином – надеюсь, в этом времени команды и ругательства такие же.

Мой грозный ор, как ни странно, подействовал, и зверюга недоуменно остановилась в трех шагах от меня. Продолжая рычать, она припала на передние лапы, скаля громадные клыки и оглашая сад оглушающим лаем.

Чем этот рев закончился бы в дальнейшем, не знаю, но, к счастью, на тропе появился хозяин собаки. Его негромкая команда привела к мгновенному результату. Псина успокоилась и тут же подбежала к ноге хозяина, а сам он подошел ко мне и улыбнулся.

– А ты не стушевался! Молодец, Геракл!

Меня всего колотит от нервного перевозбуждения, но я все-таки нахожу в себе силы не показать этого. Запрокинув голову, всматриваюсь в лицо незнакомца и вдруг понимаю, что я его знаю. Вернее, видел вчера ночью в зале и могу назвать его имя.

«Эвмен!» – произношу про себя имя, вспоминая, что именно так назвал его Мемнон и что именно этот человек своей речью предотвратил ночную ссору.

За долю секунды в моей голове проносится все, что я знаю об этом человеке.

«Эвмен из Кардии! Единственный грек, который достиг при македонском дворе самых высших должностей. Личный секретарь Филиппа II и начальник всей царской канцелярии при его сыне Александре Великом».

Едва я мысленно произношу это, как меня вдруг осеняет: вот он! Вот тот человек, который может стать моим союзником. Он грек и тоже чужой среди македонской аристократии. Они его втайне презирают, и именно этот факт приведет его к гибели. На этом можно сыграть!

Как претворить этот замысел в жизнь, я пока не знаю и лихорадочно ищу тему для продолжения разговора. Как назло, в голове полный затык, хорошо хоть Эвмен никуда не торопится.

По-прежнему держа на губах радушную улыбку, он вновь обратился ко мне:

– Что ты делаешь здесь, Геракл⁈ В этой части сада обычно никого не бывает в такой час.

Он еще не закончил, а меня неожиданно осенила идея, как заручиться помощью этого человека.

Изобразив максимально серьезное лицо, я встречаю взгляд его голубых глаз:

– Я искал тебя, Эвмен!

Глава 4

Город Вавилон, начало июня 323 года до н.э.

На вытянутом аристократическом лице грека появилось удивление, чуть прикрытое снисходительностью взрослого к ребенку.

– Меня? Зачем же, интересно?

Тут я напрягся.

«Главное, не переборщить! – мысленно убеждаю я самого себя. – Не забывай, он видит перед собой десятилетнего ребенка!»

Выдержав паузу, начинаю говорить:

– Вчера ночью ко мне приходил мой покойный отец! Вернее, его неупокоившийся дух! – Чуть прикрываю глаза и добавляю в голос торжественности. – Он сказал мне, что не может спокойно уйти в царство Аида, потому как незавершенные дела держат его на земле. Он видит, как в ближайшем будущем разрушится все, что он создал, к чему стремился и ради чего сражался. Его держава падет, и не от вражеских рук, а от деяний его ближайших друзей. Оставив наш бренный мир, он увидел души своих ближайших друзей и ужаснулся их черноте!

С удовлетворением отмечаю, как после последней фразы с лица Эвмена исчезла снисходительная улыбочка. Он прекрасно понимает, о чем я говорю, и то, что эти слова произносит ребенок, лишь добавляет им достоверности.

В его понимании, десятилетний пацан не может разбираться в политике, честолюбии и лицемерии взрослых. Не может ничего знать о той грязной пене из жадности и жажды власти, что поднялась в соратниках Александра после его смерти. Значит, кто-то вложил в его уста эти слова. Кто⁈ Действительно, призрак или кто-то более приземленный и материальный?

Я вижу, как этот вопрос загорелся в глубине глаз грека. Глава канцелярии двух царей не может быть наивным, и, первым делом, он ищет подвох в моих словах. Он быстро перебирает всех, кто мог бы подсказать мне такое, и остается в недоумении. Ведь выбор небогат: всего лишь Мемнон или Барсина! Зачем им это⁈ Они слишком ничтожны, чтобы вести самостоятельную игру!

Эвмен не таится от ребенка, и за несколько мгновений паузы я читаю на его лице всю эту гамму чувств.

«Отлично! – мысленно отмечаю растерянность грека. – Пора внести немного мистической таинственности!»

Изобразив на лице полную отрешенность, я закатываю глаза и добавляю в свой детский голос чутка грудной хрипотцы.

– Эвмен, друг мой! Из всей толпы лживых и вероломных людей, называющих себя моими друзьями, только ты оказался настоящим…! – Как могу, изображаю проникновение в себя инородной силы, а в голос вкладываю нотку патетического разочарования. – Ты, единственный мой верный друг! Как жаль, что осознал я это слишком поздно и уже не могу наградить тебя за преданность и воздать коварству по заслугам. Я не могу наказать моих лживых друзей за предательство, но оценить чистоту и преданность твоей души, Эвмен, у меня еще есть силы!

Читаю полное смятение на лице грека и решаю, что пора заканчивать.

– Возможно, ты еще не понимаешь, о чем я, – добавляю нотку возвышенной отрешенности, – не видишь всей картины предательства, но вскоре поймешь! Очень скоро мои бывшие друзья начнут разворовывать плоды моих усилий, растаскивать по частям созданную мной державу. Ты в числе немногих встанешь у них на пути и погибнешь, а я не хочу этого! Я покажу тебе путь к спасению и победе! Держись моего сына, он покажет…

Тут я картинно изображаю обморок и падаю на землю.

«Все разжевывать нельзя, – проносится у меня в голове, – будет выглядеть слишком подозрительно! Эвмен умен, а слишком болтливый призрак попахивает театральщиной!»

Лежу на земле, пока меня тормошат жесткие пальцы. Слышу встревоженный голос грека:

– Эй, ты как, парень⁈

И лишь когда по щеке прилетает увесистая затрещина, резко распахиваю глаза, а мой невидящий взгляд застывает на лице Эвмена.

Закатываю глаза, а пальцами судорожно вцепляюсь в его запястье.

– Ты для них чужой, Эвмен! – шиплю, как пришелец из ада. – Жалкий гречишка, писака! Так они называют тебя за глаза, и когда ты встанешь у них на пути, они предадут тебя… Предадут и убьют! Подло, гадко, ударом в спину!

Выдохнув всё это, откидываюсь назад и для натуральности вздрагиваю в конвульсиях. Несколько мгновений бьюсь, как эпилептик, и вытягиваюсь в изнеможении.

«Кажется, получилось неплохо! – выдыхаю, но не теряю концентрации. – Пора возвращаться в обычное состояние!»

– А! Что⁈ Где я⁈ – Приоткрыв глаза, изображаю полное непонимание и испуг. Затем – несколько мгновений растерянности и, наконец, понимание.

– Мой отец снова приходил⁈ – впиваюсь глазами в грека, и тот, смутившись, отводит глаза.

Ему не хочется признаваться, и это хороший признак. Значит, я сыграл убедительно, и он поверил. Если бы нет, то он сейчас рассмеялся бы мне в лицо и сказал что-нибудь типа: «Не пудри мне мозги, сынок!»

Держась за его руку, поднимаюсь на ноги и, ни слова не говоря, разворачиваюсь и ухожу. Иду, как сомнамбула, пошатываясь и старательно изображая полную потерю сил.

Чувствую нацеленный мне в спину взгляд грека, а в повисшей тишине – его растерянность и непонимание.

«Ничего, – рассуждаю про себя, – он мальчик взрослый, дальше сам догадается, что делать, и через кого держать связь с усопшим Александром!»

* * *

Вжившись в роль, так и иду, покачиваясь как пьяный, пока садовая тропинка не сворачивает за деревья. Тут я перевожу дух, но полностью насладиться своей триумфальной игрой мне не позволяет вылетевший прямо на меня мужичонка.

– Вот ты где, молодой господин! – вопит он с явным облегчением. – Хвала Великой Иштар, я нашёл тебя!

«Какого черта ему надо⁈» – бросаю на мужичонку раздражённый взгляд и тут узнаю в нём своего утреннего стража.

«Никак бедолага проснулся, увидел, что меня нет, и перепугался!» – успеваю так подумать, но мужичок тут же опровергает мой вывод.

– Ваша мать, юный господин, ищет вас повсюду! – Он бросил испуганный взгляд в сторону дворца, намекая, какие страшные угрозы в свой адрес он уже успел выслушать. – Она очень встревожена и просит вас немедленно прибыть в свою комнату!

Я, собственно, ничего не имею против, поэтому, молча обхожу своего стража и направляюсь в сторону дворца.

У самого крыльца, с которого я недавно сошёл, меня встречает ещё несколько встревоженных до крайности рабов. На их лицах я также читаю огромное облегчение и понимаю, что им тоже досталось от моей «мамочки».

Стоило мне о ней подумать, как из распахнувшейся двери вылетел тайфун под названием Барсина и смял меня в объятия, совершенно не считаясь с моими желаниями.

Несколько томительных секунд стоически переношу тысячу поцелуев, тисканий и объятий.

– Ну, где ты был! – она засыпает меня вопросами в перерывах между поцелуями. – Я вся извелась! Мы все здесь места себе не находили!

«Просто терпи и ничего не говори!» – заклинаю себя и подавляю рвущееся наружу возмущение.

Я пожилой, уставший от жизни мужчина и, мягко говоря, давно уже отвык от такого обращения. И потом, Барсина красивая, очень фигуристая женщина, а одето на ней всего лишь тонкая полупрозрачная туника, ни трусиков, ни лифчика. Она прижимает меня к своей груди, и я чувствую ее твердые соски, гладкие упругие ноги, и во мне просыпаются совсем не те чувства, какие должны возникать у ее маленького сыночка.

«Не хватало еще, чтобы кто-нибудь заметил мою эрекцию!» – Вырываюсь из «мамочкиных» объятий, демонстрируя юный максимализм ребенка.

– Ну, хватит! – с трудом отцепляю от себя её руки. – Я уже большой!

Барсина с умилением смотрит на меня, а потом оборачивается к Мемнону:

– Ты слышал⁈ Он уже большой!

– Мужчина! – с удовольствием подыгрывает ей толстяк, и, следуя заданному алгоритму, я изображаю обиду.

– Ну, хватит вам! – обижено надув губы, прохожу мимо них с независимым видом, а они оба продолжают умиляться.

– Нет, ты видел! Просто вылитый отец!

«Пусть несут вздор, – мысленно закатываю глаза, – лишь бы оставили меня в покое!»

Одновременно отмечаю выгодную для себя линию поведения.

«Подростковая обида на излишнюю опеку! Такая реакция не должна никого удивлять, зато позволит мне избавиться от „мамочкиных“ нежностей».

Я уже было собираюсь отправиться к себе в комнату, но тут Барсина бесцеремонно хватает меня за руку.

– Солнце уже давно встало, а ты еще не завтракал! – Не отпуская моей ладони, она затащила меня в проем двери и бодро зашагала совсем в другом направлении.

Короткий коридор сменился большой комнатой с открытыми арочными окнами, выходящими в сад. Вкусно запахло свежеиспеченным хлебом и сыром.

Мой взгляд автоматически ищет стол, но находит лишь две лежанки и что-то типа среднеазиатского дастархана перед ними. На этом низеньком столике в грубоватых глиняных тарелках лежат хлеб, сыр и куски нарезанного мяса.

Не торопясь, пропускаю вперёд взрослых. В таких мелочах легко проколоться: ведь я совершенно не знаком с правилами этикета. Как сидеть, то бишь лежать? Брать еду руками или столовыми приборами, которых я пока не вижу? Накладывать еду из общей тарелки самому или ждать, пока положат слуги? Просто масса вопросов! Настоящий сын Барсины, наверняка, всё это знал, и мне не хочется попадать впросак.

Вчера я ел у себя в комнате и на фоне общего нервного потрясения совершенно не обратил на это внимания. Помню, мне принесли всё тот же хлеб, сыр, оливки в отдельной миске, и всё это я сжевал, даже не чувствуя вкуса.

«А сейчас что? – мысленно задаюсь вопросом. – У „мамочки“ хорошее настроение, и она решила позавтракать с сыном, или мы всегда принимаем пищу втроём?»

Насчёт втроём я тоже погорячился. Оказалось, что Мемнон с нами завтракать не будет. Пока Барсина укладывалась на кушетке, он отступил на шаг и встал рядом со старой рабыней, что замерла деревянным истуканом у самых дверей.

«Интересно, – косясь на „мамочку“, ищу удобную позу, – в каком же статусе наш милейший толстяк, неужели он тоже раб?»

Пристраиваю локоть левой руки на подушку, ладонью подпираю голову – всё, я готов к трапезе.

Смотрю, как Барсина потянулась свободной правой рукой к пшеничной булке, оторвала от неё кусочек, макнула его в оливковое масло и отправила в рот. Затем так же ловко и быстро повторила тот же маневр с мясом.

Наблюдаю за ней с некоторым чувством зависти любителя перед профессионалом. Её правая рука работает со скоростью конвейерного манипулятора, выполняющего запрограммированную операцию.

Вот она подхватила ломтик сыра, потыкала им в мисочку с мёдом и поднесла его к накрашенным губам. Те неожиданно прервали процесс и вопросительно изогнулись.

– Что ты так смотришь на меня, Геракл? И почему ты ничего не ешь? Может, ты заболел? – Она прожевала свой сыр и воскликнула, словно осенённый догадкой Архимед. – Тебя продуло в саду! Зачем ты вообще попёрся в сад с самого утра⁈

Вопросы сыпятся на меня как из рога изобилия, но видно, что Барсина совершенно не ждёт на них ответа.

«Так ещё проще!» – решаю про себя и, включив набычившегося подростка, молча начинаю есть.

Моя правая рука не показывает чудес ловкости, и я с трудом отламываю кусок булки. Он оказывается слишком большим, чтобы сразу запихать его в рот, и мне приходится жевать просто хлеб и лишь потом тянуться за мясом.

«Что за идиотская традиция – есть лёжа, да ещё и одной рукой!» – ругаюсь про себя, но всё-таки пытаюсь запихать в себя как можно больше, памятуя, что вчера меня кормили всего один раз.

Как говорится, голод не тётка, и сейчас за столом я неожиданно почувствовал, что зверски проголодался.

Молча работаю челюстями, одновременно поглядывая на «мамочку», а та вдруг подняла свой пустой бокал.

На это движение сразу же среагировал Мемнон. Подскочив к столу, он зачерпнул черпаком из стоящего рядом горшка розовато-красную жидкость и налил Барсине.

Повторяю её жест, и мне тоже наполняют бокал. От него пахнет вином, но, попробовав, я понимаю, что это даже не вино, разбавленное водой, а вода с добавлением чуточки вина.

Покончив с едой, я лежу и стараюсь не смотреть на Барсину, но вот она тоже закончила завтракать, и её требовательный взгляд упёрся в меня.

«Чего она хочет?» – пытаюсь догадаться самостоятельно, но та сама приходит мне на помощь.

– Не хочешь сказать маме спасибо⁈

В её голосе слышится жесткость, но едва я произношу волшебное слово, как она меняет гнев на милость.

– Подойди, малыш, и чмокни свою любимую мамочку!

Покорно подхожу и чмокаю в подставленную щёку. При этом мой взгляд непроизвольно цепляется за её оголённую кожу, и я проклинаю ещё и здешнюю одежду, или, точнее, её отсутствие.

Гоню от себя этот морок и получаю милостивое «мамочкино» напутствие:

– Иди к себе, мой милый Геракл, и не броди больше по парку! Сейчас слишком опасные времена!

* * *

Сижу на табурете в своей комнате и с полной безнадёгой пялюсь в угол. Нервное напряжение спало, и мне стало до невозможности тоскливо. Первая же свободная минута ввергла моё сознание в состояние грустной безнадёжности.

«Ты будешь играть в песочнице деревянными лошадками, слушать сюсюканье Барсины и страдать из-за этого идиотского тела подростка по ночам!»

– Тьфу ты! – не могу сдержать отвращения перед открывающейся перспективой. – Ну за что мне всё это⁈