Текст книги "Последний князь удела"

Автор книги: Дмитрий Дюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

Глава 14

Новый день начался с сюрприза, к годуновскому поместью прибыли ходившие на татар бойцы угличской свиты. На литургию я пришел в приподнятом настроении, мой военный отряд уже лишь немногим более чем двукратно уступал в количестве воинам боярина и явно мог оказать сопротивление при нашем аресте. На удивление, Годунов медлить не стал и пристал с разговором сразу поначалу церковной службы, протопоп косился на него, но к порядку не призывал. Крестясь на образа, я повторил свою старую версию, что кое-что о грядущем мне сообщает прямо Богородица, являясь во сне. От уточняющих вопросов отмахнулся, сообщив, что образ богоматери слишком светел, чтобы его описывать, а речи громоподобны, и человеческими словами не передать. Поэтому могу пересказать только оставшиеся поутру убеждения, явно внушенные мне высшими силами.

Борис Фёдорович сомневался и пытался подловить на несуразицах, но моё сообщение о том, что быть ему правителем государства Российского, заставило его остолбенеть. Подав знак священнослужителю, он заставил его сократить церемонию, и по окончании молебна заторопился из храма, таща меня за собой. Провожаемые удивлёнными взглядами, мы буквально стрелой пролетели через двор и поднялись в приёмную палату боярина. Первым же делом, притворив дверь, Годунов поинтересовался, когда это произойдет, на что я ответил вполне в цыганском стиле, что, мол, вскоре, но точно ещё не известно. Хотел узнать он и о здоровье своих жены и детей, на что пришлось отговориться незнанием. Далее разговор перешел в практическое русло, а именно в отношении моё и моей родни к порядку престолонаследия. Тут я проявил себя настоящим Павликом Морозовым, открестившись от мечты родни о троне, и поведал, что лично я наперекор высказанной Божьей воли точно не пойду. Борис начал прикидывать, кого из Нагих можно упросить помиловать у царя и Боярской думы, но моя просьба наперёд освободить от наказания посадских Углича в очередной раз ввела его в ступор.

– И матери своя не волишь ущедрити? – наконец смог произнести он.

Отвечать 'нет' было бы слишком, однако и продолжать быть куклой в руках Марьи Нагой не хотелось, и я попросил определить её в какое-нибудь имение доходное, под домашний арест, на покой.

– Упокоити матерь алчешь? – Годунов смотрел на меня как на явившегося посланника дьявола.

Попытался объяснить своё предложение словами попроще, мол, надо оградить её от беспокойств, пожить в уединении от буйный родных, но без насилия и тюрьмы.

– Из мира удалити желаешь – перевел на понятный себе язык боярин.

Тут уже пришлось насторожиться мне, и я настойчиво повторил, что казней быть не должно, ни посадских, ни родственников-Нагих.

– Слава богу, при государе Фёдоре Иоанновиче, именитых людей смертию не казнят, токмо бывает опалу возложат али на украйны дальние отошлют с приставами, а как до прямых убойц людишек государевых, тех миловать невмочь-

С наказанием непосредственных исполнителей убийств я согласился. Но обрекать родню на ссылку тоже не хотелось, и я попросил поселить их под охраной в их имениях.

– Пущай водворятся в казанских аль пермских вотчинах, а ежели не владеют теми, то государь пожалует-

О том бить челом царю и порешили, и беседа перешла на тему сугубо практическую, а именно о материальном вознаграждении за сдачу семьи и прав на престол. К тому, что с лёгкой руки отписал царственный брат, мне пообещали добавить отнятое у Нагих, и ещё имений пожаловать, да денежной и меховой казной. Также в кормление матери дать какую ни будь слободу побогаче или городок победнее. Обрисовав столь радужные картины скорого обогащения, Годунов решил время не тянуть, и предложил собираться в дорогу на Москву.

Боярин настолько торопился в дорогу, что решил ехать в возке и в нём же отобедать. От приглашения присоединится, я не отказался, о чём практически тут же пожалел. За трапезой Борис Фёдорович засыпал меня вопросами о ближайшем будущем, интересовали его в основном внешнеполитические проблемы. Собственно я не мог сообщить ни о перспективах шведской рати, ни о том начнется ли война с Польшей, ни что замышляет крымский хан. Добил он меня расспросами о том придут ли бухарцы на помощь царю Кучуму, и каков будет результат похода на Шевкала тарковского. Не заметив на моем лице ни тени понимания, царский шурин изрядно расстроился. Стараясь его успокоить, пришлось пообещать ежедневно молиться Богородице о ниспослании знамений о грядущем. Ни добившись от незадачливого пророка ничего большего, Годунов, оставив меня в пародии на карету, пересел в седло и с частью охраны резво двинул вперед.

В столицу наш обоз прибыл уже на закате солнца, поэтому все проездные ворота и уличные заставы мы проходили со скандалом и криком. Собственно по наступлению темноты весь город превращался в непроходимую баррикаду. Перегороженная в конце каждой улицы решетками, как мне объяснили для береженья от ночной татьбы, с тёмными каньонами улиц, наглухо огороженных тынами дворов, наполненная собачим лаем, ночью Москва казалась находящейся во вражеской осаде. Наконец путь закончился на кремлёвском подворье конюшего боярина, и встречавшие нас с факелами слуги повели меня и сопровождающих в опочивальные палаты.

Утреннее солнце еще только отразилось на крышах кремлевских палат, а уже вовсю началась подготовка к официальному посещению царя. Полностью пренебрегая климатическими условиями на моё несчастное тело было одновременно напялено три вида кафтанов, две шапки, да столько же пар сапог – мягких внутренних и сафьяновых верхних. Сам себе я казался огородным пугалом, но ключники и постельничьи Бориса Фёдоровича, доставившие из его обширных закромов основную часть гардероба, выражали полное удовлетворение наблюдаемым одежным сумасшествием. Как только процесс облачения был признан завершенным, моё разряженное тело стали передавать из рук в руки, как большую куклу. На крыльцо меня тащили под руки одни люди, во дворе до богато убранной лошади другие, третьи же, подсадив в седло, повели коня под узды.

Завершилась эта своеобразная езда шагов за тридцать до сиявших золотом лестниц Грановитой палаты. Пространство перед входом во дворец было заполнено стрельцами в красных кафтанах, вдоль рядов которых, меня, взяв под локти, пронесли уже новые чиновные люди. В начале лестницы у помоста толпились молодые дворяне, и встретивший нас дьяк долго расписывал их имена и чины. Вторая такая же церемония была устроена посередине подъёма, там во встречающих были уже люди постарше. При завершении восхождения на Благовещенскую лестницу у входа в палаты был выстроен почётный караул из разодетых в золотой и алый бархат воинов вооружённых алебардами, а за ним в сенях дожидалась уже третья группа встречников.

Еле вытерпев степенный обряд представления, я, наконец, попал в приёмную часть помещения, где сидели бояре, и стоял царский трон. При моём появлении разодетые старцы поднялись с лавок и прошли ближе к центру зала, неожиданно мои руки оказались свободными и я застыл в пяти шагах от трона Фёдора Иоанновича, соображая, что следует далее предпринять. Прервал моё оцепенение царь, который сошёл с трона и заключил в объятия своего младшего брата, вызвал в палатах изумлённый гул. После этого неожиданного проявления чувств государь высказал слова приветствия и вернулся на своё законное место, протянув вперёд руку ладонью вниз. Из его жеста я сделал вывод, что видимо пришла пора рукоцелования, которую со всем возможным артистизмом и исполнил. Далее приём продолжился чтением дьяками жалованной грамоты, из которой стало понятно лишь то, что жалуют мне 'за любовь' множество всего, да также сообщили приговор патриаршего суда по поводу попытки убийства угличского князя. Из этого документа стало ясно что 'умышление на убойство на Осипа Волохова нашло диавольским наваждением, за что он и покаран судом людским и божьим', остальные кровопролитные события там не освещались вовсе. По окончанию декламации, сводный брат Фёдор, изобразил отпускающий жест, и меня со всем бережением потащили обратным путём.

По возвращении на подворье Бориса Фёдоровича я увидел угличских дворян, которые седлали лошадей, старательно не глядя в мою сторону. Из всех членов свиты, пожелал отвечать на мои недоуменные вопросы только Ждан Тучков

– Сказывали люди дворские, будто отринул ты, царевич, род свой за ради даров окаянных, да сговорился с боярином извести сродственников своих во еже овладения животами их —

Дядьке удалось всколыхнуть совесть своего воспитанника и то, что ещё вчера казалось отличной сделкой, сегодня предстало уже в другом свете. Собственно, обрёк я собственную номинальную семью на изгнание и заключение даже не за деньги, а лишь для того чтобы иметь свободными руки, не находится под мелочной опёкой, да не соблюдать установленный в родном доме распорядок жизни. Посвящать в это окружающих было явно лишним, и в ответ на высказанные упреки пришлось озвучить собственную версию:

– Дядья мои, мол, вину за бунт возводили на посадских. Для избавления их от смерти за их вины челом бил, а что до опалы на родственников возложенной, то царь милостив, через скорое время и помилует. А мёртвых не вернуть —

Аргумент дядьку озадачил:

– Стало быть за чорный люд печалуешься, о крови своей не тужишь, чудны дела твои, Господи-

Качая головой, он пошёл сообщать эти престранные вести собравшимся отъезжать помещикам, что вызвало среди них бурное обсуждение. Один из беглецов, Лошаков, передумал и начал расседлывать своего верхового коня. В это время к хоромам прибыла процессия из дворца, доставившая младшему брату государя еду с царского стола. Такое явное благоволение верховной власти, переменило настроение большинства воинов угличского конвоя и они присоединились к Ивану Лошакову, со двора съехало только трое человек во главе с Самойлой Колобовым. Для закрепления успеха я приказал кухонным слугам тащить жалованные кушанья на задний двор, к летнику, куда и пригласил за стол всех своих спутников. При трапезе стал интересоваться у Бакшеева геополитикой местного времени, да что он думает о планах на будущее крымского царя.

– Да, поди, Кази-Кирею, аще цел с рати прийдет, дары слать надобно в Царьград, дабы выю свою от удавки сберечь – подумав, ответил Афанасий.

– А что сместить его могут за неудачу?-

– Дык у них то престол не от отцы к сыну, а по старшему родству, да кто биям мил, поди, до царского-то звания охотников то немало-

– А с новым ханом как будет?-

– Еже замятня улучится, будет русским украйнам облегчение малое, а как новый царь на улус сядет, то сызнова ратится учнёт, у татар перекопских, какой новый государь объявится, то знать первым делом соседников воюет. Кто в походах ленив, тому той державой владеть немочно-

Похоже, власть в Крыму меняется по принципу 'Акела промахнулся', а миролюбивому правителю там к власти не придти, стоило уточнить детали:

– Если Кази-Гирей в ханах останется, двинет снова на Русь, аль нет?-

– Сам-то уж нет, вдругорядь неуспех будет, то второй оплошки ему не спустят, калгу али царевичей пошлёт. Царь крымский двинет амо сподручней, да идеже супротивники нерасторопны, на литовские, а то волынские украины-

– Зачем же ему часть войска отделять, на Москву отсылать?-

– Таже чтоб поминки побогаче с государства нашего Московского слали, кажный царь Крымский как на престол сядет, за присыл тот воюет, дабы по старине, по ордынскому выходу получать. У Казы-Кирея того, уж почитай второй год посол наш сидит, рядится-

– Точно ли ты знаешь, Афанасий сын Петров?-

– Да поди, сам у татаровей поспрошай на Крымском двору, али ещё где у полоняников – обиделся ветеран.

– Что же татары делают на том двору-то?-

– Вестимо чего, окупу аль обмену ждут, в немирное время там завсегда государев полон держат.

– А ещё где полон есть?-

– Царёв-то за приставами, а что ратники имали, то и на Ивановской сыскать можно, у Холопьего приказа-

– Пойдем, глянем?-

– А порушенья чести не будет твово у торжища-то колобродить?-

Пришлось по этому поводу вступить в переговоры с Жданом, на поход по центральной площади он согласился, но с непременным моим верховым выездом и с изрядным сопровождением.

Ивановская площадь, несмотря на послеобеденное время, была полна народу. У здания Холопьева приказа пожилой стрелец яростно торговался с подьчим о размере вознаграждения за составление записи, рядом стоял, пытаясь выглядеть каменным памятником, невысокий черноволосый паренек в цветастых куртке и шароварах.

– Здрав будь, служивый – поздоровался ушлый рязанец– Самолично сего молодца пленил?

– И тебе здравия – ответил краснокафтанный воин – как звать-величать вас, чьи людишки будете?

После последующего взаимного представления Афанасий переспросил о пленном, где, мол, добыт.

– У вяземского сына боярского, жильца московского, сторговал. Тот их целый выводок во языцех поял. На службу его отправляют на свейскую войну, а до поместья неблизко, вот и раздаёт их за мылый окуп, с паршивой овцы хучь ярины клок.

– А векую тебе холоп-то полонный, еда ли поместьем владеешь?

– Не, в лавке сидеть некому, сыновей Бог не дал, жена стара, а две дочки на выданье, опасливо их на торгу оставлять. Шорным товаром пробавляемся, люди-то разные приходют. Татарчонок, по нашему мал-мала разумеет, счёт хитрый ведает, да в товаре должон понимание иметь.

Пограничник перекинулся с пленным несколькими фразами на татарском.

– Ишь ты, не из крымцев, из черкес купля твоя, а можа он православной веры? А ты его с торга аки барана тащишь?

– Ты что ж молвишь этакое, нет на ём креста, первым делом глянули

– Мню я, друже, тащишь ты козла в огород – продолжал терзать стрельца Бакшеев.

– Почто так?

– Дык ево-то, знамо дело, татаровям головой выдали за вину какую немалую, вестимо, девку в родном юрте спортил. От твоих-то дочек не отженить такого молодца будет.

– Мал он вроде для того дела летами, да и возрастом невелик.

– Хе, мал, ты порты с его сними, да на михирь глянь, он, поди, весь в корень ушел.

– Тьфу, охальник – осерчал солдат-лавочник, но на своё приобретение стал уже поглядывать с опаской.

– Да не серчай, служивый – продолжал лить масло в огонь Афанасий – чей бы ни был бычок, теляти твои будут.

– Обрюхатит, повенчаем – начал искать выход из ситуации, уже поверивший хитрецу царский стрелок.

– Как же обряд-то проведешь, он ить веры поганой али бесерменской-

– Окрестим, знамо дело-

– Ну а черкешонок твой креститься не возжелает? Силком-то заповедано-

– Ежели насильством нельзя, то лаской уговорим – насупленный стрелец, показал изрядных размеров кулак.

– Эх, не обдумал ты куплю, будет тебе заместо облегченья одна туга – не стыдился сочувствовать Бакшеев – умно было б выждать, да как на свеев в рать пошлют, там то по случаю и обзавестись немцем, або литвином, они уж посмирнее. Много ль серебра дал за огольца этаково?-

– Почитай шесть рублёв, да двадцать алтын с деньгой-

– Справно же ты годовое государево жалованье-то растратил – завздыхал тароватый рязанский дворянин, и, приблизившись к незадачливому рабовладельцу, зашептал – Могу упросить княжича твово холопа взять на себя, он тебе убыток то возместит, да, пожалуй, и приварку алтын пять накинет. У него, на Угличе, холопей-то в строгости держат, не забалует-

– Уж пожалуй, сделай милость-

Бакшеев повернувшись ко мне, подмигнул и, придав голосу умоляющую интонацию, заныл – Господине, выкупи отрока сего у достойного мужа, стрельца московского, он нам в конюхах зело полезен будет-

Стараясь не выдать мимикой эмоции от такого весёлого передела собственности, распорядился Ждану отдать денег. Тот искренне не понимал, зачем платить за дикого степняка такую прорву денег, но перечить не стал и пошел с обрадованным солдатом к нашему двору, подьячему без торга была обещана его плата и он стал составлять грамоту на полоняника. Раздевать пленника для осмотра особых примет мы не стали, чем вызвали недоумение у приказного канцеляриста:

– А ежели сбежит, без писаных отметин розыск учинить невмочно будет-

– У нас далеко не убежишь – развеял его сомнения Афанасий.

Глава 15

По завершении бюрократической процедуры, наша кавалькада тронулась с площади. Свежеприобретенный живой товар вступил в дискуссию с ветераном– пограничником, владеющим, кажется, всеми наречиями южной степи. Из сумбурного диалога были чётко различимы лишь отдельные слова – аталык, бесленей, мурза, эмильдаш.

– Просит черкес брата его молочного из полона у простого человека выкупить. Сулит окуп богатый, молвит-де из мурзинского рода – сообщил мне результат общения бывалый рязанец.

– Да есть ли смысл в том деле – поинтересовался я.

– Корысть завсегда найти можно, да коль правда татарчонок родовитым окажется, то акромя серебра и знание какое извлечь можно-

– Как же, ты говорил за брата просит, он черкес, тот татарин, может, врет всё?-

– Векую ли ему лжу творить? Свои очами все увидим, он баит, тут недалече. Да и черкес то наш малой сам непростого чина, молвит – орк он-

– Кто?-

– Уорк-

– Это кто такие?-

– Да уздени то, как у нас московские дворяне, панцырная дружина князей их. Они ж в горах каменных проживают-

– Кто в горах живет?-

– Да орки, прямо ж сказываю-

Полный сюр, орки тут у них по горам бродят. Какой-то это совсем странный мир или затянувшаяся галлюцинация. Альтернатива была грустной, и мне было проще верить в дикие загибы этой реальности. С такими-то невеселыми мыслями мы и отправились на указанный пленником двор, который находился в Занеглименьи на Орбате. Находящаяся за кремлем и мостом через реку улица была богатой, с двух и трехэтажными усадьбами. Нужное нам подворье помещалось в проулке, и было явно не боярским.

На стук в ворота открыл хозяин, снаряженный как для боя. Узнав цель визита, пригласил нас заезжать внутрь.

Бакшеев начал торговаться, не слезая с коня, из его слов следовало, что нужен нам младший конюх, и так и быть возьмём, если есть лишний, но только незадорого.

– Простых татарчат я уже роздал – сообщил озадаченный хозяин – остался токмо мурзин сын, но за него окуп богатый получу-

– Родовитого держишь? – слезая с коня, удивился рязанец – еда ли не ведаешь, что знатных государь велит на его Крымский двор вести, за его голову награду дадут?-

– Да что та награда, корабленик португашский-

– А честь царская уж и не в почёт стал быть, ни о чём, акромя богачества уж и не думаешь. А знамо ли тебе, купчина, что за едного мурзу можно два надесять душ христианских из бесерменского рабства вывести? Кровью православной торгуешь?

Вяземский воин, услышав обращение к себе как купцу, налился весь дурной кровью и стал хвататься за оружие. Афанасий же тона не менял:

– Пошто сабельку аки девку красную лапаешь? Правда очи ест? Ну тогда аль тут руби, али отворяй ворота, съеду с двора сего воровского! Ну, уж уста-то затворёнными держать не буду, скажу весть сию, кому знать следует.

Дворянина такой поворот событий заставил задуматься. В ходе мыслительного процесса его лицо поменяло цвет с красного на белый. Он начал уговаривать нас никому не докладывать, оправдываясь денежной нуждой.

– На чтож серебро тебе потребно, вроде бронь у тебя справная, вон и наручья есть, да и шелом работы персидской?-

– Дочка у меня в лета супружеские вошла, почитай четырнадцать годков уже. А обликом она вельми болезна – глазища в поллица, тоща, длинна, бледна. Ножки длинные, тоненькие, того и гляди переломятся, перси малы, в каво такая уродилась – неведомо, мать-то баба справная. Хоть и ледащая, а своя кровиночка, родная, жалко её, без доброго приданного-то замуж не возьмут. Дача невелика, землица худая, не родит вовсе, одна надёжа на добычу воинскую, а то хоть доспех продавай —

– Трудно в твоей беде подсобить. За такой-то дщерью в отдачу холстом, да скатёрками с горшками не откупишься. Тут и взаправду серебра жениху отсыпать надобно, а иначе путь один в монастырь, да и там вклад денежной нужен – задумался Бакшеев– А бронь продавать дело глупое, на смотр явишься с худым доспехом против писаного, так и жалованье земельное урежут, совсем пропадешь-

– Уж не выдавай меня, друже, – попросил страдающий за дочь помещик – Сам завтрева, поутру, свезу мурзинского сынка на царёв двор, пущай приставы его опишут-

– Давай хуч глянем из чего сыр-бор – предложил подобревший ветеран-пограничник – Может напраслину на себя возводишь, из простых чабанов добыча твоя —

– Нет, не пастух тот малец – заверил вяземский боярский сын – Одет в атлас, да знаки у него на теле, ну и норов горяч, помят, а и то, как собака бросается-

Помещик проводил нас на задний двор, где у хлева сидел на железной цепи, вверченной в бревенчатую стену, молодой паренек в лохмотьях.

За что ты его так? – поинтересовался Афанасий.

– А вот – дворянин показал на кисти руки свежий укус – как погрыз, ну значит и сиди на чепи, яко пёс-

– Как же ты добыл-то такого норовистого? – не унимался с вопросами рязанец.

– Да малого татарчонка я в их обозе взял, телегой тот правил, а того что с вами, ентого да ишшо одного уже попозже, на берегу Оки мы с братаничем прихватили-

– Как же одолели то вдвоем троих?-

– Да из воды вылезли сумлевшие, плавать-то токмо вон малец, что с вами, умел, он двоих и тащил еле живых. Ну и видать подустал малость. Да и выбрались оне без брони да оружья, толи побросали, толи с конями на дно ушло. Ну, мы-то по-быстрому арканы и набросили на двоих, а ваш-то отрок дёру не стал в кусты давать, попробовал ременные петли руками порвать али скинуть. Да куды ему, кожа добрая, конём сшибли, да тако же повязали. Мурзёнок-то выкобениватся стал, вот я его и поволочил чуток за лошадкой на аркане. Думал – зашиб, а вот не – оклемался нехристь, да еще и пясть угрыз, когда с него одежонку обдирал, больно атлас хорош, бабам на платки любо будет —

Бакшеев подошел поближе к юнцу, внимательно его осмотрел и сообщил:

– Обознался, ты друже. Эт мурзин слуга – стихоплёт-

– Какой-такой стихоплёт? – удивлённо переспросил вяземский воин.

– Ты татарское наречие разумеешь? – ответил вопросом на вопрос Афанасий сын Петров.

– Да словес полста знаю, а более нет, да и не желаю знать, в полон, не дай бог попадешь, там хошь – не хошь, а разучишь.

– Вот ты его, мил человек, и не понял. А он прислужник мурзинский, хуч и ближний. Он для услаждения свово господина речи складывает, уж больно родовитые татаре складно молвить любят. Яко скоморох в обчем —

Мозг служивого явно закипел, он снял шлем и начал озадаченно чесать затылок. Бывший порубежник же начал с пленным разговор по-татарски и спустя несколько минут мальчишка на цепи начал что-то декламировать. Язык был восточный, но это были или стихи или песня, рифма явно присутствовала.

– Вишь он и по арапски, и по татарски стих складывать учён. Кий же с него мурза? – ухмыльнулся Бакшеев.

– Можа он поп бесерменский? – надеялся на лучшее помещик.

– Ну где ж видывали муллу, чтоб бородёнка еще не проросла? – уничтожил надежду рязанский знаток – Скоко в плату хотел получить?-

Вяземец натужено пытался представить себе попа без бороды, у него явно не выходило, и он сконфуженно произнёс:

– Чаял рублёв сто аль хоть полста-

– Ты, вроде, муж зрелый. А баишь будто белены объелся. Ты спрашивай за этого полудохлого никчёмника сразу бочонок злата. Не расторгуешься, но хуч люд подивишь-

– Твоя каковская цена будет?-

– За ради маеты твоей с дщерью несчастной, да княжича нашего доброты великой одарим пятнадцатью рублями, деньгой московской, не порченой —

– Можа мурза за своего ближника поболе окуп-то даст?

– Ежели жив с брани вернется, да восхочет выкупить, то и даст. Можа люб ему энтот отрок, у татаровей знаш, грех содомитский почасту бывает. Не проверял?-

Помещик аж подавился словами и только замычал нечленораздельно, вовсю в отрицании тряся головой.

– Озюн кетлюк, урус!!! Озюни сокарым!!! – припадочный татарчонок начал биться в цепях.

– Вот, за живое взяло, чую дело тут не ладно, надо бы повременить с куплей – заключил Афанасий.

– Христом Богом прошу, забери ентого сына нечистого – взмолился уже на все согласный дворянин из Вяземского уезда.

– Эх, ладно, раз обещался – возьмём, княжича моли, чтоб не снял мне голову за таку растрату казны пустую – переключил на меня внимание Бакшеев, сам сделав рукой жест конвою, чтобы вязали буйного мальца.

– Княже, сделай милость, забери ирода, я за твоё здравие свечу в две гривенки весу в церкви поставлю, век бога молить буду – надрывался торговец ясырём.

Мало чего понимая, я промямлил что заберу, откуда взять на оплату пленного денег мне было неизвестно. Погрузив покупку животом на круп заводного коня, Афанасий сообщил вяземцу:

– За платой завтрева поутру приходи ко двору царского слуги, конюшего, боярина Бориса Федоровича Годунова. Его казначей расчёт даст-

– А батогами меня с того двора не сгонят? – заволновался продавец.

– Тебе, дурню, царёв брат слово дал, а ты смеешь сомнения являть? – опять начал делать суровое лицо старый пройдоха – Аможе ты третьяго татарчонка из ихней ватажки девал?

– Отдал купцу Фёдору, что с Астраханью торг ведет, тот-то был смирен и разумен, и русский разумел, и татарский, и наречья разные ногайские, что улу-ногай и кичи-ногай именуются, больно он купчине понравился, в прикащики его возьмёт, быстро выкупится, я за него всяго двенадцать рублёв получил-

– Нам же бедностию жалился, хитрован– попенял дворянину Бакшеев.

Связанный татарчонок, слыша такую лестную характеристику своему компаньону, прошипел:

– Шура, огул шур —

Так мы и выехали к воротам, у молодого черкеса при виде упеленатого молочного брата сжались кулаки, но вступивший с ним в беседу Афанасий разрядил обстановку.

Выбравшись на улицу, рязанец сообщил мне, что надо бы кого послать поискать купца и забрать у него прикупленного приказчика.

– Зачем он нам Афанасий? Да и зачем нам два его дружка по разбою? – удивился я.

– Вишь метку на груди и плече татарчонка?-

Присмотревшись, я заметил под лохмотьями знак в виде перевернутой на бок двузубой вилки:

– Вилку какую-то вижу-

– То-то, знак се не простой, бийский, тамга рода Барын. Из ближних родичей бия полоняник наш, можа и сынок. Вот посему и третьего нам схватить надобно, штоб не поведал кому не след о птичке такой редкой-

– Дак как же, ты ж говорил знатных надо царю отдавать. На них обратно пленных выменяют?-

– А, пустое – махнул рукой ветеран – привезут за него татары три десятка нашего люда, что и так выработался, обычаем их отпускать таковских рабов надобно. В посольство по эдакому делу сотню крымчаков пришлют, те нажрут, напьют, да и даров стребуют многих. Дело богоугодное, а казне вред один, да хищничеству пособление —

По возвращению к хоромам рязанец распорядился, чтобы полон заперли отдельно, и вступил в диспут с управляющим годуновским хозяйством на предмет выделения денег. Тот послал гонца к боярину и по возвращении того, кряхтя и причитая, стал отсчитывать принесённое из домовой казны серебро. На торжища и гостиные дворы были посланы угличские люди с наказом найти купца с его купленным холопом.

– А не восхощет отдать за сребро возместное, так грозите ему судом, поостережётся, чай, с царёвым братом тяжбу тянуть – поучал их на дорожку Бакшеев.