Текст книги "Последний князь удела"

Автор книги: Дмитрий Дюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Глава 46

Первые недели сентября я ломал голову над организацией обучения потешного войска. В настоящее время в нём состояло тридцать два подростка, кроме юных музыкантов, и этот отряд мной был назван взводом. Для ребят внутри кремля выстроили отдельные бревенчатые палаты, в которых впервые использовали новшество – чугунные печные задвижки и заслонки. Так же я приказал перестроить все печи в княжеских палатах, это должно было изрядно сэкономить дрова в зимнее время. Питались княжеские новобранцы из одного котла. Собираясь для еды за общим столом.

За последние месяцы ребята научились маршировать в ногу и выполнять единовременно простые команды. Значительный прогресс в этом был достигнут благодаря совету одного из бывших юных скоморохов, Федьки. Он сообщил, что танцам в их ватаге обучали, подвязав к ногам колокольчики с разным звоном. Этот способ оказался вполне эффективным и в ратном учении. Оставалось только приспособить строевые упражнения к боевым условиям.

Сложился первый командный состав моего потешного войска. Десятников назначать не пришлось, я лишь утвердил на этих должностях подростков пользующихся авторитетом у товарищей. С выбором достойного командира взвода дело обстояло сложнее. Наибольших успехов в учёбе достиг привезённый Лошаковым сирота – Юшка Отрепьев. Парень обладал феноменальной памятью и превосходными способностями. Грамматика и арифметика дались ему очень легко, да и ратной науке он упражнялся с немалым рвением. Но Юшке было всего тринадцать лет, да и сиротское положение понижало его социальный статус. Поэтому начальником отряда я утвердил сына Самойлы Колобова – Петра. Талантами он уступал способному безотцовщине, но верность его рода Нагим не вызывала сомнений, да и должность его отца обеспечивала ему уважение окружающих. Отрепьева поставили заместителем командира, или по местной терминологии – 'товарищем'.

Английским торговец Джакман доставил мне с десяток книг по военному делу, написанных на латыни. Труды описывали ратный строй, устройство артиллерии, фортификацию и обучали ведению осад. Значение построения пехоты и конницы мне было совершенно не ясно, тактика применения пушек казалась слишком архаичной, а вот устройство крепостей и методы их взятия привели меня в восторг.

Сотни гравюр итальянских художников наглядно демонстрировали ломаные линии современных европейских укреплений, чёрточками были показаны направления ведения огня. В прежнем своём мире я военным делом совершенно не увлекался, но в чём разница между фронтальным и фланговым огнём понимал. Всё устройство крепостей способствовало тому, чтобы держать подходы к их стенам под продольным обстрелом с соседних бастионов. Русские кремли по сравнению с нарисованными в итальянских книжках фортециями выглядели устаревшими.

Я задумал построить зимой снежную крепость по образцу увиденных и на ней потренировать своё войско. Помимо этого стоило оснастить потешных хоть каким огнестрельным оружием и провести учения с пушками и кавалерией. Деревянные пищали годились только для строевых упражнений, да для первоначального обучения штыковому бою. Новобранцы кололи своими игрушечными ружьями соломенные чучела, стрельцы, вернувшиеся из боевого похода, над ними вволю потешались. Лишь их голова Данила Пузиков разглядывал отрабатываемые потешными солдатами приёмы без тени насмешки.

Разговорились мы со стрелецким командиром во время отправки двух дощаников в мою новою поволжскую вотчину – Усолье. Первыми туда отправлялись пятнадцать работных людей, именуемые здесь 'деловые', да двадцать стрельцов угличского гарнизона. Их задачей было поставить острожек, да провести разведку местности.

– Жильцы твои княже, будто воинские немцы наёмные ходят, – сообщил Данила. – В Карельской землице також бывало, идут стройно, в свои дудочки-жалейки играют, да пищали снаряжают по командирскому голосу, а не своевольно.-

– Ну и как они воюют, при правильном-то строе? – заинтересовался я сообщёнными сведениями.

– Для вогненного боя гуськом строятся, да при пальбе друг за дружку забегают, а ежели от конных берегутся, то вперёд копейщиков с длинными списами выставляют. Токмо мало от сего толка. Ну, к бою быстрее изготавливаются, да палят чаще. А ежели стрельцы за крепью какой сидят, так немцам их оттуда не выбить. Наши палят хоть редко, да метко. А уж до прямого дела дойдёт, то куда немцам с тонкими сабельками против русских бердышей.-

– Что ж ничего хорошего у немецкой пехоты нет?-

– Панцыри на них добрые да шеломы. В таких на рать выходить сподручней чем в кафтанах-то, – признал голова.

– Ну а в чистом поле как воевать? Если без укреплений? – не прекращал я донимать стрелецкого начальника вопросами.

– Какой же воевода пищальников в чистом поле поставит? – в свою очередь удивился Пузиков. – Их конные полки стопчут. Завсегда или гуляй-город ставятся, али возы городятся, иль малую засеку делают. Ну, уж ежели ничего нет, то стрельцы бердышами колья секут и перед собой втыкают наискось.-

– Чего ж тогда ходишь на упражнения ребят смотришь молча, да не хулишь как прочие?-

– Дак ведь красиво ходют, – простодушно ответил Данила. – Ладно было б так и московские приказы выучить шагать да строится, особливо для тех случаев когда иноземные послы приезжают.-

– Так своих бойцов поучи, боярин Годунов заедет – покажешь, отличишься, – недолго думая, посоветовал я.

– Да куда там, – махнул рукой голова. – В городовую сторожу еле собираю тех, кому назначено. У всех же хозяйство, лавки да промыслы. Когда им ходьбой потешаться бездельно.-

О том, что стрельцы служили в мирное время лишь неделю в месяц, да и военное их старались надолго от дома не отрывать, мне удалось совершенно забыть. А ведь основной доход этих служилых составляло не государево жалованье, а безоброчные торговля и ремесло. Перевод их на постоянное несение службы, так как это будет практиковаться в далёком будущем, требовал значительных денежных затрат для увеличения денежного оклада.

Заказанные в Устюжне новоманерные пищали всё никак не приходили. Никто не мог объяснить мне причину задержки. В поисках объяснений добрался я до кузнеца Акинфова. Тот уже стал крупным торговцем металлическими изделиями. Массовый прокат гвоздей и скоб, механизированная ковка сделали его весьма богатым человеком. Наше очередное совместное новшество – накатные плахи для изготовления винтов сулили вовсе небывалые прибыли. Ведь изделия с резьбой стоили чуть ли не в пять раз дороже материала, из которого были изготовлены.

На мой вопрос о судьбе устюженских изделий, Фёдор горестно развёл руками и изобразил ими странные пасы.

– Не было прихода лодок с Устюжны ныне, – перевёл мне его новый приказчик, нанятый видимо за умение понимать язык жестов кузнеца. – Почтенный хозяин також о том вельми скорбит, ведь у него десять дощаников с железом разным у городка Мологи без движенья стоят.-

– С чего такой затык? – крайне изумился я прерыванию весьма оживлённого в последнее время судоходства между городами.

– Бурлаков нет, да и коноводов також, – признал помощник Акинфова. – Все на иные заработки подались, за прежнюю цену найти некого не мочно. Вот к зиме отхожие крестьяне лошадные вернутся – всё санным путём доставим.-

За ружьями пришлось отправлять к моложскому устью княжий струг с десятком стрельцов. Терпеть с получением образцов оружия до зимы мне совершенно не хотелось.

Одновременно с занятиями с потешными солдатами я следил за первым урожаем новых культур. Травы и свекла первый год выращивались в основном на семена, но некоторые выводы уже были сделаны. Косить на вспаханных и засеянных лугах получалось дважды, а то и трижды за сезон. Для сохранения фуража на зиму угличские плотники соорудили из брёвен и обмазали смоляным варом первое силосохранилище. Закладка зелёного корма производилась крестьянами по моим рекомендациям. Свекла оказалась совершенно не сахарной, а обычной белой, кормовой. Но Простейший опыт дал из двух пудов свеклы чуть меньше гривенки сахарной патоки, из которой выжимкой через льняную тряпицу выделили полфунта сахара. В будущем такой результат признали бы совершенно ничтожным, но тут при дикой цене на сахар и грошовой на свёклу и такое производство оказывалось выгодным. Даже неполная очистка свекольного сока, оставлявшая в сладком продукте нечистый цвет и посторонний запах, не мешала его продаже, ведь у конкурентов товар тоже чистотой не блистал.

Практически всеми сельскохозяйственными работами руководил Фрол Липкин. Ему я поручил проводить селекцию оставляемых на семена растений.

– Семена с той травы бери, коя потолще да помясистей, да выросла выше остальных. Свеклу також надо бы спытать. С какого корня более патоки уварится, от того ростка зёрна на сев пускать-

– Мороки много, – вздохнул крестьянин. – Можа лучше слово верное открыть? Знаешь ведь поди, княже.-

Мне с трудом удалось удержаться от раздражённого окрика. Вера местного сельского населения в действенность заговоров удручала. Но собственно и в моём прежнем мире, отстоявшем от этого на несколько веков, находились уникумы предпочитавшие бормотание знахарей достижениям науки. Тут это явление было распространено повсеместно, крестьяне искренне думали, что как на поле не убивайся, а гарантированный результат будет, только если нужное слово знаешь. В принципе, учитывая огромное количество различных факторов влиявших на урожай, в чём-то они были правы. Никакие самые современные методы не могли гарантировать удачной погоды.

– Ежели от лучших родителей потомство отбирать на развод, то порода во всём улучшится, и в хлебах, и в овощах, и в скоте, да и в людях, пожалуй. Вот тебе моё слово, – попытался я кратко изложить своему новому тиуну теорию наследственности.

– Не истинно сие, – дипломатично возразил тот и привёл кучу примеров, приплетая и соседей, и каких-то коров-пеструшек, да крапчатых жеребят. Во всех его случаях из жизни смысл был один – у отличных родителей уродились негодные дети.

– Не сразу улучшается. Сперва могут скрытые в предках огрехи наружу лезть. Но если худых отпрысков откидывать, то рано или поздно дело выйдет. Может на это десять лет понадобится, а может и сто. Не мы, так правнуки наши плодами сих трудов воспользуются, и благо из них извлекут.-

– Уразумел, – кивнул Фрол. – Надобно отделять худое от доброго и тогда детям детей наших воздастся и откроется им сокровенное.-

– Ну, пусть так, – пришлось мне согласится с такой трактовкой селекционного отбора.

Так же беседовали мы с Липкиным на различные агрономические темы. В большинстве вспомненных мной сельскохозяйственных приёмов крестьянин не видел никакого смысла.

Не особенно одобрял он вывоз торфа на поля:

– Бывало дело, дед мой возил лесную тундру на ниву. Всё попусту, со жжёной новиной не сравнить.-

– Не просто один торф надо сыпать, а с навозом смешанный, отлежавшийся в кучах. Оттого его под скотину велено сыпать да в нечистые ямы, – уточнял я особенности нового способа.

– Гной скотинный на жирных и тёплых землях хорош. На выпаханной пашне им новое огнище не заменить, – стоял на своём Фрол. – Да много заложишь – токмо лишний рост будет, оттого хлеба от дождей и ветра полегают.-

Собственно все крестьяне хозяйствовали по системе переложного земледелия. Их основной задачей являлось получение максимального количества ржи. Все остальные культуры выращивались как подсобные. Отсюда происходило чрезмерное истощение почвы, с которым совершенно не боролись. Пахари переходили на заброшенные, заросшие деревьями пашни, выжигали там подросший лесок и заводили новые нивы. Старые земли оставляли отдыхать в перелог на пятнадцать – тридцать лет, именуя, как правило, пахотным лесом. Поэтому с точки зрения крестьянина возиться с удобрением земли было малополезно и слишком трудозатратно. Но имелись в таком способе свои подводные камни.

– Как с десять лет тому назад вольный съезд пахотному народу заповедали, так в иных поместных деревеньках на землю худоба приключилась. Маловато пашен за боярским сыном, оттого и по пяти лет землица в отдыхе не лежит. Так что покуда честного выхода нету, там гной возить следовало бы, – выдал своё заключение Липкин.

Вопрос с правом крестьянского отъезда в Юрьев день стоял остро. Среди крестьян ходили слухи что скоро 'заповедные годы' пройдут, а многие до сих пор переезжали на новые места по устному договору с владельцем земли. Но вольный переход земледельцев бил в первую очередь по карману поместных дворян– основы русского войска. А сделать что-либо в ущерб обороноспособности московское правительство позволить себе не могло.

В ходе разговоров с Фролом узнал я о способе борьбы с ржавью хлебного зерна – головнёй. Сильно заражённое семя крестьяне мочили в 'зольном квасе', убивая споры грибка. Тут мне пришло в голову, что для этой цели гораздо эффективней использовать случайно полученные моими химиками цианиды. Конечно, при обращении с водными растворами цианосоединений требовалась определённая осторожность, но в прошлой жизни с такими препаратами работали обычные колхозники.

Так же по совету Липкина нанятые работники стали дерновать почву под весенний сев конопли и льна. По крестьянским приметам первые посадки на росчисти давали более соломы, чем зерна, поэтому эти растения подходили для новин как нельзя лучше. Поэтому первоначальный план севооборота решили устроить таким образом: первый год сажать технические культуры, потом три-четыре года чередовать зерновые и корнеплоды, потом засадить всё клевером на пять лет для возвращения прежнего плодородия.

За три дня до ледостава в город привезли давно ожидаемые мной ружья. Они отличались своим внешним видом от обычных русских пищалей, но и на представляемое мной оружие будущего не особенно походили. У самопалов имелся кремневый замок, собранный на одной пластине. Для выстрела заряженной пищали требовалось взвести курок, одновременно поднималась полка и нажать на рычажный спуск. Калибр на мой взгляд был крупноват, составляя без четверти полвершка, да и внутри ствола имелись изъяны. Приклад изогнули сильнее, чем у старых ружей, но, по-моему, всё равно недостаточно. На стволе имелась мушка, но в пару к ней не приделали целика. Штыки, длиной почти в аршин, слишком уж свободно болтались в выглядевших ненадёжными креплениях. Оружие весило чуть меньше чем старые пищали, но для подростков всё равно многовато.

Помимо настоящих ружей для новобранцев потешного войска приготовили новую зимнюю форму. Если овчинный тулуп, шерстяные штаны и шапка, похожая на ушанку, не многим отличались от обычной одежды, то подшитые кожей валенки произвели фурор. Конечно, маршировать в них было крайне неудобно, но по комфорту они превосходили как обычные сапоги, так и двойные, с внутренними ичигами.

Вместе с оружием из Мологи привезли новости о устюженской железной мануфактуре. Плотину завершили к концу нынешнего лета, домну и башни подогрева воздуха так же уже возвели и в настоящее время сушили перед запуском. Пуск, однако, был назначен на конец весны, ранее запустить вододействующие механизмы не получалось. В условиях русского климата водобойные колёса могли работать в полную силу считанные месяцы, в периоды высокой воды, то есть в лучшем случае, при достаточном количестве дождей, всего четыре-пять месяцев в год. Для регулярной промышленности требовались двигатели способные работать круглый год. Устройство паровика и электрического двигателя я, как и все прочие, проходил ещё в школе, но это совершенно не гарантировало успешной их постройки. Подумав, решил начать с воссоздания паровой машины, как более простой и менее требовательной к материалам.

По первому санному пути в Углич приехал Григорий Пушкин, за успешную дипломатическую поездку повышенный в чине до дворянина московского списка. Привёз он с собой иноземные гостинцы и список с мирного договора Новгорода со Швецией, тот почему-то нашёлся только на латинском языке. В светлице княжеского терема Сулемша демонстрировал подарки.

– Вот самоткацкий стан из града Данцига, сам узорчатые ленты творит, по полудюжине за раз, – сообщил он, показывая странную рамную конструкцию.

– Как же он работает? – поинтересовался я устройством механизма.

– Не ведаю, – признался дворянин. – Купил сию диковинку у сирой вдовы. Она ничего не поведала, но малюнки сработавшего сие знатца також отдала.-

– Чего ж мастер секрет ткацкой машины никому не открыл?-

– Да не успел, поди. Его за сию новоизмысленную штуку посадские в Висле утопили, да амбар со станами пожгли. Вот лишь малое подобие у жены осталось. Она его за бедностью своей чужестранцу продала с радостью, в городе-то за такой торг прибить могли, – сообщил печальную историю своей купли Пушкин.

– Что ещё повидал? О чём важном в чужих краях слышал? – мне хотелось узнать больше подробностей о поездке.

– До Данцига через Литву, потом через Крулевец ехали. А город тот от короля Жигимонта вольную грамоту имеет, торговлишка там дюже бойкая. Кажный год по пятьсот кораблей иноземных туда приходят, а к нам в Холмогорскую пристань коли два десятка приплывёт, то уже много.-

– Неужели так много судов в данцигской гавани? Чего ж там купцы покупают?-

– В Голанях, в Амстере-городе ещё больше. Там ежный день тыща разных купеческих бусов стоит. А из Данцига везут они хлеб, пеньку, воск с мёдом, да кожи с салом. Ещё лес и смолу купчины немецкие берут на судовое дело.-

– А в Польшу чего голландцы везут на продажу?-

– Сукно, ткани узорчатые, камки да бархаты, селёдку солёную, соль, вино в бочках, да коренья и перцы разные. Оттого превеликий доход имеют, – дотошно рассказывал об увиденном Григорий. – Живут в Данциге богато, свои стрелецкие полки имеют. С королём рассказывали размирье у них бывает, они от своего государя в осадах сидят и почасту верх держат. Жигимонта богатые паны не страшатся, два лета тому назад судилище над им устроили и виноватым обозвали за то, что Колывань и Ругодив под литовскую руку не подвёл. А в сём он обещался при помазании на царство.

– Значит неладно у польского короля с подданными, – задумчиво протянул я.

– Так и есть, – согласился Пушкин. – Да в прошлом лете черкасы днепровские заворовали, но тех князь Острожский побил и усмирил. Королевич Густав сказывал также, что на свейской земле Жигимонта не ласково встретили. Когда венцом венчали, дядя его Каролус с ближними дворянами оружный в храм божий заявился, все уж не чаяли, что без кровопролитья обойдётся. Да в свейских городах ближникам королевским, тем, кто римской веры, запрещают по-своему открыто молиться, оттого ссоры у них почасту с лютерскими еретиками. Оттого Жигимоту, коей по вере папист, обида и утеснение.-

– Значит склоки идут между католиками и протестантами, – мной овладело оживление. – Неплохая весть.-

– Есть и похуже, – сообщил Сулемша. – Слух по Литве гуляет, что в православном клире шаткость там образовалась. Будто владыки Луцкий Кирилл и Владимирский Ипатий мнят в папёжский чин перекинуться. Уж правда аль нет не ведаю, но получили они от короля разрешительную грамоту, мне об сём пан в корчме хвастал, баял – сам её отвозил.-

– В Посольском приказе ты об этом сказывал? – новость заслуживала самого пристального внимания.

– Знамо дело, – слегка надулся Григорий. – Всё со слов моих в сказку написали и обещались до патриаршего приказа исправно довесть.-

– Ну а в Соединённых Провинциях как дела обстоят? – меня интересовали все обстоятельства посольского вояжа.

– Чудно там, не по-нашему, – почесав затылок, выдал своё заключение московский дворянин. – Какой десяток лет с гишпанским королём, со своим прямым господарем, воюют. В Амстере-городе торг идёт и на праздниках гуляют, а всего в ста верстах оттуда воинские люди наёмные насмерть режутся. Заправляют там всем чёрные торговые мужики, кажный год за деньгу на войско у них пря стоит. Богачество при этом у них огромадное, работный человек в год серебра по более нашего боярского сына гребёт. Лавки купеческие большущие, наши против них вельми малы. Хоромы всё больше каменные. Работные дома, сукнодельни всякие, вроде той, что ты на Угличе завёл, есть во множестве. Суда морские, размером здоровее наших кочей и бусов, строят споро, как пирожки пекут. Корма для люда и лес для стройки из-за морей привозят, свово не хватает.-

– Как тебе принц Густав показался?-

– Буий он какой-то, то ли от учения, то ли от тягот своих умом странен стал. Жительствует вовсе не по царскому чину. Сказывали, до того обмужичился что сам купечествовал, да в конюхах служил. Видать сие от того, что не природного он королевского звания. Мать его вовсе пошлого чину, родила Густава сего до венчания, – Григорий замялся и моём присутствии решил эту тему больше не развивать. – Малым дитём его на чужбину выслали. В разных странах живал, по-словенски свободно говорит, а вот свейское наречие забыл напрочь.

Дальше беседа перешла в торжественный пир, в течение которого из речей посланника в Польшу и Голландию сделал вывод, что немедленного нападения войск западного соседа опасаться не стоит. Конечно, король Сигизмунд будет стараться уговорить правительства Ржечи Посполитой и Швеции выступать единым фронтом, но на это ему потребуется не один год. Если вообще осуществимо, особенно с учётом своевольства польской шляхты.

Следующим днём после приезда Пушкина я отправил лентоткацкий станок к нашему удельному изобретателю Ефимову. Тот за последний год предложил с десяток проектов, из которых практическое применение нашли лишь два маленьких новшества – гнутая железка на веретено самопрялки для более простой намотки нити, да развёрнутая шпуля в ткацком челноке, дававшая чуть более ровную ткань. Всё остальные изобретения, несмотря на их изрядную сложность, пользы не принесли. От разорения мастера спасал лишь смастерённый им станок для выделки карандашей. Эти писчие принадлежности проезжие купцы закупали у него бочками. Особенный успех они имели после того, как в комплекте с ними стали продаваться ластики, сваренные из отходов гуттаперчи. Этот набор позволял экономить дорогую бумагу, пуская её в дело неоднократно.

Вот этому любознательному человеку я решил поручить разобраться в устройстве привезённого механизма. Мне эта странная деревянная конструкция с какими-то веревочками и несимметричными кулачками ничего не говорила. Возможно, русского посланника вообще ввели в заблуждение, и никакой самоткацкой машины не существовало.

Дни после отъезда Пушкина в столицу я проводил за изучением старого новгородского договора со Швецией. Перевести с латыни помог Семён Головин, в странных географических названиях разобраться помогли стрелецкий голова Пузиков и мой финский помощник Михайлов. После полной расшифровки грамоты о вечном мире, мной был сделан вывод о том, что захваченная казаками крепость Олафа лежит на русской территории, как и вся северо-восточная сторона озера Сайма. Далее согласно договора граница лежала по речным путям и волокам до Каянского моря, именуемого в тексте Гельсикским. Насколько мне удалось понять местную топонимику, это соответствовало Ботническому заливу. Так значит, возврат к старым рубежам подразумевал не отдачу земель, а получение новых, в настоящее время занятых шведами. Интересно знали ли об этом послы обоих стран, собравшиеся в селе под Нарвой для обсуждений условий мирного договора.

Вообще, из разговоров со стрелецким начальником Данилой, я сделал вывод, что полученную лихим набегом твердыню, лежащую посреди озёр, отдавать никак нельзя. Сидевший там отряд заставлял шведов держать свои силы в нескольких местах побережья, создавая, говоря шахматным языком, 'вилку'. К тому же от этого крепкого каменного замка через небольшие волоки открывался доступ к большинству внутренних мест Финляндии. Отказаться от таких преимуществ значило совершить редкую глупость.

Посланные на юг датошные люди вернулись за седмицу до Филиппова поста. Долгое отсутствие они объясняли своеволием поставленного над ними приказного человека. Выполнив все работы у Скопина за месяц с небольшим, они по приказанию начальства вынуждены были переехать к Ливнам где до холодов трудились на засечных линиях. При этом их запасы и инструменты изрядно пограбили присланные из Москвы приказчики и подьячие Пушкарского приказа. Выручил их Иван Лошаков разменявший после долгих торгов нашего крымского пленного на серебро. Он так же выдал им княжеских денег на припасы для обратной дороги.

Не успел я разобраться со множеством челобитных, в которых бывшие датошные просили выдать им кормов и денег для спасения от обнищания, как из столицы привезли новый указ. В нём уже требовалось на юг двести человек, видимо углецкая посоха пришлась приказным разбойникам по душам. Работ, судя по рассказам вернувшихся, сделали за впятеро большее количество народа, так ещё и то, что можно разворовать с собою привезли.

Мириться с этим я не собирался, и начал собираться в гости к боярину Годунову. Мне явно было чего ему рассказать. Если бы не помог визит к правителю, следовало добиваться приёма у государя всея Руси Фёдора Ивановича. Помимо жалоб, я хотел показать царскому шурину и, если будет оказия, его зятю новые пищали и получить заказ на их производство. Да и угличские оружейники и стеклодувы сумели изготовить порядочно необычных вещей, так что над подарками мне не пришлось ломать голову. Вперед нас, упредить царедворца, выехал Андрей Козлов. Княжеский санный поезд тронулся в стольный град в самом конце ноября.