Текст книги "Русский лабиринт (сборник)"

Автор книги: Дмитрий Дарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

2

Иван Селиванович Грищенко проснулся по обыкновению рано. В доме он вставал раньше всех, даже других стариков. На фронте мечта выспаться шла сразу за мечтой вернуться домой целым или хотя бы живым, а насколько целым – как получится. Но когда первая, главная мечта сбылась, сон навсегда остался коротким, рваным и беспокойным. Что снилось, Иван Селиванович никогда точно не помнил, но всегда, просыпаясь, первым делом озирался. Может, снилось что-то из разведки, куда он ходил через линию фронта десятки раз, может, искал оставшихся в живых в дзоте, который накрыло первым снарядом как раз в ту рассветную минуту, когда он выскочил до ветру, а может, оглядывался на сверкающие на солнце стволы чекистских пулеметов, когда вылезал из окопа в безнадежную штрафную атаку. В доме его все звали Ветераном, и, хотя Ивана Селивановича его имя-отчество устраивало больше, он особо не возражал – здесь он был один ветеран, не спутаешь. Хоть он выпил вчера по-стариковски немного – в основном, все вылакал Платон, – желудок как-то неприятно тянуло. Все-таки это не от водки, даже такой самопальной, какой угощал сосед, все-таки гастрит, если не начинающаяся язва. Денег на полноценное медицинское обследование Ивану Селивановичу не хватало – куда уж там, несколько пенсий уйдет. Самолечением тоже не получалось: в единственной на острове аптеке повертели его льготные рецепты и привычно пожали плечами – нет таких лекарств. «Должны быть», – настаивал Иван Селиванович. «Должны все Путину», – отхамилась продавщица.

Кляня Зурабова и заодно всю нынешнюю власть за хренетизацию его личных льгот, Иван Селиванович надел брюки и пиджак – еще из благословенных советских времен – на мятую рубашку, в которой его вчера затянуло в пьяненький сон, и вышел на прогулку. Одёжа была ничего, сносная, в том смысле, что износа ей не было – надежно шила «Большевичка», ничего не скажешь. Только пиджак был с дырьями от вырванных орденов и медалей – грабанули Ивана Селивановича в прошлом годе, лихо грабанули. Зашли трое, в масках, как в «Ментах», не посмотрели на возраст, скрутили руки за спиной и положили седой бородой в пол. Денег тогда тоже взяли, но немного, от пенсии уже почти ничего не оставалось, а впрок, на похороны он не копил – уж как-нибудь похоронят, а жить сейчас надо. А вот ордена и медали забрали. И не просто, а вырвали, грубо, с корнем. Теперь было похоже на прорехи от осколков – будто ему в атаке снова прошило грудину. Было так обидно, что Иван Селиванович и кричать не смог, когда эти подонки ушли, плакал только в пол да мычал. Хорошо, Салтычиха случайно заглянула, развязала, на ноги поставила. Утешала, как могла, даже всплакнули вместе. Но Иван Селиванович все-таки фронтовик, не баба какая, взял себя в руки и пошел в милицию. Там дежурный лейтенантик смотрел, вертел коряво написанное заявление, морщился, но ветерана все-таки уважил, составил протокол, все честь по чести. Только вот полгода никаких новостей от милиции не было, сейчас, говорят, орденов много награбили, поди найди. По совету Артиста Иван Селиванович даже на телевидение написал – на всякий «пожарный», но эффект был тот же, то есть никакого.

Магазин, вернее, ларек типа советского сельпо– настоящие продовольственные магазины, называемые не по-русски супермаркетами, были только в городе, еще был закрыт, а к чаю на завтрак ничего не осталось. Чая, честно сказать, тоже не было. Не осталось даже кефира, а для желудка утренний кефир – самое милое дело. Иван Селиванович остановился и прислонился к худосочной сосне – вдруг скрутило живот. Что-то в последнее время рези в животе участились. «Надо все-таки к врачу сходить, не затягивать», – который раз подумал Иван Селиванович Но, когда через пару минут «раскрутило» и боль исчезла, исчезла и мысль о докторе. Иван Селиванович выпрямился, вдохнул прохладный воздух и стал нарезать бодрым шагом большие круги вокруг их богадельни. Так Иван Селиванович называл свой дом на Юбилейной – большинство обитателей были уже пенсионного возраста, и только три семьи были относительно молодые. Ну и Салтычиху, конечно, старухой не назовешь при всем желании, хоть и запойная. Как молодые, да еще с детьми жили в их доме, без всяких удобств, даже неприхотливый ветеран представлял себе с трудом. Ладно, стариканы – много ль надо, они и солнцу в окошке рады. А тут дело молодое – и в гости пригласить, и самим праздник устроить, и детишкам опять же уют создать. А у них – потолки в первый же дождь протекают, по стенам кругом плесень ползет. Сами стены – в трещинах, гляди – обвалятся, ютятся с разнополыми детьми в одной комнатушке, общая кухня в жиру и копоти. Коридор и подъезд каждую осень и весну превращаются в хлюпающее грязное болото – убирать и взялся бы кто-нибудь, да не бесплатно же. А жильцы здесь над каждой копеечкой трясутся. Одну бабоньку привечал всей душой Иван Селиванович – красивая русской хорошей красотой, незлобивая, всегда у него о здоровье справится. И имя красивое – Василина. Муж ейный – Сергей – работал то ли сварщиком, то ли крановщиком в порту. Тоже мужик положительный – сильно не пил, как Артист, к примеру, или тот же Платон, бабу свою не бил и вообще – не шумел. Денег, конечно, много с такой профессией не заработаешь, в том смысле – на человеческую квартиру не накопишь, но тут уж ничего не поделаешь. Терпели и в глубине души верили в какой-нибудь случайный жизненный поворот, а пока все на детей у них шло – маленького Сережу и Леночку, девчушку, на мать похожую, с длинной русой косой. За то, что Василина в отличие от других баб своего мужа не пилила, не изводила из-за денег, Иван Селиванович ее крепко уважал, называл при встрече дочкой. И действительно, о такой дочке мечтал Иван Селиванович. Единственное, о чем вообще серьезно мечтал. После войны два раза женился, и оба раза неудачно – Бог детей не давал. Ни первая, ни вторая жена долго терпеть бездетность не пожелали и сбежали к более «плодовитым» мужикам. В их нападки, что, мол, на детей не способен, он поначалу поверил, испугался даже и от этого испуга долго к врачам не ходил – а вдруг правда? А потом и срок сам собой вышел – состарился для женитьбы. Ну, если не для женитьбы, так для отцовства точно – мужская сила иссякла вся. Что факт – обе бывшие от новых мужей родили, о чем не преминули сообщить в письмах, да с ехидцей – мол, сам все понимаешь, сам виноват. И грех измены тем самым с себя сняли – за ради потомства баба на все пойдет и все оправдает. Больше писем ни одна, ни другая не присылали – как сговорились. Известно, бабы – одной породы, думают и живут одинаково – для себя и детей, не разделяя. Потому, если взбредет ей в башку, что вот это для ребенка лучше, никакой мужик не вышибет. А на самом-то деле, может, ребенку и хуже от мамашиной опеки, если вдуматься, а лучше-то как раз ей самой, но не поспоришь, мол, я – мать, и все тут. Изредка только берегиня попадется, да тем алмаз и богат, что редко встречат. Вот Василина – Васька, как бабы на кухне промеж себя ее звали – завсегда подчеркивала – Иван Селиванович часто на прогулке наблюдал – слушайте, мол, отца, он наш защитник, он добытчик, он глава семьи и раз что-то требует, значит, надо слушаться. Правильно, очень правильно детей воспитывала Василина, и за это любил ее Иван Селиванович еще больше.

Ларек наконец-то открылся – это было видно по первым покупателям. Сделав еще один круг, Иван Селиванович подошел к окошку – небольшая очередь уже рассосалась, и можно было выбрать еду, не торопясь. Он попросил назвать ему все виды чая и колбасок, которые были в ассортименте, хотя наличествующих денег все равно хватило бы на самое дешевое, что он всегда и покупал. Хорошо знавшая его вкус, вернее, возможности, рыжая продавщица Марина поморщилась, но все-таки процедила сквозь зубы названия и цены. Иван Селиванович, повздыхав и покачав головой, попросил пачку краснодарского чая, две банки тушенки и круглого «Дарницкого». Другие сорта хлебов Иван Селиванович не признавал. Нет у них такого, чтобы твердую горбушку полумесяцем отрезать, а это самое вкусное, если на нее еще горяченького мясца или шмат докторской положить да с чайком закушать. Вернувшись в свою комнатенку, Иван Селиванович выложил одну тушенку в старенький, пузатый, еще советской сборки холодильник «Юрюзань» – в его пустых недрах одинокая консерва сразу приняла сиротливый вид, – вторую поставил на стол, положил рядом хлеб и стал налаживать чай. Чайника у старика не было – как-то забыл выключить газ на кухне, он и расплавился. Крику тогда от бабья было столько, что Иван Селиванович решил новый не покупать и вообще на кухне показываться только в исключительных случаях. Тем более, у него был кипятильник, и кипятильник хороший, но куда-то делся. То ли соседи сперли, уходя из гостей, Артист или Шелапут тот же, то ли с орденами бандиты прихватили. Сейчас Иван Селиванович кипятил воду в «походных» условиях – двумя бритвенными лезвиями с присоединенными к ним электрическими проводами. Сунул концы в розетку – через полминуты, пожалуйста, можно заваривать. Пока вскрываешь банку – уже забулькало. Щепотка чая, горбуха хлеба, зацепил вилкой шмат свинины с жирком – и наступает блаженный момент утоления. А потом – и насыщения. Много ли старику надо?

За окном раздался хлопок автомобильной дверцы. Хлопок громкий, казенный – свои машины с таким шумом не закрывают. Иван Селиванович подошел к окну – действительно, из рафика выгружались бойцы ОМОНа, предводимые симпатичной дамочкой в кителе.

«Наверное, к Салтычихе, больше не к кому», – верно рассудил Иван Селиванович и отошел к столу – это действо стало регулярным и потому неинтересным.

Раньше он в благодарность за освобождение от бандитских пут одевал свой «простреленный» пиджак и ходил Салтычихе на помощь, заступаться, пару раз даже беседовал с этой не очень-то на поверку и злой приставшей. Но Салтычихе помощь не требовалась, даже мешала, как пехота иногда мешает танку форсировать водное препятствие – она, выставив обе «пушки», теснила даже ОМОН. Так или иначе, детей у нее все не забирали, хотя мамаша их лупила по-прежнему. Тогда Иван Селиванович заступался за детей, и Салтычиха, кстати, на него, как на ОМОН, не перла – признавала за своего, а только всплескивала руками да сокрушалась – озоруют сорванцы, приворовывают, наверное, а Колька и курит уже небось. Доказывать Салтычихе, что за детьми призор да пригляд нужны, тогда и шляться, где попало, не будут, было бесполезно – в ход шли те же аргументы, и по всему выходило, что дети виновны уже в самом факте своего существования. Иван Селиванович только качал головой, вздыхал, думая про себя, что бабы все поголовно дуры, даны мужику в наказание, и отступался. Но когда Колька – Анютка была совсем ребенком, да и девчонке неинтересно – забегал к нему и распахнутыми от восторга глазами рассматривал его боевые награды и желтые, потрепанные фотографии из военного альбома, старик умилялся, гладил Кольку по голове и рассказывал случаи из фронтовой жизни. К распахнутым глазам прибавлялся так же распахнутый рот. Иван Селиванович всегда находил для своего «пионера» какую-нибудь конфетку или леденец и напутствовал правильными словами.

– Смотри, мамку не забижай.

Колька только усмехался, да отмахивался.

– Ее забидишь, она сама кого хошь… – и убегал в какую-то свою растрепанную дворовую жизнь.

В коридоре начался шум – Салтычиха заняла оборону. Иван Селиванович покачал головой, покряхтел, достал вчерашние «Известия» и стал в который уже раз перечитывать. Очков Иван Селиванович не носил – что-что, а из здоровья зрение осталось в норме. Газету старик купил специально – вдруг там что-нибудь про годовщину форсирования реки Прут, когда их 1-й Украинский взял Черновицы и вышел к Карпатам. Вчера утром он вник во все, набранные самым мелким шрифтом сообщения – про то, что его волновало, не было ни слова. Читать «скисшие» новости было неинтересно, а вот разные политические обзоры – вполне. Да оно так и надежней со второго захода – сразу-то все и не поймешь, а может, еще и между строк чего додумать можно.

«Правительство решило не делать Героям Советского Союза и России неприятные “подарки” к 9 мая. Имеющиеся у них натуральные льготы останутся в неприкосновенности. Однако те граждане, кто получит звание Героя России с 2006 года, останутся без льгот, – читал вслух медленно Иван Селиванович. – …Сегодня в Орле состоится заседание организационного комитета “Победа”, на котором вице-премьер… должен дать ответ, как улучшить социальное положение 4 тыс. обладателей звания Героев – Советского Союза, Социалистического Труда и России. Глава социального департамента аппарата правительства… в понедельник на совещании у премьер-министра… сделал министрам выговор за то, что они до сих пор тянут с одобрением проекта закона о статусе героев. Он разработан депутатами Государственной думы и ушел на согласование во все ведомства. “Дума рассчитывает принять этот закон до 9 мая”. “Завтра этот вопрос будет поставлен в Орле”, – обеспокоился и вице-премьер…»

– Обеспокоился он, – усмехнулся Иван Селиванович и стал читать дальше.

«…Суть законопроекта в том, чтобы монетизировать некоторые льготы героям, заменив их ежемесячными выплатами в размере 3, 5 тыс. рублей. Однако на заседании выяснилось, что не всем министерствам такой закон нравится. “Поправки к закону о статусе героев не продвигают, как мне кажется, ситуацию вперед”, – заявил министр здравоохранения и социального развития Михаил Зурабов. По его словам, нынешние льготы лучше полностью заменить деньгами…»

Натолкнувшись опять на Зурабова, Иван Селиванович сплюнул.

«…Выход нашла замминистра финансов… Она предложила разделить героев на существующих и будущих – тех, кому соответствующее звание будет присвоено после 1 января 2006 года. “Старым” героям сохранят все натуральные льготы в их нынешнем виде – от проезда на городском транспорте до вневедомственной охраны и ремонта протезов. “Новые” герои вместо натуральных льгот получат высокую денежную компенсацию. Михаил Зурабов тут же предложил, чтобы “старые” герои могли при желании отказаться от натуральных льгот и “присоединиться” к получателям денежных компенсаций. Эту идею министры сразу же утвердили.

“Сегодня мы прояснили ситуацию, должны… встать в режим форсирования решений”, – радостно отметил премьер-министр».

– Чего радоваться-то? – прокомментировал Иван Селиванович. – Они только сегодня прояснили себе ситуацию, а где лекарства льготные, когда прояснять будут? Когда ветераны сами собой помрут, что ли? Особенно от язвы. У них небось в правительстве животы-то не болят. Если только от обжорства.

3

В приоткрытую без стука дверь просунулась лобастая голова Платона, глаза его блестели.

– Чего поделываешь, Ветеран? – В Платоновской интонации чувствовалась какая-то игривость.

– Дрова рублю, – буркнул Иван Селиванович, недовольно отложил газету в сторону.

Платон, не обращая внимания на недружелюбный тон хозяина, зашел внутрь и прикрыл дверь. Глаза его сияли. В одной руке Платон держал бутылку беленькой, в другой – раскрытое письмо. Иван Селиванович молча наблюдал, как тот почти по-хозяйски уселся за стол, бережно положил подальше письмо, свинтил крышку у «пузыря» и начал озираться в поисках посуды.

– В трюмо стаканы, забыл, что ли? – опять буркнул Иван Селиванович, не предпринимая никакой попытки встать с дивана.

Платон, не переставая сиять, достал два граненых лафетничка из старорежимных времен – при демократии таких почему-то не делали, – налил до краев и, видя, что хозяин рад гостю меньше, чем бутылке, поднял оба стаканчика и покрутил ими в воздухе.

– Ветеран, ну что ты как нерусский, в самом деле? Обиделся, что я твою речку вчера перепутал, так пардоньте, в самом деле. Водяра паленая была, а ты как-то неразборчиво назвал – у меня память на названия отшибать стало. Не скукоживай душу, садись, выпьем – у меня сегодня тоже повод есть, да еще какой!

При этих словах Платон погладил конверт.

Иван Селиванович пару раз вздохнул, однако спустил ноги с дивана.

– У тебя, Платон, бутылка – уже повод.

– Вот раскряхтелся же на старости лет, – продолжал благодушествовать Платон, все еще держа лафетники в воздухе, – садись, говорю, хороший повод, настоящий. Даже, можно сказать, святой.

Иван Селиванович принял в руки «парящий» над столом стакашек и присел на край стула, мол, знаем мы ваши поводы, хлопнем по одной, и пора непрошеным гостям «честь знать». Платон молчал, только смотрел на Ветерана с полублаженной улыбкой.

– Ну? – задосадился Иван Селиванович, которому уже и самому захотелось хряпнуть, несмотря на давешнюю боль в желудке.

Платон еще чуть потомил, потом вскинул руку со стаканом.

– За деда!

Иван Селиванович остановил свой лафетник у самого рта, так что чуть пролилось.

– За какого-такого деда?

Осушивший за полсекунды свой стакашек, Платон крякнул, обтер губы и не спеша пояснил:

– За меня, вот за какого!

Иван Селиванович внимательно посмотрел на Платона, перевел глаза на конверт и, все поняв, заулыбался в седую бороду.

– Да ну?

– Вот тебе и ну, ядрена-матрена… – Счастливый Платон засуетился с бутылкой. – Представляешь, только отошел до свалки мусор выбросить – ничего не было, а прихожу – письмо торчит в дверях. Я сразу почуял – хорошая весть, не повестка какая-нибудь или вызов какой, в общем, сразу почуял. Потом гляжу – от Зинки письмо, ну, от дочки моей, значит. Когда это она мне писала? Только так, на книжку чего переведет без всяких там лишних комментариев. А тут письмо, да еще заказное. Потому и открывать не стал – смотался сначала за пузыриком, у тебя, кстати, закусить есть чего?

Иван Селиванович, чуть поколебавшись, открыл «Юрюзань» и достал последнюю консерву.

– Живем, ядрена-матрена! – Потирая руки, обрадовался Платон. – Хлеб найдется?

Нашелся и хлеб. Платон разлил и, смачно пережевывая закусь, продолжал:

– Ну вот. Прибегаю я, значит, обратно, хотел сначала пузырек открыть, ну…приготовиться чтоб…

– Ты не отвлекайся, Матрена, – заметил Иван Селиванович.

– Да я не отвлекаюсь, я, как было, рассказываю. Ну вот, сбил…

– Ты письмо получил, – напомнил Ветеран.

– Ну да. Открываю, значит… – Платон взял конверт в руки и показал, как он его открывал. – Достаю письмо, начинаю читать, а там сразу – бах! – поздравляю, мол, папаша, ты теперь не только папаша, но и дедушка. Твоя дочь Зинаида. Во как, ядрена-матрена! – Платон положил конверт обратно, схватил свой стаканчик и махнул, даже не чокнувшись.

– И что, все письмо? – удивился Иван Селиванович.

– Не, не все, конечно. Только я дальше не читал – сразу к тебе.

– Дай-ка.

– В смысле налить? – спросил полублаженный Платон.

– В смысле письмо!

– А… держи, – Платон бережно передал конверт и снова взялся за бутыль.

Иван Селиванович достал листок в линейку из школьной тетрадки.

– Так… поздравляю… стал дедушкой… ребенок здоровый…имени еще не дали. – Ветеран поднял глаза. – Так ты что, не прочитал, кто у тебя – сын или дочка?

Платон помотал головой.

– Селиваныч, веришь, духу не хватило, решил сначала к тебе.

– Ну, точно… Матрена. Сын у тебя, понял… дедуля?

Платон выпустил воздух из щек, будто штангу с груди сбросил.

– Дорогой мой Ветеран, Селиваныч мой дорогой, давай за внука, здоровый, вишь… как назовут-то, а? В честь деда небось не назовут, а жаль. Да куда там – в честь деда, нужен им такой дед? – Платон как-то сразу, без переходного состояния, пустился в печаль. – Им и отец такой не нужен был, а я уже было размечтался…

– Хорош кручиниться, – усмехнулся Иван Селиванович, возвращая письмо. – Ты внимательно дочитай, в гости зовут, на крестины.

– Да ну? – удивился Платон, вчитываясь в строчки. – Действительно. Вот же какая ядрена-матрена выходит. Столько лет – ни весточки, а тут… зовут даже… приглашают.

В глазах у Платона сверкнули слезы. Иван Селиванович взял бутылку и налил Платону до краев.

– Радуйся, дурак. Твой род продолжился, а ты плакать собрался. Давай за продолжение твоей фамилии! Готов?

– Готов, готов… – Платон утер глаза и счастливо улыбнулся. – Вишь, как оно вышло?

– Вижу… Матрена ты наша. Не у всех так получается. Поздравляю! – Иван Селиванович грустно улыбнулся в широкую бороду и хлопнул Платона по плечу. – От сердца поздравляю! Молоток!

Скоро Платон отправился еще за бутылкой и закуской, по пути заглянул на кухню – рассказать всем бабам про свое счастье, но там осталась только Василина. Платон тут же поделился новостью, Василина всплеснула руками и поцеловала Платона в щеку.

– Молодец, Платоша, извиняюсь, Сергей Васильевич, ой, молодец!

– Приглашаю в гости, – важно сказал Платон, – сегодня гулять будем. Приходи, Вась, и Серегу непременно захвати. Я сегодня счастливый!

Пока Платон снова бегал за беленькой, весть облетела весь дом. Не успел виновник торжества занести в свою каморку пакет с продуктами и вытащить из кармана штанов заветный бутылешник, в дверях появилась Салтычиха.

– Ты, говорят, сегодня дедом стал?

– Ну, не совсем сегодня…пока письмо шло…

– Неважно. – Салтычиха занесла в комнату свое крупнокалиберное тело, поглотив половину свободного пространства. – Поздравляю и – вот… – откуда-то на столе появилась бутылка без опознавательных знаков с чем-то красным. – Собственного настоя… на калине.

– Благодарствуй, Пелагея. – Платон весь светился. – Сади…присаживайся, куда удобно. Я пока колбаски нарежу.

– Да ладно, резальщик тоже, – благодушно заворчала Салтычиха, – дай сюда. Это дело бабье. Разливай пока.

– А что разливать-то, ядрена-матрена, водочку или эту твою настойку?

– Да что хошь, все одно ничего не останется.

– Тоже верно, – согласился Платон и взялся за магазинное, все-таки здесь риска было меньше.

– А! Парад-алле! – в комнату вихляющей походкой зарулил Артист и, копируя Высоцкого, прохрипел: – Ну-с, граждане уголовнички, займемся делом?

– Сам ты уголовник, – не разобралась в искусстве Салтычиха, – да еще халявщик.

– Художника обидеть может каждый, как говорится, – не очень обижаясь, пожаловался Артист, подходя к столу и вынимая, как давеча сам Платон, бутылку из кармана штанов. – Берег для себя, на какой-нибудь праздничный случай… – Артист закашлял в кулак с зажатым пузырем. – А вот, вишь, праздник тебе выпал. Усек?

– Усек. Садись, прочистим трубы пока.

– Прочистим трубы, начистим зубы, – пропел Артист и подставил стакан.

– Подожди, Ветерана надо позвать, я у него начинал, в смысле, отмечать.

– Пропустите ветерана, у меня же ноют раны, – опять пропел Артист и пододвинул стакан вплотную к открытой бутылке. – Он сейчас сам завалится – я видел, как он пиджак свой драный надевал.

– Не драный, дурак ты, а ограбленный, – «культурно» подправила Салтычиха, выкладывая колбасные дольки на единственную нещербатую тарелку.

– Какая разница, все равно сейчас придет. Не томи, Платон!

Сергей Васильевич разлил полных три стакана – бутылка почти опустела. Салтычиха тяжело опустилась на стул, жалобно скрипнувший под ее могучим телом.

– Ну что, родимый, за внучка твоего, чтоб ему здоровьица да счастья поболе дедулиного!

Платон и Артист вздохнули на слове «счастье» и, чокнувшись с Салтычихой, задрали головы.

– Как твои внука назвать думают? – под лучок спросил Артист.

– Не знаю. Но не в честь деда, это точно, – снова вздохнул Платон.

– А с чего это дедовское имя им не подходит? – возмутилась Салтычиха. – Дети вообще вредные, это я даже как мать могу сказать. Пока растут – мучайся с ними, следи, сопли и говно вытирай, воспитывай, а потом начинается: мать плохая, все не по-ихнему, ты им только добра желаешь, а они за твое же добро тебя же в ребро.

– Так люди устроены, – философски заметил Артист. – Плохое лучше запоминается. Усек?

– Ну и чего такого плохого Платон, к примеру, своей Зинке сделал? – настаивала Салтычиха. – Кормил, растил, а потом не нужен стал – все! Жинка сбежала, дочь всегда за матерью, как нитка за иголкой, – и пропал мужик. Я вообще удивляюсь, что они про тебя вспомнили, Платон. На крестины хоть позвали?

– Позвали, позвали, – успокоил Платон, открывая бутылку Артиста, – вот скоро поеду, насчет билетов разузнаю да и поеду. Сегодня какой день?

– Среда, кажись, – подсказал Артист.

– Ну вот, на выходные и поеду. – Платон взял в руки стакан. – Наверное…

Открылась дверь, и в комнату вошел Ветеран, как и говорил Артист, в полной форме, то есть в пиджаке и кепке и со стулом в руках.

– Так и знал, что гости уже свободные места заняли, – пояснил Ветеран и подставил стул к пиршественному столу.

Платон перехватил свой стакан другой рукой и налил новому гостю.

– За нового… напомни, как твоя фамилия, Васильич? – начал Ветеран.

– Соломатины мы, – горделиво сказал Платон.

– Ну вот. За нового в этом мире Соломатина!

– Ура! – закричал Артист.

Салтычиха смахнула неожиданную слезу и тоже крикнула: ура!

Когда зашли Василина с мужем Сергеем, в комнате стало так тесно, что Платон, уступив место Василине, пересел на тахту. На столе прибавилось водки и пирогов с пыла. Их сегодня и готовила Василина, когда на кухню заглядывал Платон. По случаю удаленности Платона от стола разливал Артист.

Сергей встал с чайной чашкой в руке – свободных стаканов уже не было – и сперва прокашлялся, как делают люди, не привыкшие говорить речи.

– Ну что сказать…

– Устроены так люди, – подхватил было Артист, но Салтычиха грозным взглядом пресекла балаган.

– Что я хотел сказать… вот у нас с Васечкой двое детишек, Ленка и Петька…

– Дай им Бог здоровья, – прочувственно встряла Салтычиха, любившая чужих и потому более абстрактных детей больше, чем своих собственных, очень конкретных.

– Спасибо, Пелагея, – прижал руку к сердцу Сергей. – Ну вот, значит… двое у нас. Мы, когда имена им давали, имели в виду моего отца и Василинову мать.

– Тещу всегда надо иметь… в виду, – не выдержал Артист.

– Я – Сергей Петрович, а Петька, выходит, будет Петром Сергеевичем, – не обращая внимания, продолжил тостующий. – Ну и Лену, как Васину мать, назвали, конечно. У наших родителей, когда они узнали, счастья было – словами и не опишешь. В общем, я к чему – давайте выпьем за родителей за наших и за нас, родителей наших детей, и когда наши дети сами родителями станут, вот. Как у Платона, чтобы они нас тоже не забывали и за нас чтобы поднимали… э… свои бокалы.

– Платон, не зря говорится – любите ваших внуков, они отомстят вашим детям, усек? – прокомментировал Артист после того, как все поставили посуду.

– Злой ты все-таки, – заметил Ветеран. – Все сидят, как люди, рождение нового человека празднуют… Сразу видать, что людей не любишь.

Артист согнулся во внезапном кашле. Ветеран хотел было хлопнуть его по спине, но Артист показал рукой – не надо.

– Ой, не стоит, папаша, меня лечить, усек? Ты что, доктор? – Откашлявшись, Артист зло блеснул глазами через навернувшиеся слезы. – Меня тоже не очень-то любили, за что я любить должен? Помню, один режиссер мне как-то говорит, а я уже пробы прошел, не могу тебя, мол, утвердить, мне чуть не из ЦК по твоему поводу звонили…

– Брось, Артист, надоел, – опять нахмурилась Салтычиха.

Артист, побаивавшийся Салтычиху, умевшую разбираться даже с ОМОНом, только махнул рукой и снова разлил.

– Нет, правда, Сергей Васильевич, это же какое счастье – новый человечек в семье, родная плоть, новая душа. Ваша дочь, наверное, самый счастливый человек на земле сейчас. – Василина вся сияла, как будто это она родила. – Давайте за нее выпьем. Ее же Зинаида зовут? Вот – за Зинаиду!

– Молодец, Васька! – горячо поддержала Салтычиха. – А то эти стервецы за бабу и выпить не догадаются. Вам бы хоть раз родить попробовать, узнали бы, что почем.

– Ну, вот еще! А если бы бабы не рожали, зачем они вообще нужны? – осмелел Артист.

– Еще неизвестно, кто кому больше нужен, – припечатала Салтычиха. – Я, вона, своих одна-одинешенька воспитываю, и ничего. Так что за Зинку!

Мужики переглянулись – совсем недавно от такого «воспитания» ее детей в детдом забирали, – но без комментариев выпили за Платонову дочку.

Сергей, муж Василины, накрыл ладонью свою чашку, когда Артист разливал очередной раз.

– Мне на работу рано утром.

Василина тоже убрала стакан из-под бутылки, мол, еще есть.

– Платон, а ты чего там в стороне отмалчиваешься? – повернулась Салтычиха, стул при этом жалобно скрипнул.

– Не… я не отмалчиваюсь. Мне хорошо просто, давно так не было, – мягко улыбнулся Платон.

– И пить меньше стал, – упрекнул Артист, которому Платон свой стакан тоже не отдал, – брезгуешь, Платон?

– Я?! Да я вчера…три дня пил! – вышел из нирваны Платон и встал со стаканом. – Лей полный, ядрена-матрена!

– Другое дело, – похвалил Артист, не любивший напиваться первым.

– А в какой город-то поедешь? – спросил Ветеран.

Платон, хотя и знал, для верности достал из кармана телогрейки конверт и посмотрел на обратный адрес.

– В Рязань.

– Издалека до-ол-го… – напел по обыкновению Артист и снова зашелся в кашле.

Его седые волосы на целую минуту рассыпались над стаканом.

– Ты бы с куревом завязывал, – посоветовала Салтычиха, – туберкулез наживешь. Или еще чего хуже.

– Не каркай, женщина! – Артист, как нарочно, достал пачку «Явы». – Прям доктора кругом.

– Дай мне тоже одну, – попросил Сергей, Василинин муж.

– Ты ж не пьешь, – удивился Артист.

– Я ж не водку, а сигарету попросил. А пить-то я пью, но так…эпизодически.

– Вся жизнь – один затянувшийся эпизод, – заметил Артист, протягивая пачку. – Кури на здоровье.

– Что я – один с полным стаканом сидеть буду? – напомнил Платон.

– И то верно, – спохватился Артист. – Давайте за деда Платона.

– Чего-то вы, мужики, зачастили, – проворчала Салтычиха, но выпила со всеми.

Платон подошел к столу и взял последний пирожок.

– Ребята, закуска на исходе. Ларек работает еще?

– На меня не рассчитывайте, – сразу сказал Ветеран, – я пойду уже, притомился чего-то.

– Эх, старость – не радость, – покачал головой Артист, – скажи просто, что складываться не хочешь.

– Пустой ты человек, Артист, – нахмурился Ветеран, – ничего в тебе, кроме злобы, нету. Ты до моих лет доживи, я уж не говорю, чтоб ты с мое похлебал, не дай Бог, потом будешь разбираться – кто чего хочет, а кто чего может. Все, пошел. Спасибо за угощение, Платон.

– Человек – это звучит грустно… – Артист хотел развить, но снова поперхнулся кашлем.

– Не надо никуда бегать, у нас еще пироги есть, сейчас принесу. – Василина легко поднялась со стула и вышла вслед за Ветераном.

– Золото у тебя, а не жена, – сказал Сергею Платон, которому совсем не хотелось куда-то уходить из теплой компании, пусть даже за закуской.

Артист потянулся за Салтычихинской настойкой.