Текст книги "Русский лабиринт (сборник)"
Автор книги: Дмитрий Дарин
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Так молодец твоя жена, правильно придумала-то родню навестить. Пошто ругаешь? – нахмурилась Семеновна.
– Я не про то. Я про самолет. Тут у вас самолет рухнул недавно. Даже вчера, да. Она и придумала его найти. Его же можно найти… если с опытным… этим, как его… проводником… или егерем, как у вас это называется?
– А зачем тебе этот борт, Леш? – спросил Митрич, немного подливая самогона.
– А? Чего? – тупо переспросил Алексей. – Какой борт?
– Ну, самолет.
Алексей почувствовал, что щеки вспыхнули, ведь он так и не придумал, как говорить людям, зачем ему нужно найти самолет. Взял стакан, вздохнул и выпил – без тоста и ни с кем не чокаясь. Все молча ждали. Вдруг Алексею припомнился сон, даже не сон, а видение в этом забытье в автобусе.
– Друг у меня там. Летел. Коля. Архипов.
– Это кого ты сволочью назвал, кажись? – заметил цепкий Митрич.
– А, это я так… по-свойски. Вот обещал его… его матери найти… останки. Раз я из этих мест – кому, как не мне? А Карина, моя жена, она ее дочь. То есть сестра друга. Ну вот… – врал Алексей уже безвозвратно.
Митрич посмотрел на Сидора, но тот глядел, как завороженный, на внука и, похоже, в отдельные слова не вслушивался. Тогда Митрич снова подлил, никто еще не отказывался.
– А я думал, ты могилу матери решил навестить, – сказал, не глядя в глаза Алексею.
– Да и навестить заодно. Вернее, найти заодно… этого… Архипова… с самолетом… заодно, – запутался Алексей. – Не могу найти. Пропал прямо Коля Архипов. А ведь обещал, сволочь… это я ласково… долететь обещал и все в сохранности… жене обещал… и я вот теперь жене обещал… вернее, матери… на могилу приехал вот… раньше не мог, не мог… то паспорт, то работа… а без работы… как отдать… где взять… Карина придумала… а мне как одному-то… в лесу… на кабана… приеду…
Язык заплелся окончательно, и Алексей уронил голову на руки. Он еще слышал сквозь ватную пелену какие-то отдельные слова – похож… две капли… устал… дорога, потом стал различать только голоса – женские или мужские, потом до сознания изредка доносился звук хлопающей двери, когда кто-то приходил или уходил, а потом навалилась какая-то зеленая тинистая мгла.
9
Проснулся Алексей на мягкой перине и взбитых подушках старинной деревенской кровати с металлическими шариками на верхних перекладинах. Кровать стояла в дальней комнате, прямо у окна. В лицо прямой наводкой били солнечные лучи, по стеклу, отчаянно жужжа, ползала большая толстая муха. Алексей потянулся и протер глаза. Сколько сейчас времени, он бы не смог сказать, могло быть и самое утро, мог быть и полдень. Искать часы и смотреть на них не хотелось. Так глубоко и безмятежно он уже давно не спал. Голова от похмелья не болела, хотя от глотка воды не отказался бы. Алексей спустил ноги на дощатый пол, босые ступни ощутили тепло избы. Напротив на стуле висели аккуратно сложенные брюки и рубашка. «Смотри – накормили, раздели, уложили, прямо как родного», – подумал Алексей и тут же вспомнил, что он есть здесь самый что ни на есть родной. Алексей слез с постели окончательно, прошел в трусах к давешнему умывальнику, потом заметил у печки на табуретке, накрытой клеенкой, ведро с ковшиком. С наслаждением напившись студеной и чистой колодезной воды, Алексей подошел к окошку. Сидор – его новый и настоящий дед – колол дрова одной левой. Так ловко у него это выходило, что даже выйти помочь Алексей не сразу сообразил. А когда сообразил, дед Сидор с дровами кончил и пошел в сарай. Алексей еще разок потянулся во все лопатки и зевнул глубоко, не прикрываясь, с наслаждением, как кот после сытого сна. Вспомнились вчерашние посиделки и озорные глаза девахи напротив. «А что, поваляться бы с такой в стогу не помешало бы, – представил себе Алексей, – жаль вот, имени не помню. Да найти несложно, если что. С парнем из самой Москвы здесь любая пойдет». Алексей непроизвольно глянул в сторону стола, на то место, где сидела давешняя молодуха. Ее, конечно, там не было, зато на столе стоял кувшин с молоком, рядом под марлей лежал творог. После деревенского завтрака снова навалился сон, но Алексей не поддался – он знал, что в деревне лежебок не жалуют. Потом вспомнилось, что была обещана баня. Верно, для бани и колол дрова дед. Да, после такой дороги и таких нервных событий последних дней баня была бы то, что доктор прописал. Как-то вылетело из головы, что баня предназначалась больше как очищение перед походом на кладбище к матери, чем восстановительная процедура. И вообще хотелось думать только о хорошем, так уютно и спокойно было вокруг. О долгах, о бандитах, уж точно, вспоминать не хотелось. А представить себе, что он углубляется все дальше и дальше в труднопроходимую мрачную и опасную тайгу, теперь, таким спокойным утром, в предвкушении парилки и вовсе было невозможно. Каринина идея, еще вчера казавшаяся рискованной, но реальной, сейчас выглядела полной авантюрой. Московский вихрь, принесший его сюда, ослабевал.
– Пошли, что ли! – В избу заглянул дед.
– Ага. Оденусь только. – Алексей почти вприпрыжку пошел в свою комнату.
– Не дело! – остановил Сидор. – Так пошли!
И действительно, снимать штаны пришлось бы через полминуты – дед Сидор звал в баню.
Дух, неповторимый дух русской бани встретил их еще до порога. Пригнувшись под низкой притолокой, Алексей прошел за дедом Сидором в предбанник. Ловко раздевшись одной рукой, Сидор буркнул на глазевшего внука, чтобы не мешкал, толкнул еще более низкую дверцу и прошел в парилку. А поглазеть было на что – столько боевых шрамов на теле Алексей еще ни у кого не видел. Шрамы были самых разных размеров, конфигураций и оттенков. Были и круглые – верно, от пуль, были и от рваных осколочных ран – похожие на заплаты, был и какой-то длинный, багровый, как будто свежий, во все плечо, кончавшийся вместе с рукой на культе. Алексей вдруг вспомнил разговор двух типов у него в машине, вернее, слова одного насчет того, что металл на орденах дороже крови, что за них проливали. И сразу за ней полозом скользнула другая мыслишка – у дедули-то орденов таких немало, судя по той самой крови. По ранениям, то бишь. Алексей улыбнулся – вот оно! Зачем самолет, зачем тайга? Дед все равно старый, одинокий, на кой ему эти цацки. И покупатель есть – тот самый тип в машине. Его через Архипова найти можно. Хотя еще самого Архипова найти надо, да это и не беда, если не найдется, – раз спрос есть, будет и другой покупатель. Главное – улучить подходящий момент да аккуратно пошарить в шкафах. Перед самым отъездом, а отъехать через пару дней. На могилу сходить, на охоту. А потом, когда дела поправятся, выкупить или такие же купить да вернуть как-нибудь. А может, и не придется деньги тратить, старый все-таки дед, хоть и крепкий пока. Вот и решение проблемы. Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Алексей улыбнулся сам себе и так, с улыбкой, и зашел в парилку вслед за дедом.
Парились не то чтобы долго – часа два. Сидор сам поддавал пар, хлестал то березой, то дубом одной рукой, зато крепко, с оттяжкой. Алексей шипел и стонал, но терпел – понимал, что испытывает его дед на «столичную штучку». Позориться перед стариком не хотелось. Но во время обхаживания росла какая-то неприязнь к деду, словно тот наслаждался его «мучениями» и нарочно не ждал, пока пар осядет, чтобы погорячее, чтобы ошпарить. Стиснув зубы, Алексей уже был точно уверен, что быть старику без наград, уже со злорадством представлял его растерянную рожу, когда хватится своих орденов. Потом, под кадушкой, сделанной у входа в баню так, что, потяни цепь, и выльется на тебя ушат холоднющей воды, подававшейся помпой прямо из колодца, Алексей чувствовал облегчение, блаженство, даже невесомость. Но злорадство не смывалось водой из кадушки, оставалось где-то там внутри, совсем глубоко, куда не достают ни пар, ни совесть. Потом и он потчевал старика веничками, но разумно не мстил, стегал полегче, со скидкой на возраст, чтобы не выказывать злость, чтобы дед не учуял чего раньше, чем надо. После кадушки сидели на приступке, Сидор с наслаждением затягивался едким сизым дымом из каких-то папирос еще советского производства. У Алексея кончились свои сигареты, но курить такой «самосад» он не рисковал.
Так два часа или чуть больше и пролетели, пока Сидор коротко не сказал – шабаш. Вернулись в избу. Сидор открыл погреб, вернул туда молоко и творог, а достал взамен квас. После такой бани квас показался Алексею амброзией – напитком богов. Алексей, разрумянившийся и разомлевший, неспешно порылся у себя в комнате в сумке, нашел свежее белье, оделся, вышел и обомлел – Сидор стоял при полном параде. Несмотря на жару, он был в сапогах, куда были заправлены костюмные штаны, а на потертом пиджаке светились ордена и медали. Не скрывая интереса, понимая, что его интерес будет принят за восхищение, Алексей подошел вплотную и нагнул шею. На двух выпуклых звездах, одной серебряной, с позолоченной Спасской башней посередине, а одной без золочения, висящих на черно-оранжевых лентах, на красной эмали было написано «Слава». «Ордена Славы», – понял Алексей, это были как раз те, которые называл торговец наградами. Еще на груди у деда красовались серебряная звезда с надписью «Отечественная война» и штук пять медалей. Алексей понял, что звезда – орден «Отечественной войны», но какой степени и какой ценности, не знал.
– Да, – покачал головой Алексей, – иконостас, что надо!
– Пошли, что ли, – буркнул Сидор, не привыкший к такому вниманию, – Оксана ждет. И Степанида тоже.
– Конечно, конечно, – закивал Алексей, с трудом отрывая взгляд от орденов.
Погост находился чуть дальше, чем обычно в деревнях. Шли степенно, не торопясь. Алексей смотрел по сторонам – а вдруг встретится та самая вчерашняя глазастая деваха. Уж тогда бы продолжилось знакомство, помнил Алексей, что те певучие глаза не без игры смотрели, не без приглашения. Но по дороге встретился Митрич, шедший как раз к ним, вернее сказать, за Алексеем. Но, увидев, что Сидор сам на кладбище направился, остановился только для перекура. Закурили свои горлодеры от одной спички из коробки Митрича.
– Ну что, с легким паром, Лешка? – из-за дыма полуспросил, полуприветил Митрич.
– Ага. То есть спасибо! – кивнул Алексей. – Хороший пар был.
– Ну и ладно. На охоту не передумал еще? Завтра можем пойтить по-тихому. Соболя или медведя трогать не будем, а кулика или перепела какого – немного можно. Не торчать же тебе до осени здесь из-за этой птицы.
– Браконьерничаешь, Колян, – заметил Сидор, докуривая.
– Да чего там… сентябрем не пойду нарочно два дня дичь бить. Верну природе трожды.
Алексей не очень помнил, что он говорил вчера об охоте, и совсем уж не мог вспомнить, говорил ли что о поиске рухнувшего самолета. Если ляпнул о самолете, плохо. Могут спросить, отчего перестал интересоваться, почему больше не рвется искать тело летевшего товарища – «легенду» Алексей как раз запомнил. Поэтому на всякий случай решил согласиться – пока других расспросов не последовало.
– Тока с самого утра пойдем, на зорьке, почитай. В кровати не потянисси особо. Ниче?
– Нормально, на том свете отосплюсь, – заверил Алексей.
Митрич тоже бросил окурок.
– Почем знашь? Мож, там по грехам будят? – загадочно ответил Митрич, кивнул на прощание и пошел своей дорогой.
Могила матери была ухожена. Дед и внук молча стояли перед обычной серой каменной плитой с именем, фамилией и цифрами начала и конца этих имени и фамилии. Алексей досадовал, что не догадался нарвать и принести хотя бы полевых цветов. Не зная, куда деть руки и вообще что нужно делать, кроме того, что молчать, он сложил кисти за спиной, как заключенный, и начал урывками вспоминать детство. В голову все лезли родительские ссоры. Все всегда происходило в одну сторону – отец орал, мать смотрела на него раскрытыми в ужасе глазами, потом плакала в ладони, некрасиво ссутулив плечи. Вдруг на память тенью легла та минута, когда она не хотела отпускать его с отцом, все прижимала к себе и гладила по голове, взъерошивая волосы. Алексей наяву услышал материнский плач, даже не плач – собачий скулеж. А теперь вот положено бы скулить ему самому, но Алексей ничего не чувствовал. Нет, умом он понимал, что здесь, в метре от него лежит не чужая женщина и не дальняя родственница, а родная мать. Но ум ни плакать, ни жалеть не умеет, а сердце оставалось холодным, как могильный камень. Скорбеть было нечем. Сидор достал из кармана штанов чекушку, из пиджака – две маленькие рюмки. Алексей, которому приходилось кого-то поминать в своей жизни только второй раз за два дня, потянулся было чокаться. Потом сообразил, отдернул руку, половина водки выплеснулась. Сидор внимательно посмотрел на Алексея, по обыкновению ничего не сказав, долил до краев. Выпили. Сидор отер белые усы. Еще немного постояли, потом Сидор пошел к другой могиле. Алексей не знал – следовать за ним, он уже понял, что дед пошел к своей жене, его, Алексея, родной бабке – или для приличия остаться пока здесь. Решил не спешить, постоять малость одному. Наверное, его нарочно оставили наедине с матерью, из тактичности. Алексей снова взглянул на даты. Тридцать четыре года – много или мало? Мало, конечно, ему бы в два раза больше было бы мало. Вот через восемь лет, то есть около трети того, что он прожил, ему будет тоже тридцать четыре. И что же, помирать что ли? А с другой стороны, некоторые и в 18 лет гибнут – солдатики в Чечне, например. Ну, это кому не повезло, конечно, из стада выбиться. А такие, как он – из приличных семей, умные, хваткие, деловые, должны жить долго. Дольше тридцати четырех. Намного дольше! Алексей кивнул сам себе, утверждая свою же мысль, и пошел к деду Сидору, стоявшему неподвижно неподалеку. Так же неподвижен был его взгляд, вошедший в надпись на плите: «Липунова Степанида Герасимовна 1920–1968». «Год смерти – год моего рождения. Прямо мистика какая-то», – первое, что подумал Алексей, встав рядом с дедом.
Сидор Поликарпович повторил процедуру – на этот раз Алексей выпил правильно. Вылив часть водки на могилу, Сидор развернулся и пошел прочь с кладбища. Не оборачиваясь, слышал, что внук идет за ним. Дошли до дому в полном молчании. Алексею понемногу стала приедаться сельская идиллия – дом показался не таким уютным, даже меньшим в размерах. Что дальше делать, Алексей не представлял. Дед не говорил ни слова – угрюмо переоделся в подлатанную телогрейку, молча пошел во двор что-то делать по хозяйству. Помогать ему Алексею не хотелось, да он и не знал, что надо делать – его не звали. Алексей потоптался в избе, отпил квасу и пошел на улицу – гулять по деревне. Уже выйдя за калитку, понял, что ему хотелось встретить ту давешнюю молодуху с игривыми глазами. Он тут же вспомнил, как ее звали. И сразу, как вспомнилось имя, словно не могла появляться безымянной, навстречу ему показалась та самая девушка – Аглая.
В дедов дом Алексей вернулся уже к ночи. Так приятно, так свежо он не целовался с ранней юности. И место было какое – на берегу такой красивой реки, у излучины, под ветвями какого-то исполинского дерева, словно созданного для укрытия влюбленных. Она привела его туда под самый вечер, после долгой экскурсии по окрестностям. Алексей, конечно, ни в кого не влюбился, но Аглая целовалась, как влюбленная. Конечно, большего она не позволила, но это на первый раз. Завтра вечером уж он, точно, эту деваху заставит закрыть в истоме свои синие речные глазищи. Алексей в предвкушении потирал руки, так недавно наполнявшиеся теплотой девичьих грудей, пусть и через кофточку. Дверь в доме была предусмотрительно не заперта, хотя ни одно окно и не светилось. Алексей накинул крючок за собой, тихонько прошел из сеней в комнату. С половины деда доносился здоровый храп. Алексей пошел было к себе, но вдруг остановился. Он что, голову потерял? Забыл, зачем сюда приехал? Так долго добирался? Какая Аглая, что за сельская пастораль, в самом деле? Таких девах в Москве пруд пруди, хоть на Ленинградке, хоть в клубах. Ему надо сделать то, ради чего он здесь. А он здесь ради добычи. И чего затягивать – разве сейчас не подходящий момент? В затылок снова подул московский Каринин обжигающий вихрь. А вдруг в последующие дни что-то пойдет не так, кто-то уедет или приедет? Что-то помешает? Чего тянуть, лучшее время для дела – сейчас. А завтра он уже будет в Москве с хорошим товаром.
Алексей решился и тихонько открыл дверь в комнату деда. На ощупь снимать награды с пиджака было неудобно и больновато – пару раз то ли орден, то ли медали, Алексей, чтобы не перепутать, решил взять все, словно защищаясь, укололи вора до крови. То ли это отвлекло, то ли он просто не услышал, как дед перестал храпеть, но вдруг за спиной раздался голос Сидора:
– Ты чего это? Дебоширишь чего?!
В тот же момент на его плече оказалась дедова рука, с неожиданной силой повернувшая его лицом к хозяину. Сидор тревожно всматривался в глаза внука, как смотрят в глаза больным или раненым.
– Дебоширишь чего? – снова спросил Сидор и вдруг увидел через плечо Алексея свой пиджак, ободранный, как липка.
Сидор перевел взгляд обратно на внука и вдруг заметил у того в руке край орденской колодки.
– Я это… посмотреть… только посмотреть хотел… – заблеял Алексей.
Сидор Поликарпович все понял.
– Не дело! – Дед потянулся за наградой, но Алексей убрал руку назад.
– Я верну, мне надо… дед… дедушка Сидор. – Алексей решил идти до конца, в голосе дальним громом прозвучала угроза.
– Не дебоширь, говорю! – Сидор взял Алексея за горло своей левой и припер к шкафу. – Отдай!
Алексей понял, что дед не просто заберет свои ордена, что не просто не простит и выкинет из своей жизни, как сейчас же, ночью выкинет из дома, что он его, пожалуй, сдаст ментам или, чего хуже, придушит. Со злобой, заменяющей трусам храбрость, Алексей со всей силы оттолкнул от себя старика. Сидор попятился чуток назад, споткнулся обо что-то и упал на пол. Упал как-то тяжело, неестественно. Алексей стоял у шкафа, не зная, что предпринять, вслушиваясь в темноту, готовый отреагировать на любой звук, но звуков не было. За окном где-то перепевали друг друга птицы, мяукал недовольный кот, шептался с березами ветер, но ближних звуков не было. Не было даже шороха. Алексей стоял пнем долго, прислушиваясь и всматриваясь в то место, где упал дед Сидор. Глаза стали различать очертания ног, неестественно подогнутых одна под другую, больше ничего не было видно. Скоро начало светать. Алексей наконец сделал шаг, потом второй. Все стало видно и стало ясно. Дед Сидор был мертв. Не без сознания, не в обмороке, а именно мертв. По белой известке печи разлилось розовое пятно. Такое же пятно выползало из-под правого виска. Упади дед левым боком, подставил бы руку, все обошлось бы. Но Сидор, споткнувшись, полетел на угол печи правым виском – защититься было нечем. Алексей не мог оторвать взгляд от этого пятна под головой. Молотком забила мысль: «Что же теперь будет, что же будет? Что делать, Боже мой, что будет-то теперь?» Алексей еле-еле заставил себя успокоиться. Надо было просчитать варианты, найти какой-то выход – не хватало еще в тюрягу загреметь из-за этого старикана. Но никакие варианты в мозгу не всплывали. Не прятать же труп, как в детективных фильмах, а потом вымывать избу от крови. Да и как он объяснит, где дед? В тайгу, что ли, вдруг пошел на охоту? Алексей вдруг похолодел – с рассветом ведь за ним должен зайти Митрич как раз на охоту. Что делать? Ведь почти светло уже. Ну что же делать, черт все дери?! Или ничего не делать? Кто узнает, что он деда оттолкнул? Что Сидор из-за него виском навернулся? Он, Алексей, спал, как убитый… тьфу, без таких слов. Спал без задних ног, ничего не видел, ничего не слышал. Старик чего-то встал среди ночи, сам и навернулся. Ну, конечно! Вот и выход! Никто ничего не узнает, надо только уверенно отвечать. Без следователя не обойдется, конечно, но если вести себя уверенно, не дрейфить и не волноваться, не притянут. Не за что его притянуть. Конечно, выход! Блестящий выход! Алексей с облегчением выдохнул воздух. Так, теперь срочно в свою кровать – он спал, нет, он спит, сейчас он спит и даже снов не видит, так глубоко спит. Уже раздевшись, Алексей вдруг вспомнил, что в кармане его куртки лежат самые тяжелые улики – дедовы награды. Снова покрывшись холодным потом, Алексей в одних трусах побежал в комнату Сидора – вешать награды обратно на дедов пиджак. Уже почти совсем рассвело. Алексей спешил, колол пальцы, вешая ордена вперемешку с медалями, как попало. Они падали на пол, не даваясь в чужие дрожащие руки. Алексей, чертыхаясь, нагибался, сгребал, снова колясь о булавки медалей. В сторону мертвого деда он старался не смотреть.
Вдруг в мертвой тишине раскатом грома хлопнула входная дверь. Алексей от неожиданности выронил последнюю медаль и застыл вполоборота, словно у него закостенел позвоночник. Он понял, что за ним пришел Митрич, и смотрел расширенными зрачками в проем двери, где тот должен был сейчас появиться, словно хотел застрелить взглядом в упор.
– Лешка! – послышался громкий шепот от его комнаты. – Иттить пора! Хватит дрыхнуть, птица ждать не будет.
Алексею первый раз в жизни захотелось помолиться, но он не знал ни одной молитвы и даже не знал толком, как креститься. В той, московской жизни ему это было не нужно. А в этой, здешней жизни хотелось только одного – вернуться на сутки назад. Вернуться в тот день, когда все радовались его приезду, когда так душевно пилось и елось, когда на него так брызгала из-под ресниц веселой синевой местная красотка, когда его почти отпустил этот проклятый вихрь, гнавший в спину и пригнавший вот сюда, к простому и бездонному обрыву. Алексей только сейчас понял, что он уже летит в этот обрыв, и зацепиться не за что, и спасения нет. Можно вылезти из волчьей ямы, можно уцелеть в тайге и выйти к людям, но из этой комнаты, из этой ямы не вылезти и не выйти. Алексей заскулил, как попавшая в капкан гиена.
– Что тут у вас? – В дверях показался Митрич в плащ-палатке и высоких болотных сапогах, на плечах висело два ружья. – Ты чего воешь? – И, осмотревшись: – Чего это Сидор? Спрашиваю – что случилось?
Митрич быстрым шагом подошел к телу. Алексей закрыл лицо руками. Вот и все, конец. Конец всем мечтам, всем планам, всей жизни. Уже он согласен был на разборки с бандитами, на потерю денег и машины, на капризы Карины, на все, кроме этого вопроса.
– А-а-а-а! – завыл уже во весь голос Алексей и вдруг, не помня себя, не понимая, что творит, бросился к окну, распахнул створки настежь и нырнул вперед головой в кусты красной смородины.
Митрич поднял на шум голову, отнял руку от сонной артерии на шее Сидора и подошел к шкафу. Подняв с пола медаль, он все понял. Не спеша снял с плеча оба ружья, одно приставил к шкафу, другое взял за цевье и подошел к окну. Фигура бегущего к полю Алексея была хорошо видна в первых лучах. Рыжие кудри отливали медью, будто передразнивая солнце. Митрич не спеша вскинул ружье, поудобней притер приклад к плечу, прицелился.
– Заваль! – сказал и спокойно, без рывка, как на охоте, нажал на курок.Потом, у следователя в кабинете, Митрич говорил мало, без лишних эмоций, по делу. А дело было ясное, особо расследовать было нечего, и следователь был доволен. Такие дела не каждый раз встречаются. В показаниях было тоже все гладко – никакой прокурор не придерется. Единственное, что следак не стал вносить в протокол, был ответ Митрича на вопрос, зачем он убил гражданина Лыкова Алексея Петровича. Ответ был такой – кровь шакала дешевле ордена, который этот шакал украл. Тем более ордена «Славы», которого Митрич, вернее, гражданин Кусков Николай Дмитриевич, был полный кавалер. Следователь покусал ручку, подумал и написал так: «Испытывал чувство личной неприязни к убитому». Митрич подписал, не читая.
...
2011
Рассказы
Честь и достоинство
Один известный русский Большой Поэт (потому-то и жалко, что русский), лауреат самых главных литературных премий и известный, как говорится, всей читающей России получил очередную премию в номинации «Честь и достоинство». Премия была так себе, с небольшим бюджетом, но громким именем на красивой грамоте и освещением в прессе. Поэту шел как раз солидный юбилейный год, премия была к месту, и он был заранее извещен, что для почетной номинации вознаграждения не предусматривалось. Спонсорских денег и так в обрез хватало на других и скромный, но дружный банкет в творческом союзе. На первых рюмках все шло более-менее. Победители, как водится, благодарили оргкомитет и под легкую закуску рассуждали о злой современности. Несмотря на современность, беседа становилась все более оживленней. Как обычно, каждый говорил о себе, не очень-то и рассчитывая на полное внимание собеседника, поэтому атмосфера оставалась дружелюбной. Наш Поэт, напротив, с каждым тостом все более мрачнел, практически не пьянея. Наконец, выпив уже потеплевшей водки из пластикового стакана (рюмок на всех не хватило), он подошел к секретарю союза.
– Слушай, Сеня, я все-таки не понял, деньги-то мне полагаются какие или как?
Секретарь творческого союза был очень мягким и интеллигентным человеком. Поэтому он приобнял Поэта за плечо и душевно заглянул в глаза.
– Пал Палыч, мы же все обговаривали… Эта номинация почетная, за общие достижения, так сказать, не за какую-то отдельную работу, а по совокупности заслуг, так сказать.
– Ну другим же дали.
– Пал Палыч, те номинации… они, так сказать, разовые, что ли, ну как еще сказать, рабочие, непочетные.
– Так почему за непочетные дают деньги, а за почетные нет?
Секретарь, не отпуская плеча, потихоньку отводил Поэта подальше от стола и от возможных свидетелей пока еще тлеющего скандала.
– Пал Палыч, дорогой, Положение о премии такое, что…
– Нет, Сеня, ты же меня знаешь, может, я последний великий российский поэт, а ты мне о каком-то положении. А эти… организаторы хоть знают, кого они на деньги кинули?
– Пал Палыч, – увещевал секретарь, – никто никого не кидал. Просто здесь денег не полагается. Это – «Честь и достоинство», это же в деньгах не выражается.
Последний аргумент на время подействовал, и пара вернулась к столу.
На следующий день секретарь союза, как обычно, разбирал бесконечные бумаги. По негласному порядку посетители заходили, не обинуясь и даже часто не постучав. В основном, все были здесь не первый раз и хорошо знали секретаря лично. Литературный процесс, как это называется, весьма хлопотен сам по себе и состоит из тысяч всяких дел, поручений, встреч и уговоров. Поэтому телефон секретаря звонил, не переставая, и приходилось, бесконечно извиняясь, брать трубку. В очередной раз лицо секретаря скисло.
– Конечно, узнал, Вера Ивановна… Как здоровье Пал Палыча?
Это звонила жена Поэта.
– По какому праву вы обделили моего мужа?! Да, я про премию говорю. Ведь это неслыханно, с Пал Палычем обошлись, как с каким-то начинающим школяром! Вы что, не знаете, что он лауреат *** премии и еще десятка прочих премий?! Вот, вот, я и говорю. Да то, что он согласился участвовать в вашей ничтожной премийке, вы за честь должны считать! Я этого так не оставлю! Я подниму всю прессу, я напишу президенту вашего союза и вообще президенту страны! О вашем поведении узнает вся литературная Россия! Я вам закачу такой скандал! Пожалеете!
В трубке, как пульс нервного больного, застукали гудки.
Секретарь вытер лоб. Что-то надо было делать. Спонсорам звонить было неудобно – они как раз все обязательства выполнили, тем более секретарь знал, что у них год вышел крайне неудачно, с большими убытками. Тревожить президента союза не хотелось, была надежда, что все еще как-то образуется. За делами рабочий день быстро закончился, секретарь засобирался домой. Очередной телефонный звонок застал его уже в пальто. Брать или не брать, по-гамлетовски засомневался секретарь, время было позднее. Но деловая совесть одержала верх.
Звонил сам Поэт.
– Ну как там с премией?
– В каком смысле?
– Ну, выделяете вы мне, что там положено?
Секретарь попытался напрячь память – как вообще родилась идея номинировать именно этого Поэта? Он сам, помнится, предлагал другие кандидатуры, менее беспокойные. На другом конце провода упорно ждали.
– Пал Палыч, но я же говорил вам…
– Значит, вы все-таки решили меня кинуть? Ну ладно, посмотрим…
Секретарь снял кепку и присел на стул, держа в руках замолчавшую трубку.
– Ну что за люди у нас, честь не честь, но, точно, никакого достоинства. – Посидев и повздыхав еще немного, но так ничего и не решив, секретарь нащупал ключи от кабинета в кармане пальто и пошел к дверям. Кепка осталась лежать у телефона, как заложник ночных звонков. Стояла глубокая осень, и кепка была бы весьма кстати.
...
2006
Стихи про Шукшина
Эта небольшая история случилась, когда еще был жив прекрасный артист и губернатор Алтайского края Михаил Сергеевич Евдокимов. Он-то и пригласил меня в числе прочих артистов на традиционный концерт, который губернатор ежегодно устраивал для земляков. Поездка была во всех отношениях веселой. Веселье как началось в аэропорту, так и не переставало литься (во всех смыслах). Творческий люд вообще существа контактные, а промеж себя – тем более. Самолет летел ровно, ничего не мешало наслаждаться жизнью. Когда высыпали из самолета в Оренбурге – нас встречал мой старый знакомый, певец и композитор Юрий К***. Мы крепко обнялись и, конечно, по приезде в гостиницу отметили нашу встречу. Отдыхать до концерта уже не было смысла. Я немного побродил по утреннему городу. На рекламных плакатах все то же – концерты заезжей попсы, уже приевшейся до зубной боли. Провинция была всегда как-то чище, чем Москва, но люди идут смотреть только то, что им знакомо. Именно поэтому у пародистов всегда будет хлеб – люди почему-то находят удовольствие в узнавании. Поэтому то, что поет или показывает артист, становится по сути не важным. Главное, чтоб человек был «из телевизора».
Я вернулся как раз вовремя. У гостиницы уже стояли присланные за нами машины. Надо сказать, что ехали мы солидно – на джипах да еще в сопровождении гаишной «девятки» с мигалкой. Мне досталось место в джипе вместе с Юрой. Это было приятно, тем более путь до родного села Евдокимова – Верхобского, где давался концерт, был неблизкий – около трех часов пути. Россию особенно ощущаешь в дороге – бегут и бегут километры, образуя за кормой буруны нашего прошлого, и, сколько бы ты ни ехал, всегда чувствуется, что ехать можно еще дальше и все равно до края не доедешь.
Перед концертом никто, естественно, не пил, и было время поговорить на трезвую голову. Особенно интересно было послушать, как Евдокимов боролся на выборах. Все-таки артист-губернатор – редкий случай даже в России. По-моему, только в Америке это произошло с Рейганом, да и то тот до избрания уже давно был профессиональным политиком, а наш – с жару, с бухты-барахты. Но Россия не Америка – тут все может случиться. Я не сомневался, что победа Евдокимова была нетрудной, и удивился, когда узнал, что это было совсем не так. Несмотря на всенародную любовь, разница в голосах у предыдущего губернатора и Евдокимова была минимальной. Видно, хлопать в ладоши – одно, а проставлять крестик в бюллетене для голосования – уже другое. Ну, да русская душа – потемки, да еще с туманом.
