Текст книги "Кинжал Немезиды (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Гера богиня внимает истовым просьбам несчастной.

Встретила дева Орфея, аэда, что шел из Коринфа.

Шепчет Орфей словеса ей, подобные липкому меду.

Песнь его сладкая в уши щедро лилась и кружила

Голову юной пастушки, страдавшей в томлении горьком.

Струны лаская ладонью, желание в ней распалял он.

О, Эвридика, – поет он, – прекраснее ты Златотронной,

Пышные перси твои, туги, словно спелая репа,

Соком налиты они и просят немедленной ласки.

Дай утоплю в них ладонь, ощутив их упругую твердость.

Сам же певец, что сидонцу был подлым коварством подобен,

Уже подбирался к бутону, что мужу лишь трогать прилично.

Жадной ладонью проводит он там, где смыкаются робко

Девичьи бедра, дрожащие мелкою слабою дрожью.

Дева, чей разум мутился от жара любви и желанья,

Свой приподняла хитон, поддавшись лобзаньям умелым.

И вот, в тени кипарисов, в травах густых, благовонных,

Девство отдаст Эвридика, воплем наполнив долину.

Там, истомленна любовью, заснула, забывши про стадо

Овец тонкорунных, покорных, данное ей для заботы.

С рассветом, когда уже Эос нежно окрасила небо,

Пышущий гневом отец разбудил ее посохом крепким,

Сделанным из тамариска, резьбою искусной покрытым.

Злобы его неуемной простой оказалась причина.

Вопли его Эвридики слышали добрые люди.

И вот за цветущую розу, старости сытой надежду,

Выкуп давали теперь лишь, овцу и козленка, не боле.

Мрачная туча печали согнула почтенного мужа.

Горе, где блудная дочь, ведомая пылкою страстью,

Доли лишила отца, что должна была греть его старость.

Так и пошел он в селенье, горестно, злобно стеная.

Дев легковерных, блудливых ум проклиная гусиный.

Ну а счастливая дева, женскую долю познавши,

К отчему дому шагала, все распаляясь сильнее.

Знает она ту дорогу, где ходят порой кифареды.

Ходят по ней и бродяги, чужое отняв достоянье.

Теперь не избегнуть прохожим ласк Эвридики-пастушки,

Эроса ярость познавшей, лишенной достойного брака.

Ведь за овцу и козленка деву сродни Эвридике

Не отдадут. И пусть лучше старость, болезни и горе

Украсят сединами деву, чем бедняка осчастливить

Женой, что прекрасней богини.

Хохот и крики заглушили последние слова песни, и на аэдов посыпались серебряные кольца, драхмы и куски лепешек. Сам царь Фрасимед, утирая слезы, бросил мальчишке серебряный браслет, который тот поймал с обезьяньей ловкостью.

– Еще давай! – орали гости, которые уже начали щупать за всякое служанок, привыкшим к их пьяным ласкам.

– У нас есть еще много песен, отважные воины, – поклонился пирующим Безымянный. – Сиятельный ванакс! Эти песни прилично слушать лишь тем, чье вино не разбавлено. Они слишком постыдны для тех, чей разум светел.

– Вина! Вина давай! – заорали гости. – Песен про баб хотим! Чтобы вот так, как там было! Про ласки, где смыкаются бедра!

Царь Фрасимед, который сделал вид, что уступает пожеланию гостей, кивнул виночерпию, и тот, подчиняясь, начал разливать вино по кубкам, не разбавляя его. У Безымянного в запасе было еще несколько песен, которые писал какой-то скорбный на голову школяр из Энгоми. Видимо, ему не давали даже портовые шлюхи, раз он сочинял подобное.

Песни гостям понравились, а поскольку каждый длинный куплет прерывался на кубок неразбавленного, к утру мегарон напоминал поле битвы. Десятки тел, разметавшихся по застеленным полотном ложам, храпели и свистели на все лады. И только служанки, что не смогли избежать настойчивого внимания распалившихся воинов, улизнули под шумок на свою половину. Они не родовая знать. Им придется встать с рассветом и идти на кухню. Или ткать. Или носить воду.

Безымянный, притворявшийся спящим, толкнул лежавшего рядом Баки, а когда тот открыл глаза, приложил палец к губам.

– Пора! – он скорее подумал это, чем сказал, но Баки понятливо моргнул. Его хорошо учили.

Они встали и осторожно вышли из своей каморки. Тут, в коридорах дворца, никогда не было стражи. Вся она стоит на стенах, да и то клюет носом. Здесь же в страже нет нужды. Кто посмеет напасть на царя в его собственном доме? Впрочем, если такая стража когда-нибудь и была, то сейчас вся она лежала вповалку в мегароне, оглушенная убойной дозой неразбавленного вина. Баки прошел, толкнув каждого из спящих, но ничего, кроме недовольного мычания не услышал. Гости были пьяны в дым.

– Можно, дядька, – шепнул он. – Работай!

Безымянный достал из одежд странный кинжал, напоминающий спицу, какой вяжут во дворце Энгоми, и махнул мальчишке: иди за мной. Они подошли к ложу, где в гордом одиночестве раскинулся царь, окруженный ложами ближайшими из своих гекветов. Безымянный остановился, чтобы перевести дух. Сделать все нужно быстро и четко, иначе не сносить им головы. Не получится уйти из каменного мешка, сложенного из огромных глыб. Здесь только одни ворота, и их никто не откроет ночью.

Безымянный вдохнул, выдохнул, а потом одним слитным движением зажал рот и нос Фрасимеда и воткнул спицу в его ухо, не выпустив наружу ни единого звука. Царь безмолвно дернулся и затих, а убийца аккуратно вытер потек крови и махнул Баки рукой: давай, мол. Мальчишка поставил перед убитым искусно выполненную фигурку в виде судьи, сидящего на троне. Она была сделана так похоже, что даже страхолюдный шлем поблескивал камушком на месте отсутствующего глаза. Теперь покойный Калхас торжествующе взирал на своего врага, расположившись среди объедков и опрокинутых кубков.

– Уходим, – показал глазами Безымянный.

– Дядька, – шепнул вдруг Баки, когда они снова устроились на тростнике. – А если бы они не перепились, как свиньи? Чтобы ты сделал?

– Да еще что-нибудь придумал бы, – зевнул Безымянный. – Но уж больно удачно все получилось сегодня. Конечно, нужно было бы его убить и посадить в кресло на том самом месте, где великий судья Калхас смерть принял. Только я так и не догадался, как это провернуть можно. Но как говорит госпожа, лучшее – враг хорошего. А еще она говорит: не умножай сущности.

– А это чего значит, дядька, а? – Баки даже рот раскрыл в удивлении.

– Это значит, что не надо гневить богов, пытаясь что-то сделать лучше, чем они, – назидательно произнес Безымянный. – Если боги дают тебе шанс, не отвергай его. Будь скромнее, и останешься в живых, с полным кошелем. Поверь, при нашей с тобой службе это непростая задача. А тут очень даже красиво все получилось. Мы с тобой, Баки, тоже художники, не хуже тех, что храм Великой Матери расписывает.

– Ага, точно, художники мы, – охотно согласился Баки, преисполнившийся гордости за свой труд. Он свернулся калачиком и собрался подремать до рассвета, но у него ничего не вышло.

– Поме-е-ер! – раздался наполненный ужасом женский вопль. – Царь помер! Боги покарали его, как великий судья сказал! Спасите, люди!

– Дух судьи Калхаса пришел за ним! Страх-то какой!

– Пошли? – показал Баки на дверь.

– Рано, – покачал головой Безымянный. – Пусть другие выйдут, и мы сразу за ними.

– Уходим? – с робкой надеждой в голосе спросил Баки.

– Спятил что ли? – недоуменно посмотрел на него Безымянный. – Чтобы кто-то умный нас подозревать начал? Нет, парень. Наша госпожа про такое говорит, что это низкий класс, нечистая работа. Мы же с тобой художники! Забыл? Мы останемся здесь и выступим на его погребальном пиру. У меня как раз и песня подходящая имеется. И пусть видят боги, мы их порвем! Они у меня будут рыдать, как младенцы.

Глава 11

Год 4 от основания храма. Месяц третий, называемый Дивойо Потниайо, Великой Матери, приносящей весну, посвященный. Энгоми.

Тимофей сошел с корабля и первым делом направился к таверне. Жрать хотелось неимоверно, а здесь, в порту Энгоми, готовили так, как нигде. Каждый раз приходили сюда люди и получали что-то новое. Невероятно это в мире, где даже фасон платья не менялся уже несколько столетий. Гомонящие афиняне, навьюченные, как ишаки, потянулись за своим вожаком. Их осталось два с небольшим десятка из пятидесяти, но никто из них не роптал. Добычу они взяли просто царскую, такую, о которой до старости вспоминать будут. До сытой старости, на минуточку…

Трактирщик видел таких людей издалека. Здоровенные горластые парни, от которых за стадий разит кровью. Наемники или морские охотники, пощипавшие те земли, над которой нет власти сына Посейдона. Хорошие клиенты, денежные. Такие в хмельном угаре спускают половину награбленного, пока разум начнет возвращаться к ним. Но эти оказались другими.

– Каждому по котлете, – скомандовал Тимофей. – Большое блюдо жареной рыбы, хлеб, зелень, какая есть. Вино с водой пополам. Два кубка на каждого. Не больше.

– Слушаюсь, почтенный, – кивнул трактирщик. – Вон туда садитесь, за большой стол. И поспешите, скоро из порта люди пойдут, солнце уже высоко.

Одуряюще пахнувшая котлета с чесноком и рубленой зеленью оказалась в брюхе истосковавшихся по нормальной еде воинов в мгновение ока. Там же оказалась и рыба, оставив после себя лишь воспоминания и заплеванный костями стол. Малость осоловевшие парни откинулись на дощатую спинку лавки, лениво цедя разбавленное вино. Волшебство роскошного обеда прошло слишком быстро.

– Новости какие за зиму были, почтенный? – спросил Тимофей, а тот икнул и ощутил слабость в ногах, встретившись с ним взглядом.

– Царица Поликсо с Родоса незадолго до штормов приезжала, – заявил трактирщик, приходя в себя. – Она в храме Немезиды Гневной молилась, чтобы басилейя Хеленэ из Спарты жуткой смертью умерла1. Проклинала ее на чем свет стоит.

– А что она ей сделала? – удивился Тимофей.

– Она считает, что Тлеполем, ее муж, из-за той Хеленэ погиб, – пожал плечами тот. – Весь город удивляется. Мужа ее царь Сарпедон в честном поединке убил, это все знают.

– А еще что было? – Тимофей шумно отхлебнул из кубка.

– Да вроде больше ничего особенного не случилось, – попытался припомнить трактирщик. – С тех самых пор, как госпожа Феано войну Родосу объявила, ничего важного и не происходит. Ну только разве что легион в корабли грузится, идет под Трою. И государь с ним. Но такое у нас каждую весну происходит.

– Погоди! Я что-то сейчас не понял. Кто войну Родосу объявил? – непонимающе смотрел на трактирщика Тимофей.

– Госпожа Феано, родственница государя, – охотно сообщил тот. – Ванакс Эней, как из плена вернулся, царице Поликсо отомстить никак не может. Клятва такая дана, что он даже подумать про нее плохо права не имеет. Ты же государя нашего знаешь. Его слово тверже камня. Вот госпожа и поклялась царице Поликсо сердце вырезать и в жертвеннике Великой Матери сжечь. А для этого она денег у людей попросила, а потом в Аххияву поплыла, чтобы там войско нанять.

– Ты что несешь? Ты пьяный, что ли? – с тупым недоумением посмотрел на него Тимофей, да и остальные афиняне перестали жевать и пить, вслушиваясь в его слова.

– Да-а… – сожалеюще протянул трактирщик. – Далеко же вас носило, парни. Про это ведь все Великое море знает. А госпоже Феано я своей рукой пять драхм в подол насыпал. Не жаль серебра на благое дело.

– Еще вина принеси, – скомандовал Тимофей. – Себе тоже налей. И давай-ка, рассказывай все с самого начала. Я что-то про плен не понял.

* * *

Сальная свеча – тупиковая ветвь эволюции. Это стало понятно сразу же, как только я увидел густую копоть, которая поднялась к потолку при горении этого чуда научной мысли. Креуса посмотрела на меня укоризненно, ведь ее заботами моя спальня приобрела вид если не роскошный, то вполне пристойный. Стены оштукатурили и расписали цветами, птицами и похабными сценами, которые здесь считаются не похабными, а самую малость эротичными. И такую-то красоту я едва не загадил мерзкой сальной гарью. Я вздохнул горестно, пытаясь сообразить, куда еще можно деть излишки стеарина, но ничего путного вспомнить так и не смог. Ладно, пусть пока паразит-вавилонянин свои помады и притирания делает. Но не раньше, чем обеспечит боезапасом мою нарождающуюся артиллерию. Надо сказать, нефти у меня совсем немного, не навозишься ее верблюдами в кожаных бурдюках. Да и глиняная посуда под зажигательную смесь требует совсем иной техники изготовления, иначе все легкие фракции испарятся до того, как снаряд доедет до поля боя.

Я еще раз полюбовался на свечу, коптящую жирным густым дымом, послюнявил пальцы и потушил ее навсегда. Если масла не будет, зажгу снова. Забавно. А что должно случиться, чтобы на Кипре исчезло оливковое масло. Олива тут сама растет, даже в диком виде.

– Государь, – просунул в дверь голову стражник. – Афинянин Тимофей вернулся. Ты велел его сразу впускать.

– В мегарон его веди, – я отбросил в угол разочаровавшую меня свечу и добавил. – И позови казначея! В мегароне ни души чтобы не было!

Когда хранитель бюджета государства получил распоряжения и удалился, держась за сердце, я вышел в тронный зал, который афинянин разглядывал, раскрыв рот. Неимоверная пестрота отделки здесь почитается немыслимой роскошью, а вовсе не дурновкусием. Так что я попал в десятку, смешав в одну кучу малахит, мрамор, порфир и лазурит.

Тимофей изменился. Он похудел, лицо его стало жестче, а в углах рта залегли первые морщины. Он сейчас начал напоминать своего дядьку Гелона, матерого душегуба, но был массивней покойного родственника. Только глаза его остались прежними: мертвые, похожие на две оловянные пуговицы. А ведь я помнил его по Трое. Когда познакомились, довольно приятный был паренек. Помотало его…

– Я все сделал, государь, – сказал он вместо приветствия, а потом, подумав, прижал руку к сердцу и коротко поклонился.

– И я все сделал, – в тон ему ответил я. – Столб у храма Великой Матери видел? Там твое имя выбито. Тимофей из Афин, сын Милона. Ты теперь настоящий эвпатрид, из столбовой знати. Не чета всякой мелкой швали из Ахайи. Можешь золотую цепь носить с подвеской в виде головы быка. Такие никому больше не дозволены.

– О-ох! – Тимофей промокнул покрывшийся испариной лоб, разглядывая кошели с серебром, что поставил перед ним казначей. – Не верится даже. А откуда ты узнал про то, что я сделал?

– Весь Египет знает, – хмыкнул я. – Царь рвет и мечет, верховный жрец Амона проклинает проклятых хапиру, а я… Впрочем, это уже неважно. Я получил то, что хотел. Как ты выбрался оттуда?

– Сначала в Иерихоне сидел, – ответил Тимофей. – Медь распродали по соседним городам, а взамен взяли серебра, благовоний с юга и тканей. Я же не полный дурак, с грузом меди через Газу идти. Меня бы там на кол посадили. А так, ткнул писцу в нос табличку, что ты мне перед отъездом дал. А там написано, что я был нанят для охраны купцом из Эмара по имени Шамаш-Эа. Довел его до Иерихона, все честь по чести. Оплата получена, купец моей службой доволен. Я его оплатой тоже.

– И что писец? – фыркнул я от смеха.

– Да ничего, – пожал могучими плечами Тимофей. – Ошалел малость, табличку в руках покрутил и позволил корабль нанять. Он же не пойдет в Иерихон спрашивать, был ли там такой купец, и его ли это печать. Он даже за ворота боится нос высунуть. Вокруг Газы сейчас столько разбойной голытьбы ошивается, что мы, государь, там самые приличные из всех были. Египтяне в той земле едва держатся. Дунь – унесет.

– А зачем через Газу пошли? – я уже хохотал в голос. – Через Сидон же куда безопасней.

– Лень было, – честно ответил Тимофей. – От Иерихона до Газы – всего два дня идти. Мы с парнями подумали, что раз боги берегли нас столько времени, так значит, и дальше сберегут. Надоело там, мочи нет. Глаза бы мои те пески не видели.

– Куда думаешь пойти? – спросил я его. – Денег у тебя теперь много.

– Домой пойду, – мечтательно улыбнулся Тимофей. – Отца увижу, мать, сестренку… Я за нее приданое доброе дал, родила, уже, наверное.

Интересная у него улыбка, как будто статуя фараона улыбнулась. Так он почти нормальным человеком выглядит.

– У меня просьба к тебе будет, – понизил я голос. – Нужно в Ахайю сходить, помочь кое-кому. Я туда и сам пойду, но потом. Сейчас мне недосуг, надо Трою немного в чувство привести.

– Госпожу Феано нужно вытащить? – огорошил он меня вдруг своей догадливостью.

– Да, – кивнул я. – Она с плохими людьми связалась. Если ее убили, покарай. Если она жива, привези домой.

– Она не вернется, – медленно покачал головой Тимофей. – Она на жертвеннике Великой Матери клятву дала. Такими вещами не шутят, государь.

– Все равно, вытащи ее оттуда, – поморщился я. – Пропадет баба за ломаный обол. Там такой народ собрался, что ее пополам перекусят и кости выплюнут. Не по ней задача.

– Помочь ей клятву выполнить? – пристально посмотрел он на меня.

– Я не имею права просить тебя об этом, – усмехнулся я. – Я сам клятву дал.

– А меня и не нужно ни о чем просить, – убежденно ответил Тимофей. – Я царицу Поликсо еще не знаю, но я ее уже ненавижу. Я к ней, государь, такую неприязнь испытываю, что даже кушать не могу.

– Чего??? – открыл я рот и расхохотался от души. Он что, «Мимино» смотрел? Да быть этого не может! А ведь это я сам, того не ведая, запускаю в народ привычные мне фразы, которые потом разносятся по всем портам Великого моря и возвращаются назад.

– Кишки ее, говорю, на руку намотаю и за колесницей бежать заставлю, – пояснил Тимофей более понятно. – Был я с дядькой на Родосе, пощипали их самую малость. Мы людишек грабили, а Поликсо в крепости сидела. Они с мужем на Родосе чужаки, не любят их там. Если бы не воины, давно бы уже прогнали ее.

– Ну, раз так… – хлопнул я в ладоши и крикнул. – Казначея сюда!

– Зачем казначея, государь? – не понял меня Тимофей. – Я же получил свое.

– Я внезапно решил увеличить твою награду, – пояснил ему я. – Вдвое. Моя клятва этого не запрещает.Кстати, у Поликсо добра на три таланта золота скоплено, не меньше. Богатая невеста.

– Хорошо, что сказал. Теперь я ее еще больше ненавижу! – горячо уверил меня Тимофей. – И мои парни тоже. Подумать только! Три таланта! Вот ведь сволочь!

* * *

Месяц четвертый, Пенорожденной Владычице посвященный, повелительнице змей, победы приносящей. Вилуса. Окрестности Трои.

Все же протащить по морю несколько десятков кораблей, набитых скотом, людьми и припасами – это вам не жук в пудру пукнул. Огромная бестолковая орда, как ни планируй поход, все равно где-то накосячит. Такое дело эта война. И вроде бы народ у меня опытный, а все равно. То зерновоз из порта не вышел вовремя, то кони наелись какой-то дряни и загадили все чрево гиппогога так, что в трюме дышать стало нечем. Пойти напрямик, от Пафоса, что стоял на западном берегу Кипра, сразу к Родосу, я не рискнул и потащился по старинке, вдоль ограбленных и разоренных братцем Элимом берегов Лукки. Заодно мы эти земли повторно разорили и ограбили, чтобы два раза не вставать. Пиратский берег вновь начал подавать робкие признаки жизни, и это меня не на шутку расстроило. Мы не убивали людей, предлагая им альтернативу – новая жизнь в далеких краях или медленная смерть на родине. И многие добровольно соглашались уплыть в никуда, веря слову царя Энея.

По дороге мы посетили Талаву, место моего бесславного пленения, и когда трясущиеся от ужаса горожане попросту сбежали, бросив город с распахнутыми воротами, я оставил там небольшой гарнизон. Одну ночь мы провели и на Родосе, причем исключительно из вредности. Воины там пальцем никого не тронули, но каково было местным наблюдать, как тысячи вооруженных мужиков ходят по Нижнему городу, покупают свежую рыбу и настойчиво знакомят горожанок с таким простым и необременительным способом заработка, как проституция. Не по себе родосцам было. Всем, включая Поликсо, которая заперла ворота, даже не подумав выйти мне навстречу. Очень невежливо с ее стороны. А в остальном тут форменная пастораль. Живут, словно до Троянской войны. Грабеж и меновая торговля. Дикари-с.

После Родоса мое войско принял Кос, за ним Самос и Милаванда, а потом Хиос и Лесбос. Не так-то уж велико Великое море, как кажется мелким прыщам-аристократам, безвылазно сидящим на своих островах многими поколениями. Увидев армаду кораблей, архонты и басилеи из тех, что подчинились добровольно, тут же давали припасы в надежде, что мы покинем их благословенный остров как можно быстрее. Они же, спровадив непрошенных гостей, вновь погрузятся в свое привычное состояние: летаргический сон с перерывами на отражение очередного набега с материка. Тут это случалось. Мелкие княжества бывшей страны Арцава, названий которых не знали даже они сами, жили исключительно разбоем. Их тоже придется почистить, но позже. Мне пока не них. Я ведь стою на том самом месте, где когда-то познакомился с Тимофеем и Рапану. И где впервые увидел Феано. Странно. Вроде бы неописуемой красоты женщина, и меня к ней поначалу тянуло как магнитом. А потом, когда фонтан гормонов поутих, выяснилось, что кроме них там и не было ничего.Полная пустота. Смотрю на нее, а в душе не шевелится ничего. Совершенно чужие люди, и даже поговорить не о чем. Вот ведь как бывает…

Нижний город Трои пуст. Даже робкого лая собаки нет. Он как будто вымер, испуганно прижавшись к подножию Царской горы. А вот там, напротив, жизнь есть. На стенах стоят воины и богато одетые горожане. Они смотрят, как на их глазах за неделю вырос правильный квадрат военного лагеря. Ров, вал и частокол, ничего особенного. Но вот что странно. Любопытной бедноты, обычной в такое время, нас стенах не видно вовсе. Именно она наиболее активно показывает задницу и трясет гениталиями, увидев врага. Здесь этих людей нет.

– Не впустили в крепость голытьбу, государь.

Гелен, брат Креусы и единственный выживший сын Приама, прибыл сюда по моей просьбе. Нечего сидеть на Сифносе и смотреть на море, нужно расширять свой кругозор. И он подтвердил то, что я знал и так. Эти люди приготовились к длительной осаде. Троя по крышу полна зерном и воинами. В городе нет детей и женщин. Своих увезли за Пролив, а семьи рыбаков и горшечников попросту прогнали, чтобы не тратить на них еду. Они не так уж и неправы. Еще пять лет назад их тактика имела бы оглушительный успех. Но увы, жизнь самую малость ушла вперед, а им забыли об этом сказать.

– Пойдешь туда? – посмотрел я ему в глаза. – Я не хочу зла этим людям. И мать твоя не пострадает. Посидит в ссылке на острове вместе с Андромахой. Будут в преферанс играть. До миллиона в пулю, пока кровь из глаз не пойдет.

– Да, преферанс – это хорошо, – несмело улыбнулся Гелен. – На островах зимой такая тоска, что только им и спасаемся. Пойду я, государь! Не хочу нового кровопролития.

И Гелен, одетый в белоснежный хитон до щиколоток и завернутый в новомодный гимантий, решительно пошел к воротам Трои. Резной посох дробно стучал по каменистой земле, словно отсчитывая последние дни этого заколдованного города, который с невероятным упорством приближал свою гибель.

* * *

– Здравствуй, матушка, – спокойно произнес Гелен, оглядывая отцовский мегарон. – И ты здравствуй, Андромаха. И ты, племянник Астианакт, здравствуй тоже.

Тут неопрятно и пыльно. Тронный зал, как и весь дворец, завален товаром, который при осаде купцы всегда стаскивали под защиту стен. Дворец – последняя линия обороны, нет в Трое надежней места.

– Я не хочу желать тебе здоровья, – презрительно ответила Гекуба, которая смотрела на единственного сына с плохо скрываемой брезгливостью.

Андромаха, в иссиня-черных волосах которой уже пробежали седые пряди, тоже глядела волком. А вот ее сын, мальчишка десяти лет, напротив, смотрел на дядю с любопытством и без малейшей злости. Три десятка купцов и воинов из родовой знати стояли позади и молчали. Пока молчали. Гелен повернулся именно к ним.

– Эней, царь и потомок царей, повелитель Алассии, Вилусы, Угарита, Аххиявы и прочих земель говорит вам: смиритесь, прекратите мятеж, откройте ворота и попросите прощения. Он обещает, что никто не пострадает. Ваши жизни, семьи и имущество останутся неприкосновенными. В этом он клянется именем Посейдона, которому поклоняется, и Апалиунасом, богом его семьи.

– Мы не сдадимся! – выкрикнула Гекуба. – Ему не взять Трою.

– Тебя, женщина, никто не спрашивал, – спокойно ответил Гелен, а знать Вилусы попрятала улыбки в густые бороды. – Иди на свою половину и займись пряжей. Я разговариваю с теми, кто возьмет в руки меч. Твое мнение мне неинтересно. Царю Энею оно неинтересно тоже. Ты просто обезумевшая старуха, которая жаждет власти, и готова погубить ради нее родной город.

– Взять его! – завизжала Гекуба, но никто даже не тронулся с места. В руке Гелена зажата оливковая ветвь мира. Ни один из присутствующих не пойдет на такое святотатство. Тронуть посла, да еще и верховного жреца Морского бога… Да ни за что! Царь Агамемнон обидел как-то служителя Апалиунаса, отняв дочь, и где он сейчас?

– Видишь? – спокойно повернулся к ней Гелен. – Ты никто, матушка, а твои слова – просто ветер. Так я продолжу, благородные. Если до заката вы не сдадите город, то увидите страшное. Войско царя Энея – это не ахейский сброд, который топтался под стенами до зимы. Троя не продержится и пары недель.

– Видишь ли, царевич, – вперед вышел Клитий, один из троянских вельмож. – Мы не враждуем с царем Энеем, но не считаем его нашим государем. Он не уважает нас, обращается с нами, как с какой-то чернью. Он даже правит нами через наместника, а сам сидит на Кипре. Это унизительно для благородных! Он порушил все старые обычаи. Когда он в последний раз дал пир и пригласил нас на него? Когда он дарил нам подарки? Это великая Троя, царевич Гелен, а не какой-то Сифнос. Мы настоящие хозяева этого города, а Эней – простой дарданец, зять покойного владыки, каких толпы. Боги одарили покойного государя завидной плодовитостью. Вот перед тобой сидит Астианакт – законный царь, старший из потомков Париамы. Да, он юн, но мы избрали его на царство, потому что он поклялся соблюдать наши права.

– Времена изменились, Клитий, – устало посмотрел на него Гелен. – А ты так и помрешь, не поняв этого. Эней – законный царь Трои и страны Вилуса. Вы принесли ему клятву верности, а теперь ее нарушили. Вы оскорбили богов своей ложью, и когда Троя падет, вам придется за это ответить. Я уже сказал, у вас есть время до заката.

– Троя крепка! – выкрикнул воин в кожаной рубахе, обшитой бронзовыми пластинами. – Вам ее нипочем не взять!

Гелен никак не мог вспомнить его имени. Какой-то захудалый аристократ с окраины Вилусы, который пришел сюда с отрядом лучников. Он даже примерно не представляет, с чем ему придется столкнуться, но все равно хорохорится и выпячивает грудь. Зачем ты надел доспех, когда на тебя никто не нападает? – хотел спросить его Гелен. – Глупая, хвастливая деревенщина. Ему хватило мгновения, чтобы потерять к этому воину всяческий интерес.

– Царь Эней говорит вам! – торжественно поднял руки вверх Гелен и запрокинул лицо к потолку. – Упрямый город, ищущий собственной гибели! Здесь нет никого, кто достоин жалости. Вы изгнали слабых, и этим сами выбрали свою судьбу. Когда войско законного владыки зайдет в Трою, то живые позавидуют мертвым.

Гелен опустил руки и добавил совершенно обыденным тоном.

– Скажу как верховный жрец Посейдона. Я гадал на печени жертвенного барана, и боги приоткрыли мне завесу грядущего. Так вот, благородные, ваше грядущее крайне незавидно. Принесите жертвы богам. Вам они, правда, уже не помогут, но зато это неплохо успокаивает. Не так страшно умирать будет, да и на суде богов зачтется.

Он поставил на пол песочные часы и произнес.

– Время пошло. Когда упадет последняя песчинка, вы увидите, что такое гнев царя царей, сына Морского бога. Прощайте, почтенные! Если разум не вернется к вам, то в следующий раз мы свидимся только на ваших похоронах.

1 В Родосском варианте мифа Елена Троянская не прожила с Менелаем до старости, а попала на Родос. Там она была убита по приказу царицы Поликсо, которая отомстила ей за смерть мужа.

Глава 12

– Красиво! – только и смог сказать я, любуясь тем, как рукотворные метеоры вспарывают непроглядную троянскую ночь.

Артиллерийский расчет, которому было не чуждо прекрасное, додумался заматывать глиняные шары в драную мешковину, пропитанную горючей смесью. Получилось феерично. Хвостатые огненные росчерки описывали плавную дугу и исчезали за стеной Трои, за которой тут же раздавались вопли ужаса. Троя, великая и славная, двести метров наискосок, и имеет площадь в два с половиной гектара. Примерно такую же, как заштатный Козельск времен хана Батыя. Город этот скученный до предела, с узкими улочками и с дворцом, который занимает едва ли не половину его площади. Тот еще мегаполис, а гонору-то… Для такого городишки удачное попадание нескольких шаров может стать фатальным. Если полыхнет как следует, они там даже сгореть не успеют, просто задохнутся в дыму.

– Ворота мы рогатками перекрыли, государь, – сказал Абарис. – Валы лагеря заканчиваем. Пока неглубокие, но завтра еще расширим и углубим.

– Хорошо, – кивнул я. – Подтяни стрелков поближе к воротам. Вдруг эти дурни вылазку захотят сделать, баллисты наши порушить.

– Уже, – преданно оскалился Абарис. – Если пойдут, их сначала камни встретят, а потом пельтасты под фалангу подведут. Царевич Гелен сказал, что конницы в городе нет. Не дураки, подготовились.

Кавалерия у троянцев была довольно многочисленной, но по выучке существенно уступала моей. А потому ее попытки налететь и засыпать стрелами лагерь большого урона нам не наносили. Их отгоняли тут же. К моему удивлению, часть здешней аристократии так и воевала на колесницах. То ли коней подходящих не было, то ли возничие оказались предельно косными людьми, не привыкшими так круто менять свою жизнь. Скорее, все же с лошадьми беда. Не случайно ведь именно мой отец Анхис попал в мифы как заводчик волшебных коней. У нас и правда самые рослые кони в Вилусе были, а отец сейчас активно селекцией занялся, откармливая лучших из них отборным овсом и травами. У нас ведь раньше и нужды в этом не было, под колесницу лошадок готовили. Никому и в голову не приходило залезть на конскую спину, ведь без седла даже у самого крепкого жеребца позвоночник может изогнуться дугой.

Я все еще думал о своем, а Абарис смущенно мялся рядом. Он всегда так поступал, когда хотел спросить что-то, но у него не хватало духу. Выглядело это в его исполнении просто комично. Огромный мужик отчаянно сопел и смущался, как школьник.

– Да говори уже, – не выдержал я.

– Я, государь, – виновато потупился он, – вон чего спросить хотел. Если я жену свою поучу малость, это оскорблением царского рода не посчитают?

– Дозволяю, но только слегка, – милостиво кивнул я, припоминая паскудный нрав свояченицы Лисианассы. – И только когда вконец допечет. Но если хочешь мой совет принять, то бабу бить – последнее дело. Если она тебя не уважает, то после такого только ненавидеть будет. А учитывая, кто ее мамаша, как бы еще и яду тебе не подсыпала от обиды.