Текст книги "Кинжал Немезиды (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Феано не в первый уже раз стояла на коленях перед жертвенником Великой Матери и шептала, забывая утирать слезы, текущие по лицу.

– Владычица! За что караешь меня? Неужели я достойна подобной участи? Да, я дочь деревенского кузнеца, я черноногая, и я спала на тростнике вместо мягкой постели! Я не росла в змеином логове, как они, и мне никогда не понять их. Почему они могут лгать в лицо, хвалить твои волосы и платье, но при этом готовы обречь тебя на смерть? Как они спят по ночам, делая такое? Я тоже бываю гадкой стервой, но по сравнению с ними я просто дитя. У меня ведь какая-никакая совесть есть, а они просто попользовались мной, как матросы шлюхой в порту пользуются. Креуса ела со мной за одним столом, я рассказывала сказки ее детям… А она… Я ведь прилюдно мужа ее поклялась от позора спасти, а она в благодарность сеть паучью сплела, чтобы меня погубить. Креуса ведь точно знала, куда пойдет Электра. Она пойдет убивать свою мать и отчима. Ее саму волнует только месть, ее брата – трон, а на меня им обоим плевать. Мою казну Орест забрал обманом, чтобы нанять себе воинов. Я попросила его поклясться, что он возьмет Родос этой весной, но он лишь рассмеялся в ответ. Сказал, что обещал это сделать когда-нибудь, а не прямо сейчас. Глупый мальчишка! Ограбил меня до нитки и думает, что ему это сойдет с рук. Или все-таки сойдет? Это ведь мой позор, а не его. Как я появлюсь в Энгоми, нарушив клятву, которую дала тебе? Денег, что люди собрали, больше нет, моя месть не исполнена… В любом случае, если Родос не будет взят, мне на Кипр не вернуться! Все так, как царица Креуса и задумала. Не простила мне, тварь злопамятная, что я подвинуть ее хотела. Убыло бы с нее, что ли?

Феано всхлипнула и обняла каменный жертвенник, рядом с которым теперь проводила почти все время. Она боялась до дрожи, и у нее для этого были все основания.

– Я же знаю, что дальше случится, Владычица. Мальчишка Орест не знает, а я знаю. В Микенах нас уже ждут. Креуса предупредила царя. А раз так, то мне конец. Эгисф этого щенка глупого разобьет, а меня прирежет, и в своем праве будет. Или, что еще хуже, связанную, как овцу, в Энгоми отправит, и господина нашего опозорит этим. А если Орест победит, то, получается, это я верного слугу ванакса погубила! Мне государь такое нипочем не простит. И зачем я пошла на это? Дура! Как есть дура! Я не говорила никому, Владычица, а тебе скажу. Хотела я услугу великую господину нашему оказать, и милость его в ответ получить. Чтобы он мое желание выполнил. Счастья женского хочу! Замуж хочу! За человека достойного, которого почитать буду, и которому детей рожу. Одна жена хочу ему быть. Чем я хуже Нефрет? Да я за один такой взгляд, который на нее муж бросает, все на свете отдать готова. На меня ведь никто так не смотрел! Никогда! Ни Агамемнон, ни Менелай. Даже господин наш натешился вволю и отставил от себя. Отослать решил подальше, чтобы жена его поедом не ела.

Феано перевела дух и зашептала снова, вглядываюсь в корявую каменную фигурку, стоявшую перед ней.

– Кому рассказать, так не поверит никто! Я не хочу второй женой к царю идти. Я ведь тогда и года не протяну, меня Креуса со свету сживет. Или дымом жаровни отравит, или со скалы сбросит, или яду поднесет. Завидует, гадина, красоте моей. И в Египет я тоже не хочу. Думала, там жизнь будет богатая и беззаботная. Знай себе, расчесывай волосы, наряжайся и служанок по щекам бей. Не жизнь, а лепешка с медом. А она ведь совсем не такая, жизнь царицы. Мне Асия, сука лживая, много чего о Египте рассказала. В Доме Уединения война идет день и ночь. Царицы и наложницы травят друг друга напропалую, оговаривают. Каждая свое дитя толкает к трону, и на этом пути готова убивать без разбора. Там, в Черной Земле, чужаки за грязь почитаются. И я там как грязь была бы. Я же не умею так, как они… Это ведь родиться нужно в царской семье, чтобы с молоком матери всю эту мерзость впитать. Возвысил меня господин, а я, как была служанкой, так служанкой и осталась. Научилась только важный вид делать, платья дорогие носить и есть медленно, как будто неголодная. Даже если голодная. Не вынести мне такой жизни, нипочем не вынести. Так и умерла бы без ласки, без теплого бока рядом, одна на этом свете, и чужая всем. Даже сына своего видеть не смогла бы. А теперь все еще хуже стало. Если Электре рассказали здесь, кто ее сестру погубил, тогда мне и вовсе конец. С чего бы она на меня волком смотреть начала? Сразу, как пришли сюда, словно подменили ее. Или она с самого начала знала все и притворялась? Она тоже ведь во дворце росла, тварь лицемерная… Что же это получается, она в лицо улыбалась, косы мне плела, а сама привела сюда, как овцу под нож? Да что же они все за люди такие? Или это наказание твое, Богиня, за то зло, что я сама совершила? Великая жрица вещала в Храме про воздаяние за грехи, так это оно самое и есть! Пощади, Владычица, не хотела я смерти царевны Ифигении! Я тебе жертвы небывалые принесу-у-у…

Феано заплакала навзрыд, размазывая слезы по щекам. Ее колотило от страха, хотя пока что никто ей не угрожал. Напротив, с ней вели себя отчужденно-любезно. Да только она, хоть и простушка, но кое-что соображает, а потому будущее свое видела коротким и безрадостным. А убежать отсюда невозможно никак. Догонят вмиг. Корабли на берегу сохнут, а горные заставы стерегут дороги от лихих людей. И собственная охрана ее вся как на подбор, из троянцев, ближних людей царицы Креусы. Не понять, то ли защищают они ее, то ли сторожат. Феано в ловушке, только сама не понимает почему. Хотели бы убить, уже давно убили бы. И от непонимания того, что происходит, ей еще страшнее становится.

Феано, у которой закончились слезы, повернулась к старухе-жрице, что стояла неподалеку и смотрела на нее с жалостью.

– Помоги, матушка! Яви волю богини. Я же знаю, ты можешь.

– Пойдем со мной, дитя, – кивнула жрица. – Ты давно сюда ходишь. Владычица видит тебя. И жертвы твои ей угодны.

Старуха пошла к Касталийскому ручью, что журчал неподалеку, и сбросила наземь хитон. Тощее, дряблое тело с вислыми грудями тут же покрылось гусиной кожей на холодном ветру, но жрица мужественно омылась в священной воде и оделась вновь. Немыслимо служить Богине, будучи нечистой. Она повернулась к Феано и поманила ее за собой. Пещера, где творится таинство, прямо здесь, в склоне священной горы Парнас.

Жутковатая полутьма заставила Феано зажмуриться. Она поморгала, привыкая к ней, и понемногу очертания святилища стали проступать из сумрака. Жрица сидела в десяти шагах от нее, глубоко вдыхая. С каждым вдохом ее взор туманился, а в глазах появлялась что-то страшное, неземное, потустороннее.

– Спрашивай! – чужим, хриплым голосом произнесла жрица.

– Скажи, Владычица, – торопливо сказала Феано, – смогу ли я выбраться из той пропасти, куда толкнули меня? Как спастись мне?

Жрица запрокинула голову, заскрежетала зубами и завращала глазами, как безумная. Из ее тощей груди вырвался свист, и она заговорила, выплевывая отдельные слова.

– Тот, кто грязен, станет чист… Тот, кто низок, станет высок… Тот, кто пойдет на закат, окажется на восходе… Тот, чье железное сердце ты расплавишь в жертвеннике Великой Матери… Только он спасет…

– Ничего не понимаю, – в ужасе прошептала Феано, но все уже закончилось. Пифию два жреца увели, взяв под руки, а ее саму выпроводили вон.

Деревушка Пифо, где и жил царь Строфий со своей семьей, стояла в трех стадиях от этого места. Горстка убогих лачуг, где жило две сотни человек, опротивела Феано до невозможности, но сделать ничего нельзя. Раньше весны ей отсюда не вырваться.

– Тот, кто грязен, окажется чист, – повторяла она без остановки. – Тот, кто низок, станет высок. Тот, кто пойдет на закат, окажется на восходе. Тот, чье железное сердце я расплавлю в жертвеннике Великой Матери. Только он спасет.

Пифии всегда выражались туманно, и Феано не могла разгадать эту загадку, как ни билась. Хоть и казалось это пророчество безумием, но она поверила в него сразу и навсегда. У нее была для этого веская причина: она очень хотела жить. Девушка сунула руку за пазуху и достала оттуда изящный бронзовый кинжальчик, размером с ладонь. Хищное лезвие выглядит точь-в-точь как птичье перо, а навершие рукояти – как женская голова с клювом. Феано молилась перед отъездом в храме Немезиды, и после яркой вспышки услышала звон у своих ног. Сама Приходящая ночью бросила ей перо из своего крыла, благословляя на священную месть. Теперь Феано должна или исполнить волю богини, или убить себя этим кинжалом. Выбора у нее нет.

Глава 6

Год 3 от основания храма. Месяц двенадцатый, Ванактерион, когда после праведных трудов должно славить царя царей и победы его. Энгоми.

Зима на Кипре – это, конечно, отсутствующим здесь курам на смех. Днем по ощущениям – градусов восемнадцать, а ночью – не ниже десяти. Небольшого очага и порции гороховой каши на ужин вполне достаточно, чтобы согреть лачугу, стоящую в Нижнем городе. Помещения здесь крохотные, и даже в богатых домах спальни делают по восемь квадратов. Толстые стены, крошечные окна и тепло прижавшихся друг к другу человеческих тел помогают пережить лютую стужу, каковой ее считают местные. А еще в декабре тут идут дожди, оживляя русла рек, что большую часть времени стоят сухими, и наполняя водяные цистерны, которые я приказал строить, где только возможно. Без таких запасов влаги мелким городам побережья летом придет конец. У них ведь нет собственной реки, в которой вода не иссякает круглый год.

Зимой тут скучно, а потому я повелел устроить несколько праздников: Новый год, посвященный рождению нового Солнца, День Великой Матери, приходящийся на восьмое марта, и День Защитника, который мистическим образом совпал с двадцать третьим февраля. Я ведь тот еще юморист, сам с себя хохочу. Никто моего тонкого троллинга, естественно, не понял, но идея всем понравилась. Потому как каждый праздник у нас – это песни, пляски полуодетых женщин и скачки на ипподроме, где уже вовсю делают ставки. Люди тут безмерно азартны, и сделать с этим ничего нельзя.

А еще я решил довести до ума идею, которую выносил за время своего творческого отпуска на Родосе. Гелиограф. Совершенно рабочая штука при нашем уровне инсоляции. На полсотни километров он будет здесь бить уверенно, при очень ярком солнце – на все сто.

– Интересно, за сколько сообщение из Олинфа в Энгоми дойдет? – бормотал я, вглядываясь в карту. – Олинф… побережье, одна башня… Гора Афон… Лемнос… Лесбос… Хиос… Самос… Лерос… Кос… Родос… Да провались он! Потом море… Нужны башни на побережье… Талава, будь она неладна, и еще один городок – мечта логопеда, Кувалапашша. Это же Фетхие, если мне память не изменяет. Ах, какую баранину я там когда-то ел! Потом нужна целая цепь башен по берегам Лукки и Тархунтассы… Вот до этого мыса южнее Аланьи. Тут до Кипра совсем недалеко, гелиограф добьет точно. Кирения – самая северная точка острова. А от Кирении до Энгоми и вовсе рукой подать.

Я почесал затылок и обхватил голову руками.

– Угарит – ерунда, можно будет с гор в ясную погоду сигнал послать. Но вот с Сицилией как быть? – вздохнул я. – Это же ведь по всему побережью Пелопоннеса идти нужно. А потом острова Одиссея, пиратская Керкира, за ней островок Отони. Там уже можно залив Отранто пересечь лучом света. М-да-а… Задачка! И ведь куда ни плюнь, в Родос попадешь. Не объехать его и не обойти. Как же мне эту бабку зловредную уконтропупить? Что-то на Феано невелика надежда. Не ее это уровень. Если она с мятежной микенской знатью решила связаться, то конец девчонке. Нипочем не выберется. Эгисф уже войско собирает, дорогих гостей ждет…

– Па! – Ил теребил меня за пояс. – Пойдем солнышко ловить. Тебя все ждут!

– Пойдем, сын, – кивнул я.

Нам пришлось задержаться, потому что во дворце было не протолкнуться от богатого бабья. Я ведь совсем забыл. У нас сегодня важнейшее мероприятие: дегустация мыла, производство которого я поставил на поток. Разодетые в разноцветные тряпки женщины передают друг другу пробники, макают руки в чаши, намыливают их и потом нюхают с самым глубокомысленным видом. Хороводит здесь, как ни странно, египтянка Нефрет, до этого в светской жизни незамеченная. Египтяне – патологические чистюли, а их парфюмерному производству не одна тысяча лет. Они регулярно моются и удаляют волосы с тела. Даже их женщины стригутся налысо, закрывая макушку париком. Их жрецы заходят еще дальше. Они сбривают брови и выщипывают ресницы. Бр-р…

Нефрет, недовольно скривившая кукольное личико, отставила вдруг кусок мыла, который нюхала до этого и застрекотала что-то, упоминая названия трав, большую часть которых я даже не слышал. Вавилонянин, который был безмерно ревнив к своему ремеслу, сегодня выглядел непривычно. Представьте себе статую, которая носила бы следующее название: Недоверчивая обида непонятого творца, переходящая в робкий, подобострастный восторг. Это и был бы вавилонский парфюмер, полный тезка ассирийского царя-живодера. В руках он держит деревянную дощечку, на которой раскатан слой мокрой глины. И он ловит каждое слово Нефрет, лихо тыкая в нее палочкой. Конспектирует, видимо.

Египтянка по-прежнему одевалась так, как привыкла на родине. Белое облегающее платье из тонкого, как будто пожеванного льна, достающее до щиколоток, и цветная шаль, покрывающая плечи. Платье, в отличие от ахейцев, на египтянках всегда сидит в обтяжку, а потому выпуклый животик намекал на скорое прибавление в их семействе. А еще у нее густо подведенные глаза, чего у нас не делают. Узкие, детские на вид ладони выкрашены хной, а холеные, никогда не знавшие труда пальчики мнут тугую плоть ароматного бруска. У нас нелегко иметь такие руки, как у нее, с тонкими аристократическими запястьями. Невозможно это при наличии ручных мельниц. Тут простые женщины день и ночь трут зерно, отчего у них предплечья, как у молотобойца, а толщине запястья позавидует гоплит. Издалека видать, когда знатная дама идет. Даже если одежду сменить, люди поймут, кто стоит перед ними. Бледное лицо, которое бережно прячут от палящего солнца, и тонкие руки с длинными ухоженными ногтями – вот самый верный маркер твоего социального статуса.

Следующий кусок мыла Нефрет милостиво одобрила и пустила по кругу, чтобы его понюхали и другие знатные дамы, которые смотрели на нее, как дети на фокусника со шляпой. Египтяне, с их культурой, уходящей во тьму веков, на берегах Великого моря считаются непостижимыми существами, которым ведомы все тайны мира. И привычки их сильно отличались от всех остальных. Надо сказать, если греки были довольно чистоплотны, то ханаанеи ввиду объективного дефицита воды на родине пахли весьма специфически. Плескаться в море у них как-то не принято, а личные купальни могли иметь только цари и высшая знать.

– Па! – потянул меня за руку Ил.

– Пойдем, – шепотом ответил я, радуясь, что остался незамеченным. Я так давно не видел человеческих лиц в своем дворце. Только спины.

Акрополь Энгоми – самая высокая точка в этой местности, а если одну башню сделать выше остальных, то разместить на ней гелиограф проще простого. Кроме одного момента: дорого очень. Полированное бронзовое зеркало стоит немало, но оно сильно уступает по качеству передачи сигнала зеркалу серебряному. Овца стоит сикль серебра, и я даже не представляю, как доверить цену немалой отары простому человеку. Святых тут нет, и заповедь «не укради» еще не так прочно вошла в массы, хотя жрецы Морского бога и Великой матери стараются вовсю.

– Вижу! – раздался восторженный вопль Абариса. – Вижу, государь!

Он ведь не зря орет. Настроить передачу сигнала не могли очень долго. Месяц туда-сюда гоняли всадников, корректируя установку зеркала. Зато теперь его заделали намертво, нацелив точно на станцию приема.

– Па! – толкнул меня Ил. – Солнышко мигает.

– Б…о…г…и…д…а…х…р…а…н…я…т…г…о…с…у…д…а…р…я… – расшифровал я моргание зеркала, отстоявшего от нас на два дня пути, и хмыкнул. – Прогиб засчитан.

– Так и передать, государь? – преданно уставился на меня бывший матрос Диокл, который после ранения под Талавой в гребцы больше не годился. Золотой браслет взамен того, что отобрали люди Хепы, мне пришлось подарить ему заново.

– Передай им, – махнул я рукой, – что каждый получит премию в десять драхм.

– Десять драхм! – завистливо вздохнул Диокл и начал спешно дергать ручку, опускающую ставень.

– П…р…е…м…н…о…г…о…б…л…а…г…о…д…а…р…н…ы, – прочитал я, когда пришел ответ, – в…е…л…и…к…и…й…г…о…с…у…д…а…р…ь.

– Истинное чудо, – прошептал Абарис. – Это же теперь можно с самим Ла-Китоном связаться!

– Даже с Микенами и Троей, – повернулся я к нему, и мой легат превратился в соляной столп.

– Великие боги! – схватился он за голову. – Да что же вы делаете с нами! Я, государь, жил себе в Дардане, рыбу с отцом ловил. И не думал даже, что можно с другим городом, до которого два дня идти, вот так запросто поболтать! Это ж теперь, если враг нападет, мы узнаем тут же!

– Вроде бы так и было задумано, – кивнул я. – Но только если погода солнечная, как сегодня. Пойдем, обмоем это дело. Глинтвейн будешь?

– Это еще что такое? – подозрительно посмотрел на меня Абарис.

– Пойдем, – поманил я его. – Тебе понравится. Для зимы – самое то, что надо. Подогретое вино, мед и травы.

– Скажи, государь, а в Пер-Рамзес можно так сообщение передать? – глядя на меня наивным детских взором, спросил Абарис.

– Да хоть в Иерихон, – отмахнулся я. Кстати, а что это я вдруг о нем вспомнил…

* * *

В то же самое время. Область Атики, земля богини Хатхор.

Нетхетер, колесничие – воинская элита египтян, и справиться с ними не так-то легко. В Черной Земле порядки другие. Это не Микены, где и лошади, и повозки – собственность царя. Египтянин на войну собирает себя сам, а потому происходит из богатой семьи, которая может купить и коней, и все снаряжение. К такой службе воин готовится с детства, и к пятнадцати годам умеет править лошадьми и стрелять с немыслимой скоростью, несясь на полном ходу.

Тимофей размышлял, как ему поступить, целый день, после чего полез копаться в хурджунах, заботливо собранных для него еще в Энгоми. Он и не думал, что для войны столько всего придумали. Ведь когда он в свой первый поход пошел, ни пилумов не было, ни глиняных шаров с маслом, ни камнеметов. И такой вот дряни, вызывающей отвращение у любого честного воина, не было тоже. Тимофей брезгливо взял в пальцы острый четырехгранный шип, который, как ни брось, упадет острием вверх. Царь Эней почему-то называл его чеснок, но почему он его так называл, афинянин так и не понял. Да ему и плевать, чеснок так чеснок. Главное, что эта дрянь остановит колесницы, два десятка которых изрядно измочалят их воинство. Если выедут на ровную местность, то искусные возницы и лучники принесут много бед даже их немалому войску.

– Вот ведь дерьмо! – скривился воин, отбрасывая жуткую снасть в сторону. – Вот это возьму. А вдруг получится…

Три деревянных шара на веревке, которые назывались боло, понравились ему куда больше. А для его затеи, смелой до безумия, это оружие подходило идеально. Тимофей зловеще улыбнулся и подбросил шары на ладони, а когда Шамма удивленно посмотрел на него, спросил.

– Пращники хорошие есть?

– Обижаешь, – недоуменно глядя на него, ответил Шамма. – Я мальчишкой только с пращой и игрался. У нас ведь других игр и вовсе нет. В племени иври все умеют камни метать.

– Тогда мы возьмем крепость еще до полудня, – усмехнулся Тимофей, – и людей потеряем совсем немного. Я тебе обещаю. Отбери полусотню самых резвых и полусотню самых метких.

Огромная луна, нависающая над Землей богини Хатхор, заливала изрытую колодцами равнину своим ледяным светом. Горстка воинов, самых худых и быстроногих, шла скорым шагом, огибая старые выработки, брошенные еще столетия назад. Воины береглись. Неровен час, упадешь в заброшенную шахту, изломаешься весь в костяное крошево и помрешь там же. Многие шахты наполовину засыпаны песком от времени, а кое-какие, стоявшие на пути ветра, могли быть засыпаны дополна. Медная долина огромна. Час идти с севера на юг и два часа с запада на восток. Египтяне находили богатое место и вырабатывали его до конца, а потом переносили свои шурфы в другую сторону. Там же разбивали и лагерь, там же ставили вышки из тесаного камня, сложенного без раствора.В каждой такой вышке сидело три-четыре лучника, которые должны зажечь сигнальный огонь в случае опасности.

До крепости осталось каких-то пять стадий, и воинов, которые особенно не скрывались, наконец-то заметили. На ближайшей башне загомонили, забегали, и совсем скоро на ней загорелся огонь, который в течение каких-то пары минут разошелся кругом. Все башни загорелись, а на стене крепости засуетились часовые, передавая тревогу вниз. Трое шарданов, обходивших лагерь, залезли на камень и попытались увидеть хоть что-то в ночной синеве, но у них ничего не вышло. Было темно, а луна лишь подсвечивала какие-то неясные тени, пляшущие вдалеке. Шарданы плюнули и потрусили в сторону ворот. Они не дураки, биться втроем против большого отряда.

Ворота крепости скрипнули, и воины иври совсем не по-воински припустили назад, откуда пришли. Луна уже спряталась до следующей ночи, а восток окрасился розовым багрянцем рассвета. Он еще не прогнал тьму, но прогонит вот-вот. Черная мгла уже стала серой, и налетчиков заметили со стен. Там закричали что-то, показывая пальцами, а потом из ворот одна за другой выкатились колесницы.

Нетхетер – краса египетской армии. Они порой даже носят доспехи – кожаные рубахи, обшитые бронзовыми пластинами, но только не здесь. Сюда, на край света, такие богачи не попадают. Тут колесничие носят проклеенный панцирь из льна и плотный парик на кожаной основе. Для стрелы этого вполне достаточно, а под копья они попадают нечасто.

Колесничие выстроились в цепочку и поскакали вперед, туда, где сломя голову удирали от них какие-то голодранцы в легких хитонах и с короткими копьями. Какие-то разбойники решили ограбить царские рудники и теперь поплатятся за это. Возницы гикнули, подгоняя коней, а лучники наложили стрелу, слегка натянув тетиву. Сейчас они выскочат на простор и перебьют наглецов. Главное – не дать им уйти в скалы, которые разбросаны тут и там в полнейшем беспорядке. А еще важно – не сойти с дороги, которая петляет между глубокими шурфами и огромными валунами, растущими прямо из оранжево-красного песка. Уйдешь в сторону, и можешь налететь колесом на камень, отчего тонкий деревянный обод лопнет тут же. Или провалиться в заброшенную шахту, что еще хуже. Колесничие знают тут все. И где нужно ехать в затылок друг другу, и где, выйдя на широкий простор, можно без опаски рассыпаться в цепь, загоняя беглецов, словно газелей. Они это делали не раз.

Пятерка разбойников нырнула в скалы, и египтяне разочарованно вздохнули. Но потом, как по волшебству, в двух сотнях шагов увидели еще троих и припустили за ними. Беглецы то скрывались в скалах, то появлялись вновь, изумляя привычных ко всему воинов фараона своей нечеловеческой быстротой и выносливостью. Египтянин нипочем не отличит одного бродягу-хапиру от другого. Ему и в голову не могло прийти, что всё это разные люди, которые бегут со всей мочи, передавая эстафету следующему. Ушли не все. Двоих догнала стрела, пущенная в спину. Они не успели скрыться в изъеденной ветром твердыне гор.

Скоро появится узкий проход, за которым долина становится широкой и плоской, как стол. Там беглецам-хапиру не скрыться нипочем. Возницы свистнули и слегка придержали коней. Нет нужды палить их до времени. Там, на просторе, даже неспешная рысь превратит охоту на человека в легкую прогулку. Но вот когда они миновали скальный проход, они испытали немалое удивление. Сотни воинов, выстроившиеся дугой, которые никуда не убегали. Лучники трусами не были. Они гикнули, взбодрив коней, и пустили первые стрелы. Они не сомневались, что расстреляют эту толпу с безопасного расстояния и уйдут тем же путем. Им нужно предупредить гарнизон в крепости.

Привычка их подвела. Они приблизились к строю щитоносцев на тридцать шагов, чтобы лениво проскакать мимо, выпуская стрелу за стрелой. Но тут вдруг вперед вышли крепкие парни, которые раскручивали какие-то непонятные веревки. Этих парней были десятки, и обрывки веревок, где грузом служили камни, одновременно полетели вперед и упали, спутав ноги коней. Множество этих чудных снарядов пролетело мимо, но даже одного такого хватало, чтобы лошадь была обездвижена. Колесничие убили нескольких наглецов, но их самих снесли шквалом камней и стрел. Стрелы вязли в плотной ткани доспеха, но вот камни… Камни били наповал. Они ломали руки и ребра. Они разбивали головы. И не было от них спасения. Колесничие ушли бы, но кони лишь жалобно ржали, не в силах сделать ни шага вперед. Воины фараона сроду не попали бы в такую дурацкую ловушку, но они никогда не встречались ни с чем подобным. Впрочем, пятеро возниц все же умудрились обрезать путы под шквалом камней и стрел, сбросили наземь тело товарища и сорвались с места в карьер. Они вернутся той же дорогой, петляющей между скал.

Дикий лошадиный визг, столкнувшиеся колесницы, вставшие на дыбы обезумевшие кони – вот что ждало счастливчиков, улизнувших из коварной западни. Первый возница, который встал с земли покачиваясь, двинулся к своей упряжке. Лошади отбежали в сторону и теперь дрожали, подняв передние копыта. Хрупкая, почти невесомая повозка лежала на боку, а лопнувшее по ободу колесо грустно крутилось, лишая колесничего малейшей надежды на спасение. Воин, что шел, прихрамывая, с воплем остановился. Он поднял подошву и с изумлением вытащил из стопы странный четырехгранный шип, который вонзился в нее. Впрочем, удивлялся он недолго. Камень, прилетевший ему в голову, прервал его размышления. Тут ведь тоже была засада.

Воины на стене огласили долину радостными воплями. Нубийцы, шарданы и египтяне сегодня будут праздновать вместе. Вместе с ними радовались писцы и плавильщики, плотники и угольщики, надсмотрщики и каменотесы. Крепость Хатхор – это небольшой городок, где живет множество самых разных мастеров, без которых это место мертво. У них был повод для радости. Колесничие возвращались с блестящей победой.

Плясал от счастья и сам господин сеш мау, старший писец рудника. Он радовался как ребенок, позабыв про свой великий чин. Да, из двадцати колесниц вернулось всего одиннадцать, но зато они вели за собой не меньше двух сотен пленных хапиру, связанных за шеи, их ослов и повозки, нагруженные припасами. Небывалое что-то! Такое, о чем не стыдно написать донесение самому господину имири-мау-нэ-сут, великому и благородному Начальнику царских рудников. А там, глядишь, и до самого чати дойдет, и он вознаградит слуг Великого Дома по достоинству.

– Открывайте ворота! – крикнул старший писец, когда колесницы остановились недалеко от стены.

Лица воинов фараона укутаны платками. Так делают всегда, когда злой пустынный ветер бросает в глаза тучи мелкого песка. Их одежда и парики в пыли и крови, видно, нелегко далась им эта победа. Возницы и колесничие тумаками отправили пленных вперед, а сами взяли под уздцы ослов. Понурая толпа хапиру, закутанных в пропыленные плащи, потянулась в сторону ворот, вставая на колени в десяти шагах от них. А вот нагруженные повозки, укрытые кожами, воины фараона уже подкатили к самым воротам.

– Не вздумайте тащить в крепость этот разбойный сброд! – крикнул господин сеш мау, но осекся, увидев округлившиеся глаза младшего писца, который почтительно обратился к нему.

– Тут что-то не так, господин! У колесничих на лицах платки, а ведь ветра сейчас почти нет. Зачем бы им прятать лица? И доспехи… Они же в крови, а воины идут как ни в чем не бывало. Их с убитых сняли…

– Проклятье! – прошептал господин сеш мау, глаза которого тоже усмотрели некоторые странности, и завизжал. – Это враги! Ворота закрыть! Закрыть!

Он опоздал. Те из хапиру, что подошли к стене, уже сбросили веревки с шей. Они расхватали копья и круглые щиты, лежавшие в повозке и укрытые каким-то тряпьем и мешками. Остальные уже бежали вслед за ними, вооружаясь на ходу. Даже те, кто притворялся колесничими. Немногочисленную стражу у ворот смели в одно мгновение. Одного зарубили, второму размозжили голову, а третьего ткнули в переносицу медным краем щита и попросту затоптали. Первым в ворота крепости вбежал громила с перекошенным от ярости лицом и с длинным мечом в руке. Под плащом его сверкал бронзой чешуйчатый доспех. Вслед за ним в крепость вломился неимоверно широкий в плечах коротышка с окладистой бородой. Он помахивал шипастой булавой и хищно смотрел на мечущихся в панике египтян. Громила крикнул что-то, и если бы господин сеш мау знал этот варварский язык, он услышал бы следующее:

– Главк! Пивной ты кувшин! Если мне в лицо опять прилетят чужие мозги, я тебя своей рукой зарублю! Нет, хуже! Лишу половины добычи!

– Да ладно тебе, Тимофей! Вечно ты из-за ерунды злишься.

– Стена щитов! – заревел громила. – Ворота держать, пока остальные не подойдут! Убить тут всех!

Глава 7

Год 4 от основания храма. Месяц первый, Посейдеон, Морскому богу посвященный. Январь 1172 года до н.э. Энгоми.

Я все-таки решил вывести ткацкое производство с территории дворца, но встретил яростное сопротивление собственной жены, которая этим самым производством руководила. Подумав, я отступил. Дворец – он ведь словно живой организм, и многие поколения царей точно не были идиотами, раз именно так обустраивали свою жизнь. Сотни служанок не только ткали, но и готовили, носили воду, убирали, вязали носки и свитера, и делали еще кучу самых разных дел. Например, ублажали своих царей, если были молоды и красивы. Эта часть моей жизни тоже оказалась в цепких руках Креусы, которая теперь сама присылала мне рабынь на ночь. Делала она это так тонко, что я ни имен, ни лиц их запомнить не успевал. Мимо меня пролетал какой-то дикий калейдоскоп из разнокалиберного бабья, привезенного со всех концов света, от Сардинии до Нубии. Они просто делали свое дело и уходили, склонившись до земли и пятясь назад. Они даже не смели поднять глаза. Да-да, моя жена опять ждет ребенка, а второй Феано в своем дворце она точно не потерпит. Тяжко ей сейчас. Тут нет такого понятия, как токсикоз первой половины беременности. Понятия нет, а токсикоз есть. И еще какой…

– Все вон! – сказал я, войдя в ее покои, и служанки брызнули во все стороны, оставив нас наедине.

– Зачем ты пришел, господин мой? – спросила бледная, как мел Креуса, которая похудела и осунулась до того, что на лице одни глаза остались. – Ты не должен видеть меня такой. Не смотри, прошу!