Текст книги "Кинжал Немезиды (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

1 В раннем календаре у греков не было недель. Месяц делился на три декады: «растущего месяца», «середина месяца», «убывающего месяца».

2 Речь идет о том месте, где располагается Александрия. Река Ихет – пересохший западный (Канопский) рукав Нила. Озеро Ремев – Мариотида.

3 Семья Хори – потомки принца Хаэмвесета, сына Рамсеса II. Его потомок Пахемнеджер IV в описываемое время служил верховным жрецом Птаха в Мемфисе. С высокой долей вероятности, один из членов этой большой семьи занимал пост вице-короля Куша (она же Нубия). В Куше наместник Хори II обладал почти неограниченной властью. Он носил титул «Сын царя, Надзирающий за южными землями». Человек с таким именем был предшественником на посту чати до Та. Хори – это один из самых влиятельных кланов Египта того времени, а его представители занимали пост визиря при детях Рамзеса III.

Глава 17

Год 4 от основания храма. Месяц шестой, Дивийон, великому небу посвященный и повороту к зиме светила небесного. Время растущего месяца. Окрестности Пилоса.

К моему удивлению, критическое мышление и банальная логика у горцев Аркадии отсутствовали в принципе. Зато мышление магическое цвело буйным цветом. Поэтому даже то, что мои воины на их глазах ходили и собирали плюмбаты, с матюками вырезая их из мертвых и живых еще тел, никого и ни в чем не убедило. По их мнению, царь Эней призвал демонов с железными крыльями, и точка. Хоть кол на голове теши. По нелепому стечению обстоятельств произошло это ровно там, где мифический Геракл перестрелял Стимфалийских птиц. И вот, покачиваясь на лошадиной спине, я припоминал остальные деяния славного отморозка, дедушки текущего дорийского царя Клеодая, и загибал пальцы. Было жутко весело.

– Яблоки Гесперид? – похохатывал я. – Нет тут никаких яблок. Айва есть, и та мелкая. Керинейскую лань поймать? Бегать неохота, не мальчик уже. И вообще, я на больничном, у меня нога раненая. Вепря в глубокий снег загнать? Да я уже и забыл, когда снег видел, ведь он лежит только в горах. Украсть коров у бедняги Гериона? Я их у него лучше куплю. Критского быка усмирить? Да на Крите такой народ живет, что и без меня кого хочешь усмирит. Немейский лев? Ах да… Я ведь льва уже убил, об этом песни поют. Я же их сам и заказал. Правда, это не в Немее было, а недалеко от Спарты. Что еще сделать нужно? Почистить конюшни? Ну, это уже совсем перебор. Меня на копья поднимут, если я реку навозом загажу. Тут с водой нездорово, это же форменная экологическая катастрофа будет. Лернейская гидра? Надо было у Сфенела спросить, что это за неведомая фигня. Лерна южнее Аргоса расположена, это его владения. Пояс Ипполиты, царицы амазонок? И в чем заключается подвиг? Приехал в Турцию, и вместо того, чтобы культурно отдохнуть на пляже, убил и ограбил несчастную женщину. Да что она ему вообще сделала-то?

Я почесал затылок, припоминая оставшиеся подвиги достославного отморозка, и присвистнул.

– Кони Диомеда! Елки палки! Я что, должен накормить их мясом хозяина? Не хочу! У меня с Диомедом мир, дружба и полнейшее взаимопонимание. Да и сомневаюсь я, что у него лошади человечину жрут. Кстати, надо бы с ним как-нибудь встретиться.

– Пилос, государь! – показал рукой проводник.

Ехавший рядом царевич Муваса, который жадно оглядывал свои будущие владения, от радости едва с коня не свалился. Крепость на холме внушала ему серьезные надежды на обеспеченную старость. Здесь, правда, не Микены и не Тиринф, циклопической кладкой даже не пахнет, но выглядит все очень достойно. Резиденция царя Мессении лишь немногим меньше акрополя Трои.

– Вот это мой дворец будет? – только и смог вымолвить он.

– Ага, – ответил я. – Твой. И в нем почти две тысячи рабынь. Они будут служить тебе, пока ты служишь мне.

– Я сплю! Мне это снится, – ошалело пробормотал царевич. – Бог Тиваз, я тебе жертвы богатые принесу. Я тебя молил, чтобы ты мне удачи дал. Теперь вот боюсь, как бы унести твои дары и не сломать себе хребет. Мой старший брат взял отцовский трон, но он просто нищий козопас по сравнению со мной.

– Тебе нужно будет еще Элиду успокоить, – напомнил я ему. – Кое-кто из тамошних царьков сбежал.

– Считай, что они уже умерли, государь, – небрежно отмахнулся он. – Поверь, когда я смирю первых, то остальные сами приползут к моим ногам. Никто не захочет подыхать за тех, от кого отвернулись боги. Люди воюют за своих царей, пока есть надежда на лучшую жизнь. А когда ее не остается, они начинают договариваться.

Как и в двадцать первом веке, дворец Нестора стоит в глубине суши, а Пилос Песчаный стоит в отдалении от него. Это порт, и один из важнейших. Лучшая бухта запада, и сейчас вся она покрыта парусами. Мои корабли обогнули Малейский мыс и пришли ко времени, привезя припасы и снаряжение. В их трюмах зерно, бобы, оливки и соленая рыба. Ненавижу все это. Надо заканчивать поскорее с этой войной.

М-да… – думал я, разглядывая корабли и матросов, которые с уханьем тащили их на сушу. – Фрасимед умер, но зато жив Силл, его сын. От него пойдет знатнейший афинский род Алкмеонидов. И если Силл умрет, то не родится такой человек, как Перикл. И тогда история повернет совсем в другую сторону. Хотя… Она уже повернула, и неслабо так. Куда уж дальше. А вдруг Перикл все-таки родится? Это решится совсем скоро.

Лагерь у подножия горы вырос так же быстро, как и под Троей. Леса здесь полно, а потому в первый день насыпали валы, а на второй уже застучали топоры по всей округе. Легионный лагерь – штука к исполнению обязательная. Именно поэтому знатные воины не спешат ко мне на службу. Не дело аристократии ручки пачкать. У меня ведь не забалуешь. Служба начинается с самого низа, и только потом, если окажешься достоин, пойдешь вверх по карьерной лестнице. А я еще удивлялся, почему потомственные столбовых ненавидят. Да вот именно поэтому. Все командиры сотен и когорт – чернь, бывшая голь перекатная. Рыбаки, караванные стражники и пастухи, которые зубами выгрызли себе богатую жизнь.

– Плевка не стоит этот Пилос, государь, – презрительно сказал Абарис на последнем совещании перед началом штурма. – Холм пологий, стены низкие. Воинов внутри едва ли пять сотен наберется. Нам даже большой камнемет собирать не нужно, малыми обойдемся.

– Десять-пятнадцать огненных шаров пустим, – решил я. – Давайте, благородные, как тогда в Трое сделаем. Пусть расчет ночью работает. В Пилосе, я думаю, воды немного. Думаю, завтра мы увидим их у себя в лагере.

Старейшины в длинных хитонах, с зелеными ветками в руках стояли у ворот уже на рассвете. Одуревшие от ужаса люди всю ночь тушили пожары и прятались от летящих камней. За стеной укрылись тысячи, а учитывая скромную площадь Пилоса, они там в прямом смысле сидели друг у друга на головах. Даже десяток огненных шаров, выпущенных за стену в качестве предупреждения, принес неисчислимые бедствия. Многие просто задохнулись в дыму и были затоптаны, когда паника овладела перепуганными людьми.

– Царь Силл вопрошает тебя царь Эней, – упрямо смотрели на меня старейшины. – Зачем ты пришел войной? Чего ты хочешь от народа Мессении? Мы не нападали на тебя!

– Твой царь обладает плохой памятью, посол, – усмехнулся я. – И ты, видимо, тоже. Его отец нарушил данную мне присягу, украл мой скот, а потом убил моего родственника. И он хотел идти войной на царя Микен, моего сына. За это вам придется заплатить.

– Царь Фрасимед уже заплатил, – невесело усмехнулся тот. – Жизнью заплатил. Но мы готовы дать виру за жизнь судьи Калахаса. Назови цену.

– Моя цена такова, – сказал я. – За оскорбление богов, за убийство того, кто нес справедливость, и за нарушение клятвы сына перед отцом, я приговариваю весь род Нестора к изгнанию. И все знатные роды, что сейчас сидят за стеной тоже. Мессения теперь собственность царей Алассии. Это и станет моей ценой.

– Боги помутили твой разум, царь? – посланники побледнели и загомонили, перебивая друг друга. – Ты гонишь всех нас с нашей же земли! Немыслимо! Да кто дал тебе такое право?

Вместо ответа я вытащил меч и положил его на стол. Они все поняли. Послы коротко поклонились и пошли к воротам, а я смотрел им вслед и думал, какую именно глупость они сотворят. Они оказались неоригинальны. Не прошло и получаса…

– Эней! Выходи биться! – это орал сам царь Пилоса, выехавший из ворот на колеснице.

Молодой мужчина, чуть старше меня, с густой бородой и волосами до плеч. Он разоделся как на праздник. Начищенная чешуя доспеха и пурпурный плащ. А еще золото на шее и запястьях. Много золота. Он, наверное, смертник, раз едет сюда один. Только вот он знает, что я его не трону. И все здесь это знают.

– Пропустите! – кивнул я, и ворота лагеря открылись.

– Чего тебе надо, Силл? – задал я вопрос.

– Бейся со мной, если не трус! – брызгал он слюной. – Пусть боги решат, кому жить, а кому умереть!

– Если ты умрешь, – лениво спросил я, – то сдашь Пилос? Твои люди удалятся в изгнание?

– Да! – заорал он, с тоской оглядывая моих воинов и их оружие. – Если так решат боги. А если умрешь ты, то твое войско уйдет, не тронув даже колоса на моей земле.

– Годится, – кивнул я. – Бой будет на закате. Только копья и мечи, без колесниц. Пусть приходят все, кто захочет, их не тронут. Вся знать должна выйти вместе с тобой и поклясться на жертвеннике Калхаса, что выполнит твое обещание. Я же клянусь, что после твоей смерти их семьи довезут в Италию и не дадут там пропасть. Царь Диомед примет их под свою защиту.

– Вот как? – растерялся Силл. – Диомед их примет? Жди, Эней. Я приду.

– У тебя же нога ранена, государь, – непонимающе смотрели на меня командиры. – Куда тебе драться!

– Имею право выставить замену, – пожал я плечами. – Муваса, выйдешь за меня биться?

– Приказывай, государь, – сделал тот шаг вперед. – Убить, ранить или просто оглушить?

– Убей, – ответил я подумав. – Но сделай это быстро и красиво.

– Тогда я возьму махайру, – оскалился тот. – Хороший у него доспех. Мне как раз впору будет.

Знатный воин – товар штучный. Пока Абарис и Хрисагон мальчишками пасли коз, Мувасу учили биться. Этот отморозок разделает под орех любого в моем войске, но тут есть одна тонкость. Сотня бывших козопасов выстоит в монолитном строю против сотни аристократов. А тысяча втопчет в землю тысячу знатных воинов. Это здесь понимали все, а потому только кивнули согласно и разошлись по своим делам. Подумаешь, поединок со ставкой в два полцарства. И не такое видали. А у них ужин скоро, бобы поспели.

Видимо, такое здесь видели не все, потому что к закату холм акрополя был густо заполнен людьми, которые гурьбой повалили из города. На стенах тоже стояли толпы, грозя обрушить их своим весом. Пожары в Пилосе уже потушили, война сегодня закончится, а потому рабам и крестьянам, набившихся в город из окрестных деревень, было страшно весело. Им-то в изгнание не идти. А еще сегодня убьют кого-то из царей, что тоже не может не радовать. Острое чувство социальной ненависти побеждало инстинкт самосохранения. Люди лезли поближе, чтобы не пропустить ничего, и даже отталкивали локтями воинов, не обращая внимания на пинки и затрещины.

Весть о замене была встречена в Пилосе с унынием, но правила ведь не нарушены. Все помнят, как Агамемнон на меня Аякса натравил. Так что не придерешься. Силл вышел одетый в бронзу с головы до ног. Коринфский шлем, явно привезенный из Энгоми, пластинчатый доспех и невероятной красоты поножи, украшенные тончайшей чеканкой. Их точно ковали здесь. Царское ожерелье на шее притягивало к себе жадные взгляды. Особенно взгляды Мувасы, который был не то чтобы беден. Скорее, он был абсолютно нищ.

Впрочем, царевич не стал надевать даже тот немудреный доспех, что имел. И он не надел чужого, хотя ему предлагали их наперебой. Слабоумие и отвага, а еще голый расчет. Он ведь обещал сделать все быстро, и поэтому ему нужна скорость. Он в льняной рубахе, железной шапке и в широком поясе с бляхами. У него на руке щит, и он не обращает никакого внимания на те насмешки, что несутся в его сторону со стороны Пилоса. Он разглядывает врага и думает, как победить красиво. Ведь те, кто выкрикивают сейчас оскорбления, еще не знают, что завтра будут ползать у него в ногах.

– Как деремся, пастух? – презрительно спросил у него Силл.

– Как пристало благородным, – оскалился в улыбке Муваса. – И я не пастух. Я сын царя, тебе незазорно умереть от моей руки.

– Тогда бросаем копья, а потом сходимся на мечах, – удовлетворенно произнес Силл и отошел на десять шагов.

Да… Как все запущено-то. Тут по-прежнему дерутся с соблюдением куртуазных обычаев прошлого. А я-то думал, что они благополучно канули в Лету, когда погибли такие, как Гектор и Ахиллес. Как хорошо, что у копья Мувасы наконечник из стали. Мы как раз научились науглероживать железо порошком из древесного угля. Правда, получается у нас сталь далеко не всегда, учимся еще.

Силл бросает первым, и Муваса отбивает удар, заставив копье улететь в сторону. Войско разразилось радостными воплями, а вот Силл нахмурился и выставил щит перед собой, уперев ноги. Зря он так поступил, это уже немодно. Царевич из Арцавы подошел на два шага вперед, изогнулся каким-то невероятным образом и с утробным выдохом метнул свое копье. Острое жало с хрустом пробило кожу щита и уткнулось в бронзу панциря.

– А он и впрямь хорош, государь! – с завистью протянул Абарис. – Мне так нипочем не бросить.

Все идет словно в замедленной съемке, и я уже точно знаю, что будет дальше. Силл начнет мотать рукой вправо-влево, как всегда и пытаются делать в таких случаях. Минует целая секунда, когда придет осознание, что щит нужно все-таки бросить. Потом требуется еще пара секунд, чтобы помочь себе правой рукой, а в ней зажат меч. И все это тогда, когда к нему молнией несется враг, не обремененный доспехом. От него до царя всего три прыжка, и он побежал ровно в тот момент, когда бросил копье. Силл быстр. Он стряхнул наземь проклятый щит и поднимает свой клинок, но уже слишком поздно. Молниеносный удар махайры отсек правую кисть вместе с мечом, и та падает на утоптанную землю. Это чистое пижонство со стороны Мувасы. Он уже мог просто зарубить его. Но нет. Пока царь упал на колени, с воем зажимая культю, царевич заходит сзади и с оттяжкой рубит его чуть ниже кромки шлема. Голова отлетает в сторону, несколько алых фонтанчиков бьют вверх и тут же опадают, а тело сына Нестора тяжело валится набок. Сухая, каменистая земля жадно впитывает кровь своего повелителя, и вскоре на этом месте остается только темное пятно.

Над полем воцаряется секундная тишина, которая взрывается воплями восторга. Боги высказали свою волю, а жизнь Ахайи только что изменилась необратимо. Теперь уже никогда не будет так, как прежде. Это здесь понимал даже последний из рабов.

– Пилос твой, царь Эней! – старейшины подошли ко мне и склонили спины. – Владей им честно, ибо так решили боги. Мы покорны их приговору.

– Ведите, – важно приказал я.

Сто пять комнат! Сто пять! Ничего себе недвижимость я отписал блудному царевичу. У самого такой нет. А купальня какая! Ванна Нестора, какой я ее запомнил по музею Пилоса, оказалась на редкость неудобной.

Да, рисунки на ней красивые, но могли бы сделать ее и побольше. Вытянуться во весь рост не получится никак. Но все равно, я кряхтел от удовольствия и вылезать не хотел нипочем, заставляя рабынь подливать горячую воду кувшин за кувшином. Теперь-то понятно, почему Пилос стоит на холме, а не на отвесной скале, где даже у горного орла развивается боязнь высоты. Здесь бьют ручьи. Здешние мастера заковали их в керамические трубы, по которым вода идет самотеком, разносясь по всему немалому дворцу. В купальню вода тоже заходит, а потом сливается по дренажной системе из точно таких же глиняных труб и канав. Вот тебе и Бронзовый век. Никак не могу припомнить, когда в средневековой Европе появилось нечто подобное. И появилось ли вообще.

– Государь! – в купальню вломился Муваса, на лице которого был написан праведный гнев. – Тут рабынь и правда, пара тысяч, да только красивых на пальцах одной руки можно пересчитать! Я всех посмотрел.

– Так ты красивых хотел? – поднял я брови в изумлении. – Почему же сразу не сказал? Друг мой, нужно быть осторожным в своих желаниях, они могут исполниться. А еще нужно быть очень точным, когда просишь чего-то у богов и царей. Они не обязаны угадывать твои мысли.

Муваса открыл рот, пораженный свалившейся на него истиной, а потом ушел, аккуратно притворив за собой дверь. А я потянулся размякшим телом, с удовольствием обозревая расписные стены, с которых на меня любовались дельфины и осьминоги. А еще фигуристые девчонки в неглиже, которые до раскопок не дожили. Я бы их совершенно точно запомнил.

– Спинку потереть, государь? – миловидная рабыня наклонилась ко мне, задев налитой грудью. Она это не специально, я точно знаю.

– Ну, потри, – благосклонно сказал я, передав себя в умелые руки здешней банщицы. Да, не о том я подумал. Она и впрямь начала меня тереть изо всех сил. Ну да ладно, пусть. Грязи на мне столько, что не выговорить. Какой месяц в походе.

– Пожалуйте на ложе, государь, – показала она. – Я весьма искусна в растирании тела. Сначала я разомну вас, а потом умащу маслами.

Я лежал на каменном столе и постанывал от наслаждения. Маленькие сильные руки мяли и крутили мои мышцы, превращая их в кисель. Они втирали в мое тело какие-то ароматы, от запаха которых слегка кружилась голова. Надо будет ее с собой забрать, в Энгоми.

Я все еще пытался думать…

– Та-а-ак… пронеслось в затянутой туманом голове. – Что мы имеем? Запад Пелопоннеса теперь мой. Как земля за колхозом. Это раз. Своих вассалов я щедро наградил. Это два. После их смерти царства снова будут раздроблены, во избежание. Это три. Аркадяне и города севера остались независимыми. Пусть режутся друг с другом и нападают на Микены и Аргос. Тем тоже надо пар выпускать, а то зачахнут без подвигов. Если случится что-то серьезное, как в этот раз, я приду весь в белом и всех спасу. Это четыре. Какая у нее грудь! Уже несколько раз как бы невзначай задела, приведя меня в игривое состояние. Сейчас она закончит, и я ей займусь.

С этой счастливой мыслью я и заснул. Прямо на массажном столе. Почему-то мне снилась Феано, но сон был совершенно невинный. Волнуюсь я за девчонку…

Глава 18

Год 4 от основания храма. Месяц шестой, Дивийон, великому небу посвященный и повороту к зиме светила небесного. г. Линдос. Остров Родос.

Они сменили корабль на Сифносе. Пока старая команда пьянствовала, отмечая награду за поимку беглого, Тимофей нанял гаулу из Сидона. Отказать в перевозке, если людям по пути, господин корабля не мог, тарифы едины и вывешены в порту, а потому гомонящая ватага афинян заняла почти всю палубу, отсыпав ханаанею серебра за проезд. Имена у них всех тоже были новые. Теперь Феано плыла с Милоса, острова, данного в кормление семье царя Париамы…

Пару раз к ним устремлялись корабли с самыми дружественными намерениями, но увидев номер на боку, скучнели и отставали. И критяне, и родосцы, и еще какие-то парни с островов, не имеющие тяги к честному труду…

– Кого из родственниц царя ты сможешь изобразить? – спросил Тимофей, сидя на корме, и Феано глубоко задумалась.

– Царевну Лаодику, пожалуй, – ответила она вскоре. – Она по возрасту почти подходит. Я ее видела несколько раз, на Сифносе еще. Она самая красивая из дочерей Париамы, но редкостная стерва, вся в мать. У нее не рот, а яма помойная. Вместо слов оттуда пауки и жабы выскакивают. Иному флотскому у нее поучиться.

– Ну и хорошо, – кивнул Тимофей. – Вот ее и изобрази. Делай, как договорились, любовь моя, и ничего не бойся. Я все продумал.

– Тебе хорошо говорить! – Феано зябко передернула плечами. – Не тебя убивать будут.

– Меня столько раз убивали, что тебе и не снилось, – Тимофей посмотрел на нее тяжелым взглядом, и у девушки даже сердце в пятки ушло. – Просто делай так, как сказано, и тогда никто тебя не убьет. Я же сказал, я все продумал.

– Хорошо, – кивнула Феано. – Но если меня там убьют, я тебя прикончу. Так и знай. Продумал он…

– Ты просто верь мне, – сжал он ее ладонь. – Ты мое сердце, моя душа. Я умру за тебя без раздумий. И я ни за что не стал бы посылать тебя на смерть. Все получится, и мы уйдем с кучей золота. Я поговорю с парнями. Твоя доля будет равна моей. Никто даже пикнуть не посмеет, потому что ты сделаешь за них всю работу.

– Пятая доля? Это много, – задумалась Феано, а ее настроение резко улучшилось. – Что сразу не сказал? Морочишь голову бедной девушке. Все вы, мужики одинаковые…

– Порт Линдоса, господин! – кормчий показал на гору, где Тимофей разглядел знакомую крепость и домишки Нижнего города, облепившие снизу подножие акрополя. Там едва ли полтысячи человек живет, но кораблей в порту много. Родос, он такой. Не обойти его нипочем.

– До заката будем на месте, – прищурился господин корабля. – Бог Ям, спасибо тебе за удачный путь! А еще спасибо медным знакам на моем борту. Я немало заплатил в Энгоми, но пусть видят боги: они стоят каждой драхмы, что я за них отдал.

* * *

Царица Поликсо изволила ужинать. Тушеная утка с травами, свежие лепешки, оливки и инжир. И конечно же, вино, второй кубок которого она уже опрокинула в себя. Настроение у царицы было самое благостное. Ее люди захватили красивого мальчишку лет шестнадцати, и сегодня она его опробует. Вот прямо после ужина.

Мегарон преобразился. Его оштукатурили и расписали яркими красками. Она из самих Микен мастеров пригласила, и расплатилась с ними честь по чести. Никак цветов, рыбок или морских коньков с осьминогами. Стены ее покоев украшали колесницы, несущиеся на врага, воины со щитами и копьями, а еще сцены битв. Мужу покойному понравилось бы. Поликсо вздохнула. Тлеполема она уважала совершенно искренне. Особенной любви между ними никогда не было, но ведь это и не так важно. Он отец ее сына, и воин был из первых. Никто с ним не сравнится. Одни ничтожества вокруг.

– Госпожа! – в мегарон, где царица пировала в гордом одиночестве, влетел Хепа. Единственный из всех вождей лукканцев, с которого благодарные земляки еще не содрали кожу, прибился к ней и служил верней собаки. Бежать-то ему некуда. На его лице Поликсо прочитала такую радость, что она даже утиную ножку отложила в сторону и окунула пальцы в чашу с водой.

– Чего орешь? – недовольно спросила она.

– Она! – выкрикнул Хепа и оскалил в улыбке щербатый рот. – Все, как тот гребец из Аргоса говорил. В Энгоми плывет, Великой матери поклониться. В платке расшитом, лицо замотано от солнца. Платье богатое, сама в золоте. Имя, и правда, другое назвала. Но это точно она! Ее называют басилейя! К нам тут, госпожа, царицы не каждый день заплывают. Эта первая.

– Неужто сама Хеленэ к нам в гости пожаловала? – Поликсо отставила кубок и прошипела. – Не зря я Наказующей жертвы принесла. Услышала богиня мои молитвы. Тащи ее сюда!

– Сейчас притащу! – радостно оскалился Хепа. – С ней только слуги, но мы их мигом успокоим. Матросы за нее вступаться не станут.

– Ты там давай потише, без крови, – поморщилась Поликсо. – Не вздумай войну устраивать. Не распугай мне купцов. У нас тут все же порт. Пригласи эту суку вежливо, с поклонами.

– А если кобениться начнет? – засомневался Хепа.

– А если кобениться начнет, – поморщилась Поликсо, – тогда вежливо под локотки ее возьми и сюда приволоки. Слуг не убивай. Копья наставьте, они и обделаются. В общем, чего тебя учить. Не дурак вроде.

И она снова вгрызлась в утиную ногу, с хрустом перекусив птичью кость. Ждать долго не пришлось. Гостью к ней привели, причем именно так, как царица и приказала. Два крепких парня вежливо приподняли женщину за локти и буквально внесли ее в мегарон.

– Вам что, жить надоело, босяки? – визжала ослепительно красивая баба, чьи волосы были убраны под расшитый золотом платок. – Ты еще кто такая, корова безрогая? Прикажи этим негодяям меня отпустить! Да стоит мне только ногой топнуть, и вас всех вороны расклюют!

– Что, Хеленэ, – наслаждаясь каждым мгновением, протянула Поликсо. – Не ожидала, что узнаю про тебя? Думала, спрячешься под своим платком? Вот и свиделись мы с тобой. Теперь-то ты ответишь за смерть моего мужа. Я тебя медленно убивать буду, гадина.

– Какая я тебе Хеленэ? – истошно завизжала та, которую в порту называли басилейя. – Ты что, спятила, ослица тупоумная? Я Лаодика, самой ванассы сестра! Жрать тебе в Тартаре песок и уголь, глупая гусыня! Убей тебя бог Тархунт своей молнией! Пусть Великая Мать отворит твое иссохшее чрево и наполнит его скорпионами! Пусть эти скорпионы принесут приплод и изгрызут твою гнилую печень! Пусть колючий терновник прорастет из твоей задницы! Чтоб ты гадила одними ежами, гиена дохлая! Хеленэ – жена Париса, брата моего покойного. Если я ее увижу, то глаза ей вырву и свиньям скормлю. Это из-за нее я на Милосе сижу и пролетающих чаек считаю. Меня в первый раз в Энгоми позвали. Мне там сестра платье с плиссировкой в подарок приготовила! Ты хоть знаешь, что это такое, овца нестриженая? Да если я к празднику Великого Солнца опоздаю, она его сестре Лисианассе отдаст! Или Поликсене! Я тогда твой островок по камням разнесу!

– Точно, из благородных она, – уверенно сказал Хепа, который стоял рядом и благоговейно внимал. – Простой бабе нипочем так затейно не выругаться. Хоть на царскую бирему в бандофоры ее ставь.

– Это не Хеленэ, – растерянно посмотрела на своего слугу Поликсо. – Она не ахеянка. Говор на лувийский похож, и троянских богов поминает.

– Да я же назвалась в порту, – визжала гостья, заливая всех брызгами слюны. – Чего тебе еще надобно? Лаодика я, дочь царя Париамы. Я самого ванакса родня, скумбрия ты тухлая! Он от тебя места мокрого не ставит!

– Позволь! – Поликсо сняла с гостьи платок, а когда толстые смоляные косы упали до пояса, повернулась к Хепе, наливаясь черной злостью.

– Ты что, совсем дурак? – прошипела Поликсо, глядя на бледного слугу. – У Хеленэ волосы как солома. Ты зачем меня под мечи царя Энея подводишь? Он ведь после этого мир разорвет и в своем праве будет.

– Вот-вот! – гордо подбоченилась гостья. – Висеть вам всем на крестах и морем любоваться. Я сама велю вам брюхо скорпионами набить. А то еще скажут, что царское слово некрепкое. Подумать только, с этой тварью меня спутать! С немочью бледной! Да я ее своими руками придушу, если увижу. Это из-за нее мой муж погиб.

– Прости, госпожа, – Поликсо уняла гнев и старательно растянула губы в улыбке. – Я Поликсо, царица Родоса. Раздели со мной хлеб, прошу. Не гневайся, ошибка вышла. Поверь, я ее исправлю. Ты получишь богатые подарки.

– Да? – сморщила носик гостья и сменила гнев на милость. – Тогда пусть мои вещи принесут. Я заночую здесь. Ты же не возражаешь, царица? Я так устала, а моя рабыня имела наглость сдохнуть в дороге от какой-то лихоманки. У тебя же есть ванна? Искупаться хочу.

– Есть, – кивнула Поликсо. – Роскошная ванна, их чистой меди. Я велю рабыням воду согреть.

– Вели. Желаю ванну принять, – важно кивнула гостья, и в ее глазах появилось сладостное предвкушение.

– Ты не возражаешь, если твои слуги останутся за стеной, царица? – маленькие, глубоко утопленные глазки кольнули Феано недоверчивым взглядом.

– Конечно, – величественно махнула та рукой. – Я же вижу, как небогато ты живешь. С моей стороны было бы некрасиво заставить тебя их кормить. Путь мои парни заночуют внизу. Дай только рабыню для услуг. Мне нужно расчесать волосы к ужину.

Ну вот, первый наш план псу под хвост полетел, – тоскливо подумала Феано. – Я тут одна останусь. Значит, запускаем в дело второй. А он куда сложнее.

Мегарон был полон людей. Феано, Поликсо, ее пятнадцатилетний сын, которого пока никто и не думал подпускать к власти, и вся знать Линдоса. Воины лежали вповалку на ложах и угощались. Все же на Родос царевны не каждый день заезжают, да еще и из такой семьи.

Поликсо прилюдно вручила обиженной гостье ожерелье из синих камней и золотой браслет, и та милостиво ее простила. Две женщины плотно закусили, заливая наскоро приготовленные яства кубками вина. Они уже раз десять перемыли кости спартанской царице, в ненависти к которой оказались совершенно единодушны, а потом, когда время подошло к полночи, Феано заговорщицки прошептала.

– Слушай, царица! А ты глинтвейн когда-нибудь пробовала?

– Слышала о нем, но никогда не пила, – с сожалением произнесла Поликсо. – Говорят, зимой лучше нет его. Они там, в Энгоми, такие затейники. Завидно даже.

– А я тебя сейчас угощу! – Феано поднялась с ложа, слегка покачиваясь. Она была изрядно пьяна. – Я тебе великую тайну открою, царица. Я без чаши глинтвейна спать вообще не ложусь. Как муженек сестрицы моей нас на Милосе запер, так словно солнце над головой потухло. Какая там тоска! Ты себе даже представить не можешь. Там жены отца, сестры, племянницы… Как будто в кувшине со змеями живешь. Одними картами и спасаемся. Сидим и заговоры друг против друга плетем. И вроде бы не нужно это все, а заняться-то все равно нечем.

– Ненавижу баб, – согласно кивнула Поликсо. – С мужиками куда проще.

– Я сейчас принесу! У меня все нужное в вещах, – поднялась на ноги Феано и решительно махнула рукой. – И даже не спорь! Говорю же, я без него в постель не ложусь. Сплю как младенец потом. Одна чаша с ног сбивает не хуже конского копыта.

– Ну, ладно, – сдалась Поликсо, которая тоже была сильно пьяна. Микенские обычаи, где взрослые мужи давились подкрашенной водичкой, она презирала всей душой.

– Нагрейте пока вина, – бросила Феано и пошла в свои покои. – Я тебя так угощу, царица, что век помнить будешь.

– Приходи скорее, – кивнула Поликсо.

А Феано, покачиваясь и отталкиваясь от стен, пошла к себе. Ей выделили небольшую комнатушку, недалеко от мегарона. Она присела на кровать, отдышалась, а потом взяла несколько мешочков и небольшой горшок.

– Великая Мать, помоги мне, – шептала она, пробираясь по темному коридору. – Я тебе жертвы богатые принесу. Хорошо хоть напилась сегодня как свинья, иначе давно бы уже померла со страху.

Феано вернулась в мегарон довольно быстро, неся мед, травки, сушеные груши и растертую в порошок ароматную смолу. Поликсо взяла щепоть ее, понюхала недоверчиво и успокоилась. Этот запах был ей знаком. А уж сушеного тимьяна и лаванды она точно не опасалась. Как не опасалась и меда, лакомства редкого и дорогого, и специй. Тут их была целая пригоршня. И шафран, и тмин, и кориандр, и мята.

– Та-а-ак! – Феано подошла к жаровне, попробовала пальцем температуру вина и отдернула его. – Ай! Горячо!

Она аккуратно добавила мед, пряности, смолу и веточки трав, а потом бросила в сторону виночерпия.

– Помешивай! И смотри, чтобы не закипело.