Текст книги "Обитель"

Автор книги: Дмитрий Леонтьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

… И бежали Его ученики. Связали и увели Его. А я все стоял с гордо поднятой головой. Один, посреди залитого лунным светом Гефсиманского сада… Я понял, что будет. Но Миг уже прошел, а Час наступал… »

ГЛАВА 6

Листая старую тетрадь

Расстрелянного генерала,

Я тщетно силился понять:

Как ты смогла себя отдать

На растерзание вандалам?!

О, генеральская тетрадь,

Забытой правды возрожденье,

Как тяжело тебя читать

Обманутому поколенью…

И. Тальков А утром в обитель вошел отряд. Звездин разбудил меня громким, «хозяйским» стуком в дверь. Выйдя на крыльцо, я увидел стоящих перед воротами монастыря всадников с красными звездами на остроконечных шапках. Они стояли молча, ожидая, и всполошившиеся бабки крестили их, как истуканов.

– Ну вот и все,– довольно сообщил мне Звездин. – Молодец, Матис. Всех привел, кажется, даже без потерь. Железный мужик. Пойдемте, господин Блейз, я покажу вам лицо революции.

Заметив наше приближение, высокий бритый наголо человек с огромным сабельным шрамом на лице соскочил с коня и, сильно растягивая слова, доложил с характерным акцентом:

– Товарисч ком-миссар! Отряд красноармейцев прип-пыл в ваше распоряжение! Потерь нет! Командир отряда Плаудис.

– Проблемы были?

– Мы их решили, – кратко ответил бритоголовый. Разговорчивостью он явно не отличался.

– Разрешите, господин Блейз, представить вам образцового командира Красной Армии – Матиуса Плаудиса. Профессиональный военный, без колебаний перешедший на сторону освобожденного народа. А это – наш долгожданный гость из Британии, господин Джеймс Блейз. Берегите его как зеницу ока, Плаудис. Глаз с него не спускайте.

На мой взгляд, приказ звучал несколько двусмысленно, но спорить я не стал и пожал крепкую руку латыша. У него было странное лицо: обветренное, волевое, малоэмоциональное и совершенно неуместные своей грустью глаза. Но в целом он мне понравился. По крайней мере, этот тип людей был мне хорошо знаком. Устал я немного от «неопределенности» русских, про которых еще Достоевский говорил: «Никогда не знаешь, что от него ожидать – то ли в монастырь уйдет, то ли деревню спалит». Простой, профессиональный рубака, надежный и исполнительный, каких можно найти в армии любой страны.

– Бойцы тоже из инородцев? – полюбопытствовал я.

– Нет,– вздохнул Звездин.– Латыши у нас на вес золота. Ульянов не зря называет их «преторианской гвардией». Надежный народ. Мы ставим их на самых ответственных местах: командиры среднего звена, сотрудники ЧК, комиссары… Будь это возможно, только из них регулярные части бы и набирали. Но их мало для такой огромной страны. Приходится прибегать к помощи китайских наемников и прочих… сочувствующих нам товарищей из братских, порабощенных стран. У наших-то дисциплина хромает. Ничего, товарищ Троцкий порядок в армии наведет, дайте срок… А красноармейцы эти – из перешедших на нашу сторону резервных частей, не желающих своей кровью платить за чуждые им интересы буржуев…

– Дезертиры? – догадался я.

– Ну зачем так оскорбительно,– усмехнулся Звездин. – Речь идет о классовом сознании бойцов.

– Не боитесь, что они и ваши «интересы» сочтут не такими важными по сравнению со своими?

– Товарищ Плаудис умеет организовывать железную дисциплину,– заверил Звездин.– К тому же, как я говорил вам, это отборный отряд.

– Понятно,– сказал я.– Когда собираться в путь?

– Не будьте так эгоистичны,– укорил меня Звез-дин.– Бойцам надо передохнуть, набраться сил. Да и лошади изрядно притомились. К тому же у меня есть здесь незаконченные дела.

– Дела? – удивился я.– Здесь? Не вы ли еще вчера маялись со скуки?

– А сегодня я – первый представитель рабоче-крестьянской власти, прибывший в эти края. И надо всем это накрепко объяснить.

– Почему же вы не сделали это вчера?

– Потому что я не бродячий проповедник, господин Блейз, а представитель революционного народа на вражеской территории. И мне еще жизнь дорога. Или вы до сих пор не поняли, в какой старорежимный клоповник попали? Попы, недорезанное офицерье, затаившиеся буржуи-кровососы… Здесь много дел… Где мои вещи?

Один из красноармейцев подал ему дорожную сумку. Звездин подпоясался портупеей с огромной деревянной кобурой для маузера, сменил шапку на кожаную фуражку и довершил свое преображение золотым пенсне.

– Так-то, – удовлетворенно констатировал он. – Товарищ Плаудис, размещайте бойцов по монастырским помещениям. Накормите их. Корм для лошадей разрешаю реквизировать у буржуев. Через полчаса соберите все население на площади перед храмом. Я объявлю советскую власть… Да, чуть не забыл: в гостинице белогвардейская контра осталась – разоружить и арестовать!

Плаудис молча кивнул и подал знак двум красноармейцам. Они распахнули монастырские ворота настежь и под страдальческие причитания наблюдавших за ними старух отряд вошел на территорию монастыря.

Настоятель уже ждал их на пороге храма. Сбившиеся в кучу монахи толпились чуть поодаль, наблюдая за бесчинствами солдат неприязненно, но без ропота – дисциплина в обители была не ниже, чем в хваленом отряде Плаудиса.

Звездин, нарочито неторопливо подошел и, широко расставив ноги в сверкающих сапогах, встал напротив настоятеля. Громко потянул носом воздух и подмигнул игумену:

– Чуете, батюшка?.. Это ветры перемен!

– Нет,– твердо ответил настоятель.– Иным пахнет.

– И чем же, по-вашему? – хитро прищурился на него Звездин.

– А о том в приличном обществе и говорить не принято, не говоря уже о святом месте,– сказал игумен.– Но запах с вашим приходом появился – в этом вы правы.

– Зря вы так со мной,– хорошее настроение все равно не покидало комиссара.– Может, мы вам и не по душе, но мы теперь здесь власть. А как там у вас сказано: «Нет власти не от Бога»?

– Так вы-то как раз и не от Бога,– спокойно возразил старец.– Значит, и власти у вас нет.

– Зато есть сила,– заверил Звездин.– Поможет вам сейчас ваш Бог? Как думаете?

– И эти слова говорили две тысячи лет назад,– кивнул настоятель.– Ничего нового ведь придумать не можете, а тщитесь народы устрашать… Примитивно.

– Вы, батюшка, забываете, что не с полуграмотным прихожанином дело имеете. Я-то знаю, что самое страшное как раз то, что примитивно. Кто не боится первобытного примитивизма акулы? Жажды крови крокодила? Жала змеи? Паука?

– Ну, вот ты и сказал,– кивнул настоятель. Улыбка исчезла с лица комиссара. Склонив голову

набок, он долго рассматривал игумена. Тот не отводил взгляд.

– Ты опасен, старик,– сказал, наконец, Звездин.– И твой клоповник всегда будет распространителем заразы. Ты ведь никогда не успокоишься, да?

– Богу служить? Разумеется.

– И не боишься?

– «На крест не просятся, но и от креста не бегают».

– Да если б ты тихонечко свои свечки жег – кому бы ты был нужен? – поморщился комиссар.– Но ведь тебе этого мало…

– Это называется о Боге проповедовать,– сказал настоятель.– Чтоб в вашем тумане люди дорогу найти могли.

– Да нет уж! Это мы, а не какой-то там Бог людям свободы даст! – нарочито повысил голос Звездин, видя, как осторожно выходят на площадь собираемые красноармейцами люди.– Сколько времени было у вашего Бога? И что Он дал? Голод? Войны? Разруху? Нищету?! А мы всех равными сделаем! Войн больше не будет! Слез не будет! Денег не будет! Все будут свободны! Не будет ни царей, ни других эксплуататоров! Народ будет сам решать, как ему жить! Сам, а не царь и не Бог! Кончилось их время! Смотрите!

Он вытащил маузер и трижды выстрелил по висящей над входом в храм иконе. Посыпалось битое стекло. Народ ахнул.

– Ну?! – повернулся к толпе комиссар.– Где этот Бог?! Что ж он меня не карает?! Где его сила?! Где?!

– Так уже покарал,– вздохнул настоятель.

– Как? – не понял комиссар.

– Ума лишил…

По толпе прокатился осторожный, но явно презрительный смех. На скулах Звездина заиграли желваки.

– Этих – в сарай, под арест! – приказал он красноармейцам.– Живо!

И повернувшись к толпе, крикнул:

– Все! Кончилось старое время! Освобожденные рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки! Теперь вы хозяева!

– А сам-то из каких будешь? – спросили из толпы.– Крестьянин, аль рабочий?

– Я?.. Я за рабоче-крестьянскую власть! – ответил Звездин.– Товарищи Ленин и Троцкий подготовили для вас декреты о земле и мире! Крестьяне получат землю, рабочие – фабрики! Мы прекратим все царские войны! А вслед за нами, по нашему примеру, поднимется рабочий класс всего мира! Мы стоим на пороге грандиозных событий, товарищи! Пролетарии всех стран соединятся в своем стремлении к свободе и справедливости!

– А править-то кто будет? – раздался все тот же голос.

– Народ и будет!

– Мы?

– Вы! – убежденно крикнул Звездин.– Вы теперь хозяева всего! Некому вас больше эксплуатировать!

– Ну, раз мы – хозяева, то… отдал бы ты нам батюшку,– попросили из толпы.– Да и церковь бы нашу не трогал… Хватит, пострелял уже…

– Кто?! Кто это сказал? – завертелся по сторонам комиссар.

– Ну я сказал,– вперед выступил бородатый мужик в распахнутом тулупе.

– Поповский холуй?! – сверкнул на него глазами Звездин.– Ты кто?

– Крестьянин я,– пожал плечами мужик.– Арсением кличут, Никитиным. Да меня здесь все знают.

– Из зажиточных?

– Какое?! Из всего скарба: дом покосившийся, да коровенка с тремя курями. А из «богатства» – четверо пострелят сопливых по лавкам животами бурчат…

– Так что ж ты за угнетателей своих держишься, как раб за цепи? Говорю тебе: ваше теперь все! Вон сколько всего вокруг – бери не хочу! Доски для крыши, бревна для сруба, посуду! Все – твое!

– У-у,– печально протянул мужик,– да ты, барин, никак и впрямь умом тронулся. Я сроду не воровал, а уж из церкви…

– Дурак! – рявкнул Звездин.– Я ж вам русским языком объясняю: свобода пришла! Свобода! Советская власть освободила вас!

– Так мы сами или власть совецка? – уточнил кто-то из толпы.– А ежель мы, то батюшку нам верни!

– Да! – подхватили женские голоса.– Как без батюшки? Ни креститься, ни помереть… Кто вместо него службу весть станет? Власть совецка? А коль ты власть новая, так не безобразь! Объясни народу – куда и за что монахов забираете? Мы всем обществом хлопотать за настоятеля станем!

Недовольные голоса в толпе нарастали. Звездин затравленно озирался, все больше щерясь, как загнанный волк.

– Молчать! – наконец не выдержал он.– Молчать, я сказал! Хотите вы или нет, но мы вытащим вас из этой серости! Вы, дурачье безграмотное, сами не понимаете, что мы вам даем! Поймете – руки целовать будете!

– А-а… ну, это знакомо,– кивнул бородатый Арсений и, безнадежно махнув рукой, побрел прочь. За ним начали расходиться и остальные.

– Куда?! – крикнул Звездин.– Куда пошли?! Быдло! Серость! Для вас же… Видите?! – в ярости повернулся он ко мне.– Рабы! Стадо! Мы ради них жизни не жалеем, а эти… Ничего! Ничего, господин англичанин! Дайте срок! Увидите вы еще другую Россию! Новую!

Ответить я не успел: красноармейцы привели арестованного князя Маргиани. Одежда на князе была порвана, из разбитого носа текла кровь, но гордый грузин еще ярился, ругая державших его бойцов на трех языках сразу.

– Этого куда? Тоже в сарай?

– Этого – сразу к стенке! – распорядился Звездин.– Это убежденная контра, нечего с ним лясы точить.

– Боишься, собака?! – крикнул князь.– Какой ты мужчина, а?! Ты – шакал!

– Боюсь? Тебя?! Уже нет. Ты ведь просто труп.

– За солдатами прячешься? Сам подойти боишься?!

– Ну вы же прятались за жандармами? – парировал комиссар.– Вся царская власть только на штыках и держалась. Тебе ли говорить?.. Да уведите вы его, наконец!

– Господин Звездин! – счел нужным вмешаться я.– Вы собираетесь расстрелять его без суда? Простите, но это противоречит всем нормам международных конвенций. Или вы собираетесь уничтожать своих врагов вне всяких законов и правил?

– Вы забываете, что в России идет гражданская война,– сказал он, но все же сделал знак солдату остановиться.– И суд уже свершился. Народный суд.

– И вы действуете от его имени? – намекнул я на его неудачную попытку вызвать симпатии у крестьян.

– Да! – не смутился он.– Пусть они темные и отсталые, но мы действуем в интересах народа и во имя народа.

– Странные способы вызвать симпатию Запада. Подобные методы…

– А Западу просто придется смириться с этим,– жестко оборвал он меня.– Это наше, внутреннее дело. Единственное, что вам надо понять, что мы – реальная власть в этой стране. Мы! Только мы способны не только взять власть, но и удержать ее. Да – такими вот «непопулярными» на вашем Западе методами… Мы не хотим повторять ошибки Николая Второго, который испугался прозвища «кровавый» в своей борьбе за власть и проворонил царство. Ему была дороже семья. Мы готовы пожертвовать всем. И запачкаться кровью не боимся. Нужен террор? Будет террор! Зато будет и наша власть. Мы не боимся ни чужой крови, ни своей… Не верите? Смотрите! Отпустите его,– приказал он солдатам.– Отпустите, отпустите… Ты назвал меня трусом? Говорил, что я прячусь за солдат? Тебе я доказывать ничего не собирался – чести много. А вот вы, господин Блейз, запоминайте хорошенько… Товарищ Плаудис, принесите нам две сабли. Я дам князю возможность проявить свою «мужественность».

Бесстрастный латыш подал знак, и два красноармейца отстегнули от пояса шашки.

Комиссар скинул куртку, фуражку, взял одну из шашек, иронично глядя на пленника, спросил:

– Не передумал? Может, все же лучше сразу, не мучаясь?

– Не дождешься! – презрительно бросил тот.– Хоть одного с собой заберу!

– Не надо,– послышался голос от дверей храма.– Ни к чему это…

Юродивый вышел из церкви и приблизился к Мар-гиани. Он был по-прежнему простоволос и бос, но теперь на нем были белые, как снег, портки и рубаха, а на лице не осталось и следа безумных кривляний. Как тогда, при нашем с ним разговоре.. Странный это все же был человек…

– Это еще что за явление? – удивился Звездин.– Почему этого дурня в сарай не посадили? Только его нам для полной картины не хватало…

Юродивый между тем погладил князя по руке, словно успокаивая, и попросил:

– Оставь. Не его эта смерть. Не заслужил. Ему это не страшно. Его другое ждет… Бог терпелив, но мудр и справедлив… Смирись, предоставь все на волю Божию. Оставь это, брат.

– О! – обрадовался Звездин.– Вот это даже для меня новость! У вас, князь, оказывается, есть брат – придурок? Ваша матушка вам об этом рассказывала, или это и для вас – новость?

Маргиани зарычал и, схватив саблю, бросился на комиссара. Клинки свистнули в воздухе и зазвенели.

Ярость схватки была такая, что звон этот не умолкал ни на мгновенье. Князь фехтовал отменно, но даже несведущему человеку было видно, что Звездин владеет этим искусством не просто лучше… многократно лучше. Признаться, даже я не мог ожидать от этого бесцветного, кряжистого, насквозь политизированного человека столь виртуозного понимания этого древнего искусства. Звездин вел бой так, словно ставил спектакль и князю отводилась в нем роль лишь статиста. Было видно, что комиссар явно наслаждается своим «звездным часом», отыгрываясь за недавнее поражение на площади. Даже не знаю, что больше руководило им: тщеславие или наслаждение от игры со смертью. Но постепенно его пыл стал угасать, и, заканчивая постановку своей кровавой драмы, точным и молниеносным ударом он полоснул по руке противника, сжимавшей шашку. Князь вскрикнул, выронив клинок, и Звездин со скучающим видом демонстративно сделал шаг назад. Тяжело дыша и бормоча в усы какие-то ругательства, Маргиани все же наклонился, пытаясь поднять шашку левой рукой, но комиссар молниеносно, словно распрямленная пружина, сделал выпад, перерезая мышцы на бедре противника. Князь тяжело завалился набок, заливая кровью снег вокруг себя. Не играя больше в «благородство», Звездин в два шага оказался рядом и с размаху, обеими руками, вонзил клинок в живот поверженного противника… И повернул в ране, заглушая крик… Оставив клинок в теле, вернулся к сброшенной в снег одежде, нацепил фуражку, перепоясался портупеей и, брезгливо морщась, буркнул:

– Слюнтяи! Жирели, а не жили… Так дедовскими победами себя усыпили, что даже Японии проиграли. А уж теперь-то и подавно… Мертвечина!

Юродивый подошел к содрогающемуся в конвульсиях князю и сел на снег рядом, обхватывая его окровавленное тело руками. Прижал голову Маргиани к своей груди, что-то тихо, успокаивающе нашептывая. Князь вздрагивал все реже, реже, наконец, судорожно вздрогнул и затих, словно успокоившись в убаюкивающих руках. Ванечка осторожно закрыл ему глаза и поднялся. Теперь его белоснежная длинная рубаха была насквозь пропитана кровью. Смотрелось это страшно. Вся площадь, вытоптанная ногами дуэлянтов, была в таких же багряных, словно на картинах футуристов, пламенеющих пятнах крови, что и на рубахе юродивого. Он сам был словно частью этой ожившей вдруг площади… Наверное, я до конца своих дней не смогу забыть эту картину: медленно идущий к Звездину Ванечка, и комиссар, пятящийся от этого, похожего на призрак из кошмарного сна, человека…

– Вот видишь как,– тихо, но отчетливо сказал в звенящей тишине юродивый.– Ты же этого хотел… Уничтожить, вырезать, разрушить… А ведь построить поверх разрушенного ничего не сможешь… Места этого боишься… Нас боишься… Да и Россия тебе страшна… Боишься ее, да?

– Что ты несешь?! – попытался взять себя в руки Звездин.– Угомонись, идиот, а то ведь я тебя сам угомоню!

– А чего нас-то бояться? – продолжал идти на него Ванечка.– Тебе себя надо бояться… От всех можно спрятаться, убежать… А от себя – куда спрячешься?

Комиссар едва не споткнулся, зацепившись сапогом за ступеньки храмового крыльца. Разозлившись, выхватил маузер:

– Стоять! Стой, а то…

– Ая тебе тут,– начал было Ванечка, засовывая руку в карман штанов, но тут нервы комиссара не выдержали, и он дважды выстрелил в грудь надвигающегося на него безумца.

Ванечка упал лицом вниз как подкошенный. Пули сразили его наповал. Из протянутой руки, прямо к ногам комиссара, выпал огромный, ржавый гвоздь. Третий…

С минуту стояла неправдоподобная для разгара дня тишина. Словно невидимые стены отсекали звуки мира вокруг нас. А может, мне это только казалось. Уж слишком иррациональной была картина последних минут. Ни за какие блага мира я бы не хотел сейчас оказаться на месте комиссара: вид белоснежно-окровавленной фигуры в длиннополой рубахе и впрямь мог являться во снах до конца дней. Аресты и даже эта дикая дуэль еще как-то могли укладываться в бурный поток «революции», ворвавшейся в эту обитель с приходом красноармейского отряда. Но этот безумный чудак, сам, вопреки инстинкту жизни, идущий против этого течения, словно по своей воле входящий в волны смерти… на это способны только безумцы.

Мне во всем этом отводилась роль пассивного наблюдателя. Я не мог, да порой и просто не успевал вмешиваться в стремительный круговорот их жизни, их правил, их выборов… Но для себя я твердо решил как можно скорее увезти отсюда явно обезумевшего Звезди-на, упросив, уговорив, на крайний случай – заставив прервать эту его «миссию» в этом монастыре. Да, это только их жизнь, их страна, их война, но… Как-то все у них не так… И даже сами они, скорее всего, это понимают. Но все равно не отступятся. Ни одни, ни другие…

Комиссара явно лихорадило. Дрожащей рукой он засунул маузер в кобуру и прикрикнул на застывших красноармейцев:

– Что рты разинули?! Заняться нечем?! Тела – в прорубь!.. Чести много для них будет – могилы в мерзлоте копать… Ценности религиозного культа конфисковать по описи…

– Так у них нет ничего,– робко заметил один из бойцов.– Нищенская церквушка какая-то… Даже в кассе всего пятнадцать рублёв нашли…

– Тогда-заколотить этот гадюшник! – рявкнул Звездин.– Иконы – сжечь, кресты – снять. Нечего давать трудовым массам повод для самообмана! С буржуазно-церковным прошлым покончено! И ничего не должно о нем напоминать!

– А как быть с ключом?

– С чем?

– Источник здесь, который они святым считают. Засыпать-то не получится… Да и откопать могу…

– Найдите в ближайших деревнях бур и просверлите. Вода уйдет. Сами додуматься не можете? Все! Исполнять!

– Господин Звездин,– начал было я.– Я хотел бы…

Но бледный, с лихорадочным огнем в глазах, комиссар лишь жестко рассек ладонью воздух, словно обрубая любую возможность общения:

– Потом, господин Блейз! Все – потом. Сейчас не до вас. Не мешайте.

И ушел. Солдаты подняли и унесли тела убитых. Площадь перед храмом опустела. Остался лишь я и невозмутимо наблюдающий за мной латыш.

– Ну и как вам все это? – спросил я.

Красный командир пожал плечами:

– Мое дело – выполнять приказ.

– А сами что-то решаете?

– Я решил: выполнять приказы.

– Тоже позиция,– вздохнул я.– Только понять не могу: почему именно в латышах проснулась такая стойкая тяга к большевизму?

– Они обещали нам свободу,– четко ответил он.– Моя страна оч-чень маленьк-кая… Все хотят завоевать. Никто не хочет дать свободу. Это – редкий шанс… Мы все эт-то понимаем…

– Вот оно что… Тоже «жертвенность»… Я нахожусь в этой стране всего несколько дней, и знаете, что я думаю?..

– Знаю,– неожиданно усмехнулся этот «робот».– Я нахожусь здесь дольше вас.

– Понятно,– вздохнул я.– И теперь вы будете ходить за мной по пятам все время?

– У меня приказ.

– Вот интересно: а если комиссар отдаст вам приказ и меня расстрелять?

– Не отдаст.

– Почему?

– У него тоже приказ. Мы приехали сюда за вами.

– А если все же отдаст? Он промолчал.

– И это тоже понятно,– усмехнулся я.– Куда мы теперь?

– Ваше дело.

– Я собираюсь пойти к себе.

– Мои вещи уже в вашей комнат-те. Солдаты постелили мне на полу. Не обращайте на меня внимание.

– Легко сказать… Ладно, пойдемте…

В комнате он снял шинель и, сев на табурет возле двери, замер, словно окаменевший сфинкс.

– Вы – член большевистской партии или просто наемник? – осведомился я, твердо намеренный выдать из этого невольного соседства максимум информации.

– Я член латышской социал-демократической рабочей партии.

– Это было обязательное условие? Чуть помедлив, он кивнул.

– Вы же профессиональный военный. Скорее всего – младший командный состав… Значит – социально чуждый им элемент.

– Мы им нужны.

– Сейчас. А через десять лет? Двадцать? Что будете делать, когда все это закончится?

– Хотелось бы вернуться домой… Но это – вряд ли.

– Тогда я совсем ничего не понимаю. Вы готовы убивать по приказу, жечь, разрушать… У вас странное понятие о жертвенности, господин Плаудис. Уверены, что Советы – на века? Вы уж простите мои расспросы, но это не праздное любопытство. Как вы понимаете, я составляю отчет для своего руководства в Лондоне. Мы хотим понимать: с кем имеем дело.

– Надеетесь вернуться?

– Да уж постараюсь,– заверил я.

– Тогда никого ни о чем не расспрашивайте.

– Почему же? Здесь все много и охотно говорят. Особенно большевики. Это и называется «пропаганда». Но если уж даже крестьяне и те не все им верят, то вы-то… В чем дело? Ведь вы понимаете, что их обещания – невыполнимы.

– Латвия – очень маленькая страна,– повторил он.– Зеленые долины… Много зеленых долин в очень маленькой стране. Мы очень древняя страна. И нас все время кто-то завоевывал. Сотни и сотни лет мы были вассалами немецких рыцарей… Мы не ораторы. Нас веками отучали говорить. Мы умеем петь. Вся Латвия – это зеленые равнины, реки и много-много печальной музыки. Все, что у нас есть, это маленькая страна, музыка и надежда… Мы очень любим все это.

– У вас же нет гарантий, что вас не обманут…

– Мы поклялись выполнять приказы,– сказал он.– Они обещали свободу. Мы будем держать слово.

– Матис, а вы сами верите в Бога? Ответом было молчание.

– Хорошо. Тогда вот что… Я не зря напомнил вам о том, что вы прибыли сюда именно за мной. И приказ этот исходил не от Звездина, а от тех, кто сидит куда выше, чем он. Завтра, скорее всего, у нас с ним состоится очень неприятный разговор. Продолжать так бесчинствовать здесь я ему просто не дам. Само мое участие во всем этом безумии может очень осложнить еще даже не начавшиеся переговоры. Приказ приказом, идеология – идеологией, но я не думаю, что ваше начальство будет радо узнать, что именно он мне здесь демонстрировал. Классовая борьба – это понятно, но, полагаю, руководству Советов все же хотелось бы сохранить хотя бы видимое приличие в глазах мировой общественности. Так что в ваших же интересах помочь мне завтра убедить господина Звездина отпустить арестованных и заняться выполнением своего прямого приказа: сопровождением меня в Петроград. Мне в любом случае придется написать подробный отчет о происходившем. И не я, а именно ваш комиссар дискредитирует власть Советов в глазах международного сообщества. И я все это постараюсь доходчиво истолковать господину Звездину. И я хочу, чтоб вы помнили о том, кто я, и о данном вам приказе по моей охране. Вот такой суровый выбор.

– Нет выбора,– пожал он плечами.– Я всегда выполняю приказы. Комиссар тоже. Я это знаю, и он это знает. Вы выполняете свой приказ. Наши цели не противоречат друг другу и должны быть достигнуты. Он это тоже знает.

– Вот и хорошо,– сказал я.– А теперь можете отдыхать. Я буду работать и выходить из комнаты не собираюсь. Насмотрелся уже… А вот вам надо набраться сил перед обратной дорогой.

Он остался неподвижен, словно вовсе не услышав меня.

– Ну, воля ваша,– пожал я плечами и, устроившись за столом, раскрыл рукопись…

«… У меня осталось совсем немного времени, потому я не смогу описать подробно то, что произошло, но это все равно не важно, потому что я все равно вряд ли смогу объяснить так, чтоб вы поняли… Да и еще много веков не смогут осознать все величие и всю полноту этих событий… Я уже понял все, но безумная надежда все же теплилась в моем сердце, и я ждал. Я ждал, пока Он был у Каифы, ждал, пока Он был у Ирода, ждал, пока Он был у Пилата… Мои мечты не сбылись… И тогда я пришел к Каифе. Осунувшийся после бессонной ночи первосвященник едва взглянул на меня. «Доволен?» – спросил я. «Чем? Поимкой еще одного «лжемессии»? Не раздражай меня, Иуда. Ты все понимаешь. Мы стояли на краю гибели. Будет лучше, если погибнет один человек, а не весь народ. Он – не Мессия, это уже ясно. Ты должен выступить свидетелем против Него. Ирод и Пилат совсем рехнулись – они хотят Его отпустить. Они даже помирились из-за Него, хотя доселе враждовали… Мир сходит с ума… Я отдаю Риму бунтаря, а Пилат злиться, заставляя меня отпустить Его, да еще и повторяет Его слова, что на мне в Его смерти будет лежать вина больше, чем на нем, прокураторе! Они свихнулись и на этом своем римском праве и на своей философии. Не хотят?! Тогда мы возьмем на себя Его кровь! И дети наши, и внуки! Чтобы жил народ иудейский!.. Ты должен выступить свидетелем, Иуда, иначе суд будет беззаконен. Нам и так приходится нарушать все, что можно нарушить, включая повторный суд, который обязан быть для подвергающихся смертной казни. Из-за Пасхи и субботы мы все рвано не успели бы, но это – формальность. Его вина очевидна. Просто я не ожидал, что все пойдет так… глупо… » «Я не буду у тебя свидетелем,– сказал я.– Ты творишь вопиющее беззаконие, ревнитель закона! Ты обезумел! Ты не имеешь на такое ни власти, ни права… Я беззаконно передал Его тебе, а ты беззаконно передаешь Его на смерть!» «Ты читал Писание? – задумчиво сказал первосвященник.– Господь спросил согрешившую Еву: «Что ты сделала?» А та ответила, что это не она, это ее змей искусил». А Адам пожаловался, что и он не виноват, что «ему жена предложила», а потом еще и добавил: «…та жена, которую Ты мне дал». И были изгнаны… Намек понял? Пошел вон отсюда!» «Я знаю, что сделал, и ни на кого свою вину не перекладываю,– ответил я.– Мы с тобой оба поступаем беззаконно. Но Он ни в чем не виноват! Он как раз не хотел восстания! Я передал тебе невинного! Я расторгаю нашу сделку! Вот твои деньги!» И я швырнул ему под ноги мешок с монетами. Каифа посмотрел на меня с высокомерным презрением: «Я передал тебе невиновного!» – заорал я. «А мне что до этого? – спросил он.– Это твой выбор». «Отпусти Его!» – «Я перечислял тебе, в чем вижу вину Его… Если б Он был Мессия.. ну, тогда можно было бы закрыть глаза вообще на все… Но… Ты наивен, Иуда. Ты так ждал Мессию, что готов был увидеть его в любом. А я встречал за свою жизнь столько «мессий», что… Встречать их – моя работа». «Ты не ведаешь, что творишь,– сказал я.– Ты даже не представляешь – КТО Он». «Представляю,– сказал Каифа.– Даже Ирод просил показать ему чудеса, но, как видишь… Все, разговор закончен. Либо ты свидетельствуешь против Него, и тогда я прощу твое неуважение, как результат горячности и мальчишества, либо убирайся, и я найду двух других свидетелей». «Лжесвидетелей! – уточнил я.– Ты и здесь нарушаешь закон ради своей цели… Пойми, Каифа: Он – больше, чем Мессия». «Еще одно слово, и ты пойдешь за Ним на смерть, за святотатство!» – предупредил он. «Ты меня недооцениваешь, первосвященник,– недобро улыбнулся я.– Ты слишком постарел, и зубы твои стерлись… Ты думаешь, я буду сидеть сложа руки?!» «И опять: «я», «я», «я»,– передразнил меня Каифа.– Ты утомил меня своим упрямством и глупостью. Если б ты знал, сколько у меня уже было подобных разговоров… Может, я и стар, но зато у меня огромный опыт и я вижу тебя насквозь. Ты сейчас попытаешься собрать своих людей и кричать на площади, перед дворцом Пилата, чтобы Его отпустили в честь праздника? Ты лучше меня знаешь все законы, глупец? Неужели я не предвидел этого? Твои люди сидят под стражей, Иуда. Кстати, именно двое из них и будут новыми свидетелями. А вот люди Вараввы получат шанс спасти своего начальника. И очень для этого постараются. Он-то настоящий патриот своего народа, и еще сможет быть полезен… Это все твои планы? Или ты собираешься в одиночку напасть на римскую стражу, чтоб освободить Его?» «Нет,– сказал я, обессилев.– Я просто расскажу все… Да, ты – опытный шакал… Но ты одного не учел: ты предал казни не того… Думаешь, я боюсь смерти?! Пилату будет интересно выслушать меня. И Ироду, и Синдреону! Я признаюсь во всем! Умрет не Он! Умрем мы с тобой! Я заберу тебя с собой… Но главная твоя ошибка не в этом… И когда-нибудь ты ужаснешься, поняв ее… » «Иди,– просто сказал Каифа.– Ты утомил меня, глупец. Я не хочу больше тебя видеть. Ты сам выбрал свою судьбу. Ты будешь отвержен везде. А теперь – убирайся. И вини за все только себя!» «Мы еще увидимся!» – пообещал я, но первосвященник лишь усмехнулся…

Причину его спокойствия я понял чуть позже. Старый шакал и впрямь был опытен и осторожен. Меня ждали на улице, за углом… Я знал их – они тоже были зелотами и сикариями. Людьми Вараввы… Я должен был умереть сразу, но я – хороший боец… был хорошим бойцом… Я раскидал их и смог уйти, но все, что я получил, это несколько часов мучительной жизни… Рана в моем животе глубока и смертельна. У меня осталось совсем немного времени, чтобы дописать эти строки. Кинжалы сикариев, как правило, смазаны ядом, и мое тело уже начало распухать… Я уже не смогу дойти до Пилата… Не успею… Да в этом и нет смысла. Теперь, перед лицом смерти, все видится иначе. Теперь я понимаю… Он должен умереть! И Он – воскреснет!.. Вам, читающим эти строки, этого не понять, но – смерти нет! Теперь нет. Для этого Он и пришел – победить смерть… А я не понял… И Он и я говорили про один и тот же Час. Только для меня этот час был спасением Иудеи, а Его – спасением всех… Каифа добьется своего, но этот глупец обманет лишь сам себя. Мы все обманули себя… Он потому и не приказывал мне, что давал свободу и право решать самому. Он не хотел угнетать мою свободу даже в малом, а я не был столь мудр, чтоб отдать эту свободу – Ему… Он ведь все объяснял нам: и о мире, и о Себе… А выбор был за нами. Мне казались такими важными это восстание, этот Рим, иудеи… А для Бога моя «мудрость» была лишь суетой… То, что кажется нам наиважнейшим,– ничтожно, если знать ВСЕ. Мы не можем понять и вместить то, что доступно одному лишь Богу. И именно это нам надо понять и вместить, и тогда исчезают вопросы и появляется смирение: «Не так, как я хочу, но так, как Ты хочешь». У каждого из нас есть своя «истина», но даже истина целого народа ничтожна перед Истиной Бога, потому что только Он и есть – Истина… Мы все спорим, отстаивая свое видение мира, но Он всегда нас убеждает, потому что у Него есть тот аргумент, на который нам нечего возразить,– Вечность. И мы все понимаем, когда соприкасаемся с Ним. Тогда исчезают все вопросы и прекращаются все споры. А до этого наши безумства все равно обречены на крушение, потому что верить надо не только в Него, но и Ему… Я не понял, Кто Он. Мы все не понимали, хотя Он говорил прямо. Просто мы ждали царя, героя, бунтаря-освободителя. Может быть, наделенного той же силой, что и Моисей… Мы ждали от Бога этого дара, но получили столь больше, что не сумели осознать. Сам Бог на краткий миг человеческой жизни стал Человеком, даря нам Себя. Прямо говорил Он: «Если вы не уверуете, что это Я, вы умрете во грехах ваших». Так случилось с Каи-фой, так случилось со мной. И сколько еще последуют нашему примеру! Неужели только на смертном ложе, приближаясь к Вечности, мы начинаем ее чувствовать?! Как я… Он жалел людей за то, что они – смертны, и подарил им вечную жизнь. Теперь все оценки сместились, и жажда земного уже просто глупа… Я мечтал всего о нескольких годах свободы, а Он протягивал мне – Вечность… Он потому и не оставил никакого учения, что дал несравненно больше – Себя. «Кто может вместить да вместит». Да, это сложно вместить. Ждали Мессию, а пришел Бог, ждали свободу, а даровалась вечная жизнь… Как же мы не готовы к Любви! Нам дается всегда больше… Просто так… И мы не можем это осознать… Он не оставил слов, потому что Сам был Словом. Не оставил учение, потому что оставил Свое Бытие!.. Да, прежнее – прошло… Закон кончился, потому что он исполнил Закон и дал Себя. Но оставил свободу, и тот, кто не примет или забудет Бога, будет иметь дело лишь с Законом… Когда-то людьми управлял Сам Бог. Потом – пророки, судии, цари… И вот снова – свершилось! – и Он подарил нам и Путь и Жизнь – Себя… «Я есть и Истина, и Жизнь, и Путь»… Весь смысл иудаизма был в ожидании Мессии – во что выродится он теперь? Мне страшно за соплеменников, и я лишь надеюсь, что они не будут так же глупы, как я… «Так бывает с теми, кто собирает сокровища для себя, а не Богом богатеет»… И будет для таких лучше вовсе на свет не рождаться, как и мне… «Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется», «Я есмь воскрешение и жизнь»… Смогут ли живущие после меня понять это? Мы не смогли. Это разрушало наши комплексы вечных «беглецов», «рабов», мечтающих отомстить хозяевам, восстав и завоевав весь мир… А Он омыл нам ноги, дал свободу и Себя. Мы ждали всего лишь власти, мечтая быть князьями мира сего, а Он подарил нам все Царствие Небесное… Это не каждому, увы, дано осознать… Мы слишком напуганы и озлоблены, чтоб принимать такие дары. Мы просто не верим в них… А Он ведь не даст чуда, чтоб убедить нас! Не даст, как бы мы ни просили! Потому что не хочет насиловать нашу волю и наш разум, чтобы не отнимать нашей свободы и права, ответственности, решать самим… И никакие «я не знал», «я не думал» оправданием не будут, как не были для меня, ибо теперь все дано и все сказано. Дело лишь за нашим выбором… Надо просто поверить Ему, и тогда возможно все, ибо для Него невозможного нет… «Я есть лоза, а вы ветви, и кто пребывает во Мне, а Я в нем, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего!» – я это понял… поздно понял… Я мог бы просить простить, и Он бы простил меня, но я не стану этого делать… Я все время пытался решать сам, значит, и теперь мне самому выбирать свою смерть. Не Он – я не могу простить себя, и я сам накажу себя смертью, отказавшись от жизни вечной… Все кумиры моих грез кончали, как я: Сеул покончил с собой, Самсон обрушил храм на себя и на своих врагов… Я тоже воин… Но они не знали того, что знаю я, а потому будет даже забавным, если именно после моего отказа о прощении самоубийство станет примером для слабодушных и не верящих в Его доброту… Но дело не в этом… А я просто не могу себя простить и стыжусь еще раз увидеться с Ним… Да, лучше бы мне было и не рождаться вовсе… Ни на этом свете, ни на том… Я сам вычеркиваю себя со страниц обеих книг: и земной и небесной… Мысли мои путаются, силы покидают меня… А я ведь должен еще дойти туда, где так красиво светила луна… пока я еще был жив… Гефсиман-ский сад навеки успокоит меня. Есть поверье, что повешенный на дереве и не снятый в праздник, навеки будет проклят… Я думаю, все поймут, что я хотел сказать… Я найду укромный уголок… И это будет в ту самую Пасху, которой я ждал так долго… Праздник свободы… И я даже не могу сказать Ему: «Я иду к Тебе», а говорю лишь: «Я ухожу. Прощай.»